Стендаль
Пармская обитель
Вдруг Фабрицио увидел, что со стороны неприятеля во весь дух мчатся верхом четверо. «А-а, нас атакуют!» – подумал он, но потом увидел, как двое из этих верховых подъехали к маршалу и что-то говорят ему. Один из генералов маршальской свиты поскакал в сторону неприятеля, а за ним – два гусара из эскорта и те четыре всадника, которые только что примчались оттуда. Потом дорогу перерезал узкий канал, и, когда все перебрались через него, Фабрицио оказался рядом с вахмистром, с виду очень славным малым. «Надо с ним заговорить, – думал Фабрицио, – может быть, они тогда перестанут так разглядывать меня». Он долго обдумывал, что сказать вахмистру.
– Сударь, – сказал он наконец, – я в первый раз присутствую при сражении. Скажите, это настоящее сражение?
– Вроде того. А вы кто такой будете?
– Я брат жены одного капитана.
– А как его звать, вашего капитана?
Герой наш страшно смутился. Он совсем не предвидел такого вопроса. К счастью, маршал и эскорт опять поскакали галопом. «Какую французскую фамилию назвать?» – думал Фабрицио. Наконец ему вспомнилась фамилия хозяина гостиницы, в которой он жил в Париже; он придвинулся к вахмистру вплотную и во всю мочь крикнул ему:
– Капитан Менье!
Вахмистр, плохо расслышав из-за грохота пушек, ответил:
– А-а, капитан Телье? Ну, брат, его убили.
«Браво! – воскликнул про себя Фабрицио. – Не забыть: «Капитан Телье». Надо изобразить огорчение».
– Ах, боже мой! – произнес он с жалостным видом.
С низины выехали на лужок и помчались по нему; снова стали падать ядра; маршал поскакал к кавалерийской дивизии. Эскорт мчался среди трупов и раненых, но это зрелище уже не производило на нашего героя такого впечатления, как раньше, – он думал теперь о другом.
Когда эскорт остановился, Фабрицио заметил вдали повозку маркитантки, и нежные чувства к этой почтенной корпорации взяли верх надо всем: он помчался к повозке.
– Куда ты? Стой, св…! – кричал ему вахмистр.
«Что он тут может мне сделать?» – подумал Фабрицио и продолжал скакать к повозке маркитантки. Он пришпоривал лошадь в надежде увидеть свою знакомую – добрую маркитантку, которую встретил утром; лошадь и повозка были очень похожи, но хозяйка их оказалась совсем другою, и Фабрицио даже нашел, что у нее очень злое лицо. Подъехав к повозке, он услышал, что маркитантка сказала кому-то:
– А ведь какой красавец мужчина был!..
Тут нашего новичка солдата ждало очень неприятное зрелище: отнимали ногу какому-то кирасиру, молодому и красивому человеку саженного роста. Фабрицио зажмурился и выпил один за другим четыре стаканчика водки.
– Ишь ты, как хлещет, заморыш! – воскликнула маркитантка.
После водки Фабрицио осенила блестящая идея: «Надо купить благоволение гусаров, моих товарищей в эскорте».
– Продайте мне все, что осталось в бутылке, – сказал он маркитантке.
– Все? А ты знаешь, сколько это стоит в такой день? Десять франков!
Зато, когда Фабрицио галопом подскакал к эскорту, вахмистр крикнул:
– Э-э! Ты водочки нам привез! Для того и удрал? Давай сюда!
Бутылка пошла по рукам; последний, допив остатки, высоко подбросил ее и крикнул Фабрицио:
– Спасибо, товарищ!
Все смотрели теперь на Фабрицио благосклонным взглядом. У него отлегло от сердца, словно свалился тяжелый камень, давивший его: сердце у него было тонкого изделия, – из тех, которым необходимо дружеское расположение окружающих. Наконец-то спутники перестали на него коситься и между ними установилась связь! Фабрицио глубоко вздохнул и уже непринужденно спросил вахмистра:
– А если капитан Телье убит, где же мне теперь сестру искать?
Он воображал себя маленьким Макьявелли, говоря так смело «Телье» вместо «Менье».
– Нынче вечером узнаете, – ответил ему вахмистр.
