Брюс Стерлинг
Схизматрица
Глава 10
Картель Дембовской
21.02.01
Несмотря на свою роль в основании Царицына Кластера, Кицунэ никогда его не посещала. Подобно Уэллспрингу, она имела большую власть над ЦК в его первые дни. В отличие от него, она рассталась с властью нелегко. В то время как Уэллспринг отстранился от повседневных забот, считая, что с такой ерундой и без него справятся, Кицунэ устроила шумную свару с Советом управляющих.
За те годы, что Линдсей провел на лечении, она достигла некоторого успеха. Она объявила, что планирует переехать в ЦК, но год за годом откладывала ломку привычной рутины, и власть ее мало-помалу пришла в упадок. Дело шло к расколу; судьбы ЦК и Дембовской радикально разошлись.
О превращениях Кицунэ ходили тревожные слухи. Рассказывали, в частности, что она воспользовалась всеобщей расхлябанностью, пришедшей вместе с разрядкой, и освоила новые технологии. Оставаясь номинально членом механистского Союза Картелей, Дембовская постоянно была на грани изгнания; ее терпели исключительно как карантин для перебежчиков с Совета Колец.
Но даже Совет Колец ужаснулся порожденной Дембовской технологии перекройки плоти. Совет Колец, находясь в руках дзенских серотонистов, боролся за стабильность и в результате отстал от времени. Передний край генных технологии захватили Черные Медики – экстремисты с комет и Колец Урана, а также пышным цветом расцветающие постчеловеческие общины типа Метрополярии, Кровавых братьев и Эндосимбиотиков. Они сбросили с себя все человеческое, как околоплодный пузырь. Раздробленные группки окружали Схизматрицу, словно марь раскаленной до предела плазмы.
Победная поступь науки перешла в безрассудный, стихийный бег. Механисты и шейперы превратились в некое подобие двух противостоящих армий, чей рядовой состав, рассеянный в болотах и джунглях, перестал обращать внимание на приказы одряхлевших своих генералов. Новые философии – постгуманизм, дзен-серото-нин, галактизм – стали сигнальными кострами для заблудившихся. Философии дезертиров… Костер Линдсея светил ярко и привлек своим светом многих. Они назвали свою группировку лигой Жизнелюбивых.
По своей силе лиги Царицына Кластера были сравнимы с группировками. Лиги образовывали теневое правительство ЦК, моральную параллель отвлеченного, формального правления Совета управляющих. Элита лиг действовала за сценой, подражая своему идеалу, Уэллспрингу, и состязаясь в изощренности легенд. Форма и содержание власти были деликатно разъединены. Арбитры Полиуглероднрй лиги, лиги Жизнелюбивых или Зеленой камарильи одним вскользь брошенным намеком либо движением брови могли творить чудеса.
Дошло до того, что группы, замыслившие перебежать в ЦК, прежде чем официально просить политического убежища, консультировались с лигами. Обычно эти дела относились к епархии Уэллспринга.
Однако в настоящий момент Уэллспринг отсутствовал – уехал набирать рекрутов. Линдсей, будучи знаком с существом дела, согласился встретиться с представителем откалывающейся группы на нейтральной территории Дембовской.
Свита состояла из его первого заместителя Гомеса, трех аспирантов и дипломатического наблюдателя от Совета управляющих.
Дембовская изменилась. Высадившись и направляясь к таможне среди редкой толпы пассажиров лайнера, Линдсей был поражен теплом. Воздух был нагрет до температуры тела и едва заметно пах кожей Кицунэ. Запах принес с собою воспоминания. На лице Линдсея блуждала меланхолическая улыбка. Воспоминания были дряхлы, не тверже бумаги, – еще бы, восемьдесят пять лет прошло. Казалось, что вовсе и не с ним, Линдсеем, все это происходило.
Линдсеевы жизнелюбивые получали багаж. Два аспиранта-механиста наговаривали в нагубные микрофоны свои первые впечатления. Прочие пассажиры ожидали у таможенных кабин.
К их группе приблизились двое встречающих. Линдсей шагнул вперед:
– Полиция гарема?
