Станислав Лем
Дилеммы XXI века
Здесь кто-то мог бы спросить, почему я, собственно, не начинаю новый эксперимент? Я мог бы ведь вычеркнуть из «Новой Космогонии» всё, что мне показалось слишком большим упрощением или прямо-таки ловкостью рук, я мог бы взяться за то, чтобы сформулировать свои честные, не замаскированные уловками взгляды по вопросу «Денатурированного Космоса», я мог бы отказаться от фантастики в пользу гипотезы, которая доведена до достижимого для меня уровня ясности.
Такой quaestio ad hominem[16] доставил бы мне серьёзные неприятности, потому что я очень хорошо знаю, что не осмелился бы на такую затею. В нашей культуре обязательна следующая дихотомия. Кто с глубоким убеждением провозглашает, что положение дел именно таково, как он утверждает, должен формулировать суждения на принципах логического заключения. Эти принципы исключают, что сила убеждения может быть ещё увеличена. Или должен согласиться, что верны признанные суждения – tertium non datur[17] (по крайней мере в системах двухвариантного значения мнений). Принцип, который налагает обязательство говорить то и только то, что говорящий считает истиной, и именно буквальной истиной (то есть не аллегорией, метафорой, аллюзией), можно опустить только тогда, когда вступаешь на территорию литературы (тот, кто опускает его за пределами литературы, становится обычным лжецом). В остальном остаются в силе все правила, которые контролируют качество произносимого. Поэтому это немного похоже на то, как если бы мы играли в рулетку, один раз на собственные деньги и один раз на деньги, которые нам предоставили для игры в распоряжение в неограниченном количестве. Первая ситуация – это ситуация учёного или философа, вторая – деятеля искусства. Правила игры остаются одинаковыми в обоих случаях, но только во втором случае мы осмеливаемся на риск без ограничений.
Но в вопросе «Космоса как Технологии» у меня нет уверенности внутреннего убеждения, которое позволяет возвратиться из литературы в реальность без множества оговорок. У меня вызывает сомнение не только собственная фантастическая гипотеза из «Новой Космогонии», но и концепция Дэвиса из «Расширения Вселенной». Центром своего видения будущего Космоса, руководимого интеллектом, Дэвис сделал Большие Чёрные Дыры в ядрах галактик, этот источник гигантских сил, которые используются Инженерами-космогониками. Моё сомнение вызывает не тот факт, что мы на самом деле ничего не знаем о том, как технически можно использовать энергию чёрных дыр, а только лишь с виду второстепенное для сути гипотезы обстоятельство, что эти дыры являются самой новейшей сенсацией в астрофизике. Возможно, через десять или двадцать лет дело дойдёт до следующего открытия подобного рода, может быть, выяснится, например, что из физического вакуума можно черпать энергию (сегодня это звучит не так безумно, как ещё несколько десятилетий назад), после чего появится смелый астрофизик, который создаст другой вариант гипотезы «Денатурированного Космоса» на основе нового открытия. Согласно Дэвису, чёрные дыры являются самым мощным двигателем эволюции Вселенной, практически окончательной её причиной. Но я не верю в «окончательные теории» или «окончательные научные объяснения». «Окончательная теория» – это то же самое, что восхождение на «вершину знаний». Даже если такая вершина в конечном счёте доступна для восхождения, всё же мы слишком далеки от неё, чтобы со всей серьёзностью говорить о том, что на ней находится.
Сложность заключается не в том, что в терминах «Денатурированного Космоса» нельзя сформулировать ни одной гипотезы, а в том, что можно сформулировать их слишком много и очень различных. В частности, в этой области мы не располагаем сильными критериями отбора (селекции), и при этом каждая конкретная гипотеза всё же требует введения чётких ограничений. В литературе я придумал себе такие ограничения, но не могу взять их из воздуха за пределами литературы. Таким образом, смелая, равно как и слишком ранняя гипотеза получит право гражданства скорее в литературе, чем в науке. В этом смысле литература может стать местом хранения «новых идей».
Проводя «двойную жизнь» как писатель и как философ-дилетант, я строго придерживаюсь критериев корректности, присущих тому виду деятельности, которым занимаюсь в текущий момент. Я вынужден разрываться между свободами, присущими беллетристу, и дисциплиной, обязывающей философа. Как беллетрист могу быть более авантюрным, чем как теоретик познания. Впрочем, дало это неожиданные последствия. Гипотезы, представленные в текстах «позволительной выдумки», подтверждались реальными мировыми событиями чаще, чем дискурсивные суждения, сформулированные с осторожной рассудительностью. Похоже на то, что развитие нашего мира точнее предсказывают «выходки безответственного воображения», чем логически безупречные аргументации на основе известного.
