Константин Станюкович
История одной жизни
XXIX
«Граф» быстро оправлялся от болезни, к радости Антошки, замечавшего, что Александр Иванович не такой уж худой, каким был после болезни. И ел он хорошо, и спал крепко, был в веселом настроении духа и ждал с нетерпением ясного дня, чтоб отправиться за покупками.
Докторша, совсем неожиданно навестившая Опольева под деликатно сочиненным предлогом, что была у больного в этом же доме, осмотрела его и нашла, что он совсем молодцом.
– Только вам беречься нужно… Не простудиться опять…
– Не простужусь… Теперь я буду тепло одет и мне не придется проводить время на улицах, рискуя новым воспалением легких…
– Дела ваши, значит, поправились? – осторожно спросила докторша.
– Добрая фея явилась ко мне, как это ни странно в нынешние времена, когда никто не верит в фей, так они редки, эти добрые феи. И, однако, нашлась одна в лице моей племянницы… дочери известного Опольева… Вы, верно, слышали эту фамилию?.. Ну, разумеется.
И Опольев не отказал себе в удовольствии подробно рассказать докторше о своей племяннице и превознести до небес ее доброту и участие.
– А отец меня давно приказал не пускать на порог. Заметьте это! – прибавил он, усмехаясь. – Нельзя же в самом деле принять нищего… в таком великолепном доме, как у него!..
– Какая чудная девушка! И как я рада за вас! – горячо воскликнула докторша.
– Спасибо… Оттого-то я и позволил отнять у вас пять минут времени, что на себе испытал ваше участие и доброту. Я знал, что вы порадуетесь о том, что и в той среде, где только думают о себе, являются такие чистые души, как эта девушка… Только выдержит ли она?.. Не заклюют ли ее?
– Однако вы скептик…
– Жизнь не приучила к восторгам.
– Но теперь вы, конечно, не так уже мрачно смотрите на тот круг, к которому принадлежали? – спрашивала докторша, заинтересованная этим странным человеком.
– Отчего же теперь?.. Оттого, что я не буду нищенствовать – вы ведь знаете, конечно, мою бывшую профессию? Но ведь тысячи отверженцев, заслуживающих еще большего участия, чем ваш покорный слуга, по-прежнему не возбудят ни малейшего участия в тех людях, которые могли бы помочь им… Исключение не правило. Одна ласточка весны не делает…
«Граф» вспомнил все то, что он видел и чему научился во время своей скитальческой жизни, и, довольный, что может высказаться и излить свою душу перед человеком, который его поймет, продолжал, указывая на Антошку:
– Если вот этот мальчик благодаря случаю, быть может, спасен от нищеты, тюрьмы и преступления, то разве мало гибнет таких же несчастных, обреченных на все это… О добрая госпожа докторша, я насмотрелся на этих жертв… Да и вы должны их знать… А они, эти господа, отделываются грошовой филантропией да приютами, и больше для удовлетворения тщеславия… Да… как вам ни покажется странным, а я, отставной штабс-ротмистр Опольев, терпеть не могу то самое общество, которое само меня погубило и первое же отшатнулось от меня… И если бы мне сказали, живи между ними опять, я не пойду… Черт с ними!.. Однако извините, госпожа докторша, я решительно делаюсь болтуном, пользуясь вашей снисходительностью, – оборвал Опольев.
И хотя докторша и говорила, что у нее есть время и что ей очень приятно поговорить, но Опольев замолк.
Прощаясь, докторша снова повторила, что надо беречься.
– И не одной простуды! – значительно прибавила она.
– А чего же еще?
– Всяких излишеств. Например, пить вам, безусловно, нельзя…
– Я с этим покончил! – промолвил граф.
– И отлично…
– А мне можно выходить?
– Только не сегодня, а когда будет лучше день… Прощайте… От души желаю вам всего хорошего…
– Прощайте… Спасибо вам за все, за все…
– Прощайте, Антоша.
Когда докторша ушла, Антошка проговорил:
– Вот и жидовка, а какая хорошая!..
– А ты думаешь, что жиды должны быть нехорошие?..
– А то как же? Известно, жиды… Все их ругают.
