Святослав Логинов
Свет в окошке. Земные пути. Колодезь
– Понятно, понятно… – покивал Илья Ильич. – Эфемерам помогать – это хорошо. А через сотню лет их наберётся несколько миллиардов – что вы тогда с ними делать будете? Каждому лямишку в день за то, что дышишь, да какую-нибудь мелочишку, чтобы покушать. Спать им в нихиле тоже не годится – значит, ещё тратиться пусть на плохонькое, но жильё. Миллионы мнемонов на поддержание трущоб… поверь, ты очень быстро примешься списывать лишние рты. Начнёшь выбирать, кто жизни достоин, а кто – не очень. И будут вас бояться и ненавидеть. Нет, лучше уж вот так, ничего не мочь, совесть целей останется.
– Ты, между прочим, при жизни пенсию получал чуть не четверть века, – хмуро напомнил сын.
– Получал. Но не потому, что я её заработал, а потому, что смертный. То есть я её, само собой, заработал, но не вечную. А жили бы старики вроде свифтовских струльбругов, то им бы пенсии не платили, будь спокоен.
– Экой ты… трезвомыслящий, – сказал Илья-младший.
– На том стоим. Я строитель, дорожник, и привык думать о последствиях своей работы. А то поплывёт покрытие в первую же распутицу.
Илюшка хотел что-то возразить, даже по лицу было видно, что возражать собрался, но тут их прервали:
– Илье Ильичу горячий привет!
Подошедшая девушка быта незнакома Илье Ильичу: либо изменила внешность до неузнаваемости, или непристойно омолодилась. Во всяком случае, на вид ей было лет пятнадцать, а это не слишком характерный возраст для города мёртвых. Лишь затем Илья Ильич понял, что незнакомка кличет по имени-отчеству не его, а Илюшку, который ведь тоже Илья Ильич.
– Антуанетте Арнольдовне горячий привет! – отозвался Илюшка явно кодовой фразой.
Боже, эта фря ещё и зовётся Антуанеттой Арнольдовной! Хороши у Илюшки знакомые девушки, недаром он морщился, когда его спросили о личной жизни.
Очевидно, Илья Ильич не сумел скрыть чувств, потому что юная Арнольдовна резко обернулась, пристально посмотрела на Илью Ильича и сказала совершенно обычным голосом:
– А вас я не знаю, первый раз вижу. Вы Илье друг, да?
Илья Ильич пожал плечами, как бы говоря, что нет ничего удивительного, что кто-то с ним не знаком, а вот кем он приходится Илье, это никого не касается. Раз за одним столиком сидят, то знакомы, а третий в мужском разговоре будет лишний, даже если внешность у лишнего тянет на три сотни мнемонов.
Антуанетта вздохнула очень натурально, произнесла: «Тогда не буду мешать», – и не просто отошла, а вовсе вышла из кабачка, звякнув на прощание дверным колокольчиком.
Надо же, деликатная девица оказалась. Илья Ильич почувствовал что-то похожее на укор совести.
– А может быть, ты и прав, – подал голос Илюшка. – Ничего больше не умеем, вот и ходим войной на неприступную крепость. А другие живут как люди, стариков своих поддерживают, в отработку скатиться не дают. Один мой сосед, он физиком при жизни был, всё опыты ставит, пытается природу нихиля определить. Но тот не даётся. У нихиля собственных свойств нет, так он любые воображаемые свойства принимает. Горячий нихиль, зелёный, жидкий… Представляешь зелёный цвет сам по себе, без носителя? Вот и я не представляю. А сосед чего-то мудрит с этими качествами – и счастлив. Потом ему, конечно, надоест, да и мнемоны кончатся. Успокоится мужик, пообнищает, скатится в Отработку, а там и в нихиль свой любимый превратится. Меня та же судьба ждёт, только я не опытами балуюсь, а военными прожектами маюсь. Но пока жив, буду прожекты строить.
– Ну так уж и прожекты… Сам же сказал, брали её триста лет назад. Расскажи-ка ты мне, что известно про оборону этой твоей Цитадели и как вы её взять пытались. У меня боевой опыт какой-никакой тоже имеется, к тому же я не просто пехтура, а сапёр. Может быть, подрыться можно под стену или ещё как-нибудь подкузьмить. Рассказывай, не стесняйся, а я заодно послушаю, какие у вас разведданные собраны.
