Сэм Юнф
Вырожденцы
Глава 4. Свидание с огоньком
Каждый час я выходил из комнаты. Крался по коридору в ванную, чтобы заглянуть в зеркало и удостовериться, что моя голова не стала напоминать сладкий апельсин. Но ничего не происходило. Голова не рыжела, выбритый участок таковым и оставался. Экстренного роста оранжевых волосков замечено не было. С такими ночными приключениями уснул я только под утро.
Встал ближе к обеду, когда до предполагаемого мной свидания в «романтичном» доме престарелых оставалось не больше двух часов. Родителей, к моему счастью, в квартире уже не было. На столе меня дожидался приготовленный с любовью завтрак. Но я не спешил есть.
Первым делом добрался до зеркала в ванной. Я даже зажмурился, но потом заставил себя открыть глаза. Всё было в порядке. Немного не выспавшийся и помятый. Под голубыми глазами залегли серые тени, которые стремились свернуться в мешочки. Взлохмаченные светлые волосы голосовали за поход в парикмахерскую, но расчёска и вода вернули им прежний вид.
Чувствовал я себя хорошо, никаких изменений во мне больше не было. Я внимательно осмотрел своё тело. Всё было, как и прежде. Источником всех моих бед, волнений и мешков под глазами стал дешёвый обойный клей. Надо будет узнать у Лео, что привиделось ему.
Я принял контрастный душ, чтобы окончательно проснуться. Напялил спортивные брюки, выбрал удобную кофту с капюшоном и рисунком любимой панк-группы «Забор». В их фронтмена, басиста и скрипача были влюблены девушки всего Премора. Зачастую кофта с таким рисунком – хороший способ завязать разговор и быстро войти в доверие. Я и сам был не против ни разговоров, ни их песен. Ребята играли классную музыку и вели скрытный образ жизни, не звездились. Довершали мой образ дружелюбного парня спортивный рюкзак на все случаи жизни, бутылка воды и пара купюр наличности. Теперь оставалось купить в цветочном простой букетик и можно было идти на свидание.
Городской дом престарелых занимал огромную территорию бывшего пансионата. Здесь жили все одинокие старики Премора, за исключением тех, кто жил в своих семьях. Или тех, кого более богатые родственники смогли определить в частные учреждения подобного толка. Но частный – не значит хороший, власти Премора делали всё для улучшения жизни своих граждан и скрашивали им старость, окружая всесторонней заботой.
Шестьдесят лет назад беда, пришедшая в мою страну, оставила много людей без родных. Кто-то умер в жуткой лихорадке, кто-то стал вырожденцем и погиб, кого-то отправили в гетто, а кого-то просто убили на месте. Те, кто остались одни, без семьи и друзей, так и не сумели построить новую жизнь. Они, опасаясь перемен, опустили вёсла и смирились, стали жить сегодняшним днём, подчинившись обстоятельствам. Главное, ничего не меняли, изо дня в день выполняя то, к чему привыкли. Для многих такой подход стал единственным шансом на выживание и сохранение разума.
Если жизнь Премора ограничена забором от внешнего мира и чудовищ, которые расплодились на просторах Рефриоры, то жизнь стариков Премора ограничивалась заборчиком пансионата.
Это место было страшнее городского крематория, где с человеком прощались навсегда, и он отправлялся в новую лучшую жизнь. Смерть была неизбежна и понятна. А вот то, что превращало людей в живых мертвецов без целей, планов и близких людей, вызывало страх. Быть может, болезнь, поселившись в них единожды, всю жизнь сводила их с ума. Нельзя переставать жить, ведь вокруг столько всего прекрасного.
Я быстро пересёк аллею. Сошёл с тропинки, чтобы затеряться среди деревьев и присмотреться к предполагаемой девушке. Если она мне не понравится, то можно будет и не подходить. Цветы выкинуть в ближайшую урну или вручить той бабушке на лавочке, а самому дать задний ход.