То правило нашей культуры, которое делает литературу собранием недостоверных суждений, вызывает парадоксальные, даже противоречивые ситуации всякий раз, когда критик должен обсудить работу, чей автор отождествляет себя в тексте с рассказчиком, который прославляет преступление или признаёт себя ответственным за преступление. Критик в принципе не может поставить знак равенства между автором и героем, даже если текст содержит утверждения, которые заверяют, что автор решительно хочет этого. Здесь речь идёт об антиномии, создающей непреодолимые трудности для теоретиков, которые хотят определить логическое значение литературных текстов, понятным способом оглашающих буквальную истину каждому обычному читателю. Эта хорошо известная ценителям литературы трудность могла бы иметь замечательные культурные последствия, если бы научная фантастика – родственная науке, но не полностью подчинённая её правилам – выступала в качестве инкубатора еретическо-познавательных мыслей.
Научная фантастика кажется специально созданной для наиболее рискованных попыток неортодоксального мышления, для дерзких умозаключений, просочившихся из институциональной науки, для провозглашения гипотез, которых учёному провозглашать ещё нельзя, так как они представляют собой вершину предположений строящейся Вавилонской башни. Научная фантастика могла бы стать полигоном также новых философских размышлений (областью так называемой «фантастической философии», о которой мечтал Борхес), убежищем социологического воображения и инкубатором или «хранилищем» таких идей, которых наука продвинуть ещё не в состоянии. По сути, однако, научная фантастика эти эпистемологические возможности не использует. Свободу от риска, завоёванную вместе с допущением логической неточности обоснований, научная фантастика использует для производства глупостей. Познавательное предвосхищение променяла на умственный регресс, обратившись к сказкам, мифам, магии, пытаясь «наукообразить» суеверия, ксенофобию и бульварные версии иррациональных доктрин (из области так называемой «паранауки»). Так же, как если бы игрок, которому мы открыли неограниченный кредит, встал бы из-за стола и ушёл, чтобы напиться на эти деньги. (Сравнение можно понимать практически буквально, так как последней модой в научной фантастике является «духовное превращение человека в сверхчеловека» с помощью «мудрости Востока» или благодаря биологическим или химическим средствам, то есть дух получает Познавательные Сверхвозможности на внеэмпирическом и внелогическом пути достижения «Контакта с Окончательной Реальностью Бытия». Это своеобразный вид наркотического опьянения или просто пьянства, когда впоследствии от похмелья страдает не автор, а читатель.)
Интеллектуальная измена научной фантастики – это одно из существенных проявлений упадка массовой культуры. И эту измену не спровоцировала какая-либо fatum[18]. Научная фантастика не должна была становиться могилой неиспользованных возможностей. Ответ на вопрос, почему она стала такой могилой, важен не только для неё и не только для литературы. Но ответ выходит за рамки этих комментариев.
От составителя V
Десять лет спустя
Первоисточники опубликованного выше:
Рефлексии о футурологии – Lem S., Refleksje 1974 [część III]. – Kultura (Warszawa), 1974, nr 25.
Границы предвидения – Lem S., Granice przewidywania. – Kultura (Warszawa), 1975, nr 17.
Звёздная инженерия – Lem S., Inżynieria gwiazdowa. Cz. 1–6. – Przegląd Techniczny (Warszawa), 1975, nnr 13–18.
История одной идеи – Historia jednego pomysłu / Lem S., Diabeł i arcydzieło. – Kraków: Wydawnictwo Literackie, 2018, s.326–347. Перевод с рукописи 1978 г.