– Стенорожденные, – сказал первый, мужчина. Он был одет в тонкое кимоно без рукавов, голые руки его были покрыты татуировками, удостоверяющими полномочия. Лицо его казалось знакомым. Присмотревшись, Линдсей узнал потомка Майкла Карнассуса. Переведя взгляд на даму, он увидел юную Кицунэ. Волосы острижены, на смуглые руки нанесены белой тушью знаки отличия.
– Полковник Мартин Дембовский, – представился мужчина. – Моя стеносестра, капитан Мурасаки Дембовская.
– Канцлер Линдсей. А это – члены лиги: Абеляр Гомес, Джейн Мюррей, Глен Сцилард, Колин Сцилард, Эмма Мейер и унтер-секретарь Фидель Накамура, дипломатический наблюдатель.
Цикады по очереди поклонились.
– Надеюсь, силы ваши не подорваны переменой бактерий, проведенной на борту корабля, – сказала Мурасаки. Говорила она голосом Кицунэ.
– Только незначительные неудобства.
– Мы вынуждены весьма тщательно заботиться о кожных бактериях стеноматери, – объяснил полковник. – Такие значительные площади… Надеюсь, вы понимаете.
– Не могли бы вы представить точные цифры? – с механистской дотошностью и жадностью до точных данных спросил один из братьев Сцилардов. – Данные, имеющиеся в Царицыном Кластере, довольно расплывчаты.
– По последним данным, стеномать весит четыреста тысяч восемьсот двенадцать тонн, – с гордостью ответил полковник. – Желаете о чем-либо заявить таможенникам? Нет? Тогда следуйте за мной.
Проследовав за дембовскианином в спецзал, они оставили там багаж и получили стерильные гостевые кимоно. Затем все босиком поплыли по первому пассажу Дембовской.
И пол, и стены, и потолки пещерного комплекса беспошлинных магазинов были покрыты живой плотью. Цикады плыли вперед, боязливо, едва-едва касаясь упругой кожи пальцами ног и со скрытой тоской поглядывая в сторону магазинов, безопасных островков металла и камня. Линдсей, загодя вышколивший своих подопечных, втайне гордился сдержанностью их реакции.
Но даже и он, войдя в первый из длинных туннелей, почувствовал позывы к тошноте. Округлая пищеводообразная конструкция отнюдь не способствовала внутреннему спокойствию. Партия погрузилась в открытые сани, движимые перистальтическими толчками мускулатуры пола.
Скользкая стена через равные промежутки была оборудована сфинктерными клапанами для ввода предварительно переваренной кашки. Мягко и ненавязчиво светили полупрозрачные пузыри, наполненные чем-то флюоресцирующим. Гомес, сидевший рядом сЛиндсеем, напряженно изучал местную архитектуру. Внимание его было обострено с помощью препарата, известного у цикад как «Зеленый экстаз».
– Они дошли до крайности, – негромко сказал Гомес. – Да может ли такое обладать еще и личностью? Чтобы управиться со всем этим мясом, нужен мозжечок не меньше полутонны. – Глаза его сузились. – Воображаю, как оно должно себя чувствовать.
Клонированный потомок Карнассуса, помещавшийся в переднем отделении саней, тронул пульт управления. Плоть влажно расступилась, и сани понеслись вниз, в широкую, с многорядным движением шахту, прерывавшуюся время от времени просторными площадями и жилыми районами.
Мимо проносились конторы и магазины, встроенные во вздутия смуглой, атласной кожи. Повсюду было жарко, пахло надушенным телом. Интимность в промышленном масштабе… Людей попадалось не так уж много – в основном дети, разгуливающие голышом.
Сани резко остановились; группа высадилась на покрытую пушком площадку. Сани скользнули по направляющим назад, и Гомес слегка толкнул локтем Линдсея:
– Смотрите, канцлер: стены имеют уши!
Стены и вправду имели уши. И глаза.
На этом этаже воздух был какой-то другой. Аромат духов здесь просто опьянял. Гомес внезапно почувствовал, как тяжелеют веки, а братья Сциларды, носившие, среди прочего, ленточные наголовники-камеры, сняли их, чтобы промокнуть пот. Джейн Мюррей и Эмма Мейер стали подозрительно озираться. Линдсей вдруг понял, в чем дело: феромоны. Архитектура сексуально возбудилась.