От крыльца центрального входа отъехал грузовик, открывая моему взгляду несколько десятков коробок, выгруженных прямо перед лестницей. Рядом с ними стояла девушка. Вероятнее всего, это и была Ирина.
Она оказалась брюнеткой с толстой косой, закреплённой внизу какой-то заколкой с крылышками. Отсюда и не разглядеть, что за зверь, напоминало самодельное украшение. Светка любила прикупить похожие штучки на праздничных базарах.
Была Ира невысокой, полной, но прыгучей, как воздушный шарик. Напоминала сахарную вату на тонких ногах в белом волонтёрском жилете, который не сходился на её большой груди. Она посматривала на часы. И почему-то я, уже решивший, что стройность и длина ног – это важный показатель для первого свидания, плюнул на всё. Гордо выставив букетик перед собой, я отправился прямо к ней. Таких девушек у меня точно ещё не было.
– Ира? – я дружелюбно улыбнулся и протянул цветы.
– Привет! Отлично, что пришёл, – она тоже улыбнулась, но цветы, как и рисунок на кофте, проигнорировала, – эти коробки нужно внутрь, там покажут, куда нести.
– Может, познакомимся нормально?
– У нас будет ещё время, – сахарная ватка надула губы, – Сделаем всё быстро и попьём кофе. Если пригласишь, конечно.
– Уже приглашаю. Меня Ян зовут. Лейтенант гвардии, между прочим, – я сделал вторую попытку вручить ей цветы.
– Коробки, лейтенант. Они не ждут.
Что тут сказать? Или Лео прав, что моими руками и временем решили просто воспользоваться, или это самое необычное свидание в моей жизни. Нестандартная девушка, сверх неоднозначное место, всё когда-то бывает в первый раз. Цветы пришлось возложить на одну из коробок.
Я думал, что легко справлюсь с ролью грузчика, но вцепившись в первую, лишь шумно выдохнул. Что там такое? Ноша казалась неподъёмной. Ира стояла рядом, и, кажется, понимала, какую подставу мне устроила, но даже не смотрела в мою сторону.
Еле подняв коробку, я поплёлся к зданию. Вот бы не уронить её и не опозориться. Ира с улыбкой открыла передо мной дверь, помогая пройти. Мне пришлось улыбнуться в ответ.
Внутри меня встретил бодрый лысый старик в форме охранника. Едва ли он был моложе местных обитателей. Или как раз являлся одним из них, но не смог отказаться хоть от какой-то работы на заслуженном покое. Шатающейся походкой он, к моему ужасу, повёл меня к лестнице.
Сначала мы спускались с ним по ступенькам, потом был длинный нескончаемый переход между корпусами, а затем сто двадцать семь ступеней вверх.
К пятнадцатой коробке я уже знал дорогу, а к двадцатой – ненавидел Иру. Но мне безумно хотелось, чтобы в глазах этой вздорной сахарной ватки всё-таки проскользнуло восхищение. Словно она дала задачу, с которой никто до меня не справлялся. А я с честью её выполнил и превзошёл все её ожидания. Не знаю, с кем я соревновался в тот миг. Вероятно, с собственным здравым смыслом, но мне было важно услышать от неё слова восхищения, или хотя бы банальное «молодец». Я так вложился в эти, ещё не успевшие начаться, отношения, что хотелось бы какой-то реакции. И она не заставила себя ждать.
– Не устал?
– Могу ещё столько же, – я, как идиот, попридержал дыхание и расплылся в улыбке.
Что бы я делал, если бы у неё было припасено в рукаве ещё столько же коробок? Вероятно, позорно сбежал с этого свидания.
– Не знала, что ты такой сильный. В следующий раз привезём больше. Если придёшь в следующий раз. Не все возвращаются.
– Что в них?
– Первая необходимость и приятное дополнение.
– Я думал, старики у нас всем обеспечены.
– Формально, да. Но иногда хочется конфетку не по расписанию, а в ночи. Да и бабушки остаются девочками в любом возрасте. Иногда нужно просто красивое платье, чтобы поднять кому-то настроение.
