Станислава Бер
Струна из колючей проволоки
– Не трогай её! Нельзя, нельзя бить, – не выдержала Лиза.
Мужчина оглянулся. Кто там голос подал? Что за птица?
– Заткнись! А то и тебе достанется.
Платок разорвал в клочья, скрежеща стиснутыми зубами, обрывки бросил в лицо жене и начал размашисто наносить удары. В живот – раз, в ухо – два. Третьего раза не получилось. Нож воткнулся мягко в отцовскую плоть, а Лиза не могла остановиться, ударяла и ударяла.
– Ты что наделала, дрянь! Ты же его убила, – заголосила мать.
– Чудовище с человеческим лицом, а не мужчина. Спасение от унижений тебе не нужно, мама? – не понимала девочка нападки пострадавшей.
– Тебе какое дело? Я всё равно люблю его. А ты – отцеубийца!
В колонии Лиза Чуйкина освоилась быстро. Очаги зла, вкрапления добра, нейтральные зоны, аномалии – всё читалось легко и просто. Только жить было трудно. Мощные сгустки энергии курсировали вокруг неё, а она должна была как-то реагировать. Бабушки Марфы рядом не было, она бы подсказала, что делать. Запуганные девочки, отчаявшиеся девочки, девочки, которые вообще не понимали, что происходит в их жизни. Как всем помочь?
Толстая девочка с белыми щеками таила в себе опасность. Чёрная сажа ещё более толстым, чем у отца, слоем покрывала её сердце. Непробиваемая корка. И жалила она людей как оса – исподтишка и больно. После отсидки в карцере Брынза подкараулила Лизу в туалете. Чёрный шлейф злобы стелился по полу как утренний туман. Кошачьи глаза кудрявой девочки уставились в глаза бесцветные, водянистые. Брынза не выдержала и задрожала. По ногам побежал ручеек страха. Обе посмотрели вниз. По полу растекалась жёлтая лужица.
Лиза не знала, как разобраться со своими делами. Она ведь могла смыть чёрную сажу с отцовского сердца, могла "исцелить" его, а получилось паршиво. Не хватило силы, выдержки и опыта. Погубила души: свою и чужую. Суд людей не имел для неё значения. А судьи кто? Грузная женщина с очками, сползающими на кончик носа, брала взятки и спускала всё в онлайн-казино. Мужчина с залысинами и в костюме, усыпанном снежной перхотью, бросил жену и детей. Нет, их слова и решения – пустой звук для Лизы. Она сама себя осудила. Во время следствия, этапа и в колонии она не переставала винить себя за случившееся. Так нельзя делать. Никогда.
– Как мне исправить ситуацию? Как быть, как быть, как быть, как быть? – сама себе вновь и вновь задавала вопрос Лиза.
– Легко и просто – спасать других, – был ей ответ.
Элеонора
Виталик разговаривал по телефону грубо, с истеричными взвизгами. Он – непризнанный гений, второй Паганини, возможно, даже первый, а она – ничтожество, неспособное рубашку концертную погладить без заломов. Впрочем, что с неё, дуры, взять. Элеонора Грин нажала отбой на телефоне, вытерла слёзы, вышла из кабинета и пошла в вечерний обход.
Охрана не спит. Дежурные на месте. Надо навестить тринадцатый отряд. Неспокойно у них там в последнее время. Но сегодня в отряде повисла тишина. Девчонки убежали в кинозал. Ан нет, одинокая фигура застыла у окна, вглядывалась в темноту невидящим взглядом. Колючую проволоку на заборе рассматривает? Силуэт с кудрявой головой – Лиза Чуйкина собственной персоной. Или не в окно она смотрела?
– Женские глаза не должны лить слёзы, – сказала девочка, не оборачиваясь.
– Что? – спросила старший воспитатель, оглядываясь. Может, в комнате ещё кто-то есть? – Ты ко мне обращаешься?
– Унижение – это не любовь. Это слабость.
– Разве я просила совета? – возмутилась женщина. Украдкой вытерла глаза ещё раз. На всякий случай. И, вообще, откуда она знает?
– И хоронить талант нехорошо, – продолжала Лиза и, наконец, повернулась.