* * *
Домой возвращались уже под вечер. Илью Ильича, не спавшего предыдущую ночь, качало от усталости, да и Илюшка позёвывал. За день они успели побывать в нескольких секторах города и заглянуть в Отработку, где жители уже не делились по нациям, а просто дотягивали отпущенные дни кто как умел. Кварталы Отработки охватывали город широким кольцом, подобно тому как пятна свалок окружают мегаполис, только здесь на помойке оказались не испорченные вещи, а позабытые люди. Сквозь истоптанную мостовую проглядывал нихиль, дома казались ветхи, да и не дома это были, а какие-то блоки, фрагменты, выдавленные на окраину, подобно тому как живой организм гноем изгоняет вонзившуюся занозу.
Люди, которые проживали здесь последние лямишки, давно оставили всякие попытки устроиться и заработать на жизнь. Именно на жизнь, в самом прямом смысле этого жестокого слова. Не сыщешь лямишки – нечем станет дышать, терпеливо ждущий нихиль, которым наполнена река забвения, задушит, растворит, уничтожит. Никем ты был – в ничто и обратишься.
Старики, очень много стариков… Когда-то они, должно быть, омолаживались, ходили по улицам, радуясь второй нечаянной жизни, сидели в кафе, любили друг друга, ссорились и ненавидели, старались уязвить противника ловкой интригой или колкой шуткой, искали работы, не заработка даже, а возможности применить то, чему научились в предыдущей жизни. Сейчас каждый из них точно знал, сколько лямишек остаётся в тощем кошельке, и, несмотря ни на что, каждый продолжал надеяться.
Илья Ильич, сроду не подававший нищим, проходя сквозь этот квартал, роздал с полсотни лямишек. Никто не протягивал руки за подаянием, просто холодом обдавало от взглядов. Так смотрят бездомные кошки и скорбящие богоматери со старых икон.
– Понял теперь, почему я успокоиться не хочу? – спросил Илюшка, когда развалины Отработки остались позади и они вошли в русский сектор.
– Понял, не дурак, дурак бы не понял… – механически отшутился Илья Ильич, думая о своём.
И, не желая разговора на тягостную тему, спросил:
– А что за девчонка к тебе подлетела?
– Так, случайная знакомая… здешняя. В «Дембель» она порой заходит, вокруг парней вертится, а приткнуться не может. Я её и запомнил только потому, ну… я тебе говорил, что запоминаю всех, с кем хоть раз поговорить довелось. А так, считай, мы и не знакомы.
– А чего ж приткнуться не может? Внешность у неё хороша, даже если всё это макияж, то нестандартный, на заказ делан. На такую парни липнуть должны.
– Так она же не проститутка, а из тех дур, кто хочет семью и любовь до гроба. А семьи в том мире остались, тут прочную семью редко встретишь, такую, чтобы в прежнюю жизнь корни не уходили. Опять же, возраст. Молодая девушка из себя инженю корчить не станет, значит этой не меньше пятидесяти лет. Я имею в виду тех, прижизненных лет. Да небось ещё и старой девой была… Нет, я от таких стремглав бегу.
– Ясно… – протянул Илья Ильич и добавил невпопад: – А Цитадель мы с тобой возьмём. Кажется, понял я, в чём тут секрет.
Глава пятая
К удивлению Ильи Ильича, сын остался безразличен к обещанию взять Цитадель силами двоих человек. Они пришли домой, попили чаю и улеглись спать, так и не обсудив свежеизобретённый план. Илье Ильичу пришлось на следующий день напоминать сыну о своих словах.
– Все новички думают, что им удастся Цитадель нахрапом взять, – снисходительно объяснил Илюшка. – Я тоже так полагал. И тоже первым делом начал придумывать, как бы под стены тихой сапой подкопаться. Только ничего не получится, там и без нас рыли. Нихиль разгребать – милое дело, хоть на километр рой, туннель выходит ровный, гладкий и никуда не ведущий. Ну, скажем так, фундамент Цитадели глубже уходит, а уж его тебе даже поцарапать не удастся.
– А если взорвать?
