Брюс Стерлинг
Схизматрица
– Нет.
– Лучше уж покончить с этим сразу. Вы согласны?
Линдсей кивнул. Обняв его за шею, она поцеловала его. Он коснулся губ фланелевым рукавом пижамы.
– Это уже не относится к медицине.
Развернув его тюрбан, она бросила полотенце роботу.
– Ночи на Дембовской холодные. Вдвоем в постели гораздо теплее.
– Я женат.
– Моногамия? Как старомодно! – Она сочувственно улыбнулась. – Взгляните фактам в лицо, Бела. Дезертирство уничтожило вашу связь с генолинией Мавридесов. Теперь вы – никто. Для всех, кроме нас.
Линдсей помрачнел. Он представил себе, как Нора, одна, ворочается сейчас с боку на бок в постели, сна – ни в одном глазу, а враги – все ближе и ближе… Он покачал головой.
Грета успокаивающе погладила его волосы:
– Попробуйте только начать, и аппетит вернется. Хотя, конечно, лучше не торопить событий.
Она выказывала вежливое разочарование, ровно столько же, как, скажем, хозяйка дома – гостю, отказавшемуся от десерта. А Линдсей был совсем измучен. Несмотря на возобновленную юность, все тело его до сих пор болело после инвесторской гравитации.
– Я покажу вам вашу спальню. Идемте. Спальня была отделана темным мехом, в балдахин над кроватью вмонтирован видеоэкран. В изголовье – пульт управления всеми последними техноновинками для сна. И энцефалограф, и следящие приспособления для искусственных частей тела, и флюорографы для очистки крови…
Он сбросил с ног муклуки и забрался в постель. Простыни смялись под тяжестью тела, опеленывая его.
– Приятного сна, – пожелала Грета, прощаясь. Что-то коснулось макушки; балдахин над головой мягко замерцал и, пробудившись к жизни, вывел на экран кривые его мозговой активности – сложные волны с загадочными надписями. Одна из кривых была выделена розовато-красным. Стоило ему, расслабившись, присмотреться к ней, кривая начала увеличиваться. Интуитивно догадавшись, что именно в его мозгу заставляет кривую расти, он «накормил» ее и заснул.
Проснувшись утром, он обнаружил рядом в постели Грету, мирно спящую в ночном колпаке, подключенном к домашней охранной сигнализации. Он выбрался из постели. Кожа жутко чесалась, язык – словно волосами оброс… Ну вот, началось нашествие бактерий…
Картель Дембовской
24.10.53
– Ну, Федор, вот уж не думал, что увижу тебя таким!
Лицо Рюмина под действием видеокосметики сияло поддельным здоровьем. Имитация была превосходной, но наметанный глаз Линдсея тут же опознал компьютерную графику во всей ее пугающей безупречности. Губы Рюмина двигались в общем соответственно, словам, но некоторые характерные мелочи выглядели ужасно фальшиво.
– И давно ты записался в механисты?
– Лет десять уже. Проволочки меняют ощущение времени. Знаешь, даже не припомню, где оставил свой родной мозг. Наверняка в самом неподходящем месте… – Рюмин улыбнулся; – Должно быть, он где-нибудь на Дембовской. Иначе бы получилось запаздывание.
– Мне нужно поговорить с тобой с глазу на глаз. Как по-твоему, сколько людей нас подслушивает?
– Только полиция, – заверил Рюмин. – Ты же – на одной из квартир гарема; все их звонки идут напрямую через банк данных Главного. Для Дембовской это – приватной некуда. Особенно для того, мистер Дзе, чье прошлое так же темно, как ваше.
Линдсей промокнул нос платком. Какая-то из новых бактерий здорово врезала по его носоглотке, ослабленной озонированным воздухом Инвесторов.
– На Дзайбацу все было не так. Там мы были рядом.
– Провода все меняют, – сказал Рюмин. – Мир превращается в систему входных данных. Мы все больше и больше склоняемся к солипсизму. Не обижайся, пожалуйста, если я вдруг и в тебе начну сомневаться.
– Ты давно на Дембовской?
– С тех пор как Замирение пошло на закат. Понадобилась тихая гавань, и эта оказалась самая подходящая.
– Значит, старик, путешествиям – конец?