Эскорт снова двинулся и поскакал вслед за маршалом к пехотным дивизиям. Фабрицио чувствовал, что совсем охмелел, он выпил слишком много водки, его покачивало в седле; но тут ему очень кстати вспомнился совет кучера, возившего его мать: «Ежели хватил лишку, равняйся на лошадь впереди и делай то, что делает сосед».
Маршал направился к кавалерийским частям, довольно долго пробыл там и дал приказ атаковать неприятеля; но наш герой уже час или два совсем не сознавал, что происходит вокруг. Он чувствовал страшную сонливость, и, когда лошадь его скакала, он грузно подпрыгивал в седле.
Вдруг вахмистр крикнул гусарам:
– Эй, сукины дети, не видите, что ли?.. Император!
Тотчас же гусары рявкнули:
– Да здравствует император!
Нетрудно догадаться, что герой наш очнулся и смотрел во все глаза, но видел только скакавших на лошадях генералов, за которыми также следовал эскорт. Длинные гривы, украшавшие каски драгун в свите императора, мешали различить лица.
«Так я и не увидел, не увидел императора на поле сражения! И все из-за этой проклятой водки!»
От такой мысли Фабрицио окончательно отрезвел.
Спустились на дорогу, залитую водой. Лошади жадно тянулись мордами к лужам.
– Так это император проехал? – спросил Фабрицио у соседа.
– Ну да, он! Тот, у которого мундир без золотого шитья. Как же это вы не заметили его? – благожелательно ответил гусар.
Фабрицио страстно хотелось догнать императорский эскорт и присоединиться к нему. Какое счастье по-настоящему участвовать в войне под водительством такого героя! «Ведь я именно для этого и приехал во Францию. И я вполне могу это сделать: я же сопровождаю этих генералов только оттого, что моей лошади вздумалось поскакать вслед за ними».
Фабрицио решил остаться лишь потому, что гусары, его новые товарищи, смотрели на него очень приветливо, и он начинал считать себя близким другом всех этих солдат, рядом с которыми скакал несколько часов. Он уже видел, как между ними завязывается благородная дружба героев Тассо и Ариосто. А если присоединиться к эскорту императора, надо снова заводить знакомство; да еще его там, пожалуй, встретят плохо, так как в императорском эскорте драгуны, а на нем гусарский мундир, как и на всех, кто сопровождал маршала. Гусары же смотрели теперь на нашего героя таким ласковым взглядом, что он был на верху блаженства; он сделал бы для своих товарищей все на свете; душой и мыслями он витал в облаках. Все вокруг сразу переменилось с тех пор, как он почувствовал себя среди друзей; он умирал от желания расспросить их. «Нет, я еще немного пьян, – убеждал он себя. – Надо помнить, что говорила тюремщица!»
Когда отряд выбрался из ложбины, Фабрицио заметил, что маршал Ней куда-то исчез, а вместо него впереди эскорта ехал другой генерал – высокий, худощавый, с суровым лицом и грозным взглядом.
Генерал этот был не кто иной, как граф д’А***, – тот, кто 15 мая 1796 года назывался лейтенантом Робером. Как был бы он счастлив увидеть Фабрицио дель Донго!
Перед глазами Фабрицио уже давно не взлетали черные комки земли от падения пушечных ядер. А когда подъехали к кирасирскому полку и остановились позади него, он услышал, как защелкала по кирасам картечь; несколько человек упало.
Солнце уже стояло низко и вот-вот должно было закатиться, когда эскорт, проехав по дороге между высокими откосами, поднялся на пологий бугор в три-четыре фута и двинулся по вспаханному полю. Фабрицио услышал позади себя глухой, странный звук и, обернувшись, увидел, что четыре гусара упали вместе с лошадьми; самого генерала тоже опрокинуло на землю, но он поднялся на ноги, весь в крови. Фабрицио посмотрел на упавших гусаров, – трое еще судорожно дергались, четвертого придавила лошадь, и он кричал: «Вытащите меня, вытащите!» Вахмистр и трое гусаров спешились, чтобы помочь генералу, который, опираясь на плечо адъютанта, пытался сделать несколько шагов: он хотел отойти от своей лошади, потому что она свалилась на землю и, яростно лягаясь, билась в конвульсиях.