Первый «бум» футурологии пришёлся на конец шестидесятых годов двадцатого века – уже после появления «Суммы технологии» Станислава Лема. Проведя колоссальную работу по изучению теории литературы в целом (что нашло своё отражение в монографии «Философия случая») и жанра научной фантастики в частности и тесно связанной с ней футурологии (была прозондирована так называемая научно-фантастическая художественная литература в поисках предсказания того, что когда-нибудь должно произойти), в результате чего была написана двухтомная монография «Фантастика и футурология» (Lem S., Fantastyka i futurologia. T.1 i 2. – Kraków: Wydawnictwo Literackie, 1970, 294 i 460 s.), в которой упоминаются более шестисот произведений четырёхсот авторов, в основном англоязычных, Лем в жанре разочаровался и с начала 1970-х годов занимался преимущественно лите ратурными экспериментами и вопросами на границе литературы, философии и футурологии. Тогда же Лем ещё специально досконально изучил всю сложившуюся теорию и практику футурологии, что нашло своё воплощение в цикле из шести 15-минутных докладов, которые Вторая программа Польского телевидения записала у Лема в его доме в конце 1970 года и продемонстрировала под названием «Очерки о будущем – перед камерой Станислав Лем», а также во втором издании «Фантастики и футурологии» (Lem S., Fantastyka i futurologia. T. I i II. – Kraków: Wydawnictwo Literackie, 1973, 452 i 580 s.), расширенном во многом именно в части футурологии (главы «Парадигматика футурологии», «Бессилие футурологии» и др.). Перевод на русский язык основан на втором издании этой монографии: Лем С. Фантастика и футурология. В 2-х томах. – М.: АСТ, 591 и 667 с., серии «Philosophy» (2004, 2008) и «С/с Лем» (2008).
Лем писал: «Футурология, отражая картину мира, вносит в него дополнительную смуту. Ведь то, что она может реально предложить миру, недостаточно, а то, что достаточно, нереально. Как и сам мир, футурология находится на переходном этапе. (…) Что в таком мире произойдёт с футурологией? Её интернационализм останется упущенным шансом. Вскармливаемая из государственных кормушек, она разделится на локальные футурологии и “контрфутурологии”. Она не станет ни радаром, ни путеводной звездой человечества, а превратится в новое информационное оружие противоборствующих сторон. В настоящее время в футурологии наметились две тенденции: универсализации и сепаратизма. Универсализм чаще провозглашается внегосударственными футурологическими школами. Изоляционизм практикуют эксперты, работающие в коллективах, тесно сросшихся с группами власти, бизнеса, силового давления. Тенденция к такому разделению ещё не очень заметна. Никто пока во весь голос не заявил, что “мы должны создать футурологию для крепости богатства в океане голода”. Но такие слова носятся в воздухе. Отказ от глобальных оценок – это наибольшая опасность для футурологии и для мира в целом. Такой опасности ещё нет, но она поджидает нас в недалёком будущем. Но кто же её должен предсказать, если не футурология? Как видно, весьма полезной может оказаться футурология футурологии» («Фантастика и футурология», т. 1, c.158–162).
С 1972 года – с момента образования – Лем являлся членом Комитета «Польша 2000» Президиума Польской академии наук. В задачи Комитета входило планирование развития собственной страны, предсказание будущего для принятия соответствующих упредительных мер. Лем говорил, что когда его назначили членом этого Комитета, он объяснил на первом заседании, что всё, что можно будет сделать, останется неинтересным для политиков, а то, к чему они испытывают жгучий интерес, предсказать нельзя. Как член Комитета он отвечал на анкеты, писал прогнозы развития польской культуры до 1990 года, о человеке будущего и о том, как его воспитывать в Польше. Лем вспоминал: «Я писал докладные записки, требуя, чтобы Комитет получил доступ к материалам, конфискованным цензурой, ибо мы увидим в них ответы на социально острые вопросы. Если нельзя свести на нет вредное действие цензуры, пусть же хотя бы останутся изученными те материалы, которые не переданы обществу. Потом я убедился в правильности моего требования: сама система конфискации материалов показывала возрастающую опасность, причём столь явно, что лишь слепой мог этого не заметить. Я писал и в Комитет, и председателю Польской академии наук, уверенный, что в худшем случае нас ждёт отказ в доступе, ведь от такого выступления никто академию не разгонит на все четыре стороны. Я писал также по вопросу добычи нефти (в 1973 году) и угля, пока не узнал, что правительство вообще материалами Комитета не интересуется. Вся эта работа была напрасной, как напрасным оказался прогноз развития культуры. Я или не получал ответа, (…) или это были ничего не значащие любезности, ни единым словом не касающиеся того, что я требовал. Итак, я понял, что это абсолютно безрезультатно, а я хотел добиться результата» («Мой взгляд на литературу», с. 198). По просьбе Комитета в 1981 году Лем написал включённый в настоящий сборник доклад «Прогноз развития биологии до 2040 года».
