Станислав Аристов
Равенсбрюк. Жизнь вопреки
Последние месяцы существования Равенсбрюка характеризовались не только уничтожением заключенных, но и массовой депортацией узниц. В 1944 г. в связи с эвакуацией лагерей, располагавшихся на востоке, из Майданека в Равенсбрюк было доставлено около 1000 узниц[343]. В том же году в женский лагерь начали прибывать заключенные из Аушвица[344]. Однако очень скоро Равенсбрюк оказался переполнен, и администрации пришлось переправлять поступавших заключенных в другие концентрационные лагеря. Так, в начале 1945 г. свыше 5000 узниц были депортированы в Маутхаузен и Берген Бельзен[345]. С января по апрель 1945 г. в филиалы Флоссенбурга, Бухенвальда и Дахау было перемещено около 4400 женщин[346]. В то же время в Равенсбрюк продолжали поступать узницы из филиалов и лагерей, располагавшихся на востоке, например из Миттельбау-Дора или Ватенштед-Ляйнде[347]. После непродолжительного пребывания в женском концентрационном лагере узницы направлялись далее на запад.
Понимание некоторыми представителями Третьего рейха того факта, что война проиграна, привело к установлению ими контактов с союзниками и различными международными организациями. В. Шелленберг[348] провел переговоры с председателем Красного Креста профессором К. Буркхардтом[349], а Г. Гиммлер с руководителем Шведского Красного Креста графом Ф. Бернадотом[350]. Помимо вопросов об условиях капитуляции Германии стороны оговорили также проблему освобождения заключенных из немецких концентрационных лагерей[351]. 4 апреля 1945 г. в Равенсбрюк прибыли представители Канадского и Американского Красного Креста и на следующее утро вывезли в Швейцарию 300 женщин[352]. Еще через несколько дней из женского лагеря была эвакуирована большая группа представительниц Скандинавских стран[353]. В лагерь были доставлены посылки с медикаментами и продовольствием для оставшихся узниц[354]. 20 апреля в рамках так называемой «акции Бернадот» началась эвакуация женщин из Равенсбрюка. Уже к 29 апреля от 7500 до 8000 ослабевших и больных заключенных, прежде всего евреек, а также гражданок европейских стран, были доставлены Красным Крестом сначала в Данию, а затем в Швецию[355].
Наступление Советской армии заставило руководство Равенсбрюка начать 23 апреля эвакуацию лагеря. С этого момента из него вывозилось оборудование эсэсовских предприятий, уничтожались непосредственные свидетельства преступлений. 27 апреля заключенные, способные передвигаться, были выстроены эсэсовцами в колонны и пешком направлены на запад и север – в сторону, противоположную наступавшим советским войскам. Для такого трудного пути ослабевшим после долгого заключения женщинам нацисты выдали лишь немного провианта из посылок, полученных от Красного Креста[356]. На протяжении всего маршрута многие узницы либо погибли, не выдержав тяжелой физической нагрузки, либо были уничтожены эсэсовцами[357]. Среди заключенных этот марш получил название «марш смерти», а количество участвовавших в нем узниц составило от 15 000 до 30 000 человек[358].
В самом Равенсбрюке остались 2000–3000 наиболее слабых и больных заключенных[359]. Именно они были первыми, кого освободили передовые части 49-й армии 2-го Белорусского фронта, появившиеся в лагере 30 апреля[360]. В «Журнале боевых действий войск 49 армии» в этот день значилось, что «…преодолевая упорное огневое сопротивление и контратаки противника в многочисленных междуозерных дефиле, наступавшие части в трудных условиях местности продвинулись за день на 12–20 км, овладели крупным населенным пунктом Фюрстенберг…»[361]. За подобные «отличные действия» войскам армии приказом Верховного Главнокомандующего № 352 от 30.04.1945 г. была объявлена благодарность[362]. Однако освобождение женского концентрационного лагеря Равенсбрюк в «Журнале» не значилось.
