Стейс Крамер
Обломки нерушимого
Глава 5
Палата Джел была странным, даже пугающим местом: несмотря на то что ее окна были ориентированы на солнечную сторону, внутри постоянно было мрачно и холодно. Саше всегда становилось не по себе, находясь в этой обители жуткой серости и могильной тишины. Поэтому она каждый раз, навещая сестру, приносила живые цветы, с яркими, пышными головками и стойким ароматом, и еще милые игрушки, чтобы добавить красок в это леденящее душу пространство, больше напоминавшее склеп, нежели больничную палату.
– Привет, – сказала Джел, губы ее трепетали в нежной улыбке, сонные глаза медленно смыкались и размыкались.
– Проснулась наконец-то! – обрадовалась Саша.
– Как красиво вокруг! И ты отлично выглядишь. – Джел с искренним восторгом рассмотрела убранство палаты, а после оценила наряд сестры: черную кружевную блузу и элегантные брюки такого же цвета.
– Чепуха! Эти унылые тряпицы абсолютно не соответствуют моему стилю, но совершенно точно передают мое настроение.
– У тебя плохое настроение?..
– Я упустила много работы… Обо мне, наверное, уже все забыли.
– Это невозможно.
– В каждом сезоне появляются новые лица. Дизайнеры, увы, полигамные личности. Сегодня они признаются тебе в любви, а завтра уже и не помнят твоего имени.
– Значит, тебе нужно вернуться на работу.
– А как же ты? Как я тебя оставлю?
– А я скоро уйду…
– Куда уйдешь? – усмехнулась Саша. – Ты еще не поправилась, не спеши. Ой, я могу много чего наговорить, ты же знаешь меня. Я просто… чуть-чуть устала и немного переживаю из-за тебя. Наверное, только сейчас я поняла, насколько ты мне дорога. Что-то я совсем сентиментальная стала! Завтра же надену что-нибудь яркое. Решено!
– Надень лавандовое платье.
– Лавандовое?
– Да, оно мое любимое. Очень идет тебе.
– Хорошо, надену лавандовое. Хотя оно уже такое древнее…
– Я тоже очень устала, Саша. Мне плохо здесь.
Такая резкая перемена в настроении Джел стала полной неожиданностью для Саши. В этот момент ей показалось, что палата стала еще мрачнее, и холод… гробовой холод стал пробирать до костей. Джел смотрела ей прямо в глаза, не моргая. Взгляд ее был ясный, в нем читались мольба и грусть, сожаление и тревога.
– Джел… – прошептала Саша.
Внезапно открылась дверь палаты.
– Саша, пора, – сказал Марк.
Саша подняла голову, проморгалась, посмотрела на Джел, вернее, на ее тело, которое подавало признаки жизни благодаря аппарату жизнеобеспечения.
– Что с тобой? – заволновался Марк, заметив испуг на лице Саши.
Саша ежедневно навещала Джел, разговаривала с ее мертвым телом, делилась переживаниями, корила себя за свое равнодушие и слабую сестринскую любовь, которыми она отличилась при жизни Джел, и порой засыпала у ее койки, продолжая разговор с сестрой уже во сне. Между Джел и Сашей появилась какая-то особенная, мистическая связь, после того как смерть разлучила их. Никогда еще отношения сестер не были такими крепкими. Только сейчас в них появилась истинная, священная сила. Саша верила, что все это не плод ее воображения, не безумие, сопровождающее всякое сильное горе. Джел в самом деле разговаривает с ней и пытается через нее говорить с остальным миром.
– Джел сказала, что она устала… что ей плохо, – ответила наконец Саша.
Марк, тяжело вздыхая, подошел к Саше, обнял ее одной рукой, а второй подал ей документ со множеством печатей и подписей.
– Недолго ей осталось мучиться, – сказал Марк.
– О Господи… – Саша поняла, что отец показывает ей последнее заключение комиссии. Были проведены очередные тесты, обсуждены многочисленные нюансы и наконец вынесено решение, которое позволяет вытащить тело Джел из больничного заточения, предать его земле. Больше нет никаких надежд. Смерть победила. – Папа, неужели это все?..