– И да, и нет, мистер Дзе. Утрата мобильности компенсируется расширением сферы чувств. Захочу – могу подключиться к зонду на орбите Меркурия. Или в атмосфере Юпитера. Собственно, я это частенько и делаю. Раз – и я там, причем самым настоящим образом. Таким же настоящим, как, скажем, я сейчас в своей собственной комнате. Сознание, мистер Дзе, это совсем не то, что ты думаешь. Ты его связываешь проволокой, а оно куда-то перетекает. И данные всплывают пузырями откуда-то из самых его глубин… Жизнь, конечно, не совсем настоящая, однако и она имеет свои преимущества.
– А «Кабуки Интрасолар» ты бросил?
– Дело идет к войне, а потому звездные дни для нашего театра на время кончились. Большую часть нашего времени занимает Сеть.
– Ты занялся журналистикой?
– Да. Мы, проволочники, или, абстрагируясь от пропагандистских кличек, которые на нас повесили шейперы, – старейшие механисты, – имеем свои методы передачи информации. Сети новостей. Порою это очень близко к телепатии. Я – здешний обозреватель церерской «Дейтаком Нетуорк». Я – гражданин Цереры, хотя юридически иногда гораздо удобнее считаться чьей-нибудь электронной аппаратурой. Вся жизнь наша есть информация. Даже деньги. Жизнь и деньги для нас – одно и то же.
Синтезированный голос старого механиста звучал спокойно и бесстрастно, но Линдсея охватила тревога.
– У тебя что, неприятности? Может, я чем-то могу помочь?
– Мальчик мой, – сказал Рюмин, – за этим экраном – целый мир. Черты его столь расплывчаты, что даже жизни и смерти приходится отойти на галерку. Среди нас есть такие, чей мозг разрушился годы и годы назад. Они ковыляют до сих пор лишь на прежних инвестициях да заранее составленных программах общего назначения. Если об этом узнают – объявят их юридически мертвыми. Но мы своих не выдадим. – Он улыбнулся. – Считай нас, мистер Дзе, чем-то вроде ангелов. Духов на проволоке. Иногда так легче.
– Я здесь чужой. Надеялся, что ты мне поможешь, как тогда. Мне нужен совет. Мне нужна твоя мудрость.
Рюмин вздохнул с точностью прямо-таки автоматической.
– Я познакомился с Дзе, когда мы оба ходили в жуликах. Я верил ему. Я восхищался его дерзостью. Тогда и ты был мужчиной, и я. Теперь – не то.
Линдсей прочистил нос и с дрожью отвращения отдал засморканный платок роботу.
– В те времена я был готов на все – даже умереть, – но остался жив. Я продолжал искать – и нашел. Нашел себе жену, и между нами не было притворства. Мы были счастливы вместе.
– Рад за тебя, мистер Дзе.
– А когда появилась опасность, я бежал. И теперь, через четыре десятка лет, я снова бродяга.
– Сорок лет… Целая жизнь для человека, мистер Дзе. Не заставляй себя быть человеком. Наступают времена, когда с этим приходится расстаться.
Взглянув на протез руки, Линдсей медленно, один за другим, сжал пальцы в кулак.
– Я и сейчас люблю ее. Нас разлучила война. И если снова наступит мир…
– Ну, пацифистские сентиментальности нынче не в моде.
– Рюмин, ты оставил всякую надежду?
– Слишком стар я для разных страстей, – отвечал Рюмин. – И не проси меня ввязываться в рискованные дела, мистер Дзе, или кто ты там теперь. Оставь мне мои потоки информации. Я есть то, что есть, ничего назад не вернуть и сначала не начать. Эти игры – для тех, кто еще сохранился во плоти. Кто еще может излечиться.
– Ты уж извини, – сказал Линдсей, – но мне нужны союзники. Знание – сила, а я знаю вещи, которых никто другой не знает. Я буду бороться. Нет, не с врагами. С обстоятельствами. С самой историей. Я хочу вернуть свою жену, Рюмин. Мою супругу – шейпера. Свободной, чистой, без всяких пятен и теней. И если ты не поможешь мне, кто поможет?
