Август Юхан Стриндберг
Триумф
– И ты, супруг мой, – сказала маршальша после того, как целый час выслушивала речи своего мужа, – ты тоже в ответе за эту процессию. Ты пойдешь в первых ее рядах, а мне велишь оставаться дома с королем и придворными и глядеть на триумфальное шествие? Ни за что!
– По нашим суровым временам, повторяю я, нам ничего не остается, как покориться силе вынуждающих обстоятельств; королю своему и долгу я не изменю, даже если сердце мое при этом истечет кровью.
Маршал подошел к жене и погладил рукой ее грудь.
– А тебе, что так молода и красива, следует покориться обстоятельствам, тем более что сии обстоятельства могли бы принести тебе пользу. Разве не сила обстоятельств посадила на трон руслагенского крестьянина, сын которого ныне правит нами? И, как по-твоему, не настало ли время утвердить графские титулы помимо тех, что были розданы при коронации? Не думаешь ли ты, что графине жилось бы куда легче в хитросплетении жизни нашей, нежели маршальше?
– Сводник! – воскликнула маршальша и оттолкнула мужа. – Будь на свете закон и честь, ни дня не осталась бы я в этом доме тешить тебя, отряхнула бы прах с моих ног и отправилась куда глаза глядят…
– Позвольте вам сказать, дражайшая супруга, – перебил ее маршал, – не поминайте закон и право, ибо по закону я могу отослать вас прочь, когда мне вздумается, раз вы не изволили подарить мне наследника.
– А позвольте и мне сказать, – отвечала маршальша с пылающим взором, – ваши полюбовницы принесли вам, верно, кучу детей, прежде чем вы надумали стать наследником моего отца, и потому не быть вам опекуном законного сына, ибо отцом вам уже никогда не стать.
– Извольте замолчать! Разговор окончен, я призываю вас исполнить свой долг!
Разговор был и в самом деле окончен, ибо маршал удалился, а маршальша пошла за ключами от своей шкатулки и сундуков.
Дворцовая церковь украшена почерневшими от дыма, окровавленными, изорванными знаменами. Приближенные короля, разодетые в бархат, шелк и парчу, сидят в мягких креслах и внимают нежным звукам скрипок итальянской капеллы, убаюкивающим души мечтами о богатстве, славе и могуществе. Но вот скрипки умолкают; двери распахиваются, входит король, и тотчас же раздаются громовые звуки органа, а голоса блистательных особ сливаются в «Те deum laudamus!» – «Тебя, господи, славим!». Тебя славим за то, что ты помог нам сжечь дотла дома ни в чем не повинных чад твоих, осмелившихся построить жилища, дабы защитить себя от ниспосланных тобой снега, холода и дождя. Тебя, господи, славим за то, что помог нам отнять у матерей сынов и отцов, изрубить их в куски, а тех, что выжили, сорвать с насиженных мест и погнать на шахты да соляные копи, чтоб они никогда более не увидели твоей зеленой травы и золотого солнца. Тебя, господи, славим за то, что не дал упасть волосу с головы поджигателя, уберег спину убийцы от вражеских цепов!
Так переводили на свой лад звонкую латынь трое рыбаков в рыбацкой одежде на Стрёммене. А молодой рыбак, крепко державший парус, накренившийся над бочками с корюшкой, сказал: «Сейчас в копенгагенской церкви святой Марии, поди, славят того же самого бога за то, что он помог королю Фредерику [2] сжечь вестгётов. Щедро сердце господне, и осыпает он дарами правого и виноватого».
Весла медленно поднялись, и поток понес лодку к дворцовой террасе, где были покои маршала двора. Тут рыбаки остановили лодку, привели парус к ветру и стали ждать.
На мосту Шепсбрун тоже замерла в ожидании толпа. Ведь после богослужения мимо пройдет триумфальное шествие, и с террасы будет глядеть на него король.
А когда церковная служба кончилась, скрипки снова заиграли, славя господа. Архиепископ благословил короля, назвал его избранником божьим, и придворные прошли по двору; король появился на террасе и растроганно принял восторженные приветствия народа, выражавшиеся в ликующих возгласах, махании шапками и шляпами. Маршальша, однако, сказалась больной и заявила, что не может принять высоких гостей, на что король ответил умильной усмешкой.
Гремят пушки, трубят трубы, бьют литавры, флаги всех кораблей в водах Стрёммена развеваются на ветру, солнце светит ослепительно, люди высыпали на крыши и машут зелеными ветками, словом, все, что может пробудить дремлющие чувства – налицо; и вот наконец показалось шествие.
