Стефани Вробель
Будет больно
Глава четвертая
Я ОПАСАЛАСЬ, ЧТО ХЛОПЬЯ из воздушного риса, съеденные на завтрак, вот-вот попросятся обратно. Учитель плавания выжидающе смотрел на меня. Я покосилась на одногруппников, большинство из которых, к моему стыду, были на голову ниже меня. Они плескались в бассейне, как морские выдры, не боясь окунать голову в воду. Я задержала дыхание, зачерпнула воды ладонями и плеснула себе на лицо (+1). Сердце встрепенулось.
– Очень хорошо!
Вытерла лицо и открыла глаза. Учитель плавания – старшеклассник из школы, в которую однажды предстояло пойти и мне, – похлопал меня по плечу и широко улыбнулся:
– За пару недель у тебя большой прогресс.
Учитывая, что перед первыми тремя занятиями меня рвало в раздевалке от страха, наверное, он был прав. Я стояла по грудь в воде, завидуя беззаботности младших детишек. С одной стороны, мне хотелось побыстрее пройти этот уровень, чтобы не торчать здесь с шестилетками. С другой стороны, я видела, как более продвинутые ученики тренировались на глубоком конце бассейна. Они ныряли под воду и находились там слишком долго. Они делали это намеренно. При мысли об этом я содрогнулась.
– И еще одно, последнее упражнение, – сказал мой учитель. – Потренируемся держаться на воде, лежа на спине.
Я вздохнула с облегчением. На спине – это еще ничего. Плавание лицом вниз давалось мне тяжело.
Когда мы закончили последнее упражнение, все расселись вдоль края бассейна, чтобы послушать замечания учителя. Другие дети свесили ступни в воду, но я сидела, скрестив ноги на бортике. Умом я понимала, что на дне городского бассейна не может быть никаких чудовищ с плавниками, но воображение все равно рисовало жуткие картины про нечто скользкое, что вот-вот схватит меня за ноги, ужалит, утащит на дно, обовьет щупальцами и не отпустит, пока я не захлебнусь.
Я прогнала из головы эти мысли. Лучше просто проводить в воде как можно меньше времени. Я стянула с головы шапочку и выжала волосы – светлые, почти белые в любое время года, как у Сэра. Рядом со мной сидел бледный полненький мальчишка. Он был единственным девятилеткой на первом уровне, не считая меня. Как я поняла, Алан разговаривал со мной только потому, что я, как и он, хотя бы умела сама завязывать себе шнурки.
Когда урок подошел к концу, Алан сказал:
– Скорей бы перейти на второй уровень и начать плавать с дощечкой. Надеюсь, в первый раз мне достанется красная. Или синяя. Синие тоже крутые. Нас обоих, наверное, скоро переведут, как думаешь? Какая у тебя любимая часть занятия?
Я посмотрела на Алана как на сумасшедшего:
– Та, которая сейчас.
– Сейчас? – не понял он.
Большинство наших одногруппников уже побежали по скользкому кафелю навстречу родителям, но замедлились, когда услышали окрик учителя: «Шагом, пожалуйста». Мама никогда не заходила внутрь, когда меня забирала, – якобы предпочитала помолиться в машине в свободную минутку, но я подозревала, что она просто не хочет сталкиваться с другими мамами. Ей все казалось, будто они шепчутся у нее за спиной о том, как она целыми днями лежит в кровати.
– Моя любимая часть – это когда оно заканчивается.
Он поднял брови, болтая ногами в воде. На меня попали брызги. Я отодвинулась.
– Зачем тогда ты ходишь на занятия, если тебе они так не нравятся?
– Потому что меня заставляет отец. – Мне хотелось поскорее смыть с себя запах хлора.
– Почему ты ему не скажешь, что больше не пойдешь?
Может, Алан и впрямь сумасшедший.
– У меня не такой отец, которому можно это сказать.
– А какой? – Алан уставился на меня, почесывая свой нос пуговкой.
Наивный – простодушный, обнаруживающий неопытность, неосведомленность.
Я задумалась, как лучше ответить:
– Такой, который заставляет делать всякое против твоей воли, потому что думает, что так лучше для тебя.
– Но что, если для тебя так не лучше?
Я пожала плечами:
– Главный-то он.