Группа проследовала по низкогравитационной пешеходной дорожке. Ее толстая, упругая кожа была сплошь испещрена огромными нескончаемыми завитками папиллярных линий. Потолок же – для передвижения нa руках – был покрыт колеблющимся ковром из черных блестящих волос.
Очевидно, данный уровень был местной достопримечательностью: здесь от зданий были оставлены лишь каркасы, служащие плоти, как решетки – плющу. Пышная органика облепила их со всех сторон, мягко, женственно скругляя прямые эвклидовы углы каркасов. Конструкции, выраставшие из пола, изгибались, словно щей лебедей, арками врастая в глянцевитый потолок. Стены домов покрывали ямочки и впадины, влажно-розовые сфинктеры дверей плавно переходили в кожу стен, покрытую нежным, еле заметным пушком.
Они остановились на волосяном газоне у большого замысловатого здания. Смуглые стены его блестели мозаикой из кости.
– Ваше жилище, – объявил полковник.
Двустворчатые двери распахнулись на мускулистых петлях, наподобие челюстей, в мощном зевке.
Джейн Мюррей, отстав от остальных, замешкалась у входа и взяла Линдсея за руку.
– Мозаика на стенах… Это же зубы!
Лицо ее под голубой и аквамариновой цикадной раскраской побледнело.
– В воздухе рассеяны женские феромоны, – объяснил Линдсей. – Из-за них вы и нервничаете. Реакция мозжечка, доктор.
– Ревность к стенам… – Джейн улыбнулась. – Здесь – словно в гигантском привате.
Несмотря на свою браваду, она явно была напугана. Джейн наверняка предпочла бы этому сомнительному обиталищу любой пользующийся сколь угодно дурной известностью приват в ЦК, какие бы беззакония в нем ни творились.
Они ступили за порог.
– Вы делите жилье с двумя группами торговых агентов – с Диотимы и фемиды, – но в вашем распоряжении целое крыло. Сюда, пожалуйста.
Они последовали за Мурасаки по широкой дорожке из плоских костяных вкраплений. За ребрами потолка глухо стучало одно из бесчисленных сердец Дембовской – промышленного масштаба кровенапорная станция. Его сдвоенные удары задавали ритм негромкому мелодичному воркованию, доносившемуся из астроидной в стену гортани.
Все оборудование в помещении было биомеханическое. Со стен мерцали биржевые мониторы, отражавшие подъемы и падения наиболее популярных механистских акций. Мебель состояла из сформированных со вкусом возвышений; причудливые кровати из плоти были застелены бельем, расписанным под радужные оболочки.
Просторный номер был поделен на части татуированными перепончатыми ширмами. Полковник щелкнул по делителю одной из них, и перепонка, сморщившись наподобие глазного века, втянулась в потолок. Затем он вежливо указал на одну из кроватей:
– Вся меблировка – образцы эрототехнологии нашей стеноматери. К вашим услугам, для полного комфорта и наслаждения. Хотя должен вам сообщить, что стеномать резервирует за собой право на оплодотворение.
Эмма Мейер, с опаской присевшая на одну из кроватей, поднялась:
– Прошу прощения?
– Мужские эякуляты, – сдвинул брови полковник, – переходят в собственность реципиента. Древнейший принцип женщин.
– О! Понимаю.
Мурасаки поджала губы:
– А что, доктор, вы находите это странным?
– Нет, что вы, – обезоруживающе улыбнулась Мейер. – Напротив, весьма разумно.
– Все дети, – с нажимом продолжала дембовски-анка, – зачатые от мужчин вашей группы, станут полноправными гражданами. Все стенорожденные одинаково любимы. Лично я – полностью клонированная, но свой пост я получила по заслугам, в любви к матери. Верно, Мартин?
Дипломатическая хватка полковника была жестче. Он коротко кивнул.
– Вода в ванных стерильна, содержит минимум органики. Пить можно свободно. Водопровод – по образцу мочеполовой системы, но жидкость в нем – не отходы.
Гомес был очарован:
– Я как биоконструктор восхищен вашей оригинальной архитектурой. И не только технической изобретательностью, но самой эстетикой! – И после паузы:
– Успеем ли мы принять ванну до прибытия багажа?