– Есть у меня друг, – после некоторых колебаний ответил Рюмин. – Фамилия его Уэллс…
Картель Дембовской
31.10.53
До пришествия людей Пояс астероидов самоорганизовался согласно физике дисперсных систем. Части его классифицировались по степеням десятки. На каждый астероид, начиная от тысячекилометровой Цереры до триллионов не нанесенных на карты булыжников, двигавшихся в гравитационном поле Солнца с относительной скоростью пять километров в секунду, приходилось по десятку втрое меньших.
Дембовская принадлежала к третьему рангу, около двухсот километров в поперечнике, и, подобно всем прочим телам, на гелиоцентрической орбите, отдавала дань законам вероятности. Еще во времена динозавров по Дембовской шарахнуло нечто довольно крупное. В долю секунды визитер появился и был таков, оставив после себя куски расплавленного взрывом и разбрызгавшегося пироксена, вкрапленные в кору астероида. В точке взрыва кремний основного тела Дембовской был расколот, и астероид раскрылся рваным вертикальным ущельем двадцати километров в глубину – до самого никелево-железного своего ядра.
Ныне большая часть ядра была выгрызена ненасытной промышленностью. В ущелье располагался Картель Дембовской. Вниз, уровень за уровнем, в ослабевающее притяжение уходили длинные террасы; с изменением уклона то, что было стеной, переходило в пол, покуда – в точке, наиболее близкой к невесомости, – понятия «пол» и «стена» не теряли всякий смысл. У дна ущелья мир расширялся, образуя гигантскую пещероподобную выработку, полое сердце Дембовской, из которого многие поколения автоматических горнодобывающих машин выгрызали металлы и руды.
Это нора была слишком велика, чтобы заполнять ее воздухом. Здесь, в невесомости и вакууме вблизи центра астероида, располагалась новая тяжелая промышленность – криогенные заводы, претворявшие намеки и воспоминания, вытянутые из выжженного сознания Майкла Карнассуса, в постоянный и неуклонный подъем ценных бумаг картеля Дембовской на мониторах сотни миров.
Утроба Дембовской, укрытая под многокилометровой каменной толщей, надежно хранила промышленные секреты. Жизнь, словно замазка в трещину, заползла в глубь планетки, выгрызла ее сердце и заполнила пустоту машинами.
Для центральной полости дно ущелья являлось нижним ярусом внешнего мира. Здесь и располагалась контора Уэллса, откуда его служащие двадцать четыре часа в сутки перехватывали все информационные потоки Союза картелей под квазинациональной эгидой церерской «Дейтаком Нетуорк».
Стены кабинетов были сплошь покрыты экранами и липучкой; тускло мерцая, они заполняли воздух непрерывным бормотаньем. Под ногами и над головой к липучке были прилеплены распечатки; репортеры в наушниках переговаривались по аудиосвязи или энергично колотили по компьютерным клавишам. Все выглядели молодо, а одеты были с рассчитанной экстравагантностью. Сквозь разговоры, частый треск принтеров, жужжанье дататайпов пробивалась негромкая музыка – хрупкий звон синтезаторов. В холодном воздухе стоял запах роз.
Секретарь доложил об их приходе. Его волосы выбивались из-под свободного механистского берета. Объемистость берета заставляла предположить наличие в черепе разъемов. На лацкане секретаря красовался патриотический значок с изображением большеглазого лица Майкла Карнассуса.
Кабинет Уэллса был защищенное прочих. Видеосистемы в нем демонстрировали бурлящую мозаику из заголовков, перемежающихся прямоугольничками данных, которые можно было задержать и увеличить по своему усмотрению. Одет Уэллс был в комбинезон-клеш с шейперскими кружевами у горла. По серой ткани комбинезона были разбросаны темно-серые стилизованные эвриптероиды. На пальцах, поверх элегантных перчаток, – управляющие, набитые электроникой кольца.
– Добро пожаловать в церерский «Дейтаком Нетуорк», аудитор Милош. И вы, госпожа офицер связи. Позволите предложить вам горячего чаю?
Линдсей принял грушу с благодарностью. Чай оказался хоть и синтетическим, но хорошим. Грета же, взяв грушу, пить не стала. Она смотрела на Уэллса со сдержанной осторожностью.
Уэллс тронул переключатель на липкой невесомостной столешнице. Большая лампа на гусиной шее гибкого штатива повернулась с плавной змеиной грацией и уставилась на Линдсея. Под колпаком ее оказались человечьи глаза, вделанные в гладкую среду из темной плоти. Моргнув, лампа перевела взгляд на Грету. Та почтительно склонила голову.