Алан тоже пожал плечами:
– Похоже, тебе нужен фокус с освобождением.
– О чем ты?
– Ну, как у Гудини.
– Что такое Гудини?
– Серьезно? – Алан широко раскрыл глаза. – Ты не знаешь, кто такой Гудини?
– Ну я же сказала.
– Прости, прости. Давным-давно был такой знаменитый фокусник. Папа купил книжку про него. Иногда он нам ее читает.
Однажды тетя Кэрол водила нас с сестрой посмотреть на фокусника – давно, когда Сэр еще разрешал ей за нами присматривать. Фокусник вызвал меня на сцену в качестве ассистентки – это событие до сих пор оставалось моим самым счастливым воспоминанием. Он вытащил из моего уха четвертак и подарил мне. Потом превратил бумажного голубя в настоящего и выпустил на волю. Я все думала, куда улетел этот голубь. Может, фокусник научил его возвращаться обратно. После выступления тетя Кэрол купила попкорн. Она подбрасывала воздушную кукурузу в воздух, а мы ловили ее ртом. Никто не считал, кто поймал больше, никто не читал нотации о самоконтроле. Это был один из лучших дней в моей жизни.
Алан воспринял мое молчание как знак для того, чтобы продолжить рассказ:
– Гудини начинал с карточных фокусов, но прославился он сумасшедшими трюками с самоосвобождением. Он мог выбраться из любых наручников, какие только есть на свете.
Я уставилась на Алана:
– Ты врешь.
– А вот и нет. Он разрешал людям надевать на него колодки и заколачивать его в ящик. Затем ящик бросали в море, а он из него выбирался.
Мне стало дурно от одной только мысли об этом. Если бы меня бросили в море, я бы и со свободными руками и ногами не выбралась. Что это за невероятно смелый человек? Не может быть, чтобы он существовал на самом деле.
– Я тебе не верю, – сказала я.
– Я принесу книжку в следующий раз. Можешь сама прочитать. Вот увидишь.
Я кивнула, стараясь выглядеть равнодушно, но уже обдумывая, как спрячу книгу от Сэра. Я не могла поверить, чтобы Алан говорил правду. Не верила, что эта книжка расскажет, как спастись от отца и его заданий. Ни в одной книге не найти ответы на такие вопросы. Но убедиться самой не помешает. На всякий случай.
Глава пятая
Натали
8 января 2020 года
ИЗНУТРИ ПАРОМ «ПЕСОЧНЫЕ часы» выглядит так, будто его облили отбеливателем. Все блестит: белые кожаные сиденья с коричневой каймой, белая палуба, белый пол. На приборной панели лежит свернутая карта. Я сажусь на угловой диванчик рядом с Шерил и Хлоей. Гордон отвязывает судно и запрыгивает на борт вслед за мной. Парень в капюшоне наблюдает за ним, пока тот садится на капитанское сиденье.
– Еще раз добро пожаловать, – обращается Гордон к нам троим. – Я Гордон, а это мой друг Сандерсон. Обычно он один управляет паромом, но сегодня он не очень хорошо себя чувствует. Поэтому на всякий случай я буду за рулем, а он расскажет вам о наших местах. Представьте, что меня вообще здесь нет.
Пока он говорит, Сандерсон почесывает жиденькую поросль на лице, которая не складывается ни в усы, ни в бороду, покрывая его щеки и подбородок редкими клочками. В целом он очень напоминает бездомного кота.
Когда Гордон выводит паром из Роклендской гавани, Сандерсон хмурит лоб.
– Желаю всем улучшенного утра, – оцепенело произносит он. – Я Майк Сандерсон. В «Уайзвуде» живу уже три с половиной года.
– Ого, три года, – отзывается Шерил. – Вам, наверное, здесь очень нравится.
Сандерсон сглатывает:
– «Уайзвуд» спас меня. Держитесь крепче, сейчас мы будем набирать скорость.
В открытом море холод становится злее. У меня стучат зубы, волосы лезут в глаза. Вытаскиваю из сумки флисовую шапочку и смотрю на удаляющийся берег. Меня иррационально тянет обратно в гавань.