– Радуешь бабушек?
– И дедушек. Как могу. Считаешь, что это неправильно?
– Как раз очень правильно. Я вот всегда детям помогаю. Дети – это будущее. В старших классах первоклассникам устраивал походы.
– А старики – уже прошлое? О них можно и не думать, ведь так?
– Я этого не говорил. Конечно, нужно. Нет прошлого и будущего, есть настоящее, и в нём есть и дети, и старики. Нужно помогать в настоящем.
– Хорошо сказал, Ян.
– Запомнила, как меня зовут?
– У меня хорошая память на имена и лица. Можно сказать, профессиональная.
– А чем занимаешься, помимо коробок и бабушек?
– Учусь. Буду журналистом. Не самая нужная профессия в закрытом городе, но вдруг она когда-то станет важной.
– Родители считают, что ты сглупила?
– Они называют меня чокнутой, а я жду, что забор падёт.
– Серьёзно? Мы же погибнем. За пределами города только смерть.
– Глупости какие. Есть другие города, и там тоже есть люди.
– Есть города, где люди проиграли, и они в рабстве у вырожденцев. Для других ты чужак, а чужак всегда опасен.
– Вот я и хочу увидеть всё своими глазами.
– Прости, но нереальная мечта.
– Тебе, наверное, кажется, что я должна заниматься домом, выращивать помидорки, месить бобы на немясные котлеты и рожать без остановки наше будущее. Мужа ещё должна найти, и чтобы защитник да побогаче, как в Преморе любят. Такого, как ты, наверное. Только я тебе даже не нравлюсь.
– Ты перегибаешь. Просто обычно цели и мечты должны быть такие, чтобы мы могли их исполнить сами. Без помощи других. Без опасных чудес.
– А зачем ставить границы?
– Глупо прожить всю жизнь, веря в то, что никогда не произойдёт.
– Скажи это им, – Ира широко развела руками, указывая на закрытые двери палат в коридоре, – всем им скажи. Храбрости хватит? Скажи, что их мечты – пустышка. Это то немногое, что позволяет им жить. У кого-то мечты – последнее, что осталось из их человеческой жизни.
В глазах Иры стояли слёзы. Карие глаза в слезинках блестели на солнце. Она была очень красивой в этот момент, и мне совершенно не хотелось её расстраивать. К тому же я не знал, что делать, если она заревёт. Извиниться? Перевести тему разговора? Возразить? Нужно было что-то сказать, и я тихо выдавил из себя:
– Прости.
– Зачем извиняться за своё мнение? Если ты считаешь иначе, то ничего плохого в этом нет. У каждого есть мнение.
– А почему ты одна?
– Я не одна. Сегодня я с тобой, – она утёрла глаза рукавом кофточки и, кажется, передумала плакать, – часто люди и себе помочь не могут. Откуда взять сил на других?
– А у тебя силы есть?
– Маловато.
– Зачем тогда занимаешься этим?
– Стыдно признаться, но корыстный интерес тут тоже есть. Корчить фею-крёстную я не буду.
– Удиви.
– Какой из меня получится журналист, если я не научусь разбираться в людях? Каждая судьба, каждый человек – это неповторимый опыт.
– Что про меня скажешь?
– Что ты настойчив и упрям, не любишь отступать. Лидер, но вспыльчив и нетерпим, поэтому тебя могут обходить лидеры пониже. Выполняешь обещания – это хорошее качество. Кто ещё будет страдать за чашку кофе?
– Я не страдал.
– Не ври.
– И не за чашку кофе, а за чашку кофе с красивой девушкой.
– Девушку ещё заслужить нужно. Давай так, я не ищу сомнительного знакомства на вечер, поэтому лучше разбежимся, если ты думаешь иначе.
– Такого я точно не ищу. Ты думаешь, я не нашёл бы более лёгкого способа для сомнительного вечера?
– Вот, теперь не врёшь.
– Так что, кофе или кино? Или всё вместе?
