Стейс Крамер
Обломки нерушимого
Глава 7
В тот день в палате Джел было еще мрачнее, чем прежде. Точно смерть нависла гигантским облаком над всем пространством, терпеливо ожидая своего выхода – в грядущем «спектакле» ей отведена главная роль. Царила тусклая, удушающая атмосфера. Страшную тишину разбавляло лишь монотонное бормотание медицинских приборов. И невозможно не отметить запах, что заполнял все помещение – медицинский спирт и что-то кислое – аромат больничной смерти.
Йера О’Нилл сидела у койки, держа дочь за руку, Саша и Марк стояли в стороне. Последние уже не могли дождаться конца этого мероприятия, поскольку каждая секунда наблюдения за этим «живым» тельцем, что когда-то было дочерью и сестрой, была невыносима. Йера же абсолютно не разделяла их позицию.
– Мама, пожалуйста, отпусти ее, – не выдержала Саша.
– Нет. – Йера еще крепче сжала ручку Джел. – Не отнимайте у меня эти последние минуты. Я хочу запомнить ее тепло. – Взгляд Йеры при этом был направлен вдаль, куда-то очень глубоко, в иной мир, где давно освоилась Джелвира. Не Йера держала Джел за руку, а наоборот, дочь ухватилась за мать, вела ее по незримому пути, была ее проводником в запретные дали, показывала и рассказывала ей, что там, где она теперь обитает, не так уж плохо и точно не страшно.
Спустя некоторое время в палату вошла Калли.
– Как хорошо, что ты пришла! Мы тут еле держимся, – обрадовалась Саша.
– Понимаю… – Калли крепко обняла Сашу. – Мистер и миссис О’Нилл, я… – тут нужно было сказать что-то ободряющее, что обычно говорят в подобных ситуациях. Но Калли вдруг забыла все слова, почувствовала себя беспомощным младенцем, что способен только мычать и плакать, дабы сообщить миру о своих страданиях. Ну как можно утешить убитых горем родителей? Порой люди переоценивают силу слова. Марк по-отечески взглянул на раскрасневшуюся девочку, понял, что та растеряна и напугана, но при этом изо всех сил еще пытается выдумать подходящие фразы. Он умилился упорству этой молоденькой, неопытной души и поспешил помочь ей:
– Не трать напрасно силы. Я знаю, что ты хочешь сказать. Мы все безмерно благодарны тебе за твое участие.
После Марк нежно обнял Калли, и когда та доверчиво прижалась к нему, он в очередной раз убедился в том, что этому неокрепшему существу, прильнувшему к нему, в тысячу раз хуже. Смерть Джел – это мощнейший селевой поток, сметающий все на своем пути. Мало кому удается выстоять перед разрушительной силой стихии, но у Марка была твердая опора в виде жизненного опыта, наделившего его устойчивостью ко многим невзгодам. «Стихия» не обошла его стороной, частично разрушила, но все же он выдержал это страшное испытание, а вот Калли и ее подруг – хилые строения на тоненьких сваях – поток подхватил, раздробил на мелкие щепки и понес за собой в неизведанные, мрачные края.
– Посмотри, – сказала Йера, показывая Калли руку дочери. – Я накрасила ей ногти. Она ведь любила черный, да?
Калли посмотрела на миссис О’Нилл, на ее странную улыбку и влажные глаза. Нет, Джел предпочитала яркие цвета, а вот хмурая палитра отталкивала ее, и об этом знали все, кто был близок с ней. Калли в этот момент почувствовала отвращение к Йере. Этот на первый взгляд безобидный вопрос показал, что Йера не знала свою дочь, ее совершенно не интересовало то, чем та жила, что ее привлекало. А теперь она пытается изобразить заботливую, любящую мамочку. Тошно! Но как бы то ни было Калли не могла позволить себе проявить грубость по отношению к Йере, особенно в такой мрачный час, и поэтому ответила так:
– Да. Черный цвет – ее фаворит.
В следующее мгновение в палате стало на одного человека больше – появилась Диана.
– Здравствуйте.
– Здравствуй, Диана. Мы рады видеть тебя, – ответил Марк.