Интересно, стояла ли Кит когда-нибудь у руля «Песочных часов»? Боже, это настолько в ее духе: с головой броситься в какую-то новую затею, не думая о том, как ее поступок отразится на других людях. Ей лишь бы следовать своему внутреннему компасу. Она не беспокоится – и, вероятно, вовсе не замечает, – когда бросает близких на произвол судьбы. Кит может позволить себе быть эгоисткой, ведь от нее никогда никто не зависел. Ей всегда есть на кого опереться: на меня.
Я глубоко вдыхаю и выдыхаю, стараясь разорвать тошнотворный узел внутри. Если кому и говорить о безответственном отношении к последствиям собственных действий, так уж точно не мне. У самой в глазу бревно – будь здоров. Стараюсь расслабить руки, но стоит отвлечься, и они снова вцепляются друг в друга.
– Вы все родом не из Мэна, верно? – спрашивает Сандерсон, будто стряхнув с себя оцепенение. – Я тоже. Представьте, в этом штате есть более четырех тысяч шестисот островов.
Шерил ахает. Я приподнимаю брови. Хлоя никак не реагирует – ей все равно.
– Сейчас мы находимся на пятьдесят девятом, который ведет прямо в Атлантику. Вы, возможно, слышали про Виналхейвен, самый густонаселенный из здешних островов – если тысячу двести человек можно считать большим населением. «Уайзвуд» находится в одиннадцати километрах от него. Мы посещаем Виналхейвен только для того, чтобы забрать корреспонденцию…
Шерил издает восторженный возглас, указывая на воду:
– Это тюлень?
Пока все поворачиваются в ту сторону, куда она показывает, Гордон наблюдает за мной. Я делаю вид, что не замечаю его взгляда. Вдалеке покачивается что-то выпуклое и серое.
– Вот так орлиная зоркость, Шерил! – хвалит Сандерсон, вытаскивая бинокль и изображая цифру пятьдесят девять. Сейчас перед нами будто другой человек, разговорчивый и довольный, совсем не похожий на того, кто предстал перед нами в гавани. Он уже не бросает на Гордона нервные взгляды каждые тридцать секунд. – Мы здесь очень часто видим тюленей, а также выдр и морских свиней. Смотрите внимательно. Однажды рядом с нашим паромом даже проплыла стайка дельфинов. Так круто!
Шерил охает и ахает, а Хлоя перегибается через перила. При упоминании морской фауны у меня перед глазами встает Кит, изображающая моржа с двумя зубочистками во рту. Она готова была на все, лишь бы добиться от нас с мамой хоть слабого смешка: танцевала, нелепо виляя пятой точкой, выдавала дурацкие шутки, каталась на велосипеде без рук, распевая песни Мэрайи Кэри. Кит была уверена, что у нее отлично получается петь, хотя на самом деле ее голос напоминал крики испуганной вороны. Замечаю, что думаю о сестре в прошедшем времени, и у меня перехватывает дыхание.
Побережье Мэна уже не разглядеть. Нас окружают необитаемые острова. Вдоль их берегов возвышаются куски гранита: такие огромные, что между ними можно провалиться по самую макушку. Земля за гранитными скалами сплошь покрыта высокими хвойными деревьями. Поросль такая плотная, что сквозь нее ничего не разглядеть. Скалы наклонены в противоположную от воды сторону – и неудивительно. Море ревет и бурлит, серое и упорное, как сталь. Нас окутывает легкий туман, пляшущий на поверхности залива. Он не спускается с серебристого неба, как на суше, наоборот – поднимается из воды. Есть в этом что-то нездешнее. Я заглядываю за борт, пытаясь понять, откуда берется туман. Мне кажется, что внизу что-то есть: оно ждет и наблюдает.
– Почему здесь стоит такой странный туман, Сандерсон? – спрашивает Шерил.
– Это морская дымка. Появляется от соприкосновения холодного воздуха с более теплой водой.
– Значит, в «Уайзвуде» можно плавать? – говорит Хлоя. Ну надо же, она жива. – Вода теплая?
Сандерсон хмурится:
– Температура даже летом поднимается всего до шестидесяти градусов[3], так что вам вряд ли захочется. Но для продвинутых учеников у нас есть курс «Экстремальное противостояние стихиям», который включает плавание в холодной воде.
– Глубоко здесь? – спрашивает Шерил.