После окончания войны в бывшем концентрационном лагере, оказавшемся на территории советской зоны оккупации, расположился госпиталь, где получали первую медицинскую помощь бывшие узницы. Тем не менее, несмотря на все усилия врачей, смертность среди них в первые дни и недели мая 1945 г. была высокой[363]. Всего же за весь период функционирования женского концентрационного лагеря в нем погибло около 30 000 человек[364]. В июне 1945 г. в теперь уже бывшем нацистском концентрационном лагере Равенсбрюк был организован лагерь для репатриированных № 222, а оставшиеся больные переведены в различные госпитали и больницы[365].
2.2. Женщина в концентрационном лагере: гендерный аспект
Насилие нацистов в отношении узниц проявлялось сразу по прибытии женщин в лагерь, когда они подвергались дезинфекции в так называемой «бане». В эту процедуру входило получение лагерной одежды после холодного душа и бритья волос на теле и голове узниц[366]. Впоследствии узницы могли быть наказаны за определенные «провинности» и снова подвергнуться принудительной стрижке волос[367]. Это вторжение в пространство телесности было чрезвычайно болезненно для женщин. Обезображенные головы женщин, утративших волосы, традиционно воспринимавшиеся ими в качестве символа привлекательности и женской индивидуальности, должны были, по замыслу нацистов, служить деперсонализации узниц[368]. Восприятие подобной процедуры как насилия над личностью становилось для женщин той причиной, по которой бывшие узницы мстили надзирательницам, обривая их налысо после освобождения в апреле 1945 г.
Травмировавшим женщин опытом, усугублявшим то, что они уже пережили по прибытии в лагерь, являлся гинекологический осмотр врачом-эсэсовцем в «бане». Это медицинское освидетельствование грозило прежде всего опасностью венерических заболеваний, ибо все поступавшие, независимо от состояния их здоровья, осматривались с помощью одних и тех же инструментов[369].
Важно отметить, что вся процедура поступления женщин в лагерь сопровождалась присутствием мужчин-эсэсовцев, не только наблюдавших за обнаженными женщинами, но и непристойно комментировавших происходившее[370]. Наличие мужчин оскорбляло чувства женщин, для большинства которых скромность являлась одним из обязательных компонентов модели поведения в довольно патриархальных обществах довоенного времени. Многие узницы никогда не видели обнаженными даже собственных матерей, сестер, не говоря уже о посторонних женщинах или тем более мужчинах. Ситуация, складывавшаяся по прибытии в Равенсбрюк, безусловно, вызывала у заключенных чувство стыда и унижения. Оказанное психологическое давление по-разному, но все же весьма негативно воздействовало на все группы узниц[371]. Лишь проститутки уже имели в своей жизни опыт принудительных медицинских проверок, даже в присутствии мужчин, поэтому в концентрационном лагере они, в основной своей массе, ощущали только угрозу неопределенного будущего[372].
Узницы Равенсбрюка в рабочем бараке.
Лагерная униформа была не только фактором первоначальной деморализации узников по прибытии в лагерь. Являясь символом лагеря, она постоянно воздействовала на заключенных, напоминая им об их принадлежности к этому пространству и отделяя их тем самым от внешнего мира. Одновременно униформа служила нивелированию индивидуальных различий во внешнем виде женщин[373].
Стресс, антисанитарные условия проживания, плохое питание, а также тяжелая физическая работа отрицательно влияли на организм узниц. Одним из последствий становилось исчезновение менструации. По свидетельствам бывших узниц, аналогичный результат мог достигаться также с помощью применения специальных химических препаратов, которые либо подмешивались им в пищу, либо вводились в виде инъекций[374]. Подобное нарушение менструального цикла было характерно для основной массы заключенных. Исключением являлись лишь женщины, сотрудничавшие с лагерной администрацией и в силу этого имевшие более сносные условия жизни. При этом сам факт наличия или исчезновения менструации мог по-разному восприниматься женщинами. С одной стороны, те узницы, у которых сохранялся менструальный цикл, не только испытывали дискомфорт в связи с отсутствием элементарных гигиенических средств, но и наказывались надзирательницами или старшими заключенными в бараках из-за неспособности скрыть от окружающих естественную реакцию женского организма. С другой стороны, узницы, у которых менструация пропадала, хотя и имели некоторые преимущества в лагерном быту, переживали страх перед возможной неспособностью родить ребенка после освобождения[375].