В ванне цикады весьма нуждались. Бактериальные перемены не совсем еще утряслись, и при плюс тридцати шести все тело жутко зудело.
Отойдя в угол, Линдсей опустил перепончатую перегородку.
Тут же темп его изменился. Отделившись от молодых спутников, он зажил в собственном ритме.
Ему не нужна была ванна. Старческая кожа уже не могла содержать большой популяции бактерий.
Линдсей устало присел на ложе. Он был страшно измотан. Глаза, помимо воли, тускнели. Так, совершенно опустошенный, без единой мысли в голове, сидел он довольно долго.
Наконец он пришел в себя, привычно полез в карман и вытащил эмалевый ингалятор. Две добрых понюшки «Зеленого экстаза» снова пробудили интерес к миру. Медленно обводя глазами помещение, он с удивлением остановил взгляд на голубом кимоно. Оно принадлежало Мурасаки, чье тело на фоне кожи было почти незаметно.
– Капитан… Простите, я вас не заметил.
– Я… – Мурасаки стояла в вежливом молчании. Таких знаменитостей она еще не принимала. – Я имею приказ… – Она указала на складку двери в стене.
– Вы хотите меня куда-то отвести? Мои спутники вполне управятся сами. Я к вашим услугам.
Он последовал за девушкой в кость и шерсть холла.
Здесь она остановилась и провела смуглой ладонью по гладкой коже стены. Под ногами открылся сфинктер, и они мягко упали этажом ниже.
Под общежитием располагались подсобные помещения. Слышалось биение артерий, а стены по временам бурлили, словно кишечник. Мерцали биомониторы, окаймленные складками плоти.
– Оздоровительный центр, – пояснила Мурасаки. – Для стеноматери, конечно. Здесь есть связь с ее сознанием. Здесь она может говорить с вами – через меня. Имейте это в виду и не пугайтесь.
Повернувшись спиной, она приподняла с шеи волну черных волос и продемонстрировала разъем, выступающий у основания черепа.
«Зеленый экстаз» тихонько струился в жилах Линдсея, возбуждая волну подзуживающего любопытства. Это было новейшее средство против скуки, сложное вещество, составляющее биохимическую основу удивления. Приняв достаточную дозу «Зеленого экстаза», человек мог найти бездну интересного в линиях собственной ладони.
– Чудесно, – в неподдельном восхищении улыбнулся Линдсей.
Мурасаки все еще медлила, вопросительно глядя на него.
– Вы уж не взыщите, что я так глазею, – сказал Линдсей. – Вы так напоминаете мне вашу мать…
– Господин канцлер, а вы – правда он? Тот самый Абеляр Линдсей, бывший любовник моей матери?
– Да, мы с Кицунэ были дружны.
– А во мне правда очень много от нее?
– Клоны – самостоятельные люди, – мягко сказал Линдсей. – Когда-то, в Совете Колец, у меня была семья. Мои согенетики – то есть дети – были клонами. И я любил их.
– Не думайте, что я – просто кусок стены. Клетки стены бедны хромосомами. Химерные бластомы… Стена не совсем человечна, не как изначальная плоть Кицунэ. Или моя. – Она испытующе заглянула в его глаза. – Вы не против начать с разговора со мной? Я вас не утомляю?
– Вовсе нет.
– Прежде мы, стенорожденные, сталкивались с препятствиями. Некоторые иностранцы считали нас монстрами. – Она вздохнула. – А мы, скорее, немного скучноваты.
– Вы полагаете? – сочувственно спросил он.
– Вот в Царицыном Кластере не так. Там же так весело и интересно, да? Постоянно что-то происходит. Пираты. Постлюди. Перебежчики. Инвесторы. Я иногда смотрю фильмы. А как мне нравится ваша одежда!
– Она гораздо красивее на расстоянии, – улыбнулся Линдсей. – Цикады одеваются по социальному положению. Иногда процесс занимает не один час.
– Вы просто предубеждены, господин канцлер Линдсей. Недаром вы изобрели раздевание в обществе.
Линдсей моргнул. Что же это такое?! Теперь он никогда и нигде не избавится от этого ярлыка?!