Диана подошла к койке. Взглянула на то, что на ней лежало, и ей вдруг показалось, что ее сердце на некоторый миг замерло от ужаса. На белой простыне лежали аккуратно сложенные в детский скелетик кости, перетянутые кожей – вот, что осталось от Джел. Трудно было поверить в то, что когда-то Это двигалось, разговаривало, смеялось. Лицо… нет, это не лицо Джел. В этом маленьком, иссохшем, белом как мрамор, личике не было ни одной знакомой черты. Выражение на этом незнакомом лице говорило: «Мне самой неловко оттого, что со мной стало. Пожалуйста, простите. Не пугайтесь меня. Это все та же я. Не разлюбите меня, умоляю!» Диана перевела взгляд на Йеру, затем на Марка и Сашу – те тоже претерпели пугающие изменения. Похудели, постарели, ослабли. Казалось, что все семейство О’Нилл стало жертвой какой-то страшной, неизлечимой болезни.
– Ну, раз все в сборе, я позову врачей, – сказал Марк.
И вот все было готово для перехода к основной части мероприятия. Все по очереди поцеловали Джел в лоб, прошептали что-то на прощание. Вот-вот станет совсем тихо, погаснут мониторы, аппараты заглохнут и…
– Подождите! – закричала Йера, а после снова подошла к дочери, вновь поцеловала ее и умоляющим голоском промолвила: – Ну, Джел… Ну, милая моя! – так Йера просила дочь очнуться, так она предупреждала ее о последнем шансе, так она в который раз в одиночку противостояла неизбежному трагическому концу.
– Йера, – робко окликнул Марк.
– Прошу вас, не тяните! Это невыносимо! – возопила Саша.
Марк отвел жену в сторону. Калли и Диана, поначалу стоявшие на приличном расстоянии друг от друга, вдруг одновременно решили сократить его, едва коснувшись плечами друг дружки. Обе знали, что, несмотря на все противоречия между ними, каждая может рассчитывать на поддержку, в самую трудную минуту не постесняться взять за руку бывшую подругу, обнять, когда того потребует душа. Сейчас они нужны друг другу как никогда. Сейчас… доктора приступят к тому, ради чего все собрались… еще немного и…
– Успела?! Успела!
Никто не ожидал такого поворота событий. В палату ворвалась Никки. Та понимала, что является здесь персоной нон грата, но не попрощаться с подругой она не могла.
– Мистер и миссис О’Нилл, здравствуйте. Саша, привет. Диана, Калли, вы тоже тут? Хорошо. Позвольте, – Никки оттолкнула одного из врачей, подошла к Джел, поцеловала ее ручонку и потом присоединилась к Диане и Калли. Всех смутило необъяснимое возбуждение Никки, в котором та пребывала, однако никто не посмел сказать ей что-либо. А также…
Никто не знал, что в палате был еще один гость. За спинами подруг стояла я, прибывшая в тот час, чтобы попрощаться со всеми. Я посмотрела на тело Джелвиры, не испытывая ни жалости, ни презрения. Тело как тело, оно для меня уже ничего не значит. Я обняла Сашу, потом Марка, Йеру. Затем подошла к подругам Джел. Диана, Калантия, Никки… Каждая вздрогнула, ощутив легкий холодок, пробежавший по спине – это единственное, что я могла сделать для того, чтобы меня заметили. Больше они меня не услышат, не почувствуют. Остались последние секунды моего близкого присутствия к их миру. Я не буду рассказывать вам, что там, за чертой жизни, не стану описывать свои ощущения, неведомые живой душе. Все вы рано или поздно поймете меня, сами все узнаете, когда придет ваше время. О, сколько всего вас еще ждет! Но пока живите и не думайте о том, для чего вы еще не «созрели». Не ждите, не приближайте смерть, не вмешивайтесь в ее планы. Ее визит к вам уже давно запланирован, не переживайте. Живите, пока есть время… Пока смерть не наткнулась в своем ежедневничке на ваше имя.
Улыбаясь, я медленно прошлась по палате, остановилась у двери, оглянулась. Далее прозвучал последний стук моего сердца, и наступила вечная разлука.
* * *
Пару лет назад, в старой конюшне, в ветхом убежище наших принцесс, состоялся необычный разговор.
