Тана Френч
Брокен-Харбор
– Попросим криминалистов, чтобы поискали остальное, – сказал я. – Хочешь еще разок на что-то взглянуть или зовем их?
Ричи замялся.
– Сынок, это вопрос без подвоха.
– А. Ясно. Нет, с меня хватит.
– С меня тоже. Пошли.
По дому пронесся еще один порыв ветра, и на сей раз мы оба вздрогнули. Я был на многое готов, чтобы не показать этого юному Ричи, но место начинало действовать мне на нервы. Дело было не в детях и не в крови – как я сказал, ни то ни другое меня не пугает, – а в дырявых стенах, в немигающих камерах, в огромных окнах и в остовах домов, которые таращились на нас, словно голодные звери, кружащие вокруг теплого костра. Я напомнил себе, что видел вещи и похуже и не парился, но вибрации в черепе говорили: “Это дело особенное”.
3
Прозаический маленький секрет: работа в отделе убийств наполовину состоит из управления людьми. Стажеры представляют себе волка-одиночку, который рыщет, повинуясь чутью, но на практике парни, не умеющие работать в команде, в конечном счете переводятся в отдел спецопераций. Даже в мелком расследовании, а это расследование обещало быть отнюдь не мелким, задействованы оперативники, спецы по связям со СМИ, криминалисты, судмедэксперт – да много кто еще. И вам надо сделать так, чтобы они каждую секунду держали вас в курсе событий, никто никому не мешал и все работали согласно вашему единому плану, потому что ответственность лежит на вас. Застывшая тишина внутри янтаря закончилась: не успели мы выйти из дома, и нескольких шагов не сделали, а уже пора было разбираться с людьми.
Купер, судмедэксперт, с недовольным видом торчал за воротами, постукивая пальцами по своему чемоданчику. Впрочем, ничего другого ожидать не приходилось: даже в лучшие моменты Купер – угрюмый гаденыш, а со мной и подавно не любезничает. Я ему ничего не сделал, однако он почему-то меня невзлюбил, а уж если заносчивые ублюдки вроде Купера кого-то невзлюбили, то будут третировать его по полной программе. Хоть одна опечатка в запросе – и он заставляет переписывать заново, и о срочности можно забыть: все мои дела, неотложные и не очень, ждут своей очереди.
– Детектив Кеннеди, – сказал он, раздувая ноздри, словно от меня воняло. – Позвольте спросить: я что, похож на собаку?
– Нисколько. Доктор Купер, это детектив Курран, мой напарник.
На Ричи он даже не взглянул.
– Рад это слышать. В таком случае почему меня не пускают в дом?
Должно быть, все время ожидания он сочинял этот каламбур.
– Прошу прощения, – сказал я. – Вероятно, произошло недоразумение. Я, конечно, никогда не позволил бы себе тратить ваше время. Не станем вам мешать.
Купер окинул меня уничтожающим взглядом, давая понять, что его на такое не купишь.
– Будем надеяться, – сказал он, – что вы не слишком затоптали место преступления. – С этими словами он, поддергивая перчатки, проскользнул мимо меня в дом.
Моих летунов пока не видно. Один из патрульных по-прежнему вертелся возле машины, в которой сидела сестра жертвы. Второй стоял на дороге, разговаривая с кучкой парней из двух белых фургонов – криминалистами и работниками морга.
– Что будем делать теперь? – спросил я у Ричи.
Как только мы вышли из дома, Ричи снова задергался – крутил головой по сторонам, оглядывая дорогу, небо, окрестные дома, барабанил пальцами по бедрам. Услышав вопрос, он подобрался.
– Отправим внутрь криминалистов?
– Конечно, но что ты собираешься делать, пока они работают? Если мы будем болтаться здесь и спрашивать: “Ну что, готово?” – то даром потратим и свое время, и их.
Ричи кивнул.
– Я бы поговорил с сестрой.
– А не хочешь для начала проверить, не расскажет ли нам что-нибудь Дженни Спейн?