В это же время Лем занимался и преподавательской деятельностью – читал курсы лекций в Ягеллонском университете в Кракове: по теории литературы на факультете польской филологии (полонистике), по истории философии, философии и теории познания как основы футурологии на факультете философии. Основные положения лекций по основам футурологии были опубликованы в виде статьи «Зонд в рай и ад будущего» (Lem S., Sonda w niebo i piekło przyszłości. – Kultura (Warszawa), 1973, nnr 40–41.), опубликованной также в качестве Предисловия к третьему изданию «Суммы технологии», а на русском языке – в составе 15-го издания «Суммы технологии». В этой статье Лем дал афористичное определение «футурология – это заменитель или временный протез избыточного знания», а также выполнил классификацию – разделил футурологию на пять видов: 1) футурология институциональная, или футурология status quo; 2) футурология экологическая, или футурология «мимо воли»; 3) футурология бестселлерная, или футурология массовой культуры; 4) футурология оппозиционная, или футурология политизированная; 5) футурология формально-тестовая или футурология аполитичная. Лекции пользовались большим успехом у слушателей, а сам писатель во время этих лекций в большинстве своём импровизировал. Об этих лекциях Лем говорил, что на них приходят не только молодые полонисты, но и астрономы, физики и другие. Лем называл эти лекции «общей теорией всего», ибо затрагивал в них и проблемы современной жизни, и предсказание будущего, и литературу, и космические цивилизации. Тогда же руководство Ягеллонского университета предложило Лему представить на учёный совет доработанные издания «Суммы технологии» или «Философии случая» в качестве докторских диссертаций, но Лем отказался, ибо посчитал, что это ему не нужно.
Включённый в настоящий сборник текст «Звёздная инженерия» представляет собой авторскую запись нескольких лекций на факультете философии. Текст является развитием темы, рассмотренной Лемом в «Сумме технологии» в главе «Космические цивилизации». Этим лекциям непосредственно предшествовала большая статья «Земная наука и космические цивилизации» (Lem S., Nauka ziemska i cywilizacje kosmiczne. – Problemy (Warszawa), 1970, nr 11), а также доклад, подготовленный Лемом для I Международной конференции по проблеме связи с внеземными цивилизациями (СССР, Бюракан, сентябрь 1971 года) и опубликованный в качестве приложения к сборнику материалов конференции (см.: Лем С. По поводу проблемы внеземных цивилизаций. – В книге: «Проблемы СETI». – М.: Мир, 1975, с. 329–335). Через несколько лет после этих публикаций последовала интересная полемика С. Лема и астрофизика И. С. Шкловского (которые были знакомы лично): после опубликования И. С. Шкловским статьи «О возможной уникальности разумной жизни во Вселенной» (Вопросы философии (М.), 1976, № 9) С. Лем по её поводу опубликовал в Польше статью «Одиноки ли мы в космосе?» (Lem S., Czy jesteśmy sami w kosmosie? – Nurt (Poznań), 1977, nr 5), которая на русском языке в сокращённом виде была опубликована в журнале «Знание – сила» (М., 1977, № 7) (полный перевод: Лем С. Одиноки ли мы во Вселенной? – в кн. «Лем С., Маска. Не только фантастика». – М.: Наука, 1990, с. 292–303), и в этом же номере журнала была напечатана статья И. С. Шкловского «Отвечаю Лему».
Нельзя не отметить относящиеся к этому времени политические прогнозы Станислава Лема, необходимость которых возникла в связи со сложившейся в Польше политической ситуацией. В феврале 1976 года сейм Польши внёс изменения в Конституцию, закрепив положения, что Польша является социалистическим государством, что руководящей политической и общественной силой в построении социализма и коммунизма является коммунистическая партия («Польская объединённая рабочая партия»), что Польша в своей политике укрепляет дружбу и сотрудничество с СССР и другими социалистическими странами. После принятия поправок за пределами Польши была создана общественная организация «Соглашение о независимости Польши» (PPN, Polskie Porozumienie Niepodległościowe), опубликовавшая в середине 1976 года в польскоязычных изданиях в Лондоне и Париже и специальными отдельными брошюрами для распространения в стране свою программу из 26 пунктов. Организация своей целью поставила восстановление реальной независимости Польши (от СССР), установление истинного народовластия, внедрение в жизнь общественных свобод в соответствии с польскими традициями и развитием свободных стран Европы, создание правовых и организационных институтов для развития многопартийной демократии, обеспечение свободы слова и организаций, запрет цензуры, обеспечение частному сектору свободной хозяйственной деятельности, а также выход из военного Варшавского договора, поддержка стремлений к независимости ближайших соседей: Украины, Беларуси и Литвы. Программа подчёркивала свой эволюционный характер. Деятельность «Соглашения…» была направлена в первую очередь на информирование граждан Польши, их образование и объединение для выполнения поставленных задач. За период 1976–1981 годов в рамках «Соглашения…» было издано 49 документов аналитического характера, нелегально распространявшихся в Польше. Само «Соглашение…» сыграло большую роль в формировании общественного мнения и в объединении граждан Польши, что привело к реализации большинства поставленных целей к концу 1980-х годов.