– Монитор начальника полиции, – пояснил Уэллс для Линдсея. – За важными делами – а ваши новости, пр вашим словам, именно таковы – она предпочитает наблюдать собственными глазами. – Он обратился к Грете:
– Итак, госпожа офицер, ситуация на контроле. – Дверь-гармошка раскрылась за ее спиной.
Поджав губы, Грета еще раз поклонилась лампе, коротко глянула на Линдсея и, оттолкнувшись ногой от стены, вылетела из кабинета. Дверь за Гретой задвинулась.
– Как вас угораздило связаться с этой дзенской монахиней? – спросил Уэллс.
– Прошу прощения?..
– Ну, с Битти. Она не рассказывала о своем культе? О дзен-серотонине?
– Нет, – поразмыслив, ответил Линдсей. – Она очень сдержанна.
– Странно. Ведь на вашей родине этот культ прочно укоренился. Вы ведь с Беттины, так?
Линдсей взглянул ему в глаза:
– Вы меня знаете, Уэллс. Припомните-ка Голдреих-Тримейн.
Ухмыльнувшись уголком рта, Уэллс сжал свою грушу, выстрелив янтарной струей чая в рот. Зубы у негр оказались крупными и ровными, так что зрелище получилось довольно-таки плотоядное.
– Я так и думал. Есть в вас что-то от шейпера. Если вы – катаклист, не ляпните чего-нибудь неразумного на глазах начальника полиции.
– Я – жертва катаклистов, – сказал Линдсей. – Они продержали меня в заключении целый месяц. Это испоганило все мои дела. И тогда я бежал.
Он стащил перчатку с правой руки.
Уэллс тут же узнал старинный протез.
– Доктор-капитан Мавридес… Какая приятная неожиданность! По слухам, вы безнадежно спятили. Что меня, честно говоря, порадовало – как же, Абеляр Мавридес, инвесторский любимчик… Где ж ваши драгоценности и шитье, доктор-капитан?
– Теперь я путешествую налегке.
– И пьес больше не ставите?
Уэллс выдвинул ящик стола, извлек оттуда портсигар и предложил гостю сигарету. Линдсей ее с благодарностью принял.
– Театр вышел из моды…
Они закурили, и Линдсей беспомощно закашлялся.
– Должно быть, доктор, я оскорбил вас, явившись на свадьбу агитировать ваших студентов?
– Это у них всякие там убеждения, а не у мейя. Но вот за вас я боялся.
– Зря боялись, – улыбнулся Уэллс, выпустив дым. – Эта ваша студентка, Бесежная, стала одной из нас.
– Пацифисткой?
– Мы, доктор, думаем теперь несколько иначе. Старые категории – шейперы, механисты – сильно обветшали. Жизнь развивается через образование подвидов. – Он улыбнулся. – Потомков. Такое случалось в свое время с прочими успешно развившимися животными, а теперь настала очередь человечества. Группировки до сих пор борются друг с другом, однако упомянутые категории уже отжили свое. И ни одна из этих группировок не может более утверждать, что именно ее путь предпочтителен для человечества. Человечества больше нет.
– Вы рассуждаете как катаклист…
– Некоторые рассуждают и вовсе как безумцы. А именно – власть предержащие. И в картелях и в Совете Колец. Раздирать Схизматрицу ненавистью им легче, чем осознать наши возможности. Наши миссии к чужакам окончились провалом – оттого что мы даже с собственными кровными братьями не можем сговориться. Мы дробимся на подвиды. Нужно признать этот факт и объединиться заново, на новой основе.
– Что же способно объединить человечество после развала?
Взглянув на видеосистему, Уэллс при помощи кольца зафиксировал одну из статей.
– Вам доводилось слышать об уровнях сложности? Уровнях Пригожина?
Сердце Линдсея провалилось куда-то вниз.
– Я никогда не питал склонности к метафизике. Ваши религиозные воззрения – ваше личное дело. У меня была любимая женщина и надежное жилище. Все прочее – абстракции.
Уэллс всматривался в экран. По нему бежало сообщение об очередном скандальном случае ренегатства – на Церере.
– Да-да, ваша жена, профессор-полковник… Тут я вам ничем не могу помочь. Для этого нужен опытный похититель людей. Здесь вам такого не найти. Поищите на Церере или на Беттине.