– Между всеми людьми есть, брат, и хорошие и дурные люди… А если жидов все ругают, то из этого еще ничего не следует. Люди часто бывают несправедливы и злы… Вот и меня все ругают, а разве я уж такой дурной?
– Что вы, Александр Иваныч…
– Ну вот, видишь ли. И знаешь еще что, Антошка? Ты всегда своим умом смекай, а не повторяй того, что говорят другие!
Дня через три погода выдалась хорошая. Стояло ясное морозное утро, и после чая «граф» с Антошкой отправились за покупками.
– Вы нас не ждите к обеду, Анисья Ивановна. Мы сегодня с Антошкой кутить будем! – весело проговорил «граф».
Они сели в сани и скоро доехали до Мариинской линии, где Опольев рассчитывал купить теплое пальто. Оно было тотчас же куплено, это давно желанное пальто на каком-то меху, с барашковым воротником. Оно имело вполне приличный вид и грело отлично. Выйдя из лавки в пальто и в барашковой шапке, «граф», несмотря на мороз, чувствовал приятную теплоту и испытывал счастливое состояние удовлетворенности. После пятнадцати лет у него наконец теплая одежда! Он радовался, как ребенок, и весело говорил Антошке:
– Да, брат… Славная это штука меховое пальто…
– Прекрасное у вас пальто, Александр Иваныч.
– Ты находишь?
– Очень даже нахожу.
– И я нахожу, что недурное и греет отлично.
Вслед за тем были куплены и надеты новая пара платья, сапоги, теплые калоши и перчатки. Теперь «граф» был решительно неузнаваем и глядел совсем барином. И походка у него стала будто тверже и увереннее, и стан выпрямился… Антошка только глядел и восхищался.
– И какой же вы важный теперь стали, Александр Иваныч! – говорил Антошка.
Они зашли в парикмахерскую. «Граф» велел подстричь себе волосы и бороду и вышел оттуда значительно помолодевшим.
– Ну, теперь пойдем завтракать, Антошка…
Они зашли в ресторан. Лакеи предупредительно спрашивали «графа», что он прикажет.
– Видишь, Антошка, что значит платье, – усмехнулся «граф», заказав завтрак, – зайди я в прежнем платье, так, пожалуй, и не пустили бы, а теперь… юлят, подлецы…
«Граф» выпил рюмку водки, потом другую и хотел было выпить третью, как Антошка робко заметил:
– Не вредно ли вам будет, Александр Иваныч?
«Граф» несколько смутился и сказал:
– Ты прав, Антошка… Спасибо… И впредь останавливай меня… Лучше спросим полбутылки красного вина… Это будет полезно… И ты можешь выпить немного… Человек! Полбутылки бордо… Да подогрейте, пожалуйста! – обратился «граф» к лакею.
Заиграл орган, и Антошка пришел окончательно в восхищение и от вкусного завтрака, и от полустакана вина, и от музыки, и от того, что его покровитель такой представительный в своем новом платье, такой веселый и довольный…
После завтрака они отправились снова в лавки и вернулись домой только в четвертом часу с огромной корзиной, полной всякого добра. А дома уже принесены были две железные кровати с мягкими матрацами.
– Ну вот и мы! – весело говорил «граф» встретившей их Анисье Ивановне.
– С покупками, Александр Иваныч! И какой же вы, можно сказать, нарядный, Александр Иваныч! – воскликнула хозяйка, когда разглядела при свете лампы костюм Опольева.
Теперь эта комнатка показалась Опольеву еще мрачнее и теснее.
– А вот и вам позвольте поднести, Анисья Ивановна! – проговорил «граф», подавая квартирной хозяйке штучку шерстяной материи.
– Ах, что вы! Зачем такое дорогое! – говорила, тронутая подарком, Анисья Ивановна, рассыпаясь в благодарностях.
– Полноте, Анисья Ивановна… И шелковое купил бы, если б мог… Да вот бодливой корове бог рог не дает… Ну-с, обмундировались мы вполне с Антошкой… И платья и белья – всего накупили… Не угодно ли взглянуть, хорошо ли белье… Вы толк в белье понимаете?
Открыли корзину, и Анисья Ивановна одобрила белье… Все было очень хорошо, и всего было довольно для обоих.