– Я хочу умереть молодой, – заявила Диана. – Старость – это мука. Дряхлые колени, усыхающий рассудок и лицо… Боже, как представлю свое сморщенное лицо, сразу страшно становится. Ну уж нет… По мне так лучше умереть молодой и красивой. Так и вижу, как все будут вздыхать и говорить: «Как же так?! Такая молоденькая, еще все впереди! Ох…» А если я умру старой, то что тогда скажут? «Ну, ничего не поделаешь, возраст такой. Она свое отжила…»
– А мне бы хотелось дожить до старости. И состариться непременно с любимым человеком. Старость – это вовсе не мука, а блаженство. И завершить жизнь, не познав этого блаженства – довольно печально, на мой взгляд. Тебе больше не нужно участвовать в гонке жизни, где каждый пытается обогнать соперника, преуспеть в чем-то, не замечая резких поворотов и столбов. Бессмысленные поиски какого-то смысла, слезы, разбитые надежды и сердца – вот и вся молодость. А в старости тебя заботит только твой фруктовый сад да неразгаданные сканворды. Прелесть! – разоткровенничалась Калли.
– Калли, да ты уже рассуждаешь как старушенция, – огрызнулась Никки.
– Я не вижу себя взрослой… Ну, там, тридцатилетней и уж тем более старушкой, – призналась Джел. – Мне кажется, я умру раньше вас всех.
– Джел, ну какая чушь! – испугалась Калли.
– Я так чувствую. Однажды… я взяла карты и…
– Господи, опять! – перебила Никки. – Карты, предчувствия, пророчества! Джел, шизанутенькая ты моя, если я еще раз услышу подобное, то вырву твой язык, поняла?
– Никки, а ты когда хочешь умереть? – задала вопрос Диана.
– Да я вообще не собираюсь умирать.
– Что? – засмеялась Калли. – Ты нашла эликсир бессмертия?
– Пока нет, но обязательно найду. Жизнь – штука интересная, но очень капризная, поэтому не нужно оскорблять ее, тратя время впустую, рассуждая о смерти! И знаете что? Вы тоже должны жить вечно!
– Вот как? – теперь и Джел не удержалась от смеха.
– Конечно, курочки мои. Иначе зачем мне вечная жизнь, если в ней не будет вас?
Подруги дружно посмеялись и вскоре забыли про эту беседу.
* * *
Так много людей было в тот день в больничном фойе! Кто-то радовался долгожданной выписке, кто-то что-то тревожно обсуждал, куда-то бежал, кому-то звонил. Жизнь кипела. Никто не замечал трех поникших, опустошенных человечков, расположившихся на диванчиках в том самом фойе. Было шумно, но Калли, Диана и Никки до сих пор слышали ту тишину, возникшую после отключения медицинских приборов. Было прохладно и свежо, но их все еще стискивала духота, что была в палате, и тот запах спирта и какой-то кислятины витал вокруг. Было светло, но они всё видели тот мрак, тень смерти, нависшую над Джел.
– Сбылось ее пророчество… – сказала Никки, внезапно вспомнив тот самый разговор, который теперь уже не казался смешным.
Калли тут же поняла, что Никки имеет в виду. Диана же не потрудилась напрячь свою память. Она лишь выдохнула с облегчением, подумав: «Ну наконец-то! Хоть кто-то решился заговорить!» И потом, выдержав небольшую паузу, сказала:
– Я была с «Майконгами» в «Фолкон Скотт». Однажды я решила прогуляться… Прилично отошла от лагеря и… увидела волка.
Калли и Никки переглянулись меж собой и затем взволнованно посмотрели на Диану, а та продолжала:
– Не знаю, настоящий он был или мне привиделось. Я закрыла глаза и вдруг почему-то вспомнила разговор с Джел перед турниром. Она, как всегда, гадала мне, а я, как всегда, беззлобно подсмеивалась над ней. Знаете, позже я поняла, что это не просто воспоминание. Джел тогда, как сказать… пришла ко мне, что ли? Пришла, чтобы успокоить или даже спасти… А, может, попрощаться? Знаю, что вы сейчас думаете. Диана рехнулась.
– Нет, – мгновенно ответила Калли. – Я понимаю тебя. Скажу больше, я пережила то же самое.
– Ты тоже видела что-то?