К деструктивным психологическим и физическим факторам воздействия на заключенных относился в Равенсбрюке тяжелый физический труд. Работа, выполнявшаяся узницами, например разгрузка песка, рубка деревьев, мощение улиц и т. д., зачастую была непосильна для женщин. Возникавшие перегрузки являлись не только причиной исчезновения менструации или истощения, они приводили к тяжелым травмам, последствия которых сказывались на протяжении всей жизни женщин.
Особое место в истории концентрационного лагеря Равенсбрюк занимает тема работы узниц в нацистских борделях различного типа – для СС, вермахта, рабочих принудительного труда и узников мужских концентрационных лагерей. Публичные дома отличались не только разными условиями жизни в них женщин, что обусловливалось прежде всего контингентом посетителей, но и задачами, которые ставили перед ними нацисты. Так, на бордели для солдат и офицеров вермахта возлагалась функция борьбы с гомосексуализмом и венерическими заболеваниями в армии. Бордели для мужчин, принудительно угнанных на работу в Германию, должны были способствовать повышению производительности труда и исключить половые связи иностранцев с немецким населением. Публичные дома для СС способствовали, по всей вероятности, «отдыху» представителей «арийской» расы. И наконец, бордели, появившиеся в 1942 г. при мужских концентрационных лагерях, должны были стимулировать работу узников на предприятиях и продолжать политику атомизации лагерного общества. Узники, получавшие возможность посещения публичных домов, вызывали зависть и ненависть у солагерников[376].
Основной контингент женщин, отправлявшихся на работу в бордели, формировался в Равенсбрюке. При этом привлекались не только бывшие проститутки, но и представительницы других лагерных категорий[377]. Главными критериями для отбора в бордели служили как сексуальный опыт женщин, так и их здоровье, красота. В большинстве случаев женщин принуждали к работе в борделях. Лагерная администрация также могла обманывать узниц, особенно на ранних этапах существования публичных домов, обещая женщинам хорошую зарплату, жильё, еду, одежду и, что особенно важно, свободу после шести месяцев работы[378]. Бывшая узница Равенсбрюка Э. Бухман так описывала отбор узниц в бордели: «В лазарете Равенсбрюка их выводили напоказ раздетыми, и эсэсовские офицеры сортировали их. Конечно, дело не обходилось без целого потока самых омерзительных и похабных острот. Заключенные должны были доказывать свои «способности», повествуя о своем «опыте»[379]. Пытаясь избежать суровой лагерной действительности, многие узницы верили обещаниям администрации и соглашались, тем более что нацисты обращались прежде всего к заключенным, которые находились в совершенно бедственном положении. Абсолютное большинство узниц, оказавшихся в борделях, было вынуждено терпеть издевательства эсэсовцев. Основная масса женщин, заразившись венерическими заболеваниями или забеременев, возвращалась в Равенсбрюк[380]. Позже, когда информация о происходившем в борделях получила распространение, женщины старались любыми способами избежать направления в публичные дома.
Физическое насилие, являвшееся основным и перманентным методом деперсонализации личности узниц, а также разрушения их половой идентичности, присутствовало на всех этапах лагерной жизни женщин. Это насилие выражалось в ежедневных многочасовых перекличках узниц, направлении их в штраф-блок и бункер, где помимо сокращения пайка с 1940 г. применялось и наказание в виде ударов плетью[381]. Одна из бывших узниц, М. Вёлькерт, вспоминала, что после избиения комендант лагеря вместе со своими ближайшими сотрудниками заставил ее и еще нескольких узниц «выстроиться в ряд, нагнуться и поднять юбки». Все это сопровождалось циничными замечаниями и издевательствами[382]. Другой демонстрацией абсолютной власти СС были изнасилования заключенных. Вторгаясь в интимную сферу узниц, эсэсовцы унижали женщин, наносили серьезную травму их психическому и физическому здоровью[383].