* * *
Йера долгое время не верила в то, что Джел умерла. А потом она решила всем подыграть, чтобы от нее отстали, перестали доказывать обратное, бередить рану. Йера сделала вид, что смирилась с потерей дочери. Делала она это умело, тем более у нее были такие прекрасные примеры для подражания, как Саша и Марк. Эти двое объединились, подпитывая друг друга мужеством, терпением и силой. Каждый время от времени вытягивал своего товарища по несчастью из пучины горя. Они вместе плакали, вместе смеялись, вспоминая забавные эпизоды, связанные с Джел. Марк передал всю оставшуюся любовь к Джел своей старшей дочери, Саша в ответ проявляла к отцу те сильные, нежные чувства, которые проснулись в ней после смерти сестры. Это были два сообщающиеся сосуда с равным уровнем любви, понимания и уважения друг к другу.
Йера же справлялась сама по себе. Муж и дочь не были обеспокоены ее состоянием, так как полагали, что Йера прекрасно держится, ей каким-то образом удалось быстро окрепнуть после этой трагедии. У нее железная душа, черствое сердце. Ничто не сломит эту женщину. Посторонним людям не давало покоя такое предосудительное поведение Йеры О’Нилл. Помимо того, что все обвиняли ее и Марка в смерти Джел, толпа еще неистово возмущалась: «Как Йера смеет храбриться, а то и выставлять напоказ свою бесчувственность, делать вид, что ничего существенного не произошло?! Не мать, а настоящее ничтожество!» Народ жаждал увидеть мучения Йеры. Йера же полагала, что ее осудят, если она покажет всем свои истинные эмоции.
Только Риннон Арлиц знала, что все не так радужно, как кажется на первый взгляд. От мнения общества разит предубежденностью, а Саша с Марком совершили серьезную ошибку, выбросив Йеру за борт, будучи уверенными в том, что она самостоятельно выживет в бескрайнем, зловещем, смертоносном горе. Поэтому Риннон предложила свою профессиональную помощь, а Йера нехотя согласилась, поскольку не могла отказать хорошей знакомой. Их встречи были наполнены интересными вопросами, глубокомысленными рассуждениями и даже шутками. У Риннон был своеобразный подход к работе. Она медленно, изворотливо исследовала свою пациентку, точно маленькая змейка с целебной силой тихо скользила по лабиринтам ее психики, ласково, ненастойчиво осматривала ее душевные раны, терпеливо, слой за слоем уничтожала ту мощную броню, под которой спряталась Йера вместе со своей болью. У Йеры был запущенный случай. Риннон понимала, что ее искусные методы терапии не работают так, как ей нужно, поэтому необходимо перейти к решительным действиям: вытащить из Йеры все, что она старательно прячет, резко и отточено – как поступает стоматолог при удалении гнилого зуба.
– Я из-за тебя пропустила занятие по аквааэробике, – недовольно высказалась Йера.
– Ничего страшного. Уверена, ты быстро наверстаешь упущенное, – ответила Риннон.
– Куда мы едем? Я уже начинаю нервничать.
– У нас обычный сеанс, и мы едем в тихое местечко, чтобы нас никто не потревожил.
– Риннон, зачем мне все эти сеансы? У меня все хорошо.
– Правда? А то, что произошло с Джел, тебя никак не трогает?
– Какая возмутительная прямолинейность! Марк и Саша давно смирились… и я тоже. Я очень сильная.
– Ладно. Если моя помощь тебе не нужна, я не буду навязываться. Только давай напоследок немного прогуляемся, не зря ведь ехали столько?
Риннон припарковалась, уверенно покинула салон автомобиля. Йера вышла следом, осторожно осматривая территорию, куда ее доставила Арлиц. Суровый лес, скрипучие кованые ворота, молчаливые памятники, покрытые талым снегом.
– Это кладбище? Это кладбище!!!
– Так уж вышло, что в нашем городе это самое тихое место. Пойдем, – ответила Риннон, проявляя нерушимое спокойствие.
– Нет…
– Что такое, Йера?
Йера поняла, что ее вот-вот раскусят. Ржавый, сломанный замок, наброшенный для вида на дверцу, которой она заперла все то живое, настоящее, сильное, все, что испытывает ее горюющая душа, – может тотчас рухнуть, дверца откроется настежь. Йеру больше не спасут искусственные уверенность и мужество, плотной паутиной скрывавшие ту самую дверцу от любопытных глаз и оберегавшие от бесцеремонного вторжения. Слабая, сломленная Йера предстанет на суд общественности. Йера тут же собралась и продолжила свою игру, покорно приблизившись к Риннон и молчаливо согласившись на все, что та предложит.