– Не совсем… Я переехала в Голхэм. Можете себе представить, как мне было непросто смириться с новой жизнью и похоронить старую… В самый-самый момент отчаяния мне попалась фотография с Джел. На обратной ее стороне была цитата какого-то гуру или пророка, не знаю… «В каждой сложной ситуации у вас есть выбор: либо стать раненым, либо стать мудрее». Мне очень помогли эти слова… И Джел. В тот момент мне казалось, что она рядом. Джел ведь всегда была рядом, когда кому-то из нас было тяжело.
Калли и Диана обменялись понимающими взглядами. Как же рады они были предоставившейся возможности поделиться вот такими сокровенными мыслями, необычным опытом. Кто еще мог их понять? Кому они могли так же легко довериться? Лишь в обществе друг друга они не стеснялись своей слабости, не притворялись. Только объединившись, они ощущали свою силу. Как же хорошо им было вместе!
– Если вам интересно, я – не исключение, – подала голос Никки. – Ну, то есть я… – Никки безумно хотелось поведать подругам о том, как ей было тяжело в Тайсе, как она едва не наложила на себя руки, как услышала голос Джел в последний момент… Как же ей хотелось уткнуться в плечо Дианы и почувствовать, как Калли нежно гладит ее по спине. Диана – холодная скала – была ее надежной поддержкой, Никки знала, что всегда может за нее зацепиться, чтобы не упасть в пучину отчаяния. Калли – мягкая волна света – всегда окружит теплом, разбавит тьму, окружавшую Никки в период ее душевных терзаний. Ох, а если бы тут еще была Джел… Бездонный океан любви! Джел славилась особой силой – она умела воскрешать надежду, веру, тягу к жизни, – все, что погибало в Никки после очередного удара судьбы… Но ведь это все в прошлом, так ведь? Нет больше Джел, да и прежних Дианы с Калли тоже. Все пропало.
– Говори. Чего ты? – не выдержала Диана. Слишком долго Никки молчала размышляя.
– Да нет… неважно. У нас просто сильный стресс. Мы все слегка обезумели, это факт, – ответила наконец Никки. – Ладно, девочки, я пойду. Э-эм… Желаю всем нам поскорее оправиться и найти силы, чтобы двигаться дальше… Каждая своей дорогой.
И Никки ушла.
То состояние, в котором пребывали девушки, можно было сравнить с опьянением. Опьянение это, однако, быстро прошло. Больше ничего не радовало, не утешало. Исчезли нити взаимопонимания и уважения, связывавшие бывших подруг. Наступившая суровая трезвость напомнила им о том, что произошло между ними, почему они стали чужими друг другу.
– Пойду посмотрю, как там мистер и миссис О’Нилл, – сказала Калли.
– Хорошо…
Диана проводила взглядом Лаффэрти с мыслью: «Ну вот и все… Это был наш последний разговор».
* * *
Никки помчалась в больницу прямо с вокзала. Если бы она заскочила домой, то точно не успела бы проститься с Джел.
И вот наконец она дома. Никки мечтала открыть парадную дверь и увидеть мать (сестры были в школе). Кармэл, встретив дочь, тотчас расплачется, подбежит к Никки, обнимет ее. Никки была убеждена, что ее побег стал отличным уроком для матери. Вон ведь миссис О’Нилл как быстро все осознала, когда потеряла дочь. Так же и Кармэл. Теперь мать будет ценить ее, теперь она исправит все ошибки!
Однако, открыв дверь, Никки никого за ней не обнаружила. Ну ладно. Как же Кармэл могла догадаться, что дочь решила вернуться? Доселе за ней не было замечено экстрасенсорных способностей. Никки отправилась на поиски матери. В гостиной ее не было, любимая терраса Кармэл была пуста, на кухне тоже никого. Значит, она в спальне.
Да, Кармэл была в своей спальне, срезала алые комнатные розы. Появление дочери ее ничуть не удивило. Она спокойно обернулась, услышав скрип двери, так же спокойно кивнула, увидев Никки за порогом, и сказала:
– О, приехала? Ну хорошо. А то миссис Маркс скоро будет мне в кошмарах сниться. Надоели ее бесконечные звонки: «Где ваша дочь?», «когда вернется?», «что происходит?»
Договорив, Кармэл вновь обратила свое внимание на розы.
– Я была в больнице… с Джел. Мама, мне так плохо! – И в этот момент Никки думала: «Господи, хоть бы она пожалела меня. Ну пожалуйста! Я сейчас расплачусь, я не могу! Пусть хоть не по-матерински, но чисто по-человечески поддержит меня, не оставит одну в этот день. Ну не настолько же она ненавидит меня!»