– Моя жена – дама упрямая. Подобно вам, она имеет идеалы. Только мир может объединить нас снова. А мир в нашем мире может обеспечить один-единственный фактор. Инвесторы.
Уэллс коротко хохотнул.
– Все то же самое, доктор-капитан? – Внезапно он перешел на плохой инвесторский:
– Ценность вашего аргумента упала.
– У них есть слабые места, Уэллс. – Линдсей повысил голос. – Неужели вы думаете, что я не такой отчаянный, как катаклисты? Спросите вашего друга Рюмина, умею ли я распознавать слабые места и упущу ли возможность ими воспользоваться? Да, я приложил руку к Замирению Инвесторов. И получил от него все, что хотел. Я был цельной личностью, вы не понимаете, что это для меня значило… – Несмотря на холод, Линдсей покрылся потом.
Уэллс был, похоже, ошеломлен. Линдсей с удивлением понял, что нарушил сейчас все законы дипломатии. Эта мысль доставила ему какое-то дикое удовольствие.
– Вы, Уэллс, знаете правду. Все эти годы мы были пешками для Инвесторов. Пора бы перевернуть доску.
– То есть напасть на них?
– А что же еще?! По-вашему, у нас есть какой-нибудь выбор?
– Абеляр Мавридес, – произнес женский голос из основания лампы, – вы арестованы.
* * *
Двери лифта со свистом захлопнулись. Кабина помчалась вверх; ускорение слегка прижало их к полу.
– Пожалуйста, руки – на стену, – вежливо сказала Грета. – Ноги отставьте назад.
Линдсей молча повиновался. Старомодный лифт с лязгом одолевал рельсы, ведущие вверх, вдоль вертикального склона ущелья Дембовской. Километра через два Грета вздохнула:
– Вы, должно быть, сделали нечто очень уж радикальное.
– Не ваша забота.
– По всем правилам, я обязана перерезать жилы вашей железной руки. Но – пусть будет как есть. Я, наверное, тоже виновата. Сумей я создать для вас подходящую обстановку, вы бы не были столь фанатичны.
– В моем протезе нет оружия. И вы наверняка осмотрели его, пока я спал.
– Бела, я не понимаю такой подозрительности. Неужели я плохо к вам относилась?
– Грета, расскажите мне о дзен-серотонине.
Она едва заметно напряглась.
– Я не стесняюсь, что принадлежу к Недвижению. Я бы рассказала вам и раньше, но мы не занимаемся миссионерством. Мы завоевываем души своим примером.
– Что достойно всяческой похвалы.
– В вашем случае, – нахмурилась она, – следовало сделать исключение. Я сочувствую вашей боли. Я знаю, что такое боль. – Линдсей хранил молчание. – Я родилась на Фемиде. Была знакома с катаклистами – из одной их механистской группировки. Ледовые убийцы. Военные обнаружили одну из криокамер, где они просветляли одного из моих учителей посредством билета в будущее, и я, не дожидаясь ареста, бежала на Дембовскую. Здесь меня взяли в гарем. Оказалось, что я должна быть шлюхой Карнассуса, хотя об этом сначала речи не шло… Но тут я обрела дзен-серотонин.
– Серотонин – это какая-то там мозговая химия, – заметил Линдсей.
– Это – философия, – возразила она. – Шейперы и механисты – все это не философия. Это технологии, ставшие политикой. Все дело в технологиях. Наука расколола человечество на части. С разгулом анархии люди стали объединяться. Политики искали себе врагов, чтобы связать своих последователей ненавистью и террором. Одной общности недостаточно, когда из каждой электронной схемы, из каждой пробирки рвутся наружу тысячи новых образов жизни. Без ненависти не было бы ни Совета Колец, ни Союза картелей. Согласованность невозможна без кнута.
– Жизнь развивается через подвиды… – пробормотал Линдсей.
– Этот Уэллс со своим винегретом из физики и этики… Нам необходимы: движение, спокойствие, ясность. – Она продемонстрировала ему свою левую руку:
– Этот биомонитор – еще и капельница. Страх для меня – ничто. С этим биомонитором я могу анализировать что угодно и чему угодно глядеть в глаза. Дзен-серотонин представляет жизнь в свете разума. И люди – особенно в критическую минуту – приходят к нам. Каждый день Недвижение приобретает новых приверженцев.