– Я подумал, что она еще не скоро сможет с нами поговорить. Даже если…
– Даже если выживет. Ты, скорее всего, прав, но не стоит принимать это как данность. У нас все должно быть под контролем.
Я уже набирал номер. Связь была такая, словно мы во Внешней Монголии, чтобы появился сигнал, пришлось дойти до конца дороги, где заканчивались дома. Я долго переключался на разных людей, прежде чем добрался до врача, к которому попала Дженнифер Спейн, и убедил его, что я не репортер. Судя по голосу, врач был молодой и чертовски уставший.
– Она пока жива, но обещать ничего не могу. Сейчас она в операционной, если не умрет на столе, тогда у нас будет более четкое понимание.
Я включил громкую связь, чтобы Ричи слышал наш разговор.
– Можете описать ее ранения?
– Я провел лишь беглый осмотр. Не уверен…
Морской ветер унес его голос, нам с Ричи пришлось склониться над телефоном.
– Мне нужно только общее представление, – сказал я. – Позже ее все равно осмотрит наш врач, а пока я просто хочу узнать, что с ней – стреляли в нее, душили, топили или еще что.
Вздох.
– Поймите, это только предварительное мнение. Я могу ошибаться.
– Понял.
– Ладно. В общем, ей повезло, что она еще жива. У нее четыре ранения в живот – по-моему, ножевые, но это решать вашему эксперту. Два из них глубокие, однако похоже, что ни один важный орган или сосуд не задет, иначе она бы истекла кровью еще до того, как попала сюда. На правой щеке сквозная рана – очевидно, резаная. Если женщина выживет, ей потребуется значительное количество пластических операций. Кроме того, она получила тупую травму затылка – на рентгене микротрещина и субдуральная гематома, – но, судя по рефлексам, есть неплохие шансы, что мозг не поврежден. Повторяю, ей очень повезло.
Скорее всего, это был последний раз, когда кто-то сказал “повезло” в отношении Дженнифер Спейн.
– Это все?
Я услышал, как он что-то глотнул – надо думать, кофе – и подавил зевок.
– Извините. Возможно, есть какие-то незначительные повреждения, но я их не искал – моей первоочередной задачей было доставить ее в операционную, пока не поздно, а кровь могла скрыть какие-то порезы и ушибы. Но больше никаких тяжелых травм у нее нет.
– Признаки сексуального насилия?
– Как я сказал, у меня были другие задачи. Во всяком случае, я не заметил ничего, что на это указывало бы.
– Что на ней было надето?
Наступила короткая пауза – очевидно, врач подумал, что ошибся и выболтал лишнего какому-то особому извращенцу.
– Желтая пижама. Больше ничего.
– В больнице должен быть полицейский. Положите, пожалуйста, пижаму в бумажный пакет и передайте ему. Если возможно, укажите, кто к ней прикасался.
Вот и еще парочка аргументов в пользу того, что Дженнифер Спейн – жертва: женщины не уродуют себе лицо и уж точно не станут убивать себя в пижаме. Они надевают свои лучшие платья, тщательно наносят макияж и выбирают способ, который, по их мнению – почти всегда ошибочному, – позволит им выглядеть красивыми и умиротворенными. Они воображают, будто боль растает и останется лишь холодный светлый покой. Где-то на задворках своего разрушающегося сознания они полагают, что им будет неприятно, если их обнаружат не при параде. Большинство самоубийц на самом деле не верят, что смерть необратима. Наверное, как и мы все.
– Пижаму мы ему уже отдали. Список я составлю, как только будет время.
– Она приходила в сознание?
– Нет. Я же говорю, вполне вероятно, что она уже не очнется. После операции прогноз прояснится.
– Если она выживет, когда, по-вашему, мы сможем с ней поговорить?
Вздох.
– Об этом можно только гадать. Травмы головы непредсказуемы.
– Спасибо, доктор. Сообщите мне, если произойдут какие-то изменения в ее состоянии?