– Мама? Ты назвала меня «мамой»? Какая честь! Но… сдается мне, плохо тебе вовсе не из-за Джел. Я знаю, где ты была, с кем отдыхала, что делала.
– Как?..
– На этой планете нет ни одного города, где у меня не нашлось бы знакомых. Ну что, сильно «ломает» тебя? – с насмешкой спросила Кармэл. – Вижу, что сильно. Трясешься вся, похудела вон как. Ужас! Зачем же ты вернулась? Только не говори, что из-за меня, сестер или Джел. Ну ни за что не поверю в это!
– По Кисиндре соскучилась, – дрожащим от обиды голосом ответила Никки. – Эй! Где моя пушистая, вонючая попочка? Иди, зацелую! – крикнула она в коридор. Стоило ли говорить матери о том, что употребляла она не от скуки, не забавы ради, а для того, чтобы справиться с болью из-за потери Джел, из-за ссоры с друзьями, с семьей? Она всего-навсего хотела отравить свою печаль, убить себя или хотя бы часть себя, ту, которую она так ненавидит, ту, из-за которой от нее все отвернулись – жестокую, эгоистичную, подлую. «Да что поймет эта женщина? Сердце у нее такое же сухое, а душа – колючая, как эти розы, которых она сейчас преспокойно обезглавливает». – Да, кстати, а что случилось с моими картами? – Веселье Никки в Тайсе было омрачено тем, что все ее карты неожиданно перестали работать. Благо Элай согласился спонсировать ее до самого конца их отдыха.
– У тебя больше нет никаких карт. Ты оставила в Тайсе целое состояние. Думаешь, я позволю тебе и дальше заниматься расточительством?
– На что же ты мне жить прикажешь?
– В «Греджерс» деньги не нужны. Там тебя обеспечат всем необходимым.
В «Греджерс»?! Возвращаться в школу Никки не планировала. Она приехала в Глэнстоун, чтобы проводить Джел в последний путь, попытаться наладить отношения с матерью, реанимировать свои карты и отправиться дальше путешествовать с Элаем, после того как тот уладит проблемы с учебой. Развлекаться за счет своих друзей Никки не любила. А раз мать не дает ей деньги, значит… накрылся ее отдых, и возвращения в «Греджерс» ей не миновать.
– Кармэл, черт возьми, лишить меня денег – это последнее, что ты можешь сделать! – вскипела Никки.
– Кармэл… снова Кармэл, – с деланой печалью в голосе отозвалась мать. – В самом деле, это последнее, что я могу сделать, чтобы уберечь тебя от соблазнов, зависимостей и от этого назойливого желания угодить своим друзьям. Ты ведь только на то и годишься, чтобы развлекать всех подряд. Не человек, а аттракцион! Но всякий аттракцион приедается. Насколько я знаю, часть твоих товарищей уже отсеялась. Это только начало, Никки. Если не одумаешься, останешься совсем одна.
– Это ты так завуалированно делишься личным опытом?
– Вот даже сейчас ты промолчать не можешь. А я ведь хочу искренне предостеречь тебя, глупое ты существо… – Помолчав немного, Кармэл произнесла слова, которые окончательно добили Никки. Ей стало так мерзко, словно слова эти материализовались в струи зловонного гноя и прыснули ей в лицо: – Жаль, что невозможно поменяться местами с Йерой О’Нилл. Схоронила бы я тебя спокойно да жила бы без забот. Уж лучше оплакивать тебя, чем стыдиться.
* * *
Рэми приехала домой на выходные, чтобы увидеться с братом, вернувшимся, к ее огромной радости, из своего путешествия. Только она подошла к крыльцу своего жилища, как вдруг услышала за спиной знакомый мужской голос:
– Рэми!
Она обернулась и попыталась улыбнуться без намека на фальшь.
– Привет… сосед.
Грейсон подошел ближе, мельком посмотрел ей в глаза, потом резко потупил взгляд и сказал:
– Я слышал, что произошло с твоей одноклассницей. Сочувствую.
– Да… спасибо. Это ужасно. Но знаешь, я, в некоторой степени, благодарна Джел. Если бы не ее кончина, ты бы никогда не подошел ко мне и не заговорил со мной. А тут появился такой превосходный повод!