– Метра четыре.
Шерил обводит жестом Хлою, себя и меня:
– А у вас всегда такие маленькие группы?
– Зависит от времени года. Зимой мало кому охота сюда ехать. Если ветер слишком сильный, выходить в море нельзя. Это значит, что порой нам приходится сидеть на острове безвылазно по несколько недель. Но вы даже и не заметите разницы. У нас большие запасы еды и медикаментов, не беспокойтесь.
Шерил кивает.
– Внимание сюда, – говорит Сандерсон. – Видите белоголового орлана на верхушке вон того дерева? Здесь их много.
После экскурса в местную фауну Сандерсон начинает перечислять названия окружающих нас клочков суши: Ураганный, Белый, Зрелищный, Паховый (да, серьезно), Лорис, Кедровый, Акулий. На некоторых островках виднеются дома, но на большинстве пусто. Каждый следующий выглядит точь-в-точь как предыдущий: армия елей пронзает небо верхушками, будто копьями, а гранитные волнорезы стерегут берег. Сюда не доносятся ни сирены скорой помощи, ни мобильные уведомления. Мы уже слишком далеко от материка.
После долгого молчания исподтишка бросаю взгляд на Сандерсона. Он сидит, уставившись на горизонт, словно думая о чем-то бесконечно далеком.
– Все в порядке, сынок? – спрашивает Шерил.
Гордон оборачивается – всего второй раз с тех пор, как мы покинули гавань:
– Расскажи им о своей сегодняшней заминке. О чем мы говорили по дороге в гавань.
Сандерсон кривится:
– Я не пью уже три с половиной года. Ни капли. – Он покусывает губы, как будто хочет помешать словам вырваться наружу. – Сегодня утром я проснулся с сильным желанием выпить. Сильнее, чем обычно. Я подумал, что отведу паром в гавань, найду ближайший бар и выпью. Всего стаканчик. – Он закрывает глаза. – Вместо этого я рассказал обо всем Гордону. Он предложил отправиться со мной, чтобы мне не пришлось в одиночку бороться с искушением.
– Взаимопомощь – наше все, – произносит Гордон, снова повернувшись к рулю.
Сандерсон выдавливает улыбку. Несмотря на холод, его бледное лицо покрыто потом.
– Тяжело, наверное, отказаться от старых привычек, – говорит Шерил.
– Ключ к исцелению не в том, чтобы исправить прежнюю жизнь, – отвечает Сандерсон. – А в том, чтобы начать новую.
Гордон указывает на остров в отдалении:
– А вот и наш. – Он бросает недовольный взгляд на Сандерсона. – Дом, милый дом.
В «Уайзвуде» растет такой же густой лес, а вдоль берега торчат все такие же булыжники, но, когда мы огибаем остров, чаща сменяется аккуратно подстриженной живой изгородью высотой в два с половиной метра, не меньше. Посередине кованые ворота, сквозь которые виднеется длинная тропинка, ведущая к дому странной формы.
В здании, кажется, два этажа – сложно сказать наверняка. Из стен торчат другие стены, как будто дом оброс опухолями. С некоторых сторон стекло от пола до потолка, другие же стены выкрашены в глубокий зеленый цвет, сливающийся с лесом.
– Это дом Гуру, – говорит Сандерсон.
«Гуру»? Это они так называют того, кто тут всем заправляет? Я живо представила его: вечно босой, с вьющимися каштановыми волосами, как у Иисуса, с очками в проволочной оправе и с широко открытыми глазами. Я видела подобных людей в куче документалок. Как он ухитрился добиться такой преданности от присутствующих здесь людей?
Паром проходит мимо ворот, и живая изгородь снова заслоняет большую часть здания. Впереди из воды торчит алюминиевый причал: неподвижный, несмотря на разбивающиеся о него волны. На самом его конце лежит что-то небольшое. Присматриваюсь. Это рюкзак.
Гордон останавливает «Песочные часы», и мужчины вместе привязывают паром. С помощью Сандерсона мы втроем со всем своим багажом на нетвердых ногах выбираемся на припорошенный снегом причал. Резкий порыв ветра едва не сталкивает Хлою в воду. Я придерживаю ее за локоть, помогая поймать равновесие. Сандерсон надевает рюкзак – с виду тяжелый, набитый до отказа. На верхней стропе вышиты инициалы МС. Майк Сандерсон.