Линдсею вспомнились кривые ритмов его мозга, виденные в спальне у Греты.
– Значит, вы – в постоянном состоянии альфа?
– Конечно.
– А вы видите когда-нибудь сны?
– У нас свои способы прозрения. Мы видим новые технологии, ломающие жизнь человека. И бросаемся в эти течения. Возможно, каждый из нас – лишь ничтожная частица, но вместе мы образуем отложение, способное замедлить поток. Многие инноваторы глубоко несчастны. Приобщаясь к дзен-серотонину, они теряют свою невротическую потребность соваться куда не следует.
Линдсей мрачно улыбнулся:
– Значит, меня не случайно поручили именно вам?
– Вы глубоко несчастны. Отсюда все ваши беды. Недвижение имеет в гареме заметный вес. Присоединяйтесь к нам. Мы вас спасем.
– Когда-то я был счастлив. Так, Грета, как вам и не снилось.
– Неистовство чувств не для нас, Бела. Мы хотим спасти весь род человеческий.
– Ни пуха ни пера, – сказал Линдсей.
Кабина остановилась.
* * *
Старый акромегалик отступил назад, чтобы полюбоваться своей работой.
– Ну как, бродяга? Не жмет? Дышать можешь?
Линдсей кивнул, отчего экзекуционный контакт болезненно вдавился в основание черепа.
– Эта штука читает задние доли мозга, – сказал великан.
Гормоны роста изуродовали его челюсть; голос, из-за бульдожьего прикуса, звучал невнятно:
– Ноги волочи по полу. Никаких резких движений. Даже не думай дергаться, тогда башка будет цела.
– И давно ты этим кормишься? – поинтересовался Линдсей.
– Да уж не первый день.
– Ты – тоже принадлежишь к гарему?
Гигант поднял брови в свирепом удивлении:
– Ну да, а как бы ты думал? Трахаю Карнассуса. – Громадная его пятерня полностью накрыла лицо Линдсея. – Ты видал когда-нибудь со стороны своей собственный глаз? А то – могу один вытащить. Начальник тебе потом новый пересадит.
Линдсей вздрогнул. Великан ухмыльнулся, обнажив ряд кривых зубов.
– Видал я таких. Ты – шейперский антибиотик. Когда-то такому вот удалось меня обхитрить. Может, ты полагаешь, что и контакт обхитришь. Может, считаешь, что убьешь начальника, не двигаясь. Не забудь: чтобы выйти отсюда, придется идти мимо меня. – Охватив ладонью голову Линдсея, он отодрал его от липучки. – Или, может, ты меня держишь за дурака?
– Прибереги это для блядей, якудза, – сказал Линдсей на пиджин-японском. – Может, ваше сиятельство соблаговолит снять с меня контакт и побеседовать на равных?
Великан, удивленно рассмеявшись, аккуратно поставил Линдсея на ноги.
– Извини, друг. Не признал своего.
Линдсей миновал шлюз. Внутри воздух был нагрет до температуры тела. Было душновато; пахло потом, фиалками и духами. Тоненькое подвывание синтезаторов внезапно оборвалось.
Комната состояла целиком из живой плоти. Атласная смуглая кожа местами была украшена ковриками из блестящих черных волос и розовато-лиловыми слизистыми оболочками. Все было скручено и согнуто; кресла представляли собой округлые подушки из плоти, усеянные лиловыми отверстиями. Под ногами пульсировали, прокачивая кровь, артерии с хорошую трубу толщиной.
На локтевом суставе, обтянутом гладкой кожей, поднялась знакомая уже лампа. Темные глаза ее внимательно осмотрели Линдсея. В гладкой заднице скамеечки для ног раскрылся рот:
– Дорогой, сними свои липучки. Щекотно.
Линдсей где стоял, там и сел.
– Кицунэ, это ты?
– Ты ведь узнал меня, когда взглянул в мои глаза в кабинете Уэллса.
На этот раз мурлычущий голос исходил из стены.
– Нет; я понял кое-что, только увидев твоего телохранителя. Столько времени прошло… Извини за башмаки. – Подавшись вперед, он осторожно разулся, изо всех сил стараясь скрыть дрожь: кресло из плоти было ощутимо, по-живому теплым. – Где ты?