– Мощность взрывчатки зависит от того, сколько ты в неё денег вложил. У защитников денег больше. Так что взрывай – не взрывай, а стена будет стоять как стояла. Фейерверк получится знатный, это верно, а больше – ничего.
– Понятно. Я ждал чего-нибудь подобного. В конце концов, всё, что тут есть материального, существует лишь благодаря мнемонам, значит и отталкиваться следует от мнемонов в чистом виде, а не от их материального воплощения.
– Красиво излагаешь, – улыбнулся сын. – Мы эту нехитрую премудрость на своих шкурах постигали во время Афганского прорыва. Потому и выискиваются способы не силой прорваться, а обманом. Серёга, вон, собирается с трапеции прыгать. Знает, что ничего не получится, а мудрует, расчёты какие-то приводит, запаздывание высчитывает… Поможет ему это запаздывание… против лома нет приёма.
– Есть.
– Другой лом, что ли? Где ты такую прорву денег возьмёшь?
– Зачем лом? Достаточно спицы… если знать, куда ткнуть.
– А ты уже, конечно, знаешь. Давай рассказывай, что ты сумел за один день вызнать…
Когда Илья Ильич коротко в трёх словах изложил свой план, Илюшка долго молчал, затем сказал:
– Всё равно ничего не получится. Нутром чую, что-то здесь не так.
Илья Ильич пожал плечами и не ответил.
Помолчали. Потом, под незначащие разговоры, позавтракали. Никогда в реальной жизни Илье Ильичу не удавалось нормально пожарить яичницу с ветчиной, и сейчас, когда ничего он не жарил, а лишь придумывал, глазунья получилась разом горелая и недожаренная. Съели какая вышла, но кофе, убийственно крепкий и сладкий, делал уже Илюшка.
– Дорожных мастеров им не надо, повара из меня не получится, – подвёл итог молчанию Илья Ильич. – Пойду в управдомы.
Илюшка протянул руку, вытащил из ниоткуда газетный лист, бегло просмотрел, затем предложил:
– Ну что, хочешь посмотреть, как люди деньги зарабатывают? Сегодня полуфинал чемпионата по греческому боксу. Билеты мне по карману, так что пошли, я тебя приглашаю.
– Бокс вроде английское изобретение, – произнёс Илья Ильич. – Ну, ещё о французском боксе я слыхал, и кикбоксинге – не знаю, что это такое. А про греческий не слыхал.
– А теперь не только услышишь, но и поглядишь. – Илюшка поднялся, показывая, что следует поспешить. – Занятная штука.
Илья Ильич покорно встал и пошёл. Собственно говоря, он готов был идти куда угодно, лишь бы рядом с сыном. Не хочет Илюшка говорить о делах – не надо, время терпит.
Спортивный зал находился в центре города, там, где в диком смешении сливались все сектора. Жилых домов в этом районе не замечалось, зато сплошняком жались всевозможные стадионы, концертные залы, строгие музейные здания и блистающие огнями кабаре – короче, всё то, что не требует особого знания языков. Одни только театры предпочитали располагаться в национальных секторах, хотя чуть ли не каждый второй житель города мёртвых был полиглотом.
– Слушай, – озадаченно спросил Илья Ильич, замерев перед ампирным зданием с лепной надписью «Европейское искусство», – а что, собственно говоря, тут выставлено? Подлинники все в том мире остались.
– Авторские копии, – пояснил Илюшка. – А есть и новые произведения, которые уже здесь созданы. Художники-то, те, кто не забыт, все у нас. Кое-кто бросил работать, а другие – пишут. Для души или на заказ, кто как захочет. Можно заказать собственный портрет работы Ван Дейка – всего полтораста мнемонов, я узнавал.
– Под Ван Дейка или сам Ван Дейк будет писать? – уточнил Илья Ильич.
– Сам. Тут с этим строго, подделки определяются на раз.
– Потом надо будет сходить, посмотреть… Дорого это?
– Нет, какие-то гроши. Художники тут все знаменитые, им наши лямишки не нужны, так что берётся только на поддержание музея, чтобы экспонаты не рассыпались, ну и смотрителям кое-что перепадает.
– А ты говорил, работы нет. Чтобы смотрителем в музее быть, многого не нужно.