– Что, много вы истратили денег-то? – полюбопытствовала Анисья Ивановна…
– Сто с чем-то… Еще на запас осталось… Кое-что еще надо купить… Там видно будет на новой квартире… Ну, а теперь самоварчик, да пожалуйте к нам чай пить, Анисья Ивановна.
На следующее утро в одной из дальних линий Васильевского Острова была приискана светлая, довольно приличная комната от жильцов, вдовы старухи чиновницы с дочерью и с сыном, технологом-студентом, и в тот же день, после горячего прощания с Анисьей Ивановной, прежние ее жильцы отправились на новую квартиру…
Когда они ехали по Васильевскому Острову, Антошка вдруг дернул «графа» за рукав, указывая на вереницу девочек, которые выходили попарно из подъезда.
– Александр Иваныч! Анютка! – радостно воскликнул Антошка. – Как она попала сюда?.. Что это за девочки?
– Они в приюте, куда и тебя хотела поместить княгиня.
– А Анютку можно увидать?.. Можно к ней прийти?
– Я думаю, можно… Мы навестим ее…
– То-то… Каково-то живется Анютке?..
– А вот расспросим… И снесем ей чего-нибудь…
– Это хорошо… А то кормят поди не очень! – заметил Антошка, питавший к приютам благодаря княгине сильную ненависть.
К вечеру жильцы устроились на новой квартире и рано легли спать. Эти мягкие матрацы, чистое белье, теплые новые одеяла, этот уют и теплота комнаты – все это казалось прежним горемыкам чем-то необыкновенно хорошим и приятным, каким-то земным раем.
Оба они заснули с радостными мыслями о предстоящей им новой жизни.
XXX
Несколько месяцев пролетело для «графа» и Антошки совсем незаметно.
После многих лет «собачьего» существования, полного лишений, бродяжничества и всяких неожиданностей, им обоим было особенно приятно несколько монотонное однообразие регулярной жизни людей, более или менее обеспеченных, не заботящихся о завтрашнем дне.
И какое счастье испытывали оба эти горемыки, живя по-человечески, в теплой, светлой, опрятной комнате, одетые в приличный костюм, обутые, умытые, в чистом белье, не чувствующие себя какими-то отверженцами.
Теперь они никого не боялись.
Теперь им не для чего было выходить на работу, за добычей, не всегда верной и обеспечивающей обед, незачем было зябнуть на холоде или мокнуть на дожде в отрепьях, выслеживая сердобольных или подгулявших людей.
Все это казалось им давно прошедшим, хотя ни «граф», ни Антошка не забывали его и при случае вспоминали о нем.
Теперь благодаря счастливой случайности – доброй девушке, встретившейся на их тернистом пути, – они ежедневно, и даже в определенные часы, пили чай со свежими булками, не рассчитывая, хватит ли куска сахару на несколько стаканов, и обедали настоящим образом: не объедками и отбросами закусочных, а получали от квартирной хозяйки – видимо, порядочной женщины – два сытных блюда, приготовленных из свежей провизии.
И с каким удовольствием и «граф» и Антошка ели эти обеды!
Антошка считал себя счастливейшим человеком на свете и давно простил и «дяденьку» и «рыжую ведьму», после того как «граф» объяснил как-то ему, почему на свете существуют и «дяденьки» и «рыжие ведьмы». Настоящее было очень хорошо, но будущее представлялось еще светлее и лучезарнее и, конечно, нераздельным с «графом», преданность к которому благодарного мальчика не знала границ. Он нередко мечтал о том времени, как он обучится всему, чему нужно, и будет зарабатывать хорошие деньги. То-то они заживут тогда вдвоем, не нуждаясь более ни в чьей помощи!
И Антошка нередко открывал свои мечты «графу». И «граф», слушая болтовню мальчика, тихо улыбался и, казалось, тоже верил этим мечтам. Ему так хотелось им верить!
Те тридцать пять рублей, которые каждое первое число привозила дяде племянница, казались и «графу» и, разумеется, Антошке едва ли не большим состоянием, чем Ротшильду его миллионы, и бывший мот, спустивший в молодости целое состояние, теперь обнаруживал такое уменье справляться с бюджетом, был столь бережлив и аккуратен, что его талантам мог бы позавидовать любой министр финансов.