Однако особое место в истории Равенсбрюка занимали операции по стерилизации женщин[384], проводившиеся К. Клаубергом и Х. Шуманом в начале 1945 г. Опыты К. Клауберга основывались на введении в живот женщин инъекций сульфата бария и смеси формалина с новокаином. Они были признаны недостаточно «эффективными», ибо узницы после них долго болели и не могли работать на предприятиях[385]. В отличие от К. Клауберга, Х. Шуман применял для стерилизации рентген, приводивший к сильному облучению заключенных[386]. В течение 1945 г. в Равенсбрюке было стерилизовано от 70 до 140 узниц[387]. В основной массе операциям подвергались цыганки. При этом женщинам приходилось писать заявление о добровольности своего согласия на стерилизацию, которая, по обещаниям врачей, могла обеспечить освобождение из лагеря. Тем не менее и после операции узницы свободу не получали[388]. Таким образом, жестокое воздействие извне приводило к разрушению одной из основных составляющих гендерной идентичности женщин – представления о себе как о матери.
Однако обращение к вопросу о положении женщин в концентрационном лагере Равенсбрюк будет неполным без рассмотрения тех методов, с помощью которых узницы пытались сохранить свою гендерную идентичность[389]. Например, некоторые из вновь прибывавших в лагерь заключенных обращались к различным методам психологической защиты уже во время процедуры посещения «бани». Бывшая узница А. Бруха вспоминала о том, как она заставляла себя представить окружающую действительность в виде театральной постановки, в которой она принимает участие, наблюдая за действием со стороны[390]. Другая заключенная вспоминала в своих мемуарах слова старой француженки, борца Сопротивления, которая внушала: «Дети, эсэсовец – это не мужчина и не человек. Он для меня ящик». Под ее воздействием девушки проходили мимо эсэсовцев, не воспринимая происходившее столь негативно, как это могло бы быть[391]. В некоторых случаях фактором, смягчавшим шок лагерной «инициации», становился юный возраст девушек, а значит, и незавершенность процесса становления женской идентичности[392].
Узницы Равенсбрюка боролись за сохранение своей внешней женственности и индивидуальности. Все женщины с особой тщательностью заботились о своих волосах, используя редкую возможность помыть голову, расчесаться или даже создать подобие причесок[393]. Заключенные пытались также видоизменить униформу, например повязав платок или фартук несколько иначе, чем было положено, добавив внелагерные элементы к лагерной одежде, в частности нижнее белье. Помимо этого, узницы обменивали на хлеб такие редкие в концентрационном лагере вещи, как помаду или румяна[394], подчеркивая тем самым, хотя бы изредка, приоритет женственности над витальными потребностями в пище.
Отдельное внимание обращают на себя те виды труда, которые облегчали возможность реализации стратегии сохранения узницами собственной гендерной идентичности. В данном случае яркими примерами являлись немки – «свидетельницы Иеговы» и некоторые заключенные по политическим мотивам. Если первые зачастую работали уборщицами, сиделками или нянечками в домах эсэсовцев, то вторые могли трудиться в зданиях администрации. Постоянный контакт с лагерным руководством позволял данным группам узниц сохранять волосы, чисто одеваться, принимать душ, а также размещаться в специальных бараках[395]. Подобные преимущества могли иметь и девушки, которые соглашались на сексуальные контакты или принуждались к ним эсэсовцами и заключенными. Однако другие узницы относились к этому отрицательно, что объяснялось не завистью к их внешнему виду, а фактом согласия на подобное специфическое «сотрудничество» с врагом.