Вахмистр подошел к Фабрицио, и в эту минуту наш герой услышал, как позади, у самого его уха, кто-то сказал:
– Только вот эта еще может скакать.
И вдруг он почувствовал, как его схватили за ноги, приподняли, поддерживая под мышки, протащили по крупу лошади, потом отпустили, и он, соскользнув, упал на землю.
Адъютант взял лошадь Фабрицио под уздцы, генерал с помощью вахмистра сел в седло и поскакал галопом; за ним поскакали все шесть уцелевших гусаров. Взбешенный, Фабрицио поднялся на ноги и побежал за ними, крича: «Ladri! Ladri!» (Воры! Воры!). Смешно было гнаться за ворами посреди поля сражения.
Вскоре эскорт и генерал граф д’А*** исчезли за шеренгой ветел. Взбешенный Фабрицио добежал до этих ветел, очутился перед глубоким каналом и перебрался через него. Вскарабкавшись на другой берег, он опять принялся браниться, увидев генерала и эскорт, мелькавших между деревьями, но уже на очень большом расстоянии.
– Воры! Воры! – кричал он теперь по-французски.
Наконец, в полном отчаянии – не столько от похищения его лошади, сколько от предательства друзей, – еле живой от усталости и голода, он бросился на землю у края рва. Если бы его великолепную лошадь отнял неприятель, Фабрицио и не думал бы волноваться, но мысль, что его предали и ограбили товарищи, – этот вахмистр, которого он так полюбил, и эти гусары, на которых он уже смотрел как на родных братьев, – вот что надрывало ему сердце. Он не мог утешиться, думая о такой подлости, и, прислонившись к стволу ивы, плакал горькими слезами. Он развенчивал одну за другой свои прекрасные мечты о рыцарской, возвышенной дружбе, подобной дружбе героев «Освобожденного Иерусалима». Совсем не страшна смерть, когда вокруг тебя героические и нежные души, благородные друзья, которые пожимают тебе руку в минуту расставания с жизнью! Но как сохранить в душе энтузиазм, когда вокруг одни лишь низкие мошенники! Как всякий возмущенный человек, Фабрицио преувеличивал.
Через четверть часа он оторвался от этих чувствительных размышлений, заметив, что пушечные ядра уже долетают до шеренги деревьев, в тени которых он сидел. Он поднялся на ноги и попытался сориентироваться. Перед ним был большой луг, а по краю его тянулся широкий канал, окаймленный густыми ветлами; Фабрицио показалось, что он уже видел это место. Через ров перебиралась какая-то пехотная часть и уже выходила на луг в четверти лье от Фабрицио. «Я чуть не уснул тут, – подумал он. – Главное теперь – не попасть в плен!» И он быстрым шагом пошел вдоль канала. Вскоре он успокоился, разглядев солдатские мундиры: он испугался было, что его отрежут от своих, но полк оказался французский; Фабрицио свернул вправо, чтобы догнать солдат.
Помимо нравственных страданий от мысли, что его так подло обокрали и предали, теперь с каждой минутой все сильнее давало себя чувствовать страдание физическое: мучительный голод. Пройдя, вернее, пробежав, минут десять, он, к великой своей радости, увидел, что полк, который тоже шел очень быстро, останавливается, как будто собираясь занять тут позицию. Через несколько минут он уже был среди солдат.
– Товарищи, не можете ли продать мне кусок хлеба?
– Гляди-ка! Он нас за булочников принимает!..
Эта жестокая шутка и дружный язвительный смех, который она вызвала, совсем обескуражили Фабрицио. Так, значит, война вовсе не тот благородный и единодушный порыв сердец, влюбленных в славу, как он это воображал, начитавшись воззваний Наполеона!.. Он сел, вернее, упал, на траву и вдруг побледнел. Солдат, одернувший его, остановился в десяти шагах, чтобы протереть платком кремневый замок ружья, а затем подошел к Фабрицио и бросил ему горбушку хлеба; видя, что он не поднял ее, солдат отломил кусочек и всунул ему в рот. Фабрицио открыл глаза и съел весь хлеб молча; он не мог произнести ни слова от слабости. Когда он наконец пришел в себя и поискал глазами солдата, чтобы заплатить ему, кругом никого уже не было, даже те солдаты, которые, казалось, только что стояли около него, были уже в ста шагах и шли строем. Фабрицио машинально поднялся с земли и двинулся вслед за ними. Он вошел в лес и, падая с ног от усталости, уже искал взглядом удобное местечко, чтобы лечь, как вдруг, к великой своей радости, увидел хорошо знакомую повозку, лошадь, а потом и самое маркитантку, которая встретилась ему утром. Она подбежала к нему и испугалась его вида.