– Давай. Только загляну к своим бабушкам на полчаса, поделюсь новостями с большой земли – так они называют всё, что находится за пределами пансионата.
– Жду.
Ира поднялась на другой этаж, а я остался стоять в коридоре. Девушка мне нравилась, только я не понимал, будет ли у нас с ней хоть какое-то будущее. Было в ней много странного и непонятного. Хочет падения забора, небось ещё и вырожденцев жалеет. Есть же сочувствующие. Вот Лео, к примеру, животными их не считает, но друг хороший.
А если я скажу, что ненавижу разноцветных, то она со мной останется или нет? Или вдруг она скажет, что вырожденцы такие же, как мы. Я удержусь, чтобы её не оскорбить? Стоит ли начинать отношения, которые такие сложные уже на этапе знакомства? С самого детства моя жизнь расписана и понятна, а тут… Что с такой журналисткой делать? Она хочет за забор. Просыпаешься ты в вашей квартире, а нет ни её, ни детей. Только записка лежит: «Пошла охотиться на чудовищ». Бред какой-то. Вирус побери этих женщин. Любой шаг, как минное поле, и что оторвёт, никогда не знаешь.
В коридоре раздался тихий скрип – в старом инвалидном кресле катился дед. Каждый оборот колеса давался с трудом и старику, и креслу. Дед был бледным, с большой косматой бородой, как зимний волшебник, и совершенно седой. Ещё и слеп на один глаз. Другой, который не затянула белая пелена, был почти чёрным и бешено вращался. Может, что-то нервное? Пока я раздумывал, стоит ли позвать кого-нибудь из персонала, старик подъехал ко мне.
– Сынок, окно не откроешь? Подышать нужно.
– Помочь вам выйти на улицу?
– Тут хочу. Тут людей нет, только ты.
Странный старик. Но что может выйти дурного? Мы на первом этаже. Я, если что, и на помощь позову, да и сам удержу деда от необдуманных поступков. Что он сможет в инвалидном кресле?
Я отворил створку. Старик подкатился ближе к окну и уцепился руками за подоконник.
– Есть покурить?
– Не курю.
– Правильно. И не начинай.
– У меня есть вода. Пить не хотите? – я вытащил из рюкзака бутылку.
Старик покачал головой.
– Вот я и дожил до дня, когда вас пускают.
– Кого?
– Знаешь, я любил такую одну, моей женой была. Вернее, была она такой, как я, а вот после болезни… Не знаешь, почему я не заболел? Или не умер? Не знаешь?
– Нет.
– И я не знаю. Она сожгла наш дом и чуть не убила меня. А я не умер. Нас разделили тем забором. Перерезали мою жизнь. Может, это и есть смерть?
– Власти защищали город и людей.
– Не знаю, жива ли она. Может, они её приговорили? А может, ты мой внук. Её внук. Её и другого мужчины. Он её там защитил, пока я здесь умер.
– Я не очень вас понимаю.
– Глупо всё делали. Нужно было помогать, а не огораживать. Защищать, а не разрушать. Мы натворили беды, но, может, вы восстановите. Справишься, сынок?
– Мне позвать кого-то?
– Не нужно. Ты лучше скажи, а нам никакой встречи со стариками из гетто не будут устраивать?
– Вы что?! Это запрещено! – из низа моего живота поднималась волна гнева.
– Запрещено ещё? Жаль. Как разрушать, так это мы быстро. Построить – всегда медленно. Расчеловечились за одну болезнь, а чтобы человеком снова стать и целой жизни мало.
– Спасибо за совет.
– У тебя бабушка, сынок, не Диана?
– Нет.
– Жаль, сынок. Как же было бы здорово, если бы у нас с ней был такой внук.
– Может, я могу что-то для вас сделать?
– Поискать её можешь в гетто? А, сынок?
Каждый новый вопрос будто пощёчина. Безумный старик пробуждал во мне какую-то первобытную ярость.
– Я не якшаюсь с вырожденцами.
– Зачем ты так? Это внушили всем, что вы плохие.