– Постараюсь. С вашего позволения, я должен…
Он дал отбой. Я тут же набрал администратора нашего отдела Бернадетту и поручил ей проследить, чтобы мне как можно скорее достали банковские выписки и распечатки звонков Спейнов. Когда я отключился, телефон зажужжал: три голосовых сообщения – кто-то не смог дозвониться из-за хреновой связи. О’Келли уведомлял, что выбил мне еще пару оперативников, знакомый журналист умолял – тщетно – дать ему эксклюзив, и, наконец, Джери. Дошли только обрывки слов: “Мик, не могу… тошнит каждые пять минут… не могу выйти из дома, даже для… все нормально? Позвони, когда…”
– Черт, – вырвалось у меня.
Дина работает в центре, в кулинарном магазинчике. Я попытался прикинуть, через сколько часов вернусь в город и какова вероятность, что за это время никто рядом с ней не включит радио.
Ричи вопросительно наклонил голову.
– Ничего, – сказал я.
Звонить Дине было бессмысленно, она ненавидит телефоны, а больше и некому. Я быстро вздохнул и постарался отогнать беспокойство.
– Идем. Криминалисты нас заждались.
Ричи кивнул. Я убрал телефон, и мы отправились беседовать с людьми в белом.
Главный инспектор сдержал слово: из бюро прислали Ларри Бойла, фотографа, чертежника и еще парочку людей. Бойл – пухлый круглолицый чудак, увидев которого, вы решите, что дома у него есть специальная комната, доверху набитая странными журналами, аккуратно расставленными в алфавитном порядке, зато на месте преступления он действует безупречно и вдобавок наш лучший эксперт по брызгам крови. А мне требовалось и то и другое.
– Ну наконец-то, – сказал Бойл, уже облачившийся в белый комбинезон с капюшоном. Перчатки и бахилы он держал в руке. – Кто это тут у нас?
– Мой новый напарник Ричи Курран. Ричи, это Ларри Бойл из отдела криминалистики. Будь с ним поласковее. Мы его любим.
– Хватит заигрывать, сначала посмотрим, пригожусь ли я тебе, – отмахнулся Ларри. – Что внутри?
– Отец и двое детей, все мертвы. Мать увезли в больницу. Дети наверху – их, видимо, задушили. Взрослые внизу – их, похоже, зарезали. Кровавых брызг там столько, что тебе на месяц хватит.
– Прелестно.
– И не говори потом, что я ничего для тебя не делаю. Помимо прочего, я хочу знать как можно больше о последовательности событий – на кого напали первым, где, сколько жертвы двигались, как проходила борьба. Насколько нам показалось, наверху крови нет, и это может быть важно. Проверишь?
– Без проблем. Другие пожелания будут?
– В этом доме творилось что-то очень странное, причем задолго до вчерашней ночи. В стенах куча дыр, и я понятия не имею, кто их проделал и зачем. Если найдешь какие-нибудь зацепки – отпечатки пальцев или еще что, – будем очень благодарны. Вдобавок там полно радионянь – судя по зарядкам на прикроватном столике, по крайней мере две аудио и пять видео, а может, и больше. Зачем они нужны, неизвестно, и пока что мы нашли только три камеры: на лестничной площадке, на столе в гостиной и на кухонном полу. Я бы хотел, чтобы их все сфотографировали. И еще надо найти оставшиеся две камеры или сколько их там. То же с устройствами для просмотра – два заряжаются, два на полу в кухне, так что по меньшей мере одного не хватает.
– М-м-м, – с наслаждением протянул Ларри. – До чего же интере-е-сно. Слава богу, что на свете есть ты, Снайпер. Еще один передоз, и я бы умер со скуки.
– Вообще-то не исключено, что случившееся как-то связано с наркотиками. Ничего определенного, но мне бы очень хотелось знать, есть ли в доме наркота – и была ли раньше.
– О господи, только не это. Мы возьмем пробу со всего, что может представлять интерес, но я буду счастлив, если результаты окажутся отрицательными.