В соответствии с нацистской идеологией труд женщин на промышленных предприятиях характеризовался как низкоквалифицированный и трудоемкий[396]. Именно это позволило эсэсовской фирме «Текслед» избежать внедрения сложных станков в цехах для ткацкого производства и ограничиться хотя и более модернизированными, но все же швейными машинами. В итоге женщины не только осуществляли понятную и приемлемую для них работу, но и «Текслед» имела постоянную прибыль. Фирмы, использовавшие труд мужчин-заключенных, были обязаны применять высокотехнологичное оборудование и, таким образом, зачастую обрекались на неудачу, ибо узники оказывались не в состоянии освоить подобную технику[397].
Женщины-заключенные тащат вагон по территории лагеря
Восстановлению и поддержанию женской идентичности могли способствовать и контакты узниц с мужчинами – эсэсовцами, узниками или представителями гражданского населения. Опасность жестокого наказания за связь «арийцев» с «недочеловеками» не исключала интимных связей эсэсовцев и заключенных-женщин, обе стороны были вынуждены лишь держать это в строгом секрете[398]. Со стороны узниц такая близость могла использоваться и как средство выживания. Кроме того, женщины пытались общаться с представителями мужского отделения, существовавшего в Равенсбрюке. Хотя подобные попытки жестоко пресекались надзирательницами[399], тем не менее некоторым узницам удавалось устанавливать переписку между двумя частями лагеря[400]. Недостаток мужского внимания способствовал тому, что немцы-мастера на фабриках при лагере, то есть представители государства-врага, проявлявшие к узницам симпатию, запоминались последними почти всегда весьма положительно. Бывшая узница Равенсбрюка Е.И. Нечитайло вспоминала: «Я попала к одному мастеру – Францу, в цех. Он был очень хороший человек. Он все говорил мне: «Лена, когда вернешься домой, пришли мне крымского табака». Я бы, конечно, это с удовольствием сделала, но в это время нас Сталин считал изменниками родины, поэтому я ничего не могла сделать. А ведь он мне дважды спасал жизнь»[401].
Помимо того, женщины пытались сохранить в лагере те гендерные роли, которые имели в обществе до попадания в Равенсбрюк. Характерным примером проявления роли домохозяйки являлось написание и обсуждение рецептов различных блюд, имевшие место вопреки опасности жестокого наказания и трудностей в добывании бумаги и пишущих средств[402]. Эти рецепты также поддерживали чувство женственности узниц, помогая реконструировать свое прошлое и мечтать о будущем.
Умение организовать домашнее хозяйство, то есть сэкономить пищу, содержать одежду чистой, бороться с инфекционными заболеваниями, облегчало создание внутри лагерных категорий микрогрупп, которые у женщин, в отличие от мужчин-заключенных, были в большей степени похожи на «семьи»[403]. Такие микрогруппы, основывавшиеся на различных принципах – кровном родстве, общей национальности, долагерной дружбе, политических взглядах, вере и т. д.[404], являлись одним из основных условий выживания в концентрационном лагере, способом сохранения групповой идентичности и противостояния атомизации индивидов.
Безусловно, отношения, возникавшие в лагерных «семьях», носили в основном платонический – дружеский или родственный характер, тем не менее достаточно широко были распространены и лесбийские сексуальные контакты. Причем они имели место не только в среде якобы асоциальных женщин, но и в других лагерных группах[405], а также между так называемой лагерной «элитой» и узницами[406]. Бывшая узница Равенсбрюка, полька В. Полтавска, оказавшись в одном блоке с так называемыми асоциальными, впервые в жизни увидела лесбийство. Она не могла раздеться перед сном, стесняясь, так как многие из женщин наблюдали за ее наготой. В своих мемуарах она писала, что женщины, выполнявшие роль мужчин в лесбийских парах, соответствующим образом одевались, делали прически и даже имитировали мужской тембр голоса[407]. В дальнейшем многие узницы предлагали ей подобные отношения, от которых она отказывалась, однако данная ситуация удручала ее еще более, чем голод и тяжелый физический труд[408]. В то же время интимные связи с эсэсовцами и лесбийство могли не только в какой-то мере являться путем противостояния процессу разрушения женской идентичности, но и способом получения дополнительных материальных преимуществ – одежды, еды и т. д. Кроме того, лесбийские связи могли быть закономерным итогом отсутствия в течение многих лет психологической и физиологической любви со стороны мужчин[409].