Они долго гуляли меж могил под звуки завывающего ветра и душесотрясающего карканья ворон. Вдруг Йера остановилась, заметив вдалеке несколько людей в черном, окруживших чью-то свежую могилу. Она внимательно присмотрелась к ним, и, узнав их, едва не потеряла сознание.
– Это Саша и Марк! Что они здесь делают?!
– Не знаю. Пойдем спросим.
Марк стоял, печально склонив голову, роняя слезы. Полы его длинного черного пальто трепыхались на ветру. Саша стояла рядом, из-под ее черной кроличьей шубки выглядывало платьице лавандового цвета. Она тоже беззвучно плакала. Поодаль стояли представители ритуальной организации, а в центре находился открытый гроб, у изголовья которого стояла большая фотография с улыбающейся Джелвирой.
– Что… что здесь происходит? – задала вопрос Йера.
– Йера, прости, я обманула тебя. Мы приехали не на прогулку, а на похороны, – спокойно ответила Риннон.
– Какие еще похороны?!
– У тебя умерла дочь. Ты забыла?
– Твари… Твари, что же вы делаете?! Да как вы смеете?! – Йера подлетела к мужу, и, вцепившись со зверской злостью в воротник его пальто, прорычала: – Ублюдок, как ты мог?!
– Мама, пожалуйста, успокойся!
– А ты… – обратилась Йера к Саше. – Неужели тебе нравится этот спектакль?!
– Йера, послушай меня, – сказала Риннон.
– Замолчи!!! Я подам в суд на тебя, поняла?! Это кощунство!!!
Йера взглянула на гроб, в нем покоилась одежда Джелвиры. Кофточки, штанишки, носочки…
– Это же… Это же ее вещи. Вещи моей девочки. – Йера упала на колени рядом с гробом, погрузившись руками в его содержимое. Далее раздался крик. Громкий, душераздирающий крик безутешной матери. Йера кричала словно одержимая. Ее пальцы крепко сжимали вещи дочери, точно под ними была холодная плоть, точно в гробу лежала сама Джел, и совсем скоро ее хрупкое, детское тельце окажется под землей, и Йера больше никогда не сможет к нему прикоснуться. Йере хотелось самой лечь в этот гроб, ведь ей уже не мил был этот свет, этот воздух…
– Риннон, может, нам не стоит все это продолжать? – забеспокоился Марк.
– Нет. На настоящих похоронах ей будет в несколько раз тяжелее, и последствия будут очень печальными, поверьте мне. То, что мы делаем, можно сравнить с введением вакцины. Лучше пусть немного помучается сейчас под моим контролем. Мы помогаем ей создать «иммунитет», который спасет ее от реальной угрозы, – пояснила шепотом Риннон. – Саша, скажи что-нибудь.
– …Мы собрались сегодня здесь… чтобы… Нет, не могу!
Саша тоже хотела закричать, прильнуть к матери, пропитать мерзлую кладбищенскую землю своими горячими слезами. Для нее и ее отца такая реакция Йеры стала настоящим потрясением. До этого дня они не понимали, зачем Риннон возится с Йерой, почему беспокоится и заставляет их принимать участие в этом странном «мероприятии». Как же Йере удалось так долго молчать, так стойко держаться?!
– Мы собрались здесь, чтобы проститься с Джел, – подал голос Марк, каким-то чудом сохраняя самообладание. – С нашей маленькой, смешной, чуткой, безупречной Джел. Для каждого из нас это огромная потеря… Мы клянемся хранить память о ней и любить ее до конца наших дней.
– Мы никогда не забудем ее доброту, – подключилась вдруг Саша, обнаружив в себе чуточку отваги. – Правда, порой эта доброта граничила с безумием. Всегда буду помнить тот день, когда Джел притащила с улицы бродячего пса. Мы потом подхватили от него какую-то заразу и все лето провалялись с температурой и тазиком для рвоты у кровати. Я злилась на нее жутко! А Джел, несмотря на то, что тоже очень плохо чувствовала себя, пыталась поддержать меня, день и ночь дежурила у моей постели, придумывала всякие игры и… даже читала сказки. Я часто была с ней жестока и несправедлива. Но это оттого, что я бесилась, откровенно скажу вам, бесилась, завидовала ей, потому что она была лучше меня. Может быть, внешне у меня все удачно сложилось, но внутри – полная разруха, уродство и тлен. А Джел… Внутри нее был великолепный мир, богатый, красочный, неповторимый. Такими людьми нужно дорожить, а мы ее даже не замечали, как обычно не придаем значения чистейшему воздуху или глотку воды, без которых нам не выжить. Джел всегда жертвовала собой, всегда удивляла и покоряла природной самоотверженностью и безграничной любовью ко всему живому. Это был потрясающий, талантливый, веселый человечек. Мне будет ее очень сильно не хватать.