– Мне нужны их мобильники и любые финансовые документы. Кроме того, на кухне стоит компьютер, в нем тоже надо покопаться. И хорошенько осмотрите для меня чердак, ладно? Мы туда не поднимались, но странности, которые творились в доме, как-то связаны с чердаком. Сами увидите.
– Так-то лучше, – радостно сказал Ларри. – Обожаю странности. Ну, мы пойдем?
– Там, в полицейской машине, сестра пострадавшей. Мы собираемся с ней поболтать. Подождете еще минутку, пока мы ее не уведем? Не хочу, чтобы она видела, как вы входите, а то как бы рассудком не тронулась.
– Да, я нередко так действую на женщин. Не вопрос – побудем здесь, пока не дашь зеленый свет. Удачи, мальчики.
Он помахал нам на прощанье бахилами, и мы пошли к сестре.
– Он не будет так веселиться, когда побывает в доме, – хмуро сказал Ричи.
– Будет, сынок. Еще как будет.
* * *
Я не жалею никого, с кем пересекаюсь по работе. Жалость – это прекрасно, она дает почувствовать себя охренительно чудесным парнем, но тем, кого жалеешь, от нее ни холодно ни жарко. Причитая над их страданиями, ты теряешь концентрацию, слабеешь – и в одно прекрасное утро не сможешь встать с постели и пойти на работу. Пользы от этого никому не будет. Я трачу время и силы на то, чтобы найти ответы; объятия и горячий шоколад не по моей части.
Но если кого и стоит пожалеть, так это родственников жертв. Как я и говорил Ричи, девяноста девяти процентам жертв жаловаться не на что: они получили именно то, на что нарывались, – зато члены семьи примерно с той же вероятностью очутились в этом аду совершенно незаслуженно. Я не разделяю мнение о том, что во всем виновата мамочка, если малыш Джимми стал торчком и торговцем героином и по тупости решил кинуть собственного поставщика. Может, она и не помогла ему самореализоваться, но у меня тоже было небезоблачное детство, и что – я получил две пули в затылок от разъяренного наркобарона? Нет, пару лет ходил к психоаналитику, чтобы эти проблемы меня не тормозили, а тем временем жил обычной жизнью, потому что я взрослый человек и сам управляю своей жизнью. Если однажды утром мне отстрелят башку, значит, поделом, но по касательной это зацепит и мою ни в чем не повинную семью.
* * *
Беседуя с родней жертв, я особенно внимательно слежу за собой. Ничто так не сбивает с верного курса, как сострадание.
Утром, когда Фиона Рафферти вышла из дома, ее, скорее всего, можно было назвать привлекательной. Мне нравятся более высокие и ухоженные, но у нее красивые ноги и копна роскошных волос, хотя Фиона и не потрудилась привести их в порядок, хотя бы перекрасить из невзрачного мышино-бурого в более эффектный цвет. Однако сейчас она выглядела ужасно: опухшее красное лицо в потеках соплей и туши, заплаканные глаза стали маленькими, как у поросенка. Она утирала лицо рукавами красного пальто – что ж, по крайней мере, перестала выть.
Полицейский тоже казался изрядно вымотавшимся.
– Нам нужно поговорить с мисс Рафферти, – сказал я. – Может, вернетесь в участок и попросите прислать кого-нибудь, чтобы ее отвезли в больницу, когда мы закончим?
Он кивнул и попятился. Я услышал вздох облегчения.
Ричи опустился на одно колено рядом с машиной.
– Мисс Рафферти? – мягко, словно врач, позвал он.
Возможно, Ричи даже перестарался с учтивостью: коленом он угодил прямиком в грязную колею. Теперь все будут думать, будто он путается в собственных ногах, однако сам он, похоже, ничего не заметил.
Фиона Рафферти медленно и неуверенно подняла голову. Со стороны она была похожа на слепую.
– Я вам очень соболезную.
Через секунду ее подбородок немного наклонился – она еле заметно кивнула.
– Принести вам что-нибудь? Воды?