– Они как животные, опасные животные.
– А когда «они» твоя жена?
– Значит, нужно оставить такую жену.
– И я отставил, не боролся. Теперь один.
– Вы спасли город, отказавшись от связи с вырожденкой. Личное горе стало фундаментом будущего для Премора. Город мог исчезнуть.
– Отказались. Только будущее не построили.
– Тысячи люди благодарны вашей жертве. Зараза под замком.
– Зачем ты так оскорбляешь их? И себя?
– Я как с ними связан?
– У неё в глазах такой же огонь был.
– Что за вздор! Вы слепой.
– Чтобы видеть истину, глаза не нужны.
Я чувствовал, как всё внутри меня становилось горячим, словно кто-то развёл костёр. Кожа на руках стала красной. Лицо и уши горели. Кончики пальцев закололо. Сотня-другая иголок проникли глубоко под ногти. Да что со мной происходит, вирус побери?!
Сотни булавок сорвались с кончиков пальцев и полетели в сторону деда. Его белая большая борода вспыхнула. Через мгновение загорелся и он сам, и его одежда.
Я выхватил бутылку, вылил её на старика, но этого, конечно, было недостаточно. Дед полыхал. Раскалённые булавки продолжили проходить через мои пальцы, я ощущал их, даже если не видел. Дед закричал, потом рассмеялся. Было дико и ужасно. Я не понимал, как можно его потушить. Звал на помощь, орал, но не слышал собственного голоса, будто я онемел. Или старик кричал так громко, что глушил все другие звуки своим воем.
Нужно было бежать и прятаться, это всё, что мог подсказать испуганный разум. Я выскочил в открытое окно и бросился к выходу из пансионата не по дороге, а петляя между деревьев.
Это не мог быть я. Не мог. В висках стучала кровь. Я уже не чувствовал иголок на кончиках пальцев, не ощущал тепла. Только страх, холод в руках и боль. Старик больной, он явно хотел ярко закончить жизнь. Облил себя горючей жидкостью. Но запаха-то не было? Это ты виноват.
«Виноват, виноват», – стучало в висках. Не может быть так. Дед поджёг себя зажигалкой, а я и не заметил. Его мучили боль и воспоминания. Но именно он сказал тебе, что ты становишься вырожденцем, что ты такой, как и его жена. Он тебе это сказал. И ты всё слышал. А потом его слова страшно меня разозлили, и я почувствовал и иглы на кончиках пальцев, и тепло во всём теле. И ничего из этого не контролировал. Неужели такое происходит со мной?
Я увидел, как по главной дороге на территорию пансионата въехали медслужба и машина гвардии. Если меня найдут, что я им отвечу? Нужно взять себя в руки и выбираться, а там, может, и ответ придёт. Простое объяснение. Я выдернул волос из головы, он был светло-русый, а не оранжевый. Но я всё равно натянул капюшон. Дождался, пока прохожих у ограды не будет вовсе, и перелез.
Я петлял по городу без разбора, стараясь избегать мест скопления людей. Переходил на другую сторону улицы, если видел прохожих, прятался и убегал.
Вот же дурак, поверил бредням старика. Как Лео будет смеяться, если ты расскажешь ему о такой глупости. Проходя мимо витрин, я пытался уловить хоть какие-то изменения в своём облике, но тёмные стёкла магазинов только искажали форму, вытягивали и сплющивали, а мой внешний вид оставался неизменным – ни ярких волос, ни кислотных глаз.
Почему горючая жидкость обязательно должна вонять? Облил старик себя чем-то не вонючим, а я просто в окно смотрел половину разговора. Вот и щёлкнул дед незаметно зажигалкой. Решил ярко и красочно закончить жизнь. Начитался и наслушался новостей с послаблениями, любил когда-то вырожденку, вот и решил принять такую смерть. Зачем только на моих глазах? Умирать одному страшно было? Я же перепугался и додумал остальное. А вдруг нет?