Получаемых денег хватало не только на все необходимое для обоих, но даже для некоторых предметов роскоши – на рюмку, одну только рюмку водки перед обедом, на покупку дешевого табаку, вчерашней газеты и, по праздникам, лакомств для Антошки и Анютки, которую они навещали в приюте.
Кроме определенной ренты, у предусмотрительного «графа» был еще и запасный капитал в пятьдесят рублей, отложенных из денег, полученных на обзаведение, который предназначался на экстренные расходы и в то же время был подспорьем на черный день. Мало ли что могло случиться?
Подобная бережливость «графа» объяснялась главным образом его воздержанием от спиртных напитков. Сознание принятых им на себя обязанностей относительно горячо им любимого мальчика заставило его обратить серьезное внимание на предостережение докторов, и он решительно перестал пить и только позволял себе одну рюмку перед обедом.
О, как ему хотелось теперь жить, как хотелось поднять на ноги своего любимца, и как он внимательно стал теперь относиться к своему здоровью, чтоб быть полезным Антошке.
И как он был благодарен Нине, которая явилась доброй феей под конец его горемычной жизни!
Когда она навещала его, он был несказанно рад и словно бы гордился тем, что вера молодой девушки в него не только не поколебалась, но, напротив, крепла. Она могла окончательно убедиться, что он не пропавший человек и не пропивает ее денег. И Нина действительно привязалась к дяде, случалось, просиживала у него более часа, и мнения дяди находили более отклика в ее сердце, чем мнения ее отца.
Нина уезжала от дяди еще более душевно смятенная под впечатлением его озлобленных и страстных речей, в которых она скорее чувствовала, чем понимала, долю истины. И жизнь дома казалась ей еще более бессодержательною. Даже и усердная деятельность в обществе «Помогай ближнему!» не удовлетворяла ее, особенно после рассказов дяди о том, как обманывают благотворительных дам и какие люди в большинстве случаев пользуются их помощью.
А «граф», провожая свою гостью, горячо целовал ее и благодарил ее за то, что она навестила, и за деньги.
С тех пор как «граф» зажил в благополучии, он с особенною ретивостью предался педагогической деятельности, имея в Антошке весьма способного ученика. Ему непременно хотелось, чтобы Антошка поступил в какую-нибудь ремесленную школу и имел бы в будущем верный кусок хлеба. О выборе такой школы уж он советовался с студентом-технологом, сыном квартирной хозяйки, и решено было, что к осени Антошка поступит в школу при одном из заводов на Васильевском Острове. Нужно было только подготовить мальчика надлежащим образом.
Каждое утро после чая и после внимательного прочтения вчерашней газеты «граф» занимался с Антошкой два часа, после которых учитель, по-видимому, утомлялся гораздо более, чем ученик. Антошка читал вслух, писал с прописи и под диктовку. «Граф» поправлял чтение и – чтобы показать, как надо выразительно читать, – сам прочитывал иногда страничку-другую хрестоматии, приобретенной для Антошки в числе других учебных пособий. Читал «граф» недурно, и Антошка заслушивался, как складно выходили у «графа» басни. Но зато при исправлениях диктовки учитель, по-видимому, не особенно доверял себе и постоянно справлялся с книгой, причем не умел удовлетворять любознательности ученика, когда тот задавал вопросы: почему надо писать, например, «того», а не «тово».
– Так, братец, следует писать, а я и сам не знаю почему! – добросовестно признавался «граф».
– Разве вас этому не обучали? – удивился Антошка, полагавший что «граф» должен все знать.
– Наверно, обучали, да я забыл. После тебе объяснят в школе, а пока запоминай, как в книге написано. Так и пиши.
«Граф», впрочем, купил грамматику и проштудировал ее, после чего уж мог давать некоторые объяснения, хотя далеко не на все вопросы любознательного Антошки.
Тем не менее он делал большие успехи: читал весьма недурно и писал довольно красиво, и ошибки его не особенно резали глаз. И «граф» не раз выражал одобрение, чем доставлял Антошке большое удовольствие. Вне классных занятий Антошка просто-таки пожирал книги, которые ему покупал «граф», руководствуясь в выборе указаниями студента и его сестры. Таким образом, Антошкой были прочитаны многие издания «Посредника» и «Комитета грамотности» [17], и затем он читал все, что попадалось ему под руку: и газеты и книжки, которые одолживались «графу» с хозяйской половины.