– Рэми… – обиженно буркнул парень. – Если ты думаешь, что мне легко со всем этим справиться, то ты ошибаешься.
«Со всем этим» – это с их расставанием, с предательством, автором которого являлся Грейсон.
– Так я ведь и не думаю, что тебе легко. Как раз наоборот. Тяжело это, быть великовозрастным самцом, зависящим от мнения своей мамочки. Все в твоей жизни – ее выбор. До конца своих дней ты обречен подчиняться ей. Сочувствую тебе, Грейсон. Не боишься, что твоя мамуля узнает об этом разговоре? Беги домой, малыш, а то тебе не избежать ее негодования!
– Зря я надеялся на нормальный разговор! – крикнул в сердцах Грейсон и поспешил к себе домой.
– Передай от меня привет миссис Мэтисон!
Рэми, как и Грейсон, не получила никакого удовольствия от этой встречи. Не принесло Рэмисенте наслаждения и то, что ей удалось задеть его. Рэми все еще любила Грейсона. Она вообще питала слабость к слабым существам. Грейсон – ведомый парнишка. Как много красивых слов он ей говорил в минуты страстной близости, как много рыцарских поступков он ей обещал. Но стоило миссис Мэтисон, разочаровавшейся в избраннице сына, сказать Грейсону, что Рэмисента ему не пара – то все! Вы видели когда-нибудь, чтобы букашечка, угодив в паутину, напала на ее хозяина, полакомилась его соками и хрустящей плотью, и, разорвав клейкие сети, вырвалась из паучьего плена? Это маловероятно. Вот Грейсон Мэтисон был букашечкой. Никаким образом не мог он вырваться из плена матери.
Рэми смотрела вслед Грейсону. «Так будет лучше», – думала она. Когда гнев в ее душе стих, подал голос разум. Если Грейсон ради нее пойдет против матери, то счастливее от этого он не станет. Наступит момент, когда парень обвинит Рэми в том, что та стала причиной его разлада с семьей. Слабые всегда винят всех вокруг в своих бедах. Тира Мэтисон – особа принципиальная, сына к себе она больше не подпустит, а, значит, Грейсон до самой смерти будет страдать и ненавидеть Рэми. Вот почему Рэми так вела себя с ним сейчас. Только из любви к нему она оттолкнула его. Рэми хотела убедить его в том, что он сделал правильный выбор и не корил себя. Когда-нибудь он найдет себе ту девушку, что сразу завоюет сердце его матери, и все будут счастливы.
– Жестокая ты девчонка, сестрица.
– Элай!
Брат, оказывается, все это время прятался за дверью и подслушивал, но Рэми нисколько не злилась на него за это.
– Пойдем, предки уже за столом, – сказал Элай.
– Предки подождут! Идем скорее в мою комнату.
Рэми пригласила брата к себе затем, чтобы продемонстрировать свое тело. Она без стеснения разделась до нижнего белья, покрутилась перед Элаем. На ее коже не было ни единого нового шрама. Рэми сдержала свое слово.
– Ну, как я тебе?
– Молодчина. Я в тебе не сомневался.
– Теперь твоя очередь.
– Рэми, давай после ужина? Я жутко голоден.
– Покажи мне видео, сейчас же!
– …Оно не для слабонервных.
– Ничего. Я выдержу.
Надеюсь, вы простите меня за очередное сравнение с букашечкой, но Элай Арлиц тоже находился в плену у прожорливого паука. Не смел он дать отпор сестре, тут же выполнил ее прихоть, опасаясь гнева создательницы его заточения.
– Господи… – сказала Рэми, когда Элай включил ей видео на своем телефоне. – Это жестко. Мне даже жаль ее.
– Серьезно? Может, тогда удалим его на хрен, а?
– Ты что, спятил? Мы должны довести это дело до конца. Она помнит что-нибудь?
– Нет. Но даже если и вспомнит, то я скажу ей, что это последствия трипа.
– Правильно. А потом, когда видео попадет в сеть, ты впаришь ей, что… как-то раз она сбежала в самый разгар веселья, связалась не пойми с кем, влипла, ею воспользовались, и вот, пожалуйста, результат.