Можно обмануть и глаза, и слух, но собственные ощущения… Не гипноз же старик на мне опробовал. Я всё чувствовал: как закипает кровь, словно лава, растекаясь по всем уголкам моего тела, и как колет в пальцах. Источник силы, который пульсировал во мне так быстро, будто бежал наперегонки с сердцем.
Если кто и поможет понять, что со мной творится, то это лучший друг. До этого я не выбирал маршрут, но теперь ноги сами несли меня к старому дому на окраине Премора. Транспорта я избегал, поэтому несколько часов добирался пешком.
Голодный, измотанный, я поднялся на последний этаж и нажал кнопку звонка. Тот трелью пробежал по квартире. Я надеялся услышать шаги, но тишина была мне ответом. Позвонил ещё раз. Вдруг Лео уснул и просто не слышит. Снова тишина.
Если я попадусь на глаза соседям, может выйти плохо. Или ещё, чего доброго, сожгу квартиру лучшего друга. Опираясь на перила, я спустился во двор. Мне страшно хотелось есть. Я пошёл прочь от домов, ближе к забору. Может, сбежать прямо сейчас и будь что будет. Так хотя бы не нанесу никому вреда.
Если бы Лео сейчас был дома! Наверное, у друга тоже какие-то неприятности. Как же классно делиться проблемами и решать их вместе. Когда у нас появились секреты друг от друга? У Лео год назад. А у меня? Надо было сразу рассказать ему про укус, температуру и дурацкую прядку. А теперь что? Уйти за забор. Исчезнуть из города. Оставить мать и отца. Так и не узнать, станет ли Ира журналисткой. Хороший же я ей подкинул материал. Вирус, она же знает моё имя! И, конечно, всем расскажет.
Я просто не мог усидеть на одном месте. Гнетущие мысли подстёгивали и изводили меня. Ходил вдоль забора до полуночи, затем вернулся к квартире на последнем этаже. Но встречала меня там только тишина. Где его вирус носит? Нужно было пойти за ним тогда. Нужно было.
Благо летние ночи в Преморе тёплые. Я лёг на лавочку и заплакал. Заскулил и прикусил губу. Я умел плакать молча, хотя давно этого не делал, со смерти брата, которого убили вот такие же твари, как я сам. Одна слезинка выкатилась из глаза, вторая, а затем они катились по щекам не переставая. Не хочу быть животным – с этой мыслью я и уснул.
Солнце разбудило меня рано-рано, поджарив ухо и часть лица. Я встал и даже немного порадовался, что лавочка подо мной не сгорела. Выдернул ещё один волосок и тут же другой, наугад. Оба оставались светлыми. Немного выдохнул. Вновь попытал счастье у квартиры друга, но Лео не вернулся и утром.
Значит, нужно было найти другой выход. Отец говорил, что родители – это всегда поддержка. А чем я им отплатил? «Привет, папа. У тебя выборы в Совет города, а твой сын – животное». Но родители же могут помочь это скрыть? Есть парики, есть линзы. Это всё дорого, непросто и совершенно не решает проблему с даром. Но можно же пить успокоительные или найти учителя из гетто. Я поймал себя на страшной мысли, что вырожденец может мне пригодиться. И не просто пригодиться. Я в нём нуждался, чтобы научиться себя контролировать. И всё будет как прежде. Без семьи я сейчас не справлюсь, ведь учитель-вырожденец – это огромные деньги за молчание.
Я отправился домой пешком, выбирая маршрут побезопаснее. Мне казалось, что уже весь город увешан моими портретами, и меня ищут. Мои сослуживцы с радостью меня схватят, отправят в гетто, и там этот поганый желтоволосик меня убьёт. Никто не защитит. Даже дрянная болезнь и способности, которыми я не умею пользоваться. Мне нужно было услышать, будто всё, что происходит со мной, неправда. Пусть это будет неправда. Я не верил в нашего бога и святых, но сейчас готов был молиться, пусть и не знал нужных слов.