– Мне нужно позвонить маме. Как я… О боже, дети! Я не могу сказать ей…
– Вас отвезут в больницу, – сказал я. – Кто-нибудь предупредит вашу мать, чтобы она встретила вас там, и поможет поговорить с ней.
Она меня не слышала – ее мысли уже унеслись прочь и срикошетили куда-то еще.
– С Дженни все в порядке? С ней все будет в порядке, да?
– Мы на это надеемся. Как только что-нибудь узнаем, сразу же вам сообщим.
– Мне не разрешили поехать с ней на “скорой”… Мне нужно быть с ней. Что, если она… Мне нужно…
– Понимаю, – сказал Ричи. – Но врачи за ней присмотрят. Эти ребята знают, что делают. Вы бы только путались у них под ногами. Вы ведь этого не хотите?
Ее голова качнулась из стороны в сторону: нет.
– Нет. В любом случае мы очень надеемся на вашу помощь. Нам нужно задать вам несколько вопросов. Как думаете, вы сможете сейчас на них ответить?
Она открыла рот и судорожно вдохнула.
– Нет. Господи, вопросы… Я не могу… Я хочу домой. Я хочу к маме. О боже, я хочу…
Она снова была на грани истерики. Ричи отстранился, успокаивающе вскинул ладони.
– Мисс Рафферти, если хотите ненадолго заехать домой, а с нами побеседовать позже, мы не станем вас удерживать, – ловко вставил я, пока Ричи ее не отпустил. – Выбор за вами. Но с каждой минутой шансы найти того, кто это сделал, падают. Улики уничтожаются, воспоминания свидетелей тускнеют, а убийца, возможно, уходит все дальше. Думаю, вам стоит иметь это в виду, прежде чем вы примете решение.
Взгляд Фионы прояснился.
– Если я… Вы можете его упустить? Если я свяжусь с вами позже, он скроется?
Я крепко взял Ричи за плечо, отодвинул его из ее поля зрения и прислонился к дверце машины.
– Верно. Как я и сказал, выбор за вами, но лично я не хотел бы жить с таким грузом.
Ее лицо исказилось, и на секунду мне показалось, что мы ее потеряли, но она сильно прикусила щеку и собралась.
– Ладно, ладно, я могу… Ладно. Я просто… Дадите мне пару минут? Я покурю, а потом отвечу на все ваши вопросы.
– Думаю, вы приняли правильное решение, мисс Рафферти. Не торопитесь, мы подождем.
Она вылезла из машины – неуклюже, словно после операции – и, пошатываясь, побрела по дороге мимо скелетообразных домов. Я проводил ее взглядом. Она села на недостроенную стену спиной к нам и закурила.
Я показал Ларри большие пальцы. Он радостно помахал и заковылял к дому, натягивая перчатки. Остальные криминалисты последовали за ним.
Дешевая куртчонка Ричи не рассчитана на сельские холода, он прыгал на месте, сунув ладони под мышки, и пытался делать вид, что не замерз.
– Собирался отправить ее домой? – вполголоса спросил я.
Ричи дернул головой от неожиданности.
– Ну да, – настороженно ответил он. – Я подумал…
– Не думай. Только не об этом. Отпускать свидетеля или нет, решаю я, а не ты, понял?
– Мне показалось, что она вот-вот сорвется.
– И что? Это не значит, что можно ее отпускать, детектив Курран. Это значит, что она должна собраться. Ты чуть не запорол допрос важного свидетеля.
– Как раз этого я и старался избежать. Лучше подождать несколько часов, чем расстроить ее настолько, что она не станет говорить с нами до завтра.
– Нет, так не пойдет. Если нужно, чтобы свидетельница заговорила, найди способ ее разговорить, и точка. Нельзя отправлять ее домой, чтобы она попила чаю с печеньем и вернулась когда ей будет угодно.
– Я посчитал, что должен дать ей выбор. Она только что потеряла…
– А я что, наручники на нее надел? Дай девушке выбор, ради бога, но сделай так, чтобы она выбрала то, что нужно тебе. Правило номер три, четыре, пять и еще десяток: на этой работе нельзя плыть по течению – его нужно направлять. Я ясно выразился?