– Ага. Только мест таких – раз-два и обчёлся. И каждое занято уже сто лет как. Экскурсию можно заказать за две лямишки, доктор искусствоведения будет по залам водить, лично тебе всё рассказывать. Ему ведь тоже хочется свои знания к делу приложить, да и лямишки не лишними будут, если этот профессор помер лет полтораста назад. Сочинения его век не переиздаются, да и не читает их почти никто, вот он и мыкается здесь, ни живой, ни мёртвый, перебивается с хлеба на квас.
– Лямишки – нелишки… – задумчиво пробормотал Илья Ильич. – Любопытно получается, гуманитар здесь худо-бедно, но имеет больше шансов прокормиться, нежели технарь.
– Ясно дело, – согласился сын. – Тела-то у нас умерли, а души покуда нет. А гуманитар, он к душе ближе. Только давай всё-таки пойдём. Хочется соревнования тебе показать. Очень поучительное зрелище.
– Что я, бокса не видел? – пожал плечами Илья Ильич, но послушно двинулся за Илюшкой.
При входе в здание и в обширном вестибюле коловращалась небольшая, но суетливая толпа. При виде вошедших к ним кинулось разом несколько человек, но Илюшка небрежным движением мизинца остановил их всех.
– Тотализатор, – пояснил он небрежно. – И без того сплошная ограбиловка, а уж с жучками связываться – вовсе гиблое дело. Что-то не слыхал я, чтобы на этих тотализаторах кто-нибудь разбогател, кроме владельцев. Пошли…
Под завистливыми взглядами собравшихся Илюшка выудил из кошеля блестящий мнемон. На мгновение зажал меж ладонями, сказал:
– Твой.
– Поберёг бы, – посоветовал Илья Ильич. – Теперь у тебя таких монет изрядно поубавится.
– Будет тебе, – грубовато сказал сын. – Сам же не любишь мемориалы. Пошли.
– Билеты где покупать?
– При входе в зал. Билетёров там нет, мы же входим в частные владения, и значит, либо заплатим, сколько положено, либо просто не войдём.
Илюшка продемонстрировал пустым дверям зажатый кулак, и они вошли в зал, где было довольно много народу, хотя и не такая прорва, как ожидалось Илье Ильичу. Во всяком случае, места у самого ринга нашлись.
Уселись, огляделись. Ринг покуда был пуст, по трансляции тараторил диктор, перечисляющий победы и звания некоего Апеллеса, о котором Илья Ильич в прежней жизни и не слыхивал.
– Сколько билеты стоят? – поинтересовался Илья Ильич.
Теперь, когда уже заплачено, можно было и поинтересоваться. И Илюшка, поскольку уже заплачено, так же спокойно ответил:
– Пустяки, по тридцать лямишек с носа. Так что у меня ещё сдачи полный кулак остался. Греческий бокс не слишком популярен, а вот на рыцарские турниры, особенно когда из Цитадели бойцы приходят… Баярд, рыцарь без страха и упрёка, против Генриха Второго – десять мнемонов билет стоил. И ничего, раскупили.
– Был там? – коротко спросил Илья Ильич.
– Делать мне больше нечего. Туда зажиревшие бездельники рвались, что при жизни пороха не нюхали. Вот они любят себе нервы щекотать, тем паче что копья у рыцарей не турнирные, а боевые. Убить тут никого невозможно, а покалечить – запросто. У проигравшего, бывает, вся призовая сумма на лечение уходит.
– А как же мне говорили, что здесь и ударить никого нельзя…
– Сейчас увидишь. – Илья кивнул в сторону ринга, где уже появился рефери в белом хитоне, а следом и бойцы. Были они полностью обнажены, мускулистые тела, смазанные маслом, лоснились. Кошели, точно такие же, как и у Ильи Ильича, висели на бычьих шеях, словно оба спортсмена только что явились в потустороннее царство. Впрочем, мир ещё не видал таких пышущих здоровьем покойников. Они были бы схожи как братья-близнецы, если бы не чёрная кожа того, что стоял в правом углу.
– Смотри, – Илюха показал на негра, – этот Свамбо, его при жизни и не знал никто, ну, только в родном племени да враги, которых он громил. А тут – приспособился и уже не первый век кулачными боями деньгу заколачивает. Пять против одного, что он Апеллесу накостыляет, несмотря на все его титулы.