Лем принял непосредственное участие в деятельности «Соглашения…» в части подготовки аналитических документов и чтения лекций. В частности, под псевдонимом Хохол (Chochoł) он опубликовал два больших документа: «Прогнозы Хохла» и «Парадоксы советизации». «Прогнозы Хохла» (Prognozy Chochoła. – PPN, 1978, nr 14; это же: Kultura (Paris), 1978, nr 3) «посвящены будущему Польши, измеряемому годами, то есть близкому будущему. При этом речь идёт о будущем наиболее правдоподобном, а не о будущем наиболее желательном». В работе Лем утверждает, что «политическая игра по-прежнему будет вестись с противником принципиально нечестным, скорым до лжи и к обещаниям, фальшивым в своём зародыше, в жестокости своих поступков ограниченным исключительно актуальной политической конъюнктурой», утверждает, что «живём и будем жить в системе, которая по своей природе НЕ ПОДДАЁТСЯ ИСПРАВЛЕНИЮ, которая ни политических, ни экономических желаний народа не исполнит». В статье Лем рассуждает (прогнозирует) об экономике и культуре, о внешней и внутренней политике. Всё-таки больше места уделяя внутренней политике властей, Лем отмечает, что «в некотором смысле следует ожидать такого “симбиоза” аппарата полицейских репрессий с аппаратом партийного руководства в ПНР, соответствием которого в СССР является “симбиоз” военного командования с коммунистической партией. Различие в партнёре (там армия, здесь полиция) потому, что СССР имеет в виду имперские цели, которых очевидным образом ПНР как государство-сателлит иметь не может, и если главной задачей властей СССР является стремление к военному превосходству над антагонистами из капиталистического мира, то главной задачей властей ПНР будет просто уверенно удерживать за морду собственное общество. (…) Всё сказанное убеждает, что Польша внутренне будет уподобляться СССР». Анализу того, насколько далеко и глубоко Советский Союз уже «проник» в Польшу и какие в связи с этим дальнейшие перспективы, и посвящена статья «Парадоксы советизации» (Paradoksy sowietyzacji. – PPN, 1978, nr 27). В статье Лем рассматривает историю советизации польского общества, характеризуя граждан такого общества: «Жизнь в системе советского типа оказывает на его граждан очень специфическое воздействие, отдельные последствия которого уже можно, к сожалению, наблюдать в ПНР. Средний гражданин становится пассивным, кротким, терпеливым, а вместе с тем ожесточённым, лицемерным, циничным, у которого абсолютно уничтожены всяческие проявления мышления в политических категориях. Пассивным, кротким и терпеливым он становится осознанно из опыта, что противодействие злу, гласная критика, подвергание сомнению распоряжений власти или хотя бы только требование того, что ему номинально положено (например, качественное обслуживание в ресторане, в магазинах, в учреждениях) в лучшем случае ничего не даст, а в худшем повлечёт за собой неприятности, сложно представить какие». Лем отмечает факторы, препятствующие быстрой полной советизации польского общества, а именно: «1) Костёл, 2) неколлективизированное крестьянство, 3) тяжёлое экономическое положение государства, 4) непропорциональность между коррумпированностью власти и её оперативностью, 5) определённые формы диссидентского движения». И в заключение утверждает, что «своеобразная неравномерность советизации Польши создаёт определённый шанс противодействия её собственному прогрессу, который был бы мил Кремлю. Проявления коррупции, деморализации, неверных решений, безыдейности, экономической беспомощности, замена способных людей на по сути цинических злодеев, – это ПНР переняла у большого московского опекуна как бы с готовностью как более правильное и выгодное с точки зрения тамошнего Политбюро. Немного в этом выводе утешения для граждан, утопающих в несчастной отечественной грязи сокрушённых надежд, но в нашем положении мы должны быть удовлетворены малым. Мы могли ведь опуститься на то дно, на котором находится Чехословакия, пользующаяся сегодня большим доверием Кремля, потому что ему очень удалось оглупляющее усмирение. Неспособность наших властей даёт нам сегодня шанс на лучшее далёкое будущее. Такие иногда случаются каверзные парадоксы истории».