– Вокруг тебя. Мои глаза и уши повсюду.
– Но где твое тело?
– От него пришлось избавиться.
Линдсей вспотел. В такую духоту да после месяца на холоде…
– А ты сразу узнала меня?
– Из тех, кто меня когда-то покинул, – только тебя хотелось удержать, милый. Как же мне было тебя не узнать?
– Ты здорово устроилась, – сказал Линдсей, внезапно вспомнив полузабытую дисциплину и скрыв наполнивший его ужас. – Спасибо, что убила того антибиотика.
– Ничего сложного, – отвечала она. – Я всех убедила, что это был ты. – Она помолчала в раздумье. – Гейша-Банк купился на твой трюк. Ты поступил разумно, забрав с собой голову яритэ.
– Мне хотелось, – осторожно сказал Линдсей, – сделать тебе прощальный подарок – абсолютную власть.
Он оглядел груды лоснящейся плоти. Нигде не было даже намеков на лицо. Пол и стены слегка гудели от синкопированного глухого перестука полудюжины сердец.
– А ты не расстроился, что я предпочла тебе власть?
Мысль Линдсея заработала в бешеном темпе.
– С тех пор ты стала куда мудрее… Да, я примирился с этим. Должен был наступить тот день, когда тебе пришлось бы выбирать между мною и собственными амбициями. И я прекрасно знал, что ты выберешь. Или я ошибся?
После непродолжительного молчания несколько ртов захохотало со стен.
– Ты для всего найдешь благовидный предлог, дорогой. Подарок… Нет. С тех пор у меня было множество фаворитов. Ты был хорошим оружием, но не единственным. Я прощаю тебя.
– Спасибо, Кицунэ.
– Можешь быть свободен. Арест отменен.
– Твоя щедрость не знает границ.
– Кстати, что за бред насчет Инвесторов? Или ты не понимаешь, насколько вся Система зависит сейчас от них? Любая группировка, задумавшая встать у них на пути, с тем же успехом может просто повеситься.
– Мой замысел гораздо тоньше. Думается мне, их самих можно заставить встать на собственном пути.
– То есть?
– Шантаж.
Несколько ртов ее нервно хохотнули.
– По какому поводу, дорогой?
– Половых извращений.
Глаза приподнялись на своей органической турели. Линдсей отметил расширившиеся зрачки – верный признак, что он угодил в цель.
– Есть доказательства?
– Могу хоть сейчас представить, – объяснил Линдсей, – вот только контакт… Стесняет, понимаешь…
– Сними. Я его давно отключила.
Расстегнув зажим-убийцу, Линдсей аккуратно положил его на подрагивающий подлокотник кресла. Пройдя босиком к ложу, он расстегнул рубашку и извлек видеомонокль на цепочке.
В изголовье ложа открылись карие глаза, а из мягких, поросших волосами отверстий вытянулись две лоснящиеся руки. Одна из них, приняв монокль, вставила его в глаз.
– Прямо с этого места, – сказал Линдсей.
– Но это же не начало пленки.
– Сначала там…
– Да, – голос ее стал ледяным. – Вижу. Жена?
– Да.
– Неважно. Согласись она уехать с тобой, все могло бы пойти иначе. Но теперь она поцапалась с Константином.
– Ты его знаешь?
– Конечно. Он битком набил Дзайбацу жертвами своей чистки. Шейперы из Совета Колец все не умерят гордыню. Они никак не хотят поверить, что дикорастущий может сравниться с ними в искусстве махинаций… Можешь считать свою жену мертвой.
– Может быть, и…
– Вздор. Ты прожил свое в покое и мире, теперь его очередь… О! – Она помолчала. – Это было на корабле Инвесторов? Том, что доставил тебя сюда?
– Да. Сам отснял.
– Ахх… – Стон был исполнен нескрываемого сладострастия. Громадное сердце, располагавшееся под ложем, забилось сильнее. – Это же их матка, капитан… Ох эти инвесторские бабы с их гаремами; что за наслаждение сокрушить такую! Грязные твари… Ты – просто чудо, Лин Дзе, Мавридес, Милош…
– Меня зовут Абеляр Малкольм Тайлер Линдсей.
– Знаю. Константин сказал. Я убедила его, что ты мертв.
– Спасибо, Кицунэ.