Закончив свою трогательную речь, Саша отметила, что что-то изменилось за эти последние несколько минут. Точно! Стало тихо. Йера больше не плакала, не кричала, а спокойно внимала и еле-еле улыбалась.
– Теперь позвольте мне кое-что сказать, – присоединилась Риннон. – Мы здесь прежде всего для того, чтобы проститься с болью. С огромной болью, терзающей ваши скорбящие сердца. А также, чтобы отпустить гнев, обиды, печаль… и тебя, Джел. У тебя была короткая, но очень насыщенная жизнь. Тебя так любят твои близкие! Посмотри на них… Да, знаю, тебе больно смотреть на них. Они страдают, и ты страдаешь. – Семейство О’Нилл с нескрываемым интересом наблюдало за Риннон, с опаской слушало ее странный монолог… а может, и диалог с кем-то посторонним или потусторонним… – Но я клянусь, тебе станет легче, когда они тебя отпустят. Прямо сейчас. Йера, Марк, Саша, вы готовы отпустить Джел, чтобы ей стало легче, чтобы она больше никогда не страдала?
Саша и Марк молча, почти одновременно кивнули. Затем все уставились на Йеру. Та поднялась с колен, медленно отошла от гроба, дрожащей рукой стерла слезы с побледневших щек и сказала:
– Да…
– Отпускайте, – приказала Риннон.
Вскоре гроб закрыли и опустили в яму. Марк первым подошел с горстью земли к краю могилы и прошептал:
– Прощай, Джел.
Настала очередь Саши:
– Прости за все и прощай…
Йера долго смотрела на фотографию дочери, слезы снова хлынули, ей стало не хватать воздуха. «Не могу… Нет… Как я могу отпустить ее?! Но что, если Риннон права, и я в самом деле мучаю Джел? Я и так уже причинила ей столько боли! Боже! Моя маленькая, сильная, бедная девочка! Сколько же всего ты пережила из-за меня! Прости меня! И если… если единственное, последнее хорошее, что я могу для тебя сделать – это отпустить… то я решусь на этот шаг. Я переступлю через себя… Я отпускаю тебя».
– Прощай, доченька, – сказала Йера.
Марк заключил дочь и жену в свои крепкие, мужские, потрясающе сильные объятия. Риннон стояла в стороне и с умилением смотрела на свою пациентку и ее семью, радуясь великолепному результату этого опасного эксперимента. Да, предстоит еще много работы с Йерой, но теперь она наконец-то приняла свою боль, пережила ее и готова вступить в новую жизнь, без Джел, не брезгуя поддержкой, не стыдясь своих истинных чувств.
* * *
Никки проспала несколько дней после той самой вечеринки. Она ничего не помнила. Не знаю, хорошо это или плохо. Хочу верить, что в Никки была некая сила, оберегавшая свою обладательницу от страшного удара. Сила эта и вышвырнула все болезненные воспоминания того дня. А, может, все гораздо проще, и провалы в памяти вызваны лишь тяжелым похмельным синдромом. Никки только удивлялась, почему все эти дни ей постоянно снился один и тот же сон: как она совокупляется с Микки Маусом, Человеком – пауком и еще какими-то странными персонажами. Наркоотрыв, рассуждала Никки, видимо, сделал свое дело, лишил последних крупиц разума. А еще наградил болью. Каждый участок тела болел, все было в синяках и ранах. Внутренние органы как будто тоже были истерзаны, ныли безостановочно.
Никки взглянула на свой телефон. Экран вспыхнул из-за уведомления, возвещавшего о пятидесяти пропущенных звонках от Леды. Надо же! Она наконец-то вспомнила, что у нее есть еще одна сестра! Никки было приятно, что Леда отреклась от своего обета молчания, но перезванивать ей не стала, так как еще хранила обиду на нее.