Хотя и далеко не систематическое, но чтение это вместе с беседами «графа» быстро развивали смышленого Антошку, уже хорошо подготовленного ранним знакомством с жизнью и с людьми благодаря прежним его профессиям – нищенки и торговца спичками, и он хотел как можно скорее «всему научиться».
Увы! В арифметике Александр Иванович был еще менее силен, чем в грамматике, и напрасно он усердно прочитывал учебник. Он сознавал, что понимает в нем очень мало, и это весьма огорчало его, тем более что Антошка обладал блестящими математическими способностями и умел делать все четыре правила куда лучше своего учителя.
Но в этих затруднениях «графу» совершенно неожиданно помог молодой студент-технолог.
Его комната была рядом с комнатою жильцов, и до него иногда долетали и философские беседы и арифметические объяснения учителя. Он сильно заинтересовался и этим оригинальным «барином-демократом», и его сожителем, вопросы которого во время уроков ставили нередко в тупик учителя, и вообще их отшельнической жизнью и взаимной привязанностью.
Кто они? Что их связало? – об этом никто из семьи не знал. И старый барин и его мальчик редко показывались, держали себя необыкновенно скромно и тихо и выходили со двора почти всегда вместе. Молодая горничная Агаша, прислуживавшая жильцам и носившая им обед в комнату, не могла нахвалиться ими, особенно старым барином.
Такой ласковый, никогда без нужды не побеспокоит, никуда не пошлет – не то что прежние жильцы.
– А этот мальчик, должно быть сын его! – докладывала Агаша свои предположения барыне, пожилой, когда-то красивой женщине с сбитым набок чепцом, вечно занятой то на кухне, то чинившей белье, то убиравшей комнаты.
– Совсем он не похож на него, Агаша. Верно, приемыш! – отвечала госпожа Никифорова и прибавила: – А впрочем, бог их знает! Жильцы они тихие, спокойные, и слава богу! А до остального нам дела нет.
Прошел месяц после переезда жильцов, и молодой студент, сухощавый блондин с серьезным лицом и вихрастой головой, встретив однажды Опольева в коридоре, подошел к нему и, поклонившись, проговорил молодым баском:
– Студент Никифоров.
– Опольев! Очень приятно! – любезно отвечал Александр Иванович, протягивая руку.
– Вам, кажется, несколько затруднительно заниматься математикой с вашим сожителем? – продолжал студент несколько резким, умышленно грубоватым тоном.
– И даже очень, молодой человек, – несколько сконфуженно проговорил «граф». – А вы почему это догадались? – прибавил он.
– За стеной слышно…
– Быть может, мы вам мешаем?
– Я не к тому… Я, видите ли, готов избавить вас от этих уроков и позаняться с мальчиком… Он очень способный…
Видимо обрадованный и несколько удивленный таким предложением, «граф», однако, поспешил ответить:
– Премного вам благодарен, господин Никифоров, но я должен предупредить вас, что, к сожалению, я не в состоянии заплатить вам настоящей платы за уроки… Так, если небольшую плату…
– Да мне никакой платы не нужно… С чего это вы взяли? – перебил студент и сконфуженно покраснел.
– То есть почему же не нужно?
– А так, не нужно, вот и все. В противном случае разве стал бы я навязываться…
– Но позвольте, молодой человек; у вас время дорого, я знаю. За что же вы будете терять его даром?
– Это уж мое дело.
– И, позволю себе заметить, вы ведь, кажется, и сами не очень-то богаты?
– И вовсе даже не богат! – рассмеялся студент, и лицо его при смехе сделалось необыкновенно добродушным.
– Потому-то вы, вероятно, и предлагаете учить моего Антошку gratis? [18] – усмехнулся, в свою очередь, и Опольев.
– Потому ли, или не потому, не все ли вам равно? Следовательно, и говорить об этом нечего. Не так ли Александр Иваныч?
– Пожалуй, что и так! – протянул, улыбаясь «граф». – А ваше имя и отчество? – осведомился он.