– Я отнесу. – Гордон тянется за рюкзаком.
– Я справлюсь, – возражает Сандерсон.
– Нет, я настаиваю. – Гордон сдергивает с него рюкзак, сжимает лямки в одной руке, а другой рукой указывает вперед. – Прошу. Веди гостей.
Сандерсон открывает рот и снова закрывает. Он опускает голову, пряча лицо от ветра, и уводит нас от края причала. Зачем ему нужен был этот огромный рюкзак? Почему он оставил его здесь? Почему Гордон отказался отдавать его ему?
Мы ступаем на остров, покрытый слоем снега в несколько сантиметров. Кто-то расчистил лопатой тропинку от причала к воротам – узкую, идти можно только по одному. У нас под ногами хрустят мерзлая земля и сухая трава. Впереди идет Сандерсон, замыкает цепочку Гордон. Снова чувствую, как он буравит меня взглядом.
Когда мы доходим до ворот, Сандерсон вбивает код в электронный замок. Двери открываются. Шерил, Хлоя и Сандерсон спешат нырнуть внутрь. Я медленно поворачиваюсь вокруг своей оси. «Песочные часы» раскачиваются у причала. Вокруг острова не видно больше ни единого клочка суши. Весь «Уайзвуд» кажется просто крупинкой посреди свирепого океана.
– Идем, мисс Коллинз, – говорит Гордон.
Я спешу вслед за остальными. Ворота закрываются у меня за спиной. Передний двор представляет собой модернистский сад: присыпанные снегом топиарии в форме конусов, кубов и сфер. Каждый кустик идеально подстрижен. Ветер воет, словно женщина от ударов ножом, и подталкивает нас вперед по тропинке. Потуже заматываю шарф на шее, невольно воображая удавку, и всматриваюсь в здание перед нами – гротескное месиво из углов.
Мы спешим к дому. Сандерсону приходится перекрикивать ветер:
– Пойдем сразу в столовую, чтобы не стоять на холоде.
Останавливаюсь у ступенек дома. Возможно, здесь живет человек, который мне угрожал. Стекла дрожат в рамах, но движения за окнами не видно. Я словно стою перед картиной. Невозможно представить, что здесь кто-то находит исцеление, духовный рост и любовь.
«Все внутри умерли».
– Мисс Коллинз, – говорит Гордон у меня за спиной.
Я отгоняю эту дикую мысль и вижу, что остальные уже идут к торцу дома. У самой изгороди они сворачивают налево, исчезая из виду. Делаю глубокий вдох, захлебываясь хвойным запахом, и спешу догнать их.
Проход между домом и изгородью такой узкий, что можно расставить руки и одновременно прикоснуться к стене и ветвям. Оборачиваюсь к Гордону.
– Я, пожалуй, пропущу инструктаж, – говорю я. – Скажите, где комната Кит, и я больше не буду вам мешать…
Мы все застываем на тропинке. Я не успеваю договорить – раздается леденящий кровь крик, такой долгий и громкий, что у меня едва не подкашиваются ноги.
Он доносится с другой стороны изгороди.
Глава шестая
Я СНЯЛА С ПОЛКИ книжку в мягком кремовом переплете и села на свою односпальную кровать. Обложку с обеих сторон украшали изображения цепей. Название «ГУДИНИ» было напечатано черными жирными буквами. Прямо под именем находился портрет героя книги в старинной смирительной рубашке с ремнями по всему телу. Корешок книги потрескался. Я осторожно пролистала ее до главы об освобождении из наручников. Некоторые страницы едва не выпадали из переплета.
– Сколько еще раз ты будешь читать эту дурацкую книжку? – спросила Джек с соседней кровати. Она что-то рисовала в записной книжке – наверное, обводила в сердечки имена мальчиков, о которых ни за что мне не расскажет.
– Столько, сколько потребуется, чтобы освоить все его фокусы, – ответила я, не поднимая взгляда. – И никакая она не дурацкая.
– Не понимаю, что такого особенного в этом фокуснике.