– Какие титулы, ежели ему накостыляют?
– Олимпийский чемпион, – с удовольствием сообщил Илья-младший. – Настоящий, ещё из тех игр, что в Древней Греции проходили, в Олимпии. Имя его небось в каких-нибудь документах сохранилось, только кто те документы читает? Раз в год пара лямишек перепадёт – и всё. Такие здесь призраками становятся. И жить не живут, и помереть не могут, поскольку память о них не вполне истлела. А этот вон как лоснится. Хотя как подумаю, что он уже две с половиной тысячи лет только тем и занимается, что кулаками машет да по морде получает… тут ещё подумать надо, стоит ли так жить.
Бойцы сняли денежные кисеты, и каждый повесил его на стойке в своём углу.
«Украсть нельзя, – вспомнил Илья Ильич, – всё-таки хоть это здесь правильно поставлено. Хотя если вспомнить, что в реальной жизни кое-кто умудрялся своровать память о другом человеке, то, думается, такой тип и здесь сумеет чужое умыкнуть».
Повернувшись друг к другу, Свамбо и Апеллес проревели не то приветствие, не то вызов на битву.
– Вот теперь, – сказал Илюшка, – они могут бить друг другу по морде сколько угодно безо всяких штрафных санкций. Так сказать, по обоюдному согласию. Колхоз – дело добровольное.
Хотя вызов и прозвучал, бой всё не начинался. На помосте появилось двое секундантов, которые принялись бинтовать бойцам руки. Глазам Ильи Ильича давно вернулась былая зоркость, но всё же он затряс головой, не веря тому, что увидел: руки бинтовались жёсткими ремнями, на которых, кажется, были налеплены даже какие-то бляхи.
– Они что, без перчаток будут боксировать… вот в этом?
– А ты как думал? В Древней Греции кулачные бойцы перчаток не знали. Чтобы руки не попортить, ремнями кулаки бинтовали, а для пущего удара – свинцовые вкладки ставили.
– Это же кастет получается! – ужаснулся Илья Ильич. – Они же поубивают друг друга!
– Убить любого из здешних жителей довольно затруднительно, – философски заметил Илюшка. – А морды отполируют так, что загляденье.
«Оэ!» – зычно крикнул рефери, и бой начался. К удивлению Ильи Ильича, это не была варварская рубка. С полминуты бойцы выжидательно кружили по площадке, далеко выставив левый кулак и занеся для удара правую руку. Первые удары пришлись кулак в кулак, глухо клацнул сминаемый свинец. По всему было видно, что пара прекрасно изучила друг друга и может не тратить сил и времени на разведку, но кулачный bon ton требовал выполнения этикета, и этикет выполнялся.
Затем первые удары пробили глухую оборону. Лица окрасились кровью, Апеллес явно лишился пары зубов, алая струйка сбегала из угла рта, могучие надбровья Свамбо вспухли ещё больше, правую бровь рассекла глубокая ссадина.
– Это же технический нокаут! Куда рефери смотрит? – Зрелище явно не нравилось Илье Ильичу.
– Тут нет технических нокаутов. Пока стоит на ногах – должен драться.
Свамбо глухо ревел, Апеллес сражался молча. Ещё дважды он исхитрялся приложить освинцованным кулаком в рассечённую бровь, но негр и не думал падать. Чудовищный удар, пропущенный греком, свалил его наземь, но Апеллес упруго вскочил и в четвёртый раз достал многострадальную бровь противника. Зал немедленно после появления первой крови завёлся и теперь бесновался, распаляясь с каждой секундой. В мире, где невозможно умереть иначе как естественной смертью, где даже пощёчину обидчику нельзя дать без немедленной сатисфакции, из людей выползали такие инстинкты, что не снились римлянам времён упадка.
– Врежь ему, врежь! – орал сосед Ильи Ильича, размахивая кулаками и брызжа слюной. – Жми!
Было совершенно непонятно, за кого он болеет, казалось, ему довольно вида свежей крови, а кто кого нокаутирует в конце концов – совершенно не важно, разве что деньги на тотализаторе поставлены.
– Бе-ей!..