Особое место в жизни узниц занимали дети, которые рождались в Равенсбрюке, привозились в лагерь или оставались на свободе. Направление беременных женщин в концентрационные лагеря было запрещено. Нацистский приказ от 6 мая 1943 г. подтверждал этот запрет, основываясь на том факте, что в концентрационных лагерях не было специальных условий для принятия родов[410]. Женщины должны были проверяться врачами не только на наличие венерических заболеваний, но и на беременность. Как отмечала немецкая исследовательница Б. Павелке, некоторых женщин, у которых при подобном долагерном обследовании был установлен факт беременности, направляли в больницу в Темплине и только потом в Равенсбрюк[411]. Если же роды происходили в самом лагере, в так называемом ревире – лагерной больнице, то, по свидетельствам бывших заключенных, узницам либо делали принудительный аборт, либо врачи убивали детей сразу после рождения[412]. Немецкая коммунистка Ш. Мюллер описывала один из примеров подобной жестокости: «Вдруг входит старшая медсестра с новорожденным на руках. Истопница распахивает дверцу топки и медсестра, бросив в топку сучившего ручками и ножками младенца, молча поворачивается и уходит. У меня сердце остановилось от ужаса, а та истопница равнодушно говорит: «Ты что так смотришь? Она это часто делает»[413].
Тем не менее в связи с частичным уменьшением количества гетто на Востоке, а также после Варшавского восстания в Равенсбрюк прибывало все большее количество беременных женщин. В итоге в сентябре 1944 г. в лагере начал функционировать так называемый блок для родов. Именно там находилась специальная книга, фиксировавшая новорожденных-заключенных, в которой вплоть до апреля 1945 г. – месяца освобождения Равенсбрюка – было зафиксировано 560 детей[414].
Помимо новорожденных в Равенсбрюке оказывались и несовершеннолетние заключенные. Количество детей в возрасте до 16 лет, привезенных в лагерь с родителями, родственниками или в одиночестве, составляло 881 человек[415]. Среди них были и дети из Советского Союза. В воспоминаниях бывших узниц отмечалось, что в конце 1944 г. в Равенсбрюк было доставлено 12–13 детей[416], которые только благодаря требованиям советских военнопленных, направившим к руководству лагеря своих представителей, были размещены вместе с ними в блоке. Учитывая то, что дополнительных порций питания на несовершеннолетних узников не выделялось, а условия для выживания были крайне тяжелыми, заключенные все же старались обеспечить им еду, отдых, одежду и даже игрушки[417], становясь для них так называемыми «лагерными матерями». Основной причиной появления такого рода феномена был материнский инстинкт, благодаря которому у заключенных появлялась цель жизни – спасение ребенка, а значит, выстраивалась и соответствующая стратегия выживания. Этому не могли помешать никакие запреты и препятствия со стороны лагерного руководства, выражавшиеся, например, в отказе выдавать отдельный паек для детей[418]. После войны некоторые из этих женщин усыновили детей, которых они спасали в Равенсбрюке[419].
Нельзя не отметить, что если у женщин вне лагеря оставались дети, то они также могли быть смыслом всех усилий, направленных на выживание в экстремальных условиях Равенсбрюка. В то же время расставание с ребенком становилось иногда источником отчаяния и утраты надежды на будущую встречу. Чем дольше была разлука с детьми, тем менее значимыми они были для многих узниц в качестве смыслообразующей основы выживания[420]. В условиях лагеря женщины зачастую вообще могли концентрироваться только на себе, вытесняя из сознания наличие в своей жизни ребенка[421].