Уже добравшись до дома, я полчаса ходил кругами. А если я наврежу родителям? Если я подожгу дом, в котором вырос? Я успокоил себя тем, что почувствую приход жара и быстро убегу, если вдруг с моим телом начнёт происходить подобное. И ещё нужно успокоиться. Когда я спокоен, то ничего не происходит.
Пока меня не покинула уверенность, я поднялся на третий этаж и нажал на звонок. Сначала испугался, что тут меня тоже ждёт только тишина. Они узнали, что со мной произошло, и отказались от меня. И друг, и родители. Но в коридоре раздались шаги, и я обрадовался. Выходной день, мама точно дома, и ничего она ещё не знает. Я видел, как провернулся глазок, и дверь открылась.
– Чего трезвонишь? Ключи потерял?
– Мам, – я скинул капюшон и остался стоять в проходе, прислушиваясь к собственным ощущениям.
Мама недоверчиво осмотрела меня.
– Не… не… не может быть, – она втащила меня в прихожую.
Откуда столько сил взялось в этой хрупкой женщине? Мама с грохотом захлопнула дверь и тут же закрыла её на два замка.
– Мам? Что?
– Нет, нет…
Я проскочил мимо неё в ванную, включил свет, закрыл дверь и заглянул в зеркало. Мама со слезами в голосе звала отца.
– Володя, Володя, иди сюда!
Волосы оставались светло-русыми. А вот в зрачках пылал огонь. Они были изъедены оранжевыми прожилками, порезав зрачок на несколько секторов, но пока только один из них заплыл ненавистным цветом полностью. Со мной это происходит на самом деле. Я раздвинул волосы пальцами, на выбритом участке просачивались оранжевые капельки.
– Открой, Ян, – за дверью раздался спокойный голос отца.
– С-с-сейчас, – я даже стал заикаться от увиденного.
– Мы что-нибудь сделаем? – мама держалась хуже отца.
– Что мы с-с-сделаем? – я подал голос из ванны.
– Выйди и не устраивай концерт соседям. Мы всё решим.
– Ещё и голодный, наверное. Я пойду, соображу, – причитала за дверью мать.
– Сообрази. А ты выходи и рассказывай, что стряслось, – отец любил быстро решать проблемы.
Я осторожно открыл дверь. Он тоже увидел мои глаза, сморщился, немного отпрянул, но выдохнул и, приблизившись, похлопал меня по плечу.
– Не переживай. Я же говорил, мы семья и поддержка.
– Мне кажется, я человека убил.
Бзынь. У мамы на кухне что-то разбилось.
– Что ты сделал? – раздалось из-за стены.
– Что за человек? – бровь на лице отца дёрнулась вверх.
– С-с-старик в доме престарелых.
– Что ты там вообще делал? Ладно, это неважно.
– Я должен с-с-сдаться, я должен с-с-сказать властям. Я опасен для вас с-с-с мамой.
– Ты не опасен, так случилось. Успокойся, всегда важно успокоиться. И поешь. Лида, завари чай.
– Я не хотел вас п-п-подводить.
– Мы с мамой знаем.
Я зашёл с отцом на кухню, где мама уже выставила на стол несколько блюд. Есть хотелось ужасно, и я начал с остатков вчерашнего ужина: бобовые котлеты, рагу, и только потом перешёл к завтраку.
– Есть же линзы? – мама взяла себя в руки и просчитывала варианты решения.
– На них нужно разрешение, – еда стремительно исчезала со стола, не мешая мне участвовать в разговоре.
– Ты думаешь, я не смогу достать? – отец покачал головой, – мы начнём курс лечения.
– Никто не излечивался. Так говорят.
– Сынок, нет безвыходных ситуаций, – мама погладила меня по руке. – Ещё что-нибудь приготовить?
– Чай ему горячий дай!
– Очень вкусно мам, больше не надо, можно чай.
– Мне никто не откажет. У меня выборы на носу и большая поддержка.
– Поддержат ли они того, чей сын стал… – я не мог произнести это слово вслух и вновь начал заикаться, –…ж-ж-животным?
– Они не узнают. Со Светланой можешь не встречаться.