Свамбо перешёл в наступление и безостановочно проводил серию ударов, не столько эффективных, сколько эффектных. Теперь и у древнегреческого атлета физиономия вспухла багровым волдырём, а кровь из расквашенного носа бесследно стекала по намазанной маслом груди. И всё же Апеллес упорно продолжал метить по рассечённой брови негра, стараясь лишить противника зрения.
Илья Ильич отвернулся. Его мутило. И это называется спорт? А на помосте – олимпийский чемпион? Хотя ещё современники Апеллеса сатиры сочиняли по поводу изрубцованных морд кулачных бойцов.
Апеллес улучил момент и с левой руки рассёк вторую бровь Свамбо. Впервые в рычании чернокожего послышалось что-то напоминающее боль. Даже далёкий от бокса Илья Ильич понимал, что теперь греку достаточно выждать время, пока противник ослабнет, а затем попросту добить его. Впрочем, дожидаться, покуда Свамбо ослабнет, можно было неограниченно долго. Руки Свамбо продолжали работать с неутомимостью паровозных шатунов, и хотя лишь один удар из десятка достигал цели, но это были удары сокрушительные, способные оглушить носорога, а не то что человека. И наконец, несмотря на всю свою ловкость, Апеллес тоже пропустил хук, заставивший его покачнуться на враз ослабевших ногах.
– Руби!.. – вопил сосед Ильи Ильича.
Положение немедленно переменилось. Теперь Свамбо добивал грека, а тот уходил от града ударов, каждый из которых оставлял вспухающий рубец. И наконец Апеллес окончательно сломался. После очередного хука он согнулся, закрыв кулаками лицо и уже не стремясь уйти от ударов. Свамбо, глухо рыча, с размеренностью машины лупил кастетом в голову, намереваясь добить почему-то ещё не упавшего олимпийца.
– Работай! – ликовал сосед.
Апеллес пошёл кругом на подкашивающихся ногах. По всему было видно, что сейчас он рухнет без малейшего толчка, но Свамбо обрушил ещё один мощный удар в темя согнувшегося атлета. В этот удар он вложил всю свою страшную силу, это был коронный, завершающий аккорд, после которого возможны только аплодисменты восхищённых зрителей. И конечно же, ради такого удара Свамбо раскрылся, тем более что противник был уже считай что мёртв. И в это мгновение кулак грека снизу ударил в незащищённое горло. Илье Ильичу почудилось, что даже сквозь единодушный вопль толпы он слышит хруст, с которым бронированный кулак дробит хрупкую гортань.
Сосед захлебнулся собственным визгом.
Секунду Свамбо ещё стоял, и за это время Апеллес пружинисто распрямился и не дал сопернику упасть самому, чудовищным ударом в челюсть швырнув негра на пол. Затем, пошатываясь, отошел в дальний угол и принялся равнодушно ждать, когда его объявят победителем.
– Вот тебе и один к пяти! – озадаченно пробормотал Илья. – Кто-то сегодня наверняка переедет в Отработку.
– Подстроен результат, что ли? – хмуро спросил отец.
– Нет. Ты же видишь, как он его свалил. Этот удар не запрещён, но просто не принято так бить. Весь сбор от этого матча лечение вряд ли оправдает. Видать, действительно у них дело на принцип пошло.
– Поганые у них принципы, – сказал Илья Ильич. – Зачем ты меня сюда привёл?
– А для того, чтобы ты посмотрел, как здешние старожилы удар держать умеют. А ведь эти по сравнению с ассирийцами, что на стенах стоят, – щенки. А тебе вздумалось такого со стены сшибить. Хочешь, пройдём в раздевалку? Там куча спарринг-партнёров мается. С любым можно договориться, что ты ему за полста лямишек в морду дашь. И не просто кулаком, а со свинчаткой. Если с ног собьёшь, он тебе деньги в двойном размере вернёт. Вот только никто ещё на этом деле не обогатился. Тут и исходные данные, и тренировка, и искусственно завышенный болевой порог. Понял теперь, против кого выступать приходится?
– Понять-то понял. Но я вот думаю, а ежели под ремни, когда руку бинтовать начну, пяток мнемонов положить и этаким кастетом твоего спарринг-партнёра перепаять… как думаешь, на ногах он устоит? Ежели вломить ему на всю сумму…
– Ты с ума сошёл! – сказал Илюшка.