Лунет где-то нашла надувной детский бассейн, наполнила его морской водой и притащила в комнату, где спала Никки. Когда Никки пробудилась, Лунет лежала в бассейне, тихо хихикала и облизывала мокрые соленые пальцы.
– Лунет… что ты делаешь? – поинтересовалась Никки.
– Прячусь. Там Элай кричит…
– Кричит?
– Угу, кричит. Надоел уже…
Никки с трудом встала, взяла с кровати чью-то футболку, надела ее на голое тело и вышла из комнаты. На первом этаже была возня: парни громко переговаривались, суетились, тащили чемоданы на улицу, к арендованной машине.
– А вы куда?
– Каникулы закончились, детка, – ответил Обри, шлепнув Никки по попке.
Никки, не обращая внимания на тошноту, головокружение и мерзкую жажду, что решили одолеть ее, как только она перешла в вертикальное положение, поковыляла к комнате Элая. Она была слегка дезориентирована, и ей не сразу удалось бы найти его комнату, если бы не крик. Пронзительный крик раздавался за дверью одной из спален. Никки шла на него, точно корабль на свет маяка. Открыв дверь той самой спальни, Никки ужаснулась. Элай лежал на полу, прижав к животу ноги. На покрасневшем его лице блестели слезы, глаза были зажмурены, рот не смыкался ни на секунду из-за безудержного крика, вены набухли на шее и лбу.
– Элай…
– Пошла отсюда!!! Не до тебя сейчас!!! – прокричал он.
– Ты чего это?
– Уходи!!!
– Что ты принял?!
– Ничего! Я подыхаю, Никки!
Та дьявольская злоба, та сила боли, то сопротивление, что повелевали Элаем, казалось, единым потоком вырвались из него и вселились в Никки, наделив ее необыкновенной, сверхчеловеческой энергией. Никки вмиг забыла о том, что сама еле стоит и дышит. Она выбежала из комнаты, схватила за руку Гаса, так как тот проходил мимо спальни Элая в этот момент.
– Гас, Элаю плохо!
– А у нас самолет через час, – парень равнодушно пожал плечами.
– Что за паленую дурь вы ему дали?!
– Не наезжай, а! Он чист. С четырех утра визжит. Выспаться не дал!
Никки поняла, что помощи от «верных» приятелей Элая ждать не стоит, как и от неадекватной Лунет. Все любили Элая, почитали своего лидера только тогда, когда он был здоров и бодр. Больной же, ревущий от боли – он никому не нужен.
Никки вызвала «Скорую», была рядом с Элаем, когда его транспортировали в госпиталь. Он сначала кричал на нее, словно Никки была создателем его мучений, потом просто кричал от боли, затем тихо плакал, держа Никки за руку и умоляя ее не бросать его.
– Солнце мое, я рядом! Не бойся! Ничего не бойся!
Врачи быстро поставили верный диагноз и без промедлений приступили к лечению.
– Никки… – сказал Элай, пробудившись после долгого сна.
– Я здесь.
– Что со мной?..
– Не волнуйся. Все страшное позади, – бодрым голоском сообщила Никки.
– Меня вылечили?
– Да, вылечили. Только… тебе пришлось кое-чем пожертвовать.
– Чем это?
– Элай, тебе ампутировали член.
– Что?! – Элай тут же задрал больничную сорочку и едва не расплакался от счастья, увидев, что его хозяйство в целости и сохранности. Затем он грозно посмотрел на Никки. Та тихо смеялась, прикрыв рот ладошкой.
– Если бы я мог встать, то убил бы тебя! Сволочь ты эдакая, Никки Дилэйн.
– А я рассчитывала услышать: «О, Никки, спасибо тебе за то, что спасла мне жизнь!»
– Спасибо, – бросил Элай, поправляя сорочку.
– Так-то лучше.
– Так что со мной было?
– Врачи сказали, что это что-то между гонореей и СПИДом.
– Твою мать… – Элай был готов снова разреветься.
– Да расслабься ты, дурачок. У тебя всего лишь почечная колика! – Никки теперь уже хохотала в голос.
– Ну, засранка… У меня нет сил, даже чтобы позлиться на тебя, – ответил Элай, испытывая небывалое облегчение. – Я реально думал, что умру.
– Я бы этого не допустила. – Никки взяла обессиленную руку парня, поднесла к своим губам, осторожно поцеловала и прижала к горячей щечке. – Ты теперь мой самый близкий человек.