– И – что нам в именах? Меня называют начальником полиции. Дело не в фасаде, дорогой, а во власти. Ты надул шейперов из Совета Колец. А моя жертва – механисты. Я перебралась в картели. Я наблюдала и выжидала. И однажды нашла Карнассуса. Единственного, вернувшегося живым из той миссии.
Она весело засмеялась – тем самым знакомым смехом, высоким и переливчатым.
– Механисты отбирали туда самых лучших. Но эти лучшие были слишком сильными, слишком жесткими, слишком хрупкими. Чуждое окружение в союзе с изолированностью сломало их. Карнассусу пришлось убить двоих остальных, и потому он до сих пор кричит во сне. Даже в этой комнате… Его компания обанкротилась. Я купила и его и все его странные трофеи, а так бы их просто выкинули на свалку.
– На Кольцах говорят, что он – здешний правитель.
– Еще бы – я сама им это сказала. Карнассус принадлежит мне. Им занимаются мои хирурги. В нем нет ни нейрона, не выжженного наслаждением. Жизнь для него – непрекращающийся праздник плоти.
Линдсей обвел взглядом комнату.
– И ты – его фаворитка.
– Дорогой, разве я стерпела бы иное положение?
– Тебя не тревожит, что другие жены практикуют дзен-серотонин?
– Мне плевать, что они думают или говорят. Они подчиняются мне, а идеология меня не волнует. Меня волнует только будущее.
– Вот как?
– Настанет день, когда мы выжмем из Карнассуса все что можно. А крионическая продукция потеряет с распространением технологии прелесть новизны.
– На это уйдет много лет.
– На все уходит много лет. Вопрос только в том – сколько именно. Корабль, доставивший тебя сюда, покинул Солнечную систему.
– Это точно? – упавшим голосом спросил Линдсей.
– Так утверждает мой банк данных. Кто его знает, когда он вернется…
– В конце концов, – сказал Линдсей, – я могу и подождать.
– Двадцать лет? Тридцать?
– Сколько угодно.
Однако известие подействовало на Линдсея подавляюще.
– К тому времени от Карнассуса не будет никакой пользы. Мне понадобится новый фасад. И что может быть лучше инвесторской матки? Да, ради этого стоит рискнуть. Этим займешься ты. Вместе с Уэллсом.
– Конечно, Кицунэ.
– Получишь все, что понадобится. Но не смей тратить ни киловатта на спасение той женщины.
– Попробую думать только о будущем.
– Мне и Карнассусу понадобится укрытие. Сначала займешься этим.
– Можешь положиться, – ответил Линдсей, подумав: «Мне и Карнассусу, вот, значит, как».
Картель Дембовской
14.02.58
Линдсей изучал последние материалы, поступившие из редколлегии. Опытным взглядом он просматривал информацию, глотал резюме, прогонял по экрану статьи, подчеркивал худшие примеры технического жаргона – словом, работал как проклятый.
Вся слава доставалась Уэллсу, предоставившему ему место главы отдела в Космоситете и пост редактора «Джорнел оф Экзоархозавриан Стадиз».
Рутина полностью завладела Линдсеем. Он был рад административной и исследовательской работе, не оставлявшей ему времени на воспоминания, причиняющие боль. Он колесил в кресле по своей конторе в ущелье, пригороде новоотстроенного Космоситета, вылавливая слухи, улещивая, подмазывая, обмениваясь информацией. «Джорнел» уже сделался крупнейшим из незасекреченных банков данных об Инвесторах, а его секретные файлы пышно расцветали на догадках и разведданных. И в центре его стоял Линдсей, работавший с энергией юноши и терпеливостью старика.
Вот уже пять лет, с самого прибытия на Дембовскую, Линдсей наблюдал, как стремительно идет в гору Уэллс. За отсутствием государственной идеологии, влияние Уэллса и его Углеродной лиги распространилось на всю колонию, включая искусство, средства массовой информации и академические круги.
Группировка Уэллса страдала повальной амбициозностью. Линдсей вступил в лигу без особой охоты, однако планами лиги, как и местными бактериями, заразился быстро. И модами – тоже. Теперь волосы его были гладко напомажены, а сквозь усы проглядывал приклеенный к губе микрофон-бусинка. Морщинистые пальцы левой руки были унизаны кольцами видеоконтроля.