– Я всего лишь исхожу из специфики местности. Если здесь нет ничего, кроме мнемонов, то и бить следует мнемонами.
– Икнуть не успеешь, как в Отработку улетишь.
– Или окажешься на стене.
– Да нет, если даже и собьёшь стражника, на тебя в ту же секунду вся их мощь обрушится. Понимаешь, в ту же секунду. Запаздывание у них две десятых, это уже много раз проверялось. Тут даже с ракетным ускорителем до гребня долететь не успеешь.
– А если бить будет один, а прыгать – другой?
– Даже если другой успеет вспрыгнуть, его скинут прежде, чем он успеет помочь своему товарищу. Уж с ним-то никто не станет церемониться, и запаздывания тут не будет.
Илья Ильич, не поднимаясь с места, глянул в сторону ринга, откуда служители выносили тело Свамбо. Никаких признаков жизни заметить в нём не удавалось, так что пришлось верить на слово, что негра вылечат и через год Апеллес снова встретится в чемпионате с неубиваемым соперником. Диктор по местной трансляции торжественной скороговоркой вещал, что греческий атлет обещал, став чемпионом, часть призовой суммы перечислить на лечение чернокожего варвара. «Иначе на будущий год мне не с кем будет боксировать!» – с восторгом повторил он слова Апеллеса.
«Рекламный трюк, – неприязненно подумал Илья Ильич. – Чемпионом ему ещё стать нужно, во второй полуфинальной паре тоже небось не кисейные барышни встречаются».
Потом он сказал главное:
– А другой, когда он на стене окажется, не должен своему товарищу помогать. Он должен стать в ряды защитников Цитадели и товарища вниз спихнуть. Вот и весь секрет.
Илюшка долго молчал, потом заметил:
– Ты этого утром не сказал.
– Ну не всё же сразу.
– Я так не хочу. Погано это. Это всё равно что стрелять по территории, где свои могут быть. Или то же самое, что раненого оставить унитовцам. Понимаешь, запредел это.
– Другого способа я не вижу, – сказал Илья Ильич. – Ты же не собираешься систему ломать, ты в неё вписаться хочешь. Значит, принимай её законы. Вот как на этом матче: бей и не думай, что кулак свинцом одет.
– Н-да… – протянул Илюшка, – ты, папаня, даёшь! Я хотел тебе правду жизни показать, а получилось, что ты мне показал.
– На том стоим.
* * *
Наконец пришло время пересчитать наличность. Мнемонов оказалось почти десять тысяч. Если бы не чудесная способность кошеля скрадывать вес и не раздуваться от больших сумм, то его и с места сдвинуть было бы трудно. Илья Ильич припомнил даже, как в юности подрабатывал грузчиком в одном из ленинградских универмагов, и в бригаде самой тяжкой работой считалось грузить деньги. Мелочь на сдачу привозилась из банка в опечатанных бельтинговых мешочках, медь по сто рублей в мешке, серебро – по пятьсот. И весил такой мешочек ровно десять килограмм. Бухгалтерия в универмаге находилась в мансарде на третьем этаже, и грузчики проклинали всё на свете, таская на третий этаж крошечные, но веские мешочки, которые непонятно за какое место брать и как нести. А тут – красота, высыпал в волшебный кисет – и никаких забот. Хоть миллион мнемонов всыпай. В общем-то, это и правильно, а то покойные знаменитости и шагу бы не сделали под тяжестью своих богатств.
Илья Ильич знаменитостью не был, его мнемоны связаны были в основном с похоронами и оформлением наследства внучатыми племянниками. Дело такое, тут хочешь не хочешь, а по сто раз на дню вспомнишь богатого дядюшку. Илья Ильич не обманывался, понимая, что через пару недель поток мнемонов превратится в скудный ручеёк, а там и вовсе иссякнет. Кому вспоминать одинокого старика?
Но покуда сбережённое от лап бригадников богатство лежало перед ним, выстроившись ровными рядами, столбики по десять штук выстраивались в полки, и всё вместе обещало долгую, исполненную радостей и развлечений жизнь. А можно потратить их разом, создав в нихиле раёк или попытавшись взять штурмом Цитадель.