– Я видела в пьесе, – пояснила девушка. – «Интрасолар» из Голдрейха приезжал на гастроли. Играли «Жалость, к тварям земным» Фернанда Феттерлинга. Там герой в кульминационный момент срывает с себя одежду.
Линдсей был огорчен и раздосадован. С тех пор как Феттерлинг сделался дзенским серотонистом, его пьесы вконец утратили былую энергию. Он рассказал бы об этом девушке, но слишком уж жаль было Феттерлинга. Что за трагическая судьба! По политическим причинам Феттерлинг долгие годы оставался неличностью, и Линдсей не осуждал драматурга, выбравшего покой за любую цену.
– В наши дни это не очень принято, – сказал он. – Утратило всякий смысл. Порой люди раздеваются лишь для расстановки акцентов в беседе.
– Я думала, это чудесно… Хотя на Дембовской обнаженность почти ничего не значит… Но не мне рассказывать вам о пьесах. Ведь это вы создали «Кабуки Интрасолар»?
– Не я. Федор Рюмин.
– Кто это?
– Блестящий драматург. Он умер несколько лет назад.
– Он был очень старый?
– Предельно. Даже старше меня.
– Ох, извините, – смутилась она. – Мне уже пора. Вам и стеноматери многое нужно обсудить. – Она прижала ладонь к стене позади нее и снова обратилась к нему:
– Спасибо, что вы были ко мне снисходительны. Это очень большая честь для меня.
Из стены выросло щупальце плоти. Плоское утолщение на его конце коснулось шеи девушки. Подняв волосы, она соединила щупальце с разъемом. Лицо ее мгновенно расслабилось.
Ноги девушки подкосились, она начала медленно опускаться на пол, но подключившаяся Кицунэ успела ее подхватить. Тело коротко встрепенулось в судороге обратной связи, затем Кицунэ выпрямила его и огладила ладонями предплечья. Лицо снова обрело выразительность, а тело – грациозность. Старая, свирепая жизненная энергия словно бы электризовала его. Только глаза были мертвы.
– Привет, Кицунэ.
– Тебе нравится это тело, дорогой? – Она блаженно потянулась. – Ничто не возвращает воспоминания так, как это. Быть совсем юной женщиной… Как ты называешь себя теперь?
– Абеляр Линдсей. Канцлер Космоситета метасистем Царицына Кластера, отдел системы Юпитера.
– И еще арбитр лиги Жизнелюбивых?
– Положение в общественных клубах не дает никаких законных прав, – улыбнулся Линдсей.
– Ну, этого положения достаточно, чтобы привлечь сюда перебежчика из Союза старателей… Она назвалась Верой Константин. И это имя столько для тебя значит, что ты сам приехал сюда?
– Приехал, – пожал плечами Линдсей.
– Дочь старого врага? И согенетик давно умершей женщины, чьего имени я не помню?
– Вера Келланд.
– А ты помнишь его хорошо… Может, даже лучше наших с тобой отношений?
– Они у нас были разные, Кицунэ. Я помню нашу молодость в Дзайбацу, хотя не так хорошо, как хотелось бы. Я помню те тридцать лет на Дембовской, когда я сторонился тебя из-за твоего превращения и потерянной жены.
– Стоило мне нажать, и ты не устоял бы передо мной, в какой бы форме я ни была. Все эти тридцать лет я только дразнила тебя.
– С тех пор я изменился. Теперь на меня нажимают другие вещи.
– Но и форма у меня теперь лучше. Совсем как старая. – Движением плеч она сбросила кимоно с тела девушки. – Ну что, попробуем? В память о былых временах.
Линдсей приблизился к телу и медленно провел сморщенной ладонью по ее боку.
– Просто прекрасно.
– Оно твое. Наслаждайся.
Со вздохом Линдсей провел по щупальцеобразному отростку, прилипшему к затылку девушки.
– Во время дуэли с Константином на меня тоже устанавливали нечто подобное. При передаче по проводам многое теряется. Ты не ощутишь того же, Кицунэ. Все будет не так, как раньше.
– Как раньше? – Она громко захохотала. Рот открывался, но лицо почти не двигалось. – Я так давно вышла за эти рамки, что забыла их.