– Да. Прошу прощения, детектив-сержант. Сэр, – сказал Ричи после паузы.
Скорее всего, в тот момент он меня ненавидел, но с этим я готов был смириться. Мне плевать, если новички используют мои фотографии в качестве мишеней для дартса, лишь бы не навредили делу или своей карьере.
– Это больше не повторится?
– Нет. То есть да, вы правы. Не повторится.
– Хорошо. Тогда приступим к допросу.
Ричи спрятал подбородок в воротник куртки и с сомнением посмотрел на Фиону Рафферти. Девушка совсем сникла – голова опустилась почти до колен, в пальцах повисла забытая сигарета. Издали она казалась красной тряпкой, которую смяли и за ненадобностью выбросили в мусор.
– Думаете, она выдержит?
– Без понятия. Это не наша проблема, лишь бы отложила нервный срыв до конца допроса. Идем.
Я не оглядываясь двинулся по дороге и секунду спустя услышал хруст гравия – Ричи спешил следом.
Фиона немного собралась: время от времени по ее телу все еще пробегала дрожь, но руки уже не тряслись, и тушь с лица она стерла, пусть и полой рубашки. Я отвел ее в один из недостроенных домов – подальше от резкого ветра и Ларри с его ребятами, – усадил на штабель шлакоблоков и дал еще одну сигарету. Я не курю и никогда не курил, но всегда держу в портфеле пачку: лучший способ поладить с курильщиком, как и с любым другим наркоманом, – дать ему взятку в его собственной валюте. Я сел рядом с Фионой, а Ричи – на подоконник, за моим плечом, чтобы наглядно учиться ведению допроса и делать записи, не привлекая к себе внимания. Условия не идеальные, но мне случалось работать и в худших.
– Может, вам нужно еще что-нибудь? – спросил я, давая ей прикурить. – Свитер? Глоток воды?
Фиона уставилась на сигарету – крутила ее в пальцах и делала быстрые неглубокие затяжки. Все ее мышцы были напряжены – к концу дня она почувствует себя так, словно пробежала марафон.
– Ничего не надо. Можем просто закончить с этим поскорее? Пожалуйста!
– Без проблем, мисс Рафферти. Мы понимаем. Для начала расскажите мне о Дженнифер.
– Дженни. Имя “Дженнифер” ей не нравилось, она считала его каким-то чопорным… Ее всегда звали Дженни – с самого детства.
– Кто из вас старше?
– Она. Мне двадцать семь, ей двадцать девять.
Я думал, что Фиона еще моложе, отчасти из-за комплекции – невысокая, худенькая, с острыми, мелкими, неправильными чертами лица, – но отчасти и из-за этакой студенческой неряшливости в одежде. В дни моей молодости девушки одевались так и после окончания колледжа, но сейчас, как правило, наряжаются помоднее. Судя по дому Спейнов, Дженни наверняка побольше заботилась о своей внешности.
– Кто она по профессии?
– Пиарщица… то есть была пиарщицей, но после рождения Джека сидит дома с детьми.
– Разумно. По работе не скучает?
Фиона попыталась покачать головой, но была настолько зажата, что дернулась, словно в судороге.
– Вряд ли. Дженни нравилась работа, но она не особенно амбициозна. Она знала, что не сможет вернуться, если они заведут второго ребенка – пришлось бы оплачивать садик обоим детям, и от ее зарплаты оставалось бы евро двадцать в неделю, – но они все равно решили завести Джека.
– Проблемы на работе? Может, она с кем-то не ладила?
– Нет. Лично мне казалось, что девушки в той компании настоящие стервы – вечно ехидничали, если кто-то пару дней не обновлял искусственный загар, а когда Дженни забеременела, называли ее “Титаник” и советовали сесть на диету. Но Дженни не принимала это близко к сердцу… Она не любит разборок, понимаете? Скорее отмолчится. Она всегда считает… – Фиона с шипением втянула воздух сквозь зубы, словно от физической боли. – Она всегда считает, что в конце концов все будет хорошо.