Тусклый свет от аварийного освещения не давал погрузиться в полную темноту. В полумраке спальни её кошачьи глаза казались огромными светящимися магнитами – притягивали. Женщина встряхнула головой, сбросила наваждение.
– Какой талант? О чём ты?
Девочка протянула руку и прикоснулась к её груди. Элеонора почувствовала мощный удар сердца, как будто запустили заглохший на морозе двигатель. Лиза погладила её по голове, доставляя приятные ощущения как от массажной щётки, которая причёсывает мозг. Двумя руками взяла её за пальцы. Старший воспитатель не поверила своим глазам – подушечки пальцев охватило покалывание, они засветились и вспыхнули. Через секунду свечение погасло.
– Музыка – это прекрасно. Её услышат миллионы.
Элеонора перестала дышать. Необычайная сила, радость, предчувствие чего-то хорошего будоражили её. Эта волна поднималась от пяток до макушки и опускалась вновь. Хотелось побежать в кабинет и достать скрипку из шкафа.
– Сейчас нам нужно идти в лазарет, – как будто услышала её мысли Лиза.
В больничной палате стояли четыре железных кровати вдоль стен – две с одной стороны и две с другой. Когда-то белые стены превратились в потрескавшуюся серость с ржавыми потеками у потолка – крыша протекает. От линолеума, покрывавшего скрипучие старые доски, пахло хлоркой. Вероника Борисова лежала на одной из кроватей. Она уже пошла на поправку, беспокоила только головная боль. Лиза подошла к ней, погладила по макушке. Боль прошла.
– Препараты нужны больным. Здоровым не нужно травить себя химией, – сказала девочка и провела рукой по покалеченным венам Вероники. Больше Шило никогда не кололась, не курила, не глотала, не нюхала и не пила. Не могла. После отсидки вернулась к родителям, закончила художественное училище, выставлялась в Центральном доме художника. В её работах часто встречались образы кудрявой девочки с волосами цвета зрелой ржавчины.
Подружки Крис и Света и в больничной палате остались неразлучными. Света быстро пришла в себя и ухаживала за Кристиной. Состояние её стабилизировалось. Надо бы перевести пациентку в областной центр для реабилитации, но мест там не хватало, обходились пока своими силами. Вердикт вынесли неутешительный – есть вероятность, что девушка получит инвалидность и не сможет ходить. Лиза Чуйкина взглядом попросила Свету отойти от подруги, села рядом, скинула одеяло.
Кудрявая провела рукой по ногам. Крис застонала. Элеонора Грин смотрела на происходящее, как завороженная, глаз не могла отвести. Девчонки в палате тоже притихли. Лиза продолжала гладить ноги, из-под ладони вылетали искры. Обеих девушек трясло. Наконец, девочка-чудесница откинулась назад, закрыв глаза. Крис, наоборот, села в постели, скинула ноги на пол, сама не веря в свои силы, встала и пошла. Как будто не было ни переломов, ни разрывов, ни дикой боли. Света захлопала в ладоши. Аллилуйя! Девчонки-подружки, когда освободились, вышли замуж за хороших ребят, пусть не таких смелых и романтичных, но порядочных и работящих. Одна связала свою жизнь с литературой, другая – с программированием. Их дружба продолжалась до глубокой старости.
– Воды! Дайте скорее воды, – первая опомнилась старший воспитатель, обратив внимание на неподвижную фигуру кудрявой.
Лизу растормошили, дали попить.
– Вода питает энергию. Но это ещё не всё, – сказала Чуйкина и посмотрела на Нину Огнёву.
Избитая охранником Нина, в синяках и ссадинах, лежала на кровати, не понимая, что происходит в палате. Наступила её очередь.
– Не подходи! Не трогайте меня, – забилась в истерике Огнёва.
Лиза мягко прикоснулась и избавила девушку сначала от ушибов, потом от страха – липкого, животного чувства, не отпускавшего Нину ни днём, ни ночью. Впервые с той самой вечеринки девушка улыбнулась. Больничная палата показалась ей комнатой, залитой солнечным светом, а соседки – живыми ангелами. Она подходила к ним, пожимала руку, говорила хорошие слова – Нину переполняла радость, как будто тяжёлые кандалы упали с её щиколоток и запястий.