– Дружок, можешь пройти еще немного? – спросила она. – Ты, что же, ранен? А где же твой красивый конь?
Говоря это, она подвела его к повозке, потом, подхватив под руку, помогла взобраться туда. Наш герой, измученный усталостью, свернулся в комочек и сразу же уснул глубоким сном[10].
IV
Ничто не могло его разбудить – ни ружейные выстрелы, раздававшиеся около самой повозки, ни бешеный галоп лошади, которую маркитантка изо всех сил нахлестывала кнутом: полк весь день был убежден в победе, а теперь, внезапно атакованный целой тучей прусской кавалерии, отступал, точнее сказать, бежал, в сторону Франции.
Полковник, красивый и щеголеватый молодой офицер, заменивший убитого Макона, погиб от прусской сабли; командир батальона, седовласый старик, приняв на себя командование, приказал полку остановиться.
– Сволочное дело! – сказал он солдатам. – Во времена республики не спешили удирать, пока неприятель к тому не принудит… Защищайте каждую пядь этой местности, умирайте, а держитесь! – воскликнул он и крепко выругался. – Помните: вы защищаете тут землю отчизны своей! Пруссаки хотят захватить ее!
Повозка остановилась, и Фабрицио сразу проснулся. Солнце давно закатилось; Фабрицио удивился, что уже почти стемнело. В разные стороны беспорядочной гурьбой бежали солдаты; этот разброд поразил нашего героя; он заметил, что у всех растерянный вид.
– Что случилось? – спросил он у маркитантки.
– Пустяки! Расколотили нас. Прусская кавалерия крошит наших саблями. Вот и все. Дурак генерал думал сначала, что это наша кавалерия мчится. Ну-ка, поднимайся живей, помоги мне постромки связать. Красотка-то оборвала их.
В десяти шагах грянули выстрелы. Наш герой, отдохнувший и бодрый, сказал про себя: «А ведь я, в сущности, еще не сражался по-настоящему, весь день только и делал, что эскортировал генералов».
– Я должен сражаться, – сказал он маркитантке.
– Не беспокойся! Будешь сражаться сколько душе твоей угодно и даже больше. Мы пропали. Обри, дружок! – крикнула она спешившему мимо капралу. – Поглядывай время от времени, где я, где моя повозка.
– Вы пойдете сейчас в бой? – спросил Фабрицио капрала.
– Нет! Надену бальные башмаки и отправлюсь плясать.
– Я пойду с вами.
– Можешь взять с собой этого молоденького гусара! – крикнула маркитантка. – Он хотя и буржуа, а храбрый малый.
Капрал молча шел быстрым шагом. Подбежали восемь – десять солдат и пошли за ним; он привел их к толстому дубу, окруженному кустами терновника, и все так же молча разместил их вдоль опушки леса растянутой цепью – каждый стоял по меньшей мере в десяти шагах от своего соседа.
– Ну, слушай, ребята! – сказал наконец капрал, впервые нарушив молчание. – Без команды не стрелять. Помните, что у вас только по три патрона.
«Да что же это происходит?» – спрашивал себя Фабрицио. И когда наконец остался один на один с капралом, сказал:
– У меня ружья нет.
– Для начала молчи! Ступай вон туда; шагах в пятидесяти от опушки найдешь какого-нибудь беднягу солдата, которого зарубили пруссаки. Сними с него ружье и подсумок. Да смотри у раненого не вздумай взять! Бери ружье и подсумок у того, кто наверняка убит. Поживей возвращайся, а не то попадешь под наши пули.
Фабрицио бросился бегом и вскоре вернулся с ружьем и подсумком.
– Заряди ружье и встань за это вот дерево. Только помни: без моей команды не стрелять… Эх, сукин сын! – выругался капрал, прервав свои указания. – Он и ружье-то зарядить не умеет!..