– Николай Алексеич.
– И я, Николай Алексеич, могу только поблагодарить вас! – горячо проговорил Опольев, пожимая руку студента. – Вы это очень деликатно делаете доброе дело… Спасибо вам за Антошку…
– Не за что благодарить! – ответил студент, несколько удивленный порывистостью и сердечностью тона этого «барина-демократа». – Самое обыкновенное дело! Так с завтрашнего дня мы начнем заниматься с вашим Антошкой… Ежедневно один час после обеда у меня свободен… Посылайте его ко мне… А затем до свиданья… Спешу на урок…
И с этими словами студент крепко пожал руку Опольева и, кивнув вихрастой головой, хотел было уходить, как внезапно спросил:
– Надеюсь, вам не родственник этот известный Опольев?
– Этот прохвост мой родной братец.
Студент издал восклицание не то удивления, не то сожаления.
– Но только я с ним вовсе не знаком… Я, видите ли… А впрочем, не смею вас задерживать… Когда-нибудь я сообщу вам биографические данные о своей особе, чтобы вы знали, с кем имеете дело! – прибавил «граф», делая студенту прощальный жест рукой.
Вернувшись в свою комнату, Опольев весело воскликнул, обращаясь к Антошке:
– Ну, брат, тебе решительно везет!.. У тебя будет настоящий учитель. Он тебя обучит арифметике по-настоящему, не то что я…
– Кто это?
– А сын хозяйки… студент. Даром предложил учить; говорит, что ты способный мальчик… Слышал за стеной, как мы с тобой занимались… Смотри, Антоша, старайся!
– Еще как буду стараться, Александр Иваныч!
– А добрый этот технолог, хотя и смотрит букой и напускает на себя серьезность. Не то что эти нынешние университетские студенты, особенно франты… Никто из них никогда не одалживал мне ни одной монетки… Я это хорошо помню. Еще издеваются. «Мы, мол, сами у вас бы заняли!», или, бывало говорят: «Если есть сдачи со сторублевой, то получите пятачок взаймы!..» Одним словом, совсем готовые молодые мерзавцы…
– И у меня, Александр Иваныч, редко-редко когда студент покупал бумаги или конвертов… Разве какой-нибудь бедно одетый студент…
– А вот этот, сейчас видно, человек… И вся семья их, кажется, добрая…
– То-то и мне сдается, что они добрые… И хозяйка сама и барышня… Третьего дня я встретил хозяйку в колидоре…
– В коридоре, Антоша! – поправил «граф».
– Встретил, говорю, в коридоре, а она так ласково посмотрела на меня и спрашивает: «Что, мол, доволен, мальчик, моей стряпней?..» Небось злая какая так бы не смотрела и не спросила бы…
– Умозаключение вполне правильное! – протянул, улыбаясь, «граф». – Что ж ты ответил?
– Ответил, что очень даже довольный пищей и вообще всем… «Ну я, говорит, очень рада!» А барышня так раз даже спрашивала, отчего я такой маленький и здоров ли я… Тоже ласковая… Куда только это она каждое утро с книжками из дому уходит…
– На Высшие курсы… Такое, братец, заведение есть для барышень, вроде университета. Окончат они ученье в гимназии и потом, если пожелают, могут на курсы… Там еще больше научатся…
– Ишь ты! И зачем им столько учиться, барышням? – полюбопытствовал Антошка.
– Тоже и барышне иной раз нужно себе достать кусок хлеба… Не вышла замуж, смотришь, и не пропала: пошла в учительницы или в гувернантки. Ту, которая больше знает, скорее возьмут на место.
– Значит, из небогатых… Наши хозяева тоже небогатые?..
– Небогатые. Все они в трудах живут… И брат и сестра учатся да еще уроки дают… да мать, верно, получает какой-нибудь пенсион за службу мужа… Так и живут, один другому помогают.
Вскоре и «граф» и Антошка благодаря посредству студента, которому «граф» счел нужным сообщить некоторые биографические подробности о себе и об Антошке, познакомились с семьей Никифоровых. Вся семья отнеслась к жильцам очень тепло и участливо. Под конец третьего месяца жильцы уж обедали вместе с хозяевами и, случалось, по приглашению заходили пить чай. Эта семейная обстановка необыкновенно приятно действовала на прежних бродяг, тем более что семья Никифоровых была дружная, хорошая семья, все члены которой бодро и стойко несли тяготу жизни, стараясь помочь друг другу.