– Не надо, Никки…
– Почему? Я говорю совершенно искренне. Я тебя никогда не брошу и всегда помогу. Так я поступаю со всеми, кого люблю.
Элай посмотрел на Никки с жалостью, затем отвел взгляд в сторону, не в силах больше лицезреть это наивное, преданное существо, что самозабвенно провело целые сутки у его койки. Несколько дней назад он обрек это существо на невыносимые страдания. Его насиловали, били, над ним смеялись, а потом просто бросили, как отработанный материал. Никки сидела у койки Элая немытая, голодная, измученная, самостоятельно сражающаяся со своей ноющей, непроходящей болью. Не жалуясь, не подавая виду. Элая внезапно сковало одно острое чувство… Оно было гораздо сильнее того болевого синдрома, что заставил его плакать и кричать. Никакие лекарства и врачи не спасут Элая. Даже магия запрещенных белоснежных порошков здесь бессильна. Это чувство – вина.
* * *
Элай должен был покинуть Тайс с парнями, но внезапная болезнь заставила его изменить планы, ему пришлось отложить свой отъезд. Разгневанные родители Лунет лично приехали забрать свое чокнутое чадо, поскольку та пропустила уже несколько дорогостоящих лекций. Лунет, оказывается, грызла гранит науки в одном из лучших университетов Глэнстоуна.
Итак, Никки и Элай остались одни. Никки окружила едва очухавшегося от болезни парня заботой и вниманием, а Элай, до сих пор терзаемый виной, нехотя принимал ее ухаживания. От них невозможно было отказаться, поскольку Никки была чересчур настойчивой и упрямой. Да и, право слово, трудно было устоять перед этим потрепанным, хилым ангелочком, что тратил последние силы, проявляя максимум сочувствия и делая все от себя зависящее, чтобы помочь дорогому его сердцу человеку.
В целом, жили они мирно, порой даже весело. Никки любила быть полезной, ей нравилось любить кого-то, а особенно, если ее ценят в ответ. Никки была убеждена, что Элай ценит ее. Омрачали настроение девушки лишь настырные звонки от старшей сестры. Никки вскоре поняла, почему та ей звонит. Нет, не из-за того, что она соскучилась, простила ее или просто волнуется. Все банально: начался учебный семестр, руководство школы наверняка разыскивает Никки, вот поэтому Леда и названивает ей, чтобы узнать, когда та вернется, иначе миссис Маркс не оставит ее в покое.
Но спустя некоторое время звонки прекратились. Леда завершила свои попытки достучаться до сестры одним-единственным, прощальным сообщением. Никки, пылая от ярости, не прочитав ни слова, стала писать гневный ответ, чтобы сестра отстала от нее, но тут… Ярость мгновенно отступила, стоило Никки невольно взглянуть на текст Леды:
Просто хотела сказать, что через два дня Джел отключат от аппарата. Все, кто к ней неравнодушен, в том числе и наша семья, активно принимают участие в организации ее похорон. Впрочем, продолжай отдыхать, Никки. Напрасно я надеялась, что тебя это как-то волнует.
Никки сидела в ступоре несколько минут, держа телефон перед собой. Шум штормящего моря заставил ее очнуться. Никки сидела все это время на террасе и до того, как открыла сообщение Леды, спокойно наслаждалась морским представлением. Сумасшедшие волны словно наказывали за что-то несчастный берег: с чудовищной силой обрушивались на него, шипели, исчезали и возвращались вновь с пущим остервенением.
Никки решилась наконец позвонить сестре. Та не стала томить ее ожиданием и сразу ответила:
– Да, Никки.
– Я звоню из-за СМС.
– Это понятно.
– Я… успею приехать, да?
– Не знаю.
Тот человек, что отвечал на вопросы Никки, отличался такой же жесткостью, как и разбушевавшееся море. Каждый ответ его был, как удар свирепых, ледяных, грохочущих волн.
– Леда… я не могу в это поверить. Неужели мы похороним Джел?.. Боже мой! Мы похороним Джел! Мою Джел!