Лямишки лежали отдельно, внушительной кучей. Были тут безликие монетки, полученные на сдачу, были и настоящие поминальнички, от безразличных чиновников, оформлявших документы, от сотрудников Северного кладбища, от землекопов и случайных прохожих, чей взгляд зацепился за траурную машину, от совершенно незнакомых людей, пришедших навестить лежащих в хосписе родственников и услышавших о его кончине во время обязательной беседы с немощной бабушкой. «Вот был у нас один, Ильёй звали, шебутной старичок, даже бежать пытался, а всё одно назад привезли. Вчерась помер от рака в печени…» – от самой бабульки приходится покойнику полновесный мнемон, а от вежливой слушательницы – ни к чему не обязывающая лямишка. Бабулька и сама скоро здесь объявится, а её издёрганная заботами дочь забыла о рассказанной новости в ту же минуту. И больше уже не упадёт от этих людей ни мнемонов, ни лямишек. Вообще ничего.
Явился Илья, оглядел разложенные сокровища, присвистнул:
– Круто! Неужто и у меня столько было поначалу?
– Больше было, – уверенно сказал Илья Ильич.
– Тебе повезло, тебя бригадники не чистили. А у меня считай все сливки в их лапах остались.
Илья Ильич промолчал, а сын снял свой кошель и высыпал на стол его содержимое. Было там куда как поменьше денег, нежели у самого Ильи Ильича. Десятка три мнемонов и горстка мелочи.
– Оставь, – сказал Илья Ильич, – это дела не изменит.
Илья промолчал, но решительно придвинул свои деньги к общей куче, и отец не стал спорить. Он лишь отобрал один мнемон и протянул его сыну:
– На память-то возьми.
Илюшка кивнул, зажал мнемон ладонями, потом улыбнулся:
– А это и не от тебя вовсе. Есть ещё один человечек, вспоминает иногда… Она меня и не дождалась, через полгода, как я в Африку загремел, замуж выскочила. А потом, как узнала про похоронку, нет чтобы радоваться – мол, объясняться не нужно – ревела целую неделю. Сейчас у неё внуков шесть штук, скоро правнуки появятся, а порой вспоминает, как мы в Приморском парке целовались. Лягушка там есть каменная…
– Знаю.
– Странный всё-таки народ – женщины, – сказал Илюшка, и Илью Ильича в миллионный раз обдало горечью, что сын ушёл, не успев оставить детей, а значит, и прочной памяти.
Сына он уламывал целую неделю, тот считал, что такой способ попасть в Цитадель для него не годится. В ход шли такие доводы, что в ином сне не привидятся. Насилу уболтал. Илюшка твёрдо обещал, если дело выгорит, пересылать отцу часть будущего жалованья, чтобы тот не оказался вовсе нищим и не ухнул прежде времени в Отработку.
– В Отработку мне рано, – усмехался Илья-старший. – Вот устрою тебя, и так жизнь колечком закручу – только держись. Друзей старых нужно повидать, подружек фронтовых…
– Ты с ними никак лет шестьдесят не видался, – поддержал беседу сын. – Узнаешь ли?
– Ничего, заново познакомлюсь. Мужчина я теперь видный…
За полмнемона (ломать не строить!) Илья Ильич вернул себе прежнюю внешность, обратившись в восьмидесятилетнего старика. Только здоровье оставил сорокалетнее. Илюшка аж побледнел, когда увидел отца в настоящем виде.
В течение двух последних дней Илья-младший совершал послеобеденный променад под стенами Цитадели, вызывающе одетый в камуфляжную форму и с акаэмом на ремне. Меднобородая охрана никак не отреагировала на подобную выходку, хотя с автоматами прекрасно была знакома ещё со времён неудачного Афганского прорыва. Зато остро отреагировал приятель Серёга, который, не набравши денег на цирк, установил в опасной близости от стен несколько гимнастических снарядов и предлагал всякому желающему за одну лямишку покрутить солнце или позаниматься на кольцах. Желающих было маловато, так что бизнес этот обещал обернуться сплошным убытком. Зато сам Сергей в порядке рекламы не слезал с перекладины, надеясь таким образом усыпить бдительность стражи. Увидав Илью в военной форме, он примчался объясняться, но внятного ответа не добился.