– Ну хорошо. Но и я не смогу ощущать того же. – Отступив назад, он опустился на пол. – Если тебя это утешит, я все еще к тебе что-то чувствую. Несмотря на годы и перемены. Я не могу выразить этого в словах. Но то, что было между нами, и не требовало слов.
Она подобрала с пола кимоно.
– У тех, кто тратит время на поиск слов, никогда не хватает времени жить.
Несколько секунд прошли в обоюдном молчании. Она оделась и села с ним рядом.
– А как Майкл Карнассус? – спросил наконец Линдсей.
– Хорошо. С каждым омоложением мы исправляем все больше повреждений от «облома». Сейчас он часто покидает Экстратеррариум, все надольше и надольше. В моих коридорах он чувствует себя в безопасности. Теперь он даже может говорить.
– Я рад за него.
– Наверное, он любит меня.
– Что ж, этого нельзя не принять во внимание.
– Иногда я думаю, сколько же выгод из него извлекла, и чувствую такую странную теплоту… Лучшая сделка моей жизни. Он был так чудесно податлив… Пусть даже теперь он бесполезен; всякий раз при виде него я ощущаю настоящее удовлетворение. Я решила, что никогда его не оставлю.
– Очень хорошо.
– Для механиста своих дней он был очень одарен. Посол к инопланетянам и должен был быть из лучших. Здесь у него много детей – согенетиков – и все более чем удовлетворительны.
– Я это заметил, когда встретился с полковником Мартином Дембовски. Весьма способный офицер.
– Правда?
– Молод, конечно, – рассудительно сказал Линдсей, – но от этого никуда не денешься.
– Да. А эта балаболка, – тело ткнуло пальцем в собственную грудь, – еще моложе. Всего девятнадцать. Но мои стенорожденные должны расти быстро. Я хочу сделать Дембовскую своим генетическим гнездом. Все прочие должны уйти. Включая твою подружку-шейпера из Союза старателей.
– Ради тебя я заберу ее.
– Это ловушка, Абеляр. У детей Константина нет причин для любви к тебе. Не доверяй ей. Она, как и Карнассус, жила с пришельцами. И это не прошло бесследно.
– Говоря честно, мне просто любопытно, – улыбнулся он. – Возможно, это наркотик…
– Наркотик? Но это не твой излюбленный когда-то вазопрессин. Иначе у тебя было бы лучше с памятью.
– «Зеленый экстаз», Кицунэ. У меня имеются вполне определенные долгосрочные планы… А «Зеленый экстаз» поддерживает к ним интерес.
– Терраформинг…
– Да. Проблема, понимаешь ли, во времени и масштабе. А долго поддерживать фанатизм – тяжело. Без «Зеленого экстаза» разум разъедает фантастическое, низводя его до будничного.
– Понимаю. Твое фантастическое, мое экстатическое… Деторождение – это просто чудо.
– Дарить миру новую жизнь… Это таинство. Истинно пригожинское событие.
– Ты, должно быть, устал, дорогой. Я довела тебя до цикадских банальностей.
– Извини, – улыбнулся Линдсей. – Живешь с ними – привыкаешь.
– Вы с Уэллспрингом устроили отличную витрину. Оба вы – умеете поговорить. Уверена, лекции ты можешь читать часами. Или целыми днями. Но – века?
Линдсей рассмеялся:
– Иногда кажется просто анекдотичным, да? Двое бродяг, объявших предел пределов. Уэллспринг, полагаю, искренне верит. А я… Я стараюсь.
– Возможно, он полагает, что это ты веришь…
– Возможно. И то и другое. – Линдсей намотал прядь своих длинных волос на стальные пальцы. – Когда уходят мечты, постгуманизм приобретает определенную привлекательность. Существование четырех уровней сложности доказано математически. Я видел уравнения.
– Ты уж уволь меня, пожалуйста. Не настолько мы стары, чтобы обсуждать уравнения.
Слова ее проскользнули куда-то мимо. Под влиянием «Зеленого экстаза» мозг Линдсея на секунду поддался очарованию математики, чистейшего из интеллектуальных наслаждений. В нормальном своем состоянии, невзирая, на годы учебы, он воспринимал эти формулы как головоломное, почти непостижимое нагромождение символов. В «Зеленом экстазе» же он объял их разом, хотя после мог вспомнить лишь ослепительное наслаждение понимания. Чувство это было близко к вере.