– Верно. Сынок, побудешь немного дома. Со службой решим, у тебя же может быть отпуск, а там мы с папой во всём разберёмся. Я не отдам болезни сына.
Мама протянула мне чашку. Я взял успокаивающее тепло в свои холодные руки, сделал пару глотков и почувствовал, что засыпаю прямо над кухонным столом.
Проснулся я в одних трусах и майке в собственной кровати. Было жутко холодно. А ещё я снова хотел есть. Сколько времени прошло? Темно, но глаза быстро привыкли.
Несколько минут я лежал без движения, пока не услышал голоса. Несмотря на поздний час, в доме разговаривали, хотя обычно родители ложились спать рано. Я бесшумно соскользнул с кровати и подкрался к двери чуть ли не ползком. Слышно было плохо и пришлось немного отворить дверь. На кухне горел свет и просачивался во мрак коридора, достигая порога моей комнаты. Голоса стали куда отчётливее, хотя родители говорили шёпотом.
– Всё протрахала? Могла раньше увидеть, что с сыном что-то не так?
– С ним всё было нормально.
– Это нормально?!
– Говори тише, разбудишь.
– После конской дозы снотворного, что ты ему дала, он неделю спать будет.
– У вырожденцев может всё по-другому быть. Осторожнее надо. И тише.
– Как всё это не вовремя.
– Что ты предлагаешь?
– То же, что и с Ильёй.
– Тебе не жалко сына?
– А нас тебе не жалко? Я не для того выбирался из этой нищеты, чтобы потерять всё раз и навсегда только потому, что у меня бракованный сын.
– Тише…
– Мой сын – герой. Трагически погиб при спасении какого-нибудь ребёнка. Хорошая пиар-кампания. Средний избиратель любит слезливые истории. Сделают героем. Если его ещё и вырожденцы грохнут, то он послужит мне даже лучше, чем живой.
– Это всё-таки твой сын, не говори так. Не боишься, что второй раз в сказку никто не поверит?
– Хорошая сказка, все верят. Да и та другой была. А мы семья героя. Тебе не впервой быть заплаканной и убитой горем матерью. Я в прошлый раз не заметил фальши.
– Потому что её не было.
– Значит, не будет и в этот раз.
– Я не хочу, чтобы его убили.
– Не думай об этом. Его просто вывезут, и всё. Считай, что уехал погостить. Его же не при тебе убьют.
– У него есть друзья и девушка.
– Девушка не вспомнит и плакать не будет. А своего щенка заткнёшь сама.
– Уже не заткну. Ты же всех запихнул в рамки своей предвыборной кампании.
– Прояви, значит, фантазию.
– Как мы с тобой дошли до этого?
– В моей семье не было и не будет животных. Запомни.
– Я не простила тебе одного сына, теперь не прощу и второго.
– Мне не нужно твоё прощение, только молчание и согласие.
– Когда они приедут?
– Утром…
Дальше я не стал даже слушать. Меня будто огрели по голове чем-то тяжёлым. Сердце бешено колотилось, уши заложило. Я вновь чувствовал, как закипает кровь. Нет, только не сейчас, только не сейчас.
Тело пробила дрожь. Покалывания уже привычно прошли в пальцы, пронеслись иголками сквозь ногти, чтобы вырваться наружу. Нет, не сейчас.
Я пытался сдерживаться, но проклятию было всё равно. Вспыхнул мой стул, на котором висела выглаженная гвардейская форма. Я вскочил, схватил штаны и китель, сбив пламя прямо об пол. Не задумывался, что наделаю шуму. Одеваться и что-то брать с собой не было времени. Глупо будет отрицать, что не слышал разговора. Да и кто должен приехать и помочь отцу с проблемой, я не знал. Не знал я и того, и на что способны родители в попытке меня остановить.
Я запрыгнул босиком на подоконник, зажав одежду в одной руке, а другой открыл створку окна. Внизу было темно, а водосточная труба оказалась не так близко, как мне бы хотелось.