На этот раз я все же подняла голову:
– Он выступал перед тысячами людей с такими трюками, каких еще никто никогда не выполнял. – Я закрыла книгу. – И он не боялся их делать. Представь, каково это – ничего на свете не бояться.
Мою сестру это, похоже, не впечатлило.
– Он мог сделать вот так, – я щелкнула пальцами, – и целый слон весом в пять тонн просто исчезал.
Мне все же удалось завладеть ее вниманием.
– Как?
Я помахала книгой у нее перед носом.
– Нет уж, спасибо. – Она наморщила нос. – Ты уже год ее читаешь изо дня в день.
– Год и два месяца.
– Наверное, уже наизусть все выучила.
– Запомнить инструкции и стать великим фокусником – это не одно и то же. – Я схватила с полки колоду карт. – Гарри Гудини заставлял людей верить в волшебство.
Когда Алан одолжил мне свою книжку после занятия по плаванию, я проглотила ее за три дня. А потом прочитала во второй и третий раз, после чего Алан сказал, что отец просит вернуть книгу. Я уговорила маму купить мне свою собственную книжку – сказала, что она нужна мне для школы.
Я перетасовала колоду:
– Хочешь посмотреть мой новый фокус?
– Не особенно. – Джек вернулась к своим каракулям.
Апатичный – равнодушный, лишенный заинтересованности, даже в те моменты, когда ему пытаются показать что-то очень крутое.
– Проверка баллов, – донесся голос Сэра с первого этажа.
Я застыла и покосилась на сестру.
– Я уже сдала, – ответила она.
– Иду! – крикнула я отцу.
Подхватив с пола черную записную книжечку, сунула в задний карман колоду карт и спустилась по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Подошла к креслу Сэра в гостиной и остановилась в ожидании. Чем скорее разделаюсь с этим, тем быстрее смогу потренироваться с веревкой, если только смогу ее найти.
Сэр никак не отреагировал на меня. Я стояла возле него с идеально прямой спиной, а он продолжал читать какой-то старый вестерн, держа в одной руке книгу, а в другой упаковку замороженного горошка. Он снова попал молотком по пальцу, когда работал над домом одного из заказчиков. Я не смела откашляться, чтобы привлечь его внимание.
Мама на кухне гремела ящиками и протирала разделочный стол. Сегодня мы опять ели жаркое в горшочке. Мясо вышло сухим и жестким, как резина. Мама изо дня в день готовила одни и те же безвкусные блюда. Сэр не позволял ей тратиться на специи и приправы. Говорил, что только слабаки живут, чтобы есть; мы должны есть, чтобы жить, – так укрепляется характер.
Дочитав главу, Сэр закрыл роман:
– Как думаешь, пятнадцать набрала?
Я сверилась с записной книжкой, хотя уже четыре раза все пересчитала. За неправильный подсчет вычиталось два балла.
– Да, Сэр, – ответила я и принялась перечислять: – Два балла за заправленную постель; два – за поход в школу; три – за то, что получила «отлично» за доклад по книге «Паутина Шарлотты». – Показала ему странички, не тронутые исправлениями. – Один – за то, что накрыла на стол перед ужином; один – за то, что убрала тарелку после ужина; два – за то, что освоила фокус с предсказанием трех карт; три – за то, что перешла на пятый уровень по плаванию; и один – за то, что сложила белье.
Я протянула ему записную книжку, чтобы он проверил подсчеты. Он некоторое время смотрел на страничку, так долго, что я начала нервничать, не обсчиталась ли я. Мама вошла в гостиную шаркающей походкой, села во второе кресло и с усталым вздохом взяла в руки вышивку.
Сэр поднял взгляд:
– Ну, тогда давай посмотрим фокус с тремя картами.
Я встала на колени возле журнального столика перед его креслом и отодвинула стопку старых газет. Под ними обнаружилась потерянная веревка. Я положила ее поверх газет. Сэр сложил подставку для ног и наклонился вперед, с орлиной зоркостью наблюдая за колодой, которую я достала из кармана. Я разложила перед ним карты, снова собрала в стопку, разделила колоду и перетасовала ее с ловкостью, достойной крупье из Вегаса. Раскрыла колоду веером, выбрала карту и положила ее лицом вниз. Потом предложила Сэру взять карту. Он вытянул семерку червей и положил ее лицом вверх рядом с первой картой. Я выбрала вторую и снова предложила ему взять из колоды. Мы повторили эту процедуру три раза. На столе оказалось шесть карт – три пары. Те, что выбрал Сэр, лежали лицом вверх, а мои – лицом вниз.