Капрал помог Фабрицио зарядить ружье и опять заговорил:
– Если увидишь, что неприятель скачет прямо на тебя, зарубить хочет, – вертись вокруг дерева, а стреляй только в упор, когда он будет в трех шагах от тебя, – так, чтобы твой штык почти касался его мундира. Да брось ты свою саблю! – крикнул капрал. – Еще споткнешься о нее и упадешь!.. Черт побери! Ну и солдат дают нам теперь!..
С этими словами он сам снял с Фабрицио саблю и в сердцах далеко отшвырнул ее.
– Ну-ка, оботри платком кремень в замке. Да ты хоть раз в жизни стрелял из ружья?
– Я охотник.
– Слава тебе господи! – воскликнул капрал со вздохом облегчения. – Главное, без моей команды не стреляй.
И он ушел. Фабрицио ликовал. «Наконец-то я по-настоящему буду драться, убивать неприятеля! – думал он. – Нынче утром они угощали нас пушечными ядрами, а я ничего не делал, только напрасно рисковал жизнью – дурацкое занятие!»
Он глядел во все стороны с крайним любопытством. Вскоре очень близко от него раздалось семь-восемь выстрелов. Но так как он не получил приказа стрелять, то стоял, притаившись, за деревом. Уже надвигалась ночь. Ему казалось, что он в засаде на медвежьей облаве в Трамецинских горах, над Гриантой. И ему вспомнился охотничий прием; он достал из сумки патрон и вытащил из него пулю. «Если он покажется, надо уложить его на месте». И он забил шомполом вторую пулю в ствол ружья. Вдруг он услышал два выстрела возле самого своего дерева и в ту же минуту увидел кавалериста в голубом мундире, который вынесся на лошади с правой стороны и поскакал мимо него влево. «Он еще не в трех шагах от меня, – думал Фабрицио, – но я все-таки не промахнусь, я уверен». Фабрицио старательно целился, переводя дуло ружья, и наконец спустил курок. Всадник упал вместе с лошадью. Нашему герою по-прежнему казалось, что он на охоте, и он весело помчался к убитому им зверю. Он был уже совсем близко от упавшего и, видимо, умирающего пруссака, как вдруг с невероятной быстротой прискакали два других прусских кавалериста, явно намереваясь зарубить его. Фабрицио со всех ног бросился к лесу и, чтоб удобнее было бежать, швырнул наземь ружье. Пруссаки были уже в трех шагах от него, когда он добежал до поросли молодых дубков, насаженных вдоль опушки, с прямыми, ровными стволами толщиной в руку. Пруссаки на минуту замешкались перед этими дубками, но все же проехали и погнались за Фабрицио по лесной прогалине. Они чуть было снова не настигли его, но дорогу им преградили семь-восемь толстых деревьев, а Фабрицио проскользнул между стволами. И тотчас же навстречу ему раздался залп пяти-шести ружей, так близко, что вспышки чуть не обожгли ему лицо. Он пригнул голову, и, когда поднял ее, прямо перед ним оказался капрал Обри.
– Убил одного? – спросил он Фабрицио.
– Да, только ружье потерял.
– Не беда, ружей здесь сколько хочешь. А ты все-таки молодец, хоть и глядишь дурнем, – день у тебя не пропал даром. Зато вот эти разини промахнулись и упустили тех двоих, что за тобой гнались, а ведь пруссаки были у них перед самым носом. Мне-то их не видно было. Ну, ладно. Теперь дадим ходу; полк где-то недалеко, в десять минут разыщем; а кроме того, тут есть хорошая лужайка, на ней удобно собраться да залечь полукругом.
Говоря это, капрал быстро шел во главе своего отряда из десяти солдат. Шагах в двухстах действительно оказалась большая лужайка, и на ней им встретился раненый генерал, которого несли адъютант и слуга.
– Дайте мне четырех людей, – сказал он капралу еле слышным голосом. – Пусть отнесут меня в походный госпиталь; у меня нога раздроблена.
– Поди ты к… – крикнул капрал. – И ты и все ваши генералы. Все вы предали сегодня императора.