Через несколько долгих секунд он вырвался из плена.
– Извини, Кицунэ. Что ты сказала?
– Помнишь, Абеляр… Когда-то я говорила, что экстаз – это лучше, чем быть Богом.
– Помню.
– Я была не права, дорогой. Быть Богом – гораздо лучше.
* * *
Не доверяя Вере, Кицунэ и поселила ее соответственно. Молодая шейперская клан-дама уже несколько недель пребывала под домашним арестом. Номер ее был трехкомнатной камерой из камня и железа, вне вселенских объятий Кицунэ.
Сидя у включенного биржевого монитора, она изучала поток сделок в трехмерной сетке. Раньше она никогда не играла на бирже, но Абеляр Гомес, любезный молодой цикада, снабдил ее для времяпрепровождения финансами. Не придумав лучших занятий, она применила к рыночным циркуляциям принципы атмосферной динамики, освоенные на Фомальгауте IV. Что самое странное, получилось. Это приносило доход.
Дверь отперли и отодвинули. В номер вошел старик, высокий и худощавый, что подчеркивала одежда цикад – длинное пальто, темные брюки с разрезами и драгоценные перстни поверх белых перчаток. Морщинистое лицо, борода, серебряный венец из листьев, стягивающий седые, до плеч, волосы… Поднявшись с кресла, Вера поклонилась, изобразив по-цикадски реверанс:
– Добро пожаловать, господин канцлер. Линдсей оглядел камеру, выразительные брови его удивленно приподнялись. Что-то в комнате – не она, но что-то – встревожило его. Тут же и сама она почувствовала и поняла: снова присутствие. Невольно, понимая умом всю бесполезность этого, она быстро оглянулась в поисках. Что-то, мелькнув в уголке глаза, тут же исчезло.
Улыбнувшись ей, Линдсей продолжал обшаривать взглядом помещение. Ей не хотелось рассказывать ему о присутствии. Через некоторое время он оставит поиски, как и все до него.
– Спасибо, – сказал он с запозданием. – Уверен, у вас все в порядке, госпожа доктор-капитан.
– Ваши друзья, унтер-секретарь Накамура и доктор Гомес, были очень внимательны ко мне. Благодарю вас за записи и подарки.
– Не стоит благодарности.
Внезапно ею овладел испуг: а вдруг она его разочаровала? Он ведь не видел ее пятнадцать лет, с самой дуэли. Тогда ей было всего двенадцать. Конечно, и скулы Веры Келланд, и ямочки на подбородке – сохранились, но время изменило ее, да и генотип был нечист – она ведь не полный клон…
Кимоно безжалостно обнажило все перемены, следствие лет, проведенных, у инопланетян. Шею уродовали два полукруглых жаберных отверстия, а кожа сохранила специфический восковой оттенок. В посольстве на Фомальгауте она несколько лет провела в воде.
А серые глаза Линдсея все еще шарили по комнате. Да, он чувствует всепроникающий ужас присутствия. Рано или поздно он сочтет источником этого чувства ее, и тогда не останется никаких надежд на его расположение.
– Сожалею, что дела не удалось решить скорее, – рассеянно сказал он. – В делах перебежчиков спешка только вредит.
Вот, решила она, завуалированный намек на судьбу Норы Мавридес. При этой мысли по спине ее пробежал холодок.
– Я понимаю, господин канцлер.
Клан Константинов не давал Вере официального одобрения – чтобы избежать осуждения остальных на Совете Колец. Жизнь на Союзе старателей стала трудной: с потерей статуса столицы там началась жестокая борьба за остатки власти и интенсивный поиск козлов отпущения. И члены клана Константинов подходили для роли жертв как нельзя лучше.
Когда-то она была любимицей основателя клана, что выражалось во множестве подарков и неослабном внимании Константина.
С тех пор клану несколько раз крупно не везло. Филип Константин поставил свое будущее на возможность убить Линдсея – и проиграл. Клан вложил слишком многое в Верину должность посланника, но она не привезла с Фомальгаута ожидаемых богатств. Вдобавок еще изменилась, что встревожило всех: Теперь ей можно было рискнуть.