Теперь уже и мама наблюдала за фокусом. Я сделала театральную паузу, а затем начала с карты рядом с семеркой червей. Открыла свою семерку бубен. Рядом с четверкой пик оказалась четверка крестей. А рядом с валетом червей – бубновый валет. Весь фокус я провернула меньше чем за две минуты, без запинок и лишней возни (+2 балла). Я с трудом сдержала желание гордо приосаниться. Два месяца назад я освоила фокус с предсказанием одной карты, а теперь уже дошла до трех.
Мама с энтузиазмом захлопала в ладоши, но Сэр даже не переменился в лице. Он провел рукой по своим остриженным под машинку волосам и коротко кивнул:
– Можно считать, освоила. – Затем он снова посмотрел в мою записную книжку.
Я закусила губы, чтобы они не расползлись в улыбке, и убрала колоду обратно в коробочку.
Сэр достал очки из кармана своей клетчатой рубашки и нацепил их на переносицу:
– Вот только с подсчетами тут не все гладко.
Я застыла.
– Два балла за поход в школу? Сейчас в школу ходят даже самые последние остолопы. В детском саду, когда ты боялась выходить из дому, это, может, и считалось достижением, но теперь-то тебе сколько, одиннадцать?
– Десять, – прошептала я.
– Больше никаких наград за то, что ты и так обязана делать. Например, накрывать на стол и убирать после ужина. Мы же не берем с тебя денег за еду и крышу над головой, правильно? Вы с сестрой должны вносить свой вклад другими способами. Что бы я был за отец, если бы воспитал двух лентяек? А то, чего доброго, подрастете и решите, что вам все обязано выдать государство, а трудиться не нужно. Два балла за заправленную постель? Ну уж нет, милая. По моим подсчетам, у тебя всего девять баллов. Что еще покажешь?
Я уставилась на него пустым взглядом. Сэр никогда раньше не отменял баллы за сделанное. Он приподнял брови.
– Мне нечего. Больше ничего нет. Сэр.
Он вздохнул и бросил взгляд на часы:
– Придется тебе сделать что-нибудь существенное, если хочешь лечь спать до полуночи.
Я попыталась вспомнить задания, за которые получила больше всего баллов. Однажды я заработала четыре балла, просидев на снегу без куртки целый час. Четыре за то, что задержала дыхание на две минуты. Пять за то, что встала на колени на битом стекле. Я ждала, что он сочинит на этот раз. На мгновение мне стало жаль, что сестра не спустилась в гостиную со мной. Не то чтобы она когда-то осмеливалась перечить Сэру. С чего бы ей сейчас это делать?
Он окинул взглядом комнату и остановился на сервировочном блюде нашей умершей бабушки. Для мамы это была самая дорогая на свете вещь – ее единственная ценность. Фарфоровое блюдо было расписано английскими розами. Мы никогда не использовали это блюдо – мама боялась его поцарапать. Оно совсем не вязалось c ворсистым ковром и старенькой мебелью, но после смерти бабушки мама повесила его на стену для красоты.
Меня охватила паника, но я постаралась не подать виду. Когда показываешь страх, делаешь хуже себе же, – мама этого никогда не понимала. Я представила на месте себя Гудини. Как бы мастер освобождений выбрался из такой переделки?
Сэр встал с кресла, снял блюдо со стены и покрутил его на пальце, будто раскатанное тесто для пиццы. Мама ахнула. Отец бросил на нее предупреждающий взгляд, чтобы не смела возражать.
– Есть у меня задание на шесть баллов, если ты готова, – сказал он.
Я перевела взгляд с него на мать, ища подсказки, но ее слишком занимало вертящееся блюдо, так что никакого решения она придумать не могла. Ее руки вцепились в подлокотники, а лицо побелело под стать волосам. Она поседела еще задолго до моего рождения.
– О ней не беспокойся, милая, – добавил Сэр. – Барберы от рождения бесхребетные. Ей не понять.