– Как! – яростно завопил генерал. – Вы не подчиняетесь моему приказу? Да вы знаете, с кем говорите? Я граф Б***, генерал, командир вашей дивизии! – и так далее, и так далее. Он произносил громкие фразы.
Адъютант бросился на солдат. Капрал ткнул ему штыком в руку около плеча и, ускорив шаг, двинулся дальше со своими солдатами.
– Не только тебе, а всем вашим генералам надо бы руки и ноги перебить! Щеголи проклятые! Все продались Бурбонам и изменили императору!
Фабрицио с изумлением слушал такое ужасное обвинение.
Около десяти часов вечера маленький отряд присоединился к полку у входа в деревню, состоявшую из нескольких узеньких улиц; но Фабрицио заметил, что капрал Обри избегал заговаривать с офицерами.
– Тут никак не пройдешь! – воскликнул капрал.
Все улицы были забиты пехотой, кавалерией, а главное, артиллерийскими передками и фургонами. Капрал Обри сворачивал то в одну, то в другую, то в третью улицу, но каждый раз через двадцать шагов уже невозможно было пробиться. Кругом раздавались злобные окрики и ругательства.
– И тут тоже какой-нибудь изменник командует! – воскликнул капрал. – Если у неприятеля хватит смекалки окружить деревню, всех нас заберут в плен, как собак. Ступай за мной, ребята.
Фабрицио оглянулся – за капралом шло теперь только шесть солдат. Через открытые ворота они вошли на просторный скотный двор, со двора – в конюшню, а оттуда через маленькую дверцу – в сад. Некоторое время они блуждали наудачу то в одну, то в другую сторону, наконец пролезли сквозь живую изгородь и очутились в поле, засеянном гречихой. Меньше чем через полчаса, пробираясь навстречу крикам и смутному гулу, они снова вышли на большую дорогу, но уже за деревней. В придорожных канавах грудами валялись брошенные ружья. Фабрицио выбрал себе ружье. Но дорога, хотя и очень широкая, была так запружена беглецами и повозками, что за полчаса капрал и Фабрицио едва ли продвинулись на пятьсот шагов. Говорили, что дорога ведет в Шарлеруа. Когда на деревенской колокольне пробило одиннадцать, капрал воскликнул:
– Пойдем-ка опять полем!
Маленький отряд состоял уже только из трех солдат, капрала и Фабрицио. Не успели отойти от большой дороги на четверть лье, как один из солдат сказал:
– Невмоготу мне!
– И мне тоже, – добавил второй.
– Вот еще новости! Нам всем несладко, – заметил капрал. – А вот слушайтесь меня, и вам хорошо будет.
Он приметил пять-шесть деревьев, росших вдоль межи посреди огромного поля.
– К деревьям! – скомандовал он. А когда подошли к деревьям, добавил: – Ложитесь тут, а главное, не шумите. Но перед сном надо бы пожевать. У кого есть хлеб?
– У меня, – отозвался один из солдат.
– Давай сюда, – властно заявил капрал.
Он разрезал хлеб на пять ломтей и взял себе самый маленький.
– Минут за пятнадцать до рассвета, – сказал он, прожевывая хлеб, – нагрянет неприятельская кавалерия. Надо изловчиться, чтобы нас не зарубили. Если один будешь удирать от кавалерии по такой широкой равнине, крышка тебе, а впятером можно спастись. Держитесь около меня дружно, стреляйте только в упор, и я ручаюсь, что завтра к вечеру приведу вас в Шарлеруа.
За час до рассвета капрал разбудил свой отряд и велел всем перезарядить ружья. С большой дороги по-прежнему доносился гул, не прекращавшийся всю ночь: казалось, слышится отдаленный рев водопада.
– Точно бараны бегут, – сказал Фабрицио, с простодушным видом глядя на капрала.
– Заткнись, молокосос! – возмущенно крикнул капрал.
А трое солдат, составлявших всю его армию, посмотрели на Фабрицио такими глазами, словно услышали кощунство. Он оскорбил нацию.
«Ну, уж это слишком! – думал наш герой. – Я это и раньше замечал, у вице-короля в Милане. Они никогда не убегают! Нет! Французам нельзя говорить правду, если она задевает их тщеславие. Но мне наплевать, что они смотрят на меня такими злыми глазами. И я им это докажу».