И сама хозяйка, эта милая хлопотунья Анна Васильевна, обожавшая своих детей, всегда за какой-нибудь работой, всегда добродушная и веселая, несмотря на заботы, как-то сумевшая после смерти мужа поднять детей, испытывая лишения и урезывая себя до последней крайности, и ее дочь Вера, кончавшая курс и в то же время бравшая, ради заработка, работу, – красивая, стройная брюнетка лет двадцати шести, с строгими чертами несколько трагического лица, необыкновенно добрая, несмотря на свой, по-видимому, строгий и холодный вид, и студент Николай, вихрастый и не особенно красивый, близорукий блондин в очках, признающий одну науку и больше ничего, – все они, ближе ознакомившись с жильцами и узнавши от Антошки, что сделал для него этот «граф», отнеслись к ним с сердечностью добрых людей, понимающих нужду, и считали их как бы своими. А студент просто-таки был в восторге от своего ученика – до того Антошка поразил его своею понятливостью и быстротой математического соображения.
И как был доволен старый бродяга «граф», проводя вечера среди этой честной, работящей семьи, в которой – он это чувствовал – никто не ставил в вину его прошлого. В этой маленькой комнате, служившей и гостиной и столовой, за круглым столом, на котором тихо напевал свою песенку самовар, он, случалось, вел споры со студентом и философствовал, вызывая удивление своими необыкновенно меткими суждениями, выработанными тяжелой жизнью.
И, возвращаясь с Антошкой от хозяев, «граф» нередко говорил:
– Ты мне счастье принес, Антошка… Не будь тебя, не видать бы мне, мой друг, таких хороших дней… Молчи… Я верно говорю! – смеясь, прибавлял он, видя, что Антошка хочет протестовать против такого утверждения.
И, с удовольствием потягиваясь на мягкой постели, иногда произносил в виде сентенции:
– Да, есть-таки хорошие люди на свете!
И как бы для большего убеждения старого озлобленного скептика, что действительно есть добрые люди, однажды Вера Алексеевна предложила ему работу.
Он не верил своим ушам.
– Мне? Работу? Что ж я сумею сделать? – как-то беспомощно произнес Опольев с грустной усмешкой.
– Отлично сумеете, я уверена. Работа не трудная, но только кропотливая. Надо переписывать статистические таблицы. Хотите попробовать, Александр Иваныч?
– Еще бы не хотеть!
О, эта девушка отлично понимала психологию человеческой души и знала, как приободрить и поднять бывшего пропойцу и нищего в его собственных глазах.
– Но как же вы сами, Вера Алексеевна? Хотите лишить себя работы, чтоб дать мне? – спрашивал «граф», стараясь под шутливым тоном скрыть свое волнение.
– И не думаю. Мне дают этой работы сколько угодно.
– В таком случае, я попробую на старости лет что-нибудь заработать…
И «граф» на другой же день засел за работу, кажется в первый раз во все время своей жизни.
И как же он работал. С каким благоговейным усердием. Эта была не работа, а какое-то священнодействие.
Через несколько дней он переписал несколько листов, и когда Вера Алексеевна, проверив его работу, нашла ее превосходной, «граф» радовался, как малый ребенок.
Десять или пятнадцать рублей заработка у него были обеспечены, пока ему служили глаза и не очень дрожали руки.
Мог ли «граф» когда-нибудь думать, что и он на что-нибудь годен?!
И это сознание, что он не совсем беспомощен, значительно подбодрило его, и он говорил Антошке:
– Вот, брат, у нас и непредвиденный доход будет. Ведь это недурно, а?
– Очень даже хорошо, Александр Иваныч, но только…
– Что только?
– Очень уж вы утомляете себя за этими таблицами… Вы бы поменьше их переписывали, Александр Иваныч. А то недолго и заболеть!
– Вот вздор! Вовсе не утомляюсь… Напротив, теперь я чувствую себя куда здоровее, чем прежде! – храбрился «граф».