Исчерпав свое могущество, клан продолжал жить в ужасе перед Линдсеем. Он не только выжил после дуэли, но вернулся еще более могущественным, чем до нее. Он казался Константинам каким-то непобедимым гигантом. Но ожидаемого нападения так и не последовало. Стало ясно, что и он не без слабостей. Через нее клан решил сыграть. На его любви к Вере Келланд либо на его вине перед ней. То была последняя и самая отчаянная игра. В случае удачи – убежище. Или месть. Или – и то и другое.
– Но отчего – ко мне? – поинтересовался он. – Есть и другие места. Механисты не так страшны, как их малюют на Совете Колец.
– Механисты обратили бы нас против нашего народа. Они раскололи бы наш клан. Нет. Царицын Кластер лучше всего. Убежище под сенью Матки… Если только вы не будете против нас.
– Понимаю, – Линдсей улыбнулся. – Мои друзья не доверяют вам. Мы же, собственно говоря, ничего на вас не выигрываем. ЦК и так кишмя кишит перебежчиками. Клан ваш не разделяет идеологии постгуманизма. Что еще хуже – многие в ЦК ненавидят фамилию Константин. Бывшие пацифисты, катаклисты и так далее. Словом, затруднения вам понятны.
– Но те времена прошли, господин канцлер. Мы никому не хотим зла.
Линдсей прикрыл глаза.
– Заверениями можно обмениваться до тех пор, пока солнце не взорвется. – Похоже, он кого-то цитировал. – И все равно никто никого не убедит. Либо мы верим друг другу, либо нет.
Такая прямота возбуждала дурные предчувствия. Вера не знала, что сказать.
– Я привезла вам подарок. – Молчать дальше было уже неловко. – Старинную фамильную драгоценность.
Она пересекла узкую камеру и подняла с пола прямоугольную проволочную клетку, накрытую персикового цвета бархатом. Подняв драпировку, она показала ему сокровище клана – белую лабораторную крысу. Зверек бегал по клетке, переставляя лапки с какой-то неестественной, раз за разом повторяющейся точностью.
– Эта красавица одна из первых получила физическое бессмертие. На ней проводили лабораторную проверку процедуры более трехсот лет назад.
– Вы очень щедры.
С этими словами Линдсей поднял клетку и принялся рассматривать крысу. Та, с возрастом совершенно утратив способность к обучению, вела себя абсолютно механически. Подрагивания мордочки и даже движения глаз полностью подчинялись давным-давно заученной схеме.
Старик внимательно разглядывал зверька. Вера понимала, что никакой реакции он не добьется. Во влажных красных глазках крысы не было ничего, ни малейшего проблеска звериной настороженности.
– Она когда-нибудь выходила из клетки?
– Нет, господин канцлер. Веками. Она слишком ценна.
Линдсей отворил клетку. Привычная повседневная рутина зверька рассыпалась на части. Крыса спряталась за стальной трубкой – поилкой, подвижные мохнатые лапки ее мелко дрожали.
Линдсей поднес к дверце руку в перчатке, пошевелил пальцами.
– Не бойся, – серьезно сказал он крысе, – здесь – целый мир.
Некий древний, почти забытый рефлекс ударил крысе в голову. С визгом кинулась она через всю клетку к руке Линдсея, яростно, конвульсивно вцепившись в нее когтями и зубами. Вера прыгнула вперед, испуганная его поступком, ужасаясь реакции крысы. Отстранив ее, Линдсей поднял руку, с жалостью разглядывая разъяренное животное. Под рваной перчаткой поблескивали медью и вороненой сталью соты сенсоров протеза.
Мягко и уверенно он подхватил крысу, следя, чтобы она не сломала себе зубы.
– Тюрьма укоренилась в ее сознании. Много понадобится времени, чтобы перед ее глазами не стояли больше прутья решетки – Он улыбнулся. – К счастью, времени у нас более чем достаточно.
Крыса прекратила борьбу. Она тяжело дышала в мучительной судороге некоего животного прозрения. Линдсей осторожно посадил ее на столик рядом с биржевым монитором. Зверек с усилием поднялся на тонкие розовые лапки и возбужденно засеменил, повторяя контуры клетки.