Отряд двинулся в путь, по-прежнему шагах в пятистах от потока беглецов, катившегося по большой дороге. На расстоянии одного лье от места ночлега капрал и его отряд пересекли соединявшийся с большой дорогой проселок, на котором вповалку спали солдаты. Фабрицио купил тут за сорок франков довольно хорошую лошадь, а среди валявшихся повсюду сабель тщательно выбрал себе длинную, прямую саблю.
«Раз говорят, что надо колоть, а не рубить, – думал он, – эта будет лучше всех».
Вооружившись таким способом, он пустил лошадь вскачь и вскоре догнал капрала, который порядком опередил его.
Покрепче упершись в стремена и придерживая левой рукой саблю, он сказал, окидывая взглядом четырех французов:
– Эти люди бегут по дороге, точно стадо баранов… точно стадо испуганных баранов…
Фабрицио старательно подчеркивал слово бараны, но его товарищи уже совсем позабыли, как рассердило их это слово час тому назад. Тут сказалось различие между итальянцами и французами: у французов натура более счастливая – они скользят по поверхности событий и не отличаются злопамятством.
Не скроем, Фабрицио был чрезвычайно доволен своим намеком на баранов. Отряд двигался полем; болтали о том о сем; прошли еще два лье, капрал все удивлялся, что неприятельская кавалерия не показывается; он сказал Фабрицио:
– Вы наша кавалерия. Скачите вон к той ферме, что стоит на бугре; спросите хозяина, не может ли он дать нам позавтракать за плату. Не забудьте сказать, что нас только пятеро. Если он станет мяться, дайте ему из своих денег пять франков вперед. Не беспокойтесь, мы отберем у него монетку после завтрака.
Фабрицио, взглянув на капрала, увидел на лице его выражение такой невозмутимой важности и даже своего рода морального превосходства, что покорно подчинился. Все прошло так, как предвидел главнокомандующий, только по настоянию Фабрицио у крестьянина не отняли силой те пять франков, которые были даны ему вперед.
– Это мои деньги, – сказал Фабрицио товарищам, – и я не за вас плачу, я плачу за себя: моей лошади тут дали овса.
Фабрицио так плохо изъяснялся по-французски, что его товарищам почудилось какое-то высокомерие в его словах. Это очень их задело, и постепенно у них созрела мысль проучить его, вызвать на дуэль в конце дня. Он казался им совсем не похожим на них, и это их обижало. Фабрицио, напротив, уже начинал чувствовать к ним большое расположение.
Два часа шли молча, и вдруг, поглядев на дорогу, капрал радостно крикнул:
– Наш полк идет!
Тотчас они побежали к дороге. Но, увы, вокруг древка с орлом было человек двести, не больше. Вскоре Фабрицио разглядел в толпе маркитантку: она шла пешком, с красными от слез глазами и время от времени опять принималась плакать. Фабрицио напрасно искал взглядом ее повозку и лошадь Красотку.
– Ограбили, погубили, обокрали! – закричала маркитантка в ответ на вопрошающий взгляд нашего героя.
Он молча слез с лошади, взял ее под уздцы и сказал маркитантке:
– Садитесь.
Ему не пришлось ее упрашивать.
– Укороти стремена, – сказала она.
Усевшись хорошенько в седле, она принялась рассказывать Фабрицио о всех бедствиях, случившихся с нею за ночь. После бесконечно долгого повествования, которое наш герой из чувства нежной дружбы слушал очень внимательно, хотя ничего в нем не понимал, маркитантка добавила:
– И подумать только! Ведь это французы меня ограбили, поколотили, разорили.
– Как! Французы? А я думал, неприятель! – воскликнул Фабрицио с наивным видом, придававшим детскую прелесть его красивому, но строгому и бледному лицу.
– Какой же ты глупыш! – сказала маркитантка, улыбаясь сквозь слезы. – А все-таки ты очень милый.
– И при всем при том молодчина: ухлопал пруссака, – добавил капрал Обри, в общей сумятице случайно оказавшийся рядом с лошадью, на которой ехала маркитантка. – Только гордец он! – добавил капрал.
Фабрицио сделал нетерпеливое движение.