Пока Джел была в больнице, пока аппарат поддерживал в ее теле примитивную жизнь, Никки не могла заставить себя поверить в то, что ее подруга скончалась. Не было классических атрибутов смерти: гроба, могилы, похорон, траура. И потом, я ведь уже говорила вам, было небольшое количество людей, что верили в чудо, отвергали логику, благоговейно ждали воскрешения Джелвиры. Вот и Никки была в их числе. А теперь представьте, какого было ей, когда до нее дошло, что никакого чуда не будет, а будут похороны, гроб, могила, траур, черная земля и малышка Джел гниющая под ней…
– Знаешь что… я думаю, тебе не стоит приезжать, – очередная разъяренная волна накрыла Никки.
– Как?.. Я должна проститься с ней.
– Ты осквернишь своим присутствием этот и без того ужасный день. Тебя здесь никто не ждет.
– Не говори так, пожалуйста!
– Не плачь! Не притворяйся! Ты… ты бросила ее, когда была ей нужна! Тебе жаль ее сейчас, да? Но почему же ты не испытывала жалости к ней, когда она еще была жива и молила о помощи?! Ты знала, что она пьет эти чертовы таблетки! Знала, что она в беде! Ты все знала! И молча смотрела, как она медленно умирает. Еще и издевалась над ней! Ты ужасная подруга, ужасная сестра, дочь! Ты – падшее существо!
Некоторые слова имеют очень страшное воздействие на человека. Слова эти будто имеют холодные, ржавые зазубрины, распарывают плоть, входят глубоко-глубоко. Их не достать, не забыть. Никки бросила телефон, покинула террасу и побежала к пирсу. Это не было проявлением помутнения сознания. Хотя со стороны казалось, что Никки сошла с ума: она бежала и кричала, бежала и кричала… А в голове ее крутились воспоминания: как она нашла неоксетин в вещах Джел; как хранила тайну подруги и пыталась откормить ее; как сказала Джел, что та для нее уже умерла, так что пусть продолжает морить себя голодом; как унижала Джел, зная, что той плохо; как грубо послала ее на предновогоднем торжестве, после ссоры с Дианой и Калли. Джел была единственным человеком, что остался на ее стороне, но Никки хладнокровно пренебрегла ею.
– Никки, ты чего разоралась? – Элай выбежал на улицу. Никки продолжала путь к пирсу. – Никки…
Нельзя ей жить больше. Не имела она на это права. Если уж Леда, та самая Леда, что вырастила ее, по-настоящему любила и заступалась за нее даже тогда, когда вина Никки была очевидна, если она высказалась о сестре подобным образом, вынесла ей такой приговор, то… нет больше смысла продолжать эту жизнь. Пусть море проглотит ее грешное тело, пусть жуткие подводные монстры разорвут ее плоть, а черти растерзают ее подлую душу, зато она больше не будет чувствовать вины, не будет осквернять этот мир!
Я знала, что Никки готова покончить с собой, знала, что она не остановится. И поэтому я закричала:
– Никки!!!
А она уже достигла края пирса и вот-вот могла оказаться в объятиях смерти, но… Никки, к счастью, услышала меня, почувствовала наконец мое присутствие, замерла. И тут чьи-то руки обхватили ее талию и потянули назад.
– Никки! – раздался крик Элая.
Парень оттащил ее от края пирса, самого опасного места, где волны с легкостью могли дотянуться до них и утащить в морскую преисподнюю. Разумеется, теперь, оказавшись в безопасности, в объятиях Элая, Никки подумала, что ей померещился голос Джел.
– Ты что?.. – тихо спросил Элай, не отпуская ее, судорожно дыша ей в ухо.
– Джел… все… Это я виновата… Я во всем виновата!
Элай еще крепче прижал к себе Никки, боясь, что та попытается вырваться, чтобы повторить попытку самоубийства. Но Никки только вновь истошно закричала. Закричала так, будто она все-таки прыгнула в море; так, будто стая хищных рыб разрывала на кусочки ее тело; так, будто черти вставляли в нее раскаленные прутья, и сам дьявол пританцовывал рядом, придумывая еще более изуверские пытки.
Элаю тоже хотелось кричать, да только из-за той же вины, с каждой секундой все увеличивающейся и набирающей силы, и из-за внезапного осознания, что если бы перед ним стоял выбор: спасти Рэми, приставившую лезвие к вене, или же Никки, бегущую к пирсу навстречу смерти, то он, не раздумывая, побежал бы за последней. Прежде такие мысли никогда бы не посетили его. Прежде Рэми была для него центром Вселенной, его владычицей, его любимым проклятьем. А теперь… Что все это значит? Что с ним происходит?
И к чему все это приведет?..