– Библия велит нам почитать мать и отца, – произнесла мама, опустив взгляд. – Это блюдо – драгоценная семейная реликвия.
Он перестал крутить тарелку:
– Хватит нам чушь собачью проповедовать. – Отец сделал два шага к матери. – Как забавно получается: Господня воля почему-то всегда совпадает с твоими желаниями.
Я поднялась с пола:
– Я готова.
Он отвлекся от матери, повернулся ко мне и подмигнул. У меня едва голова не закружилась от облегчения.
– Так вот, ты же знаешь, что для всех фокусов, которые тебя так увлекли, нужна большая выносливость – физическая и моральная. Тебе нужно делать упражнения, чтобы стать такой же большой и сильной, как я сейчас, тогда в моем возрасте ты будешь еще больше и сильнее.
Я кивнула. Эту речь я слышала тысячу раз.
– Как насчет задания на равновесие? Продержишь блюдо на голове сорок минут – дам шесть баллов, и мы оба пойдем спать. Как тебе такое?
Выбор был небольшой: либо я соглашусь, либо он заставит меня не спать всю ночь. Такое уж правило: чтобы заслужить сон, к концу каждого дня нужно набрать пятнадцать баллов. На следующее утро у меня в школе контрольная по математике.
Я задумчиво пожевала губу:
– Давай я продержусь час и мы завтра купим мне кое-что новое в магазине для фокусников?
Сэру нравилась смелость. Если ты слишком долго сомневаешься, прежде чем согласиться, он мог вычесть пару баллов.
– С каких пор ты научилась торговаться? – Он широко улыбнулся. – Ладно, так и быть.
Я кивнула. Мама издала вопль.
Отец пошел на кухню копаться в ящике в поисках бог знает чего. Через минуту он вернулся с рулоном клейкой ленты. У меня в голове всплыло забытое воспоминание: полдня, проведенные с заклеенным ртом. Кажется, за это мне дали пять баллов? Точно не шесть. Может, даже четыре.
Он заметил вопросительное выражение моего лица:
– Чтобы ты точно не жульничала. Барберы могут и сжульничать, но мы из другого теста.
Я бросила взгляд на веревку, лежащую на стопке газет, взяла ее и натянула перед ним:
– Вот это будет покрепче.
Он кивнул, впечатленный моей решимостью.
Сэр поставил блюдо мне на голову, чтобы я привыкала. Мать скрылась наверху в своей спальне. Он проводил ее взглядом, кривя губы от отвращения. Я сняла блюдо, крепко обмотала веревку вокруг правого запястья, а потом Сэр связал мне руки за спиной и закрепил веревку двойным узлом, довольный своей работой. Я стояла на ковре. Поэтому если блюдо упадет, то, может, и не разобьется. Ростом я была всего метр тридцать.
Будто прочитав мысли, Сэр подвинул меня на кафельный кухонный пол. Потом принес блюдо, торжественно держа его обеими руками, будто младенца во время крещения. Он уравновесил тарелку у меня на голове, внимательно наблюдая.
– Кивни, когда будешь готова, – пошутил Сэр. – Ну как, порядок, милая?
Я приготовилась:
– Можешь отпускать.
Он отошел и запустил секундомер. Минут через десять началась традиционная лекция. Сэр принялся обходить меня по кругу, словно стрелок, готовый к дуэли:
– Каким образом ты сможешь достичь успеха?
Я забеспокоилась, не пошатнется ли блюдо от одной вибрации моего голоса. Пока что мне удавалось удерживать его в равновесии. Шея уже начинала ныть от напряжения.
– Через готовность стойко переносить трудности.
– Если будешь пищать, как церковная мышь, твои будущие зрители ничего не услышат. Ты не сможешь собирать полные залы и не увидишь своего имени на плакатах. Нужно раскрывать голос, девочка моя, да поскорее. Мир не станет долго вслушиваться, прежде чем решить, что в тебе нет ничего особенного. Ты любишь магию?
Какой нелепый вопрос! Все равно что спросить человека, любит ли он дышать или глотать. За последние четырнадцать месяцев мои чувства к магии переросли в нечто гораздо более прочное, чем любовь. Вот только зря я рассказала об этом Сэру – он считал фокусы глупостями, пока не сообразил, что может использовать их в своих заданиях.