– А как твоя фамилия? – спросил капрал. – Может, доведется рапорт представить, так я хочу упомянуть тебя.
– Моя фамилия – Вази, – ответил Фабрицио, несколько замявшись, – то есть нет, Було, – спохватился он.
Фамилия Було стояла в той подорожной, которую дала ему тюремщица в Б…; третьего дня он дорогой старательно вытвердил это имя, так как начинал уже кое-что соображать и меньше удивлялся всему, что происходило вокруг. Кроме подорожной гусара Було, он как зеницу ока берег итальянский паспорт, по которому мог претендовать на благородную фамилию Вази, продавца барометров. Когда капрал укорил его в гордости, он чуть было не ответил: «Я гордец? Я, Фабрицио Вальсерра маркезино дель Донго, согласившийся принять имя какого-то Вази, который торгует барометрами!»
Пока он раздумывал и мысленно говорил себе: «Надо крепко запомнить, что моя фамилия Було, иначе не миновать тюрьмы, которой угрожает мне судьба», – капрал и маркитантка обменялись несколькими словами на его счет.
– Не думайте, что я из любопытства спрашиваю, – сказала маркитантка, перестав вдруг говорить ему «ты». – Я вам добра хочу. Скажите, кто вы такой на самом деле?
Фабрицио ответил не сразу. Он думал о том, что вряд ли найдет более преданных друзей, готовых помочь и делом и разумным советом, а он так нуждался сейчас в разумных советах. «Мы скоро войдем в укрепленный город, комендант захочет знать, кто я такой, и меня засадят в тюрьму, если увидят из моих ответов, что я никого не знаю в Четвертом гусарском полку, хотя на мне мундир этого полка». Будучи австрийским подданным, Фабрицио прекрасно знал, какое важное значение имеет паспорт. Даже его близкие родственники, люди знатные, ханжески благочестивые и притом приверженцы победившей партии, раз двадцать имели всякие неприятности из-за паспортов. Поэтому Фабрицио не обиделся на вопрос маркитантки. Он ответил не сразу, подыскивая французские слова, чтобы понятнее все объяснить, а маркитантка, подстрекаемая любопытством, добавила, с намерением ободрить его:
– Капрал Обри и я дадим вам добрый совет, как вести себя.
– Я не сомневаюсь в этом, – ответил Фабрицио. – Моя фамилия Вази, я приехал из Генуи. Моя сестра, прославленная у нас красавица, вышла замуж за французского капитана. Мне только семнадцать лет, и сестра пригласила меня пожить у нее, чтобы посмотреть Францию и пополнить свое образование. Я уже не застал ее в Париже и, узнав, что она следует за этой армией, приехал сюда. Я повсюду ее искал и не мог найти. Солдатам показался подозрительным мой выговор, и меня арестовали. У меня были тогда деньги, я дал взятку жандарму, а он вынес мне чужую подорожную, мундир и сказал: «Удирай! Только поклянись, что никогда не произнесешь моей фамилии».
– А как его фамилия-то? – спросила маркитантка.
– Я же дал слово! – сказал Фабрицио.
– Он прав, – подтвердил капрал. – Жандарм, конечно, прохвост. Но приятель наш не должен называть его. А как фамилия капитана, мужа вашей сестры? Если мы будем знать фамилию, можно разыскать его.
– Телье, капитан Четвертого гусарского полка, – ответил наш герой.
– Так, значит, вас подвел иностранный выговор? – с некоторым лукавством спросил капрал. – Солдаты за шпиона вас приняли?
– Ну да! Подумайте, какая гнусность! – воскликнул Фабрицио, сверкая глазами. – Это я-то шпион! Когда я так люблю императора и французов! Мне нестерпимо такое оскорбление!
– Ошибаетесь! Никакого тут оскорбления нет. Ничего удивительного, что солдат взяло сомнение, – строгим тоном возразил капрал.
И он весьма наставительно объяснил, что в армии каждый должен состоять в какой-нибудь воинской части и носить ее мундир, а иначе тебя, естественно, примут за шпиона. Неприятель подсылает множество шпионов, – в этой войне кругом предатели. Пелена спала с глаз Фабрицио. В первый раз он понял, что сам виноват во всем, что случилось с ним за последние два месяца.