От проницательного взора Рэми не могла ускользнуть внезапно возникшая перемена в брате. Элай старался казаться непоколебимым, но беспокойный взгляд тотчас выдал его. Вы уже знаете, что терзало Элая, но для Рэми-то это было загадкой.
– Что с тобой? – поразилась она.
– Забей, – отмахнулся Элай.
– Я дам тебе знать, когда все опубликовать. Сейчас это неуместно. Надо сначала проститься с Джел, я не намерена опошлять траур. Нужно подобрать подходящий момент. – Рэми быстренько оделась, присоединилась к брату, что сидел на ее кровати, обняла его и сказала ласковым голоском: – По-моему, я давно не говорила тебе, как сильно я люблю тебя.
– Ты всегда сильно любишь меня, когда я что-то для тебя делаю.
– Ах ты негодник! Можно подумать, я для тебя ничего не делаю.
– Действительно. Можно так подумать.
– Элай, ты серьезно?
– Я постоянно рискую ради тебя, столько людей втянул в наши грязные делишки, и что взамен? – Все это он говорил, чтобы отвлечь сестру от его истинного состояния. Элай знал, что Рэми может раскусить его. По сей день он упрекал себя за то, что согласился помочь ей наказать Никки. Страшно представить, что будет, когда Рэми поймет это, поэтому ему пришлось блефовать.
– Хорошо. Я еще удивлю тебя. Вот увидишь.
– Что ты сделаешь?
– Пока не знаю, но уверяю, тебе станет стыдно за те слова, что ты сказал мне сейчас, – пригрозила Рэми.
Элай самоуверенно усмехнулся. Усмешка прозвучала убедительно, но… Рэми взглянула ему в глаза. И они снова выдали его. Это был взгляд уставшего, донельзя измученного человека. Тяжелое ярмо давило на него, не давало покоя.
– Элай, в чем дело?
– Забей…
– Нет. В этот раз это волшебное слово не подействует на меня.
– …Ты уверена, что нам нужно продолжать это дело с Никки? – осторожно спросил Элай.
– Ты боишься, что ли? Я же миллион раз говорила тебе, что все будет хорошо. Тебе и твоей команде ничего не грозит. С Циннией прокатило ведь? Не переживай.
– Я не из-за этого переживаю. Цинния была виновата…
– А Никки разве нет?!
– Но ведь она лично тебе ничего не сделала.
– Слушай, по-моему, глупо все это обсуждать, когда полдела сделано.
– Мы можем остановиться, передумать. Посмотри еще раз видео. Неужели тебе недостаточно? Посмотри, что мы с ней сделали!
– Нет, недостаточно! – И тут Рэми разразилась пылкой тирадой: – Она ничего не помнит! Когда Никки и все-все-все увидят это видео, вот тогда я буду удовлетворена. Я хочу запечатлеть в памяти ее лицо после этого, ее слезы… Почувствовать ее растерянность, беспомощность. Посмотреть, как она справится с позором. Эл тоже была растеряна и беспомощна, ее тоже осуждали. И все это из-за Никки! То, что произошло с Эл – это несправедливость, а то, что будет с Никки – заслуженная кара! И вот, что я еще скажу тебе, братец. Лучше бы Никки все это сделала со мной. Я сильнее Эл, у меня не такая ужасная судьба, как у нее. Моя бедная подруга… моя девочка совсем одна, беззащитна! Только я могу постоять за нее. Это мой долг! Я порву на части всех, кто сделает ей больно. Я не остановлюсь, не передумаю. У меня нет на это права! Ты согласен со мной?
Брат мгновенно стушевался. «Да что это я? Она не зло творит, а правосудие. Кто я такой, чтобы попрекать ее? Рэми – безупречная, благородная. Она точно знает, как надо». Сейчас его друзья, поклонницы, все те, кто полюбил Элая за его сексуальную дерзость, бронированную самоуверенность и вызывающую самовлюбленность – без промедления разочаровались бы в нем, увидев его настоящего… эту безропотную, дрожащую букашку. Сколько же постыдной покорности было в сердце этого тщеславного бунтаря. Но Элаю повезло, рядом с ним была только его младшая сестренка, что упивалась своей властью над ним.
– Да… – ответил он на ее вопрос.
Рэми чмокнула Элая в губы и возликовала:
– И все-таки я сильно-сильно люблю тебя, братец!