– А как насчет Патрика? Он ладит с людьми?
Подгоняй их, заставляй прыгать с одной темы на другую, не давай им времени посмотреть вниз. Если они упадут, то могут уже не подняться.
Она резко повернулась ко мне, распахнув опухшие серо-голубые глаза.
– Пэт… Господи, вы же не думаете, что это он! Пэт никогда, никогда…
– Знаю. Скажите…
– Откуда вы знаете?
– Мисс Рафферти, – я подпустил суровости в голос, – вы хотите нам помочь?
– Конечно, я…
– Хорошо. Тогда сосредоточьтесь. Чем скорее вы ответите на наши вопросы, тем скорее мы сможем ответить на ваши. Договорились?
Фиона дико озиралась, словно ожидая, что вот-вот проснется и эта комната исчезнет. Нас окружали неровно сложенные голые стены из бетонных блоков; к одной из них, будто опоры, были приставлены две деревянные балки. Стопка перил “под дуб”, покрытая толстым слоем пыли; на полу – расплющенные пластиковые стаканчики, в углу – грязная, скомканная синяя фуфайка. Мы словно очутились на раскопках, где время замерло в момент, когда археологи побросали все и разбежались, спасаясь от стихийного бедствия или захватчиков. Сейчас Фиона ничего не замечала, но эта картинка отпечатается в ее памяти до конца жизни. Вот одна из подачек, которые убийство бросает родственникам: вы можете забыть и лицо погибшего, и последние слова, которые он вам сказал, но до мельчайших подробностей запомните место, где находились, когда в вашу жизнь ворвался этот кошмар.
– Мисс Рафферти, – сказал я. – Мы не можем позволить себе терять время.
– Да. Я в порядке. – Она затушила сигарету о шлакоблок и уставилась на окурок так, словно он появился в ее руке из ниоткуда.
– Вот, – тихо сказал Ричи, наклонившись и протянув ей пластиковый стаканчик.
Резко кивнув, Фиона бросила сигарету в стаканчик и сжала его в ладонях.
– Итак, что вы можете сказать о Патрике? – спросил я.
– Он чудесный. – Покрасневшие глаза глянули на меня с вызовом. Даже в таком подавленном состоянии строптивости ей было не занимать. – Мы все из Монкстауна[3], с детства гуляли в одной компании и знакомы целую вечность. Пэт и Дженни вместе с шестнадцати лет.
– Какие у них были отношения?
– Они были без ума друг от друга. У остальных романы редко длились больше нескольких недель, но Пэт и Дженни… – Фиона глубоко вздохнула и, задрав голову, уставилась на серое небо, проглядывавшее за пустым лестничным пролетом и кое-как торчащими балками. – Они сразу поняли, что нашли друг друга, даже стали казаться нам как-то взрослее. Остальные просто играли, дурачились, понимаете? А у Пэта и Дженни было все серьезно. Любовь.
Пожалуй, на моей памяти это “серьезно” погубило больше людей, чем любые другие причины и поводы.
– Когда они обручились?
– В девятнадцать лет. В День святого Валентина.
– Довольно рано по нынешним меркам. Как отреагировали ваши родители?
– Они были в восторге! Пэта они любят, просто посоветовали им сначала окончить колледж. Пэт с Дженни были не против и поженились, когда им было двадцать два. Дженни сказала, что дальше откладывать нет смысла – все равно не передумают.
– И как у них сложилось?
– Замечательно! Пэт так относится к Дженни… Он до сих пор светится от радости, когда узнает, что ей чего-то захотелось, потому что обожает делать ей подарки. Когда я была подростком, я молилась встретить парня, который полюбил бы меня так, как Пэт – Дженни. Понимаете?
О тех, кого с нами больше нет, еще долго говоришь в настоящем времени. Моя мать умерла, когда я был подростком, но Дина до сих пор то и дело рассказывает, какими духами пользуется мама, какое мороженое любит. Джери это бесит до умопомрачения.
– Они ни разу не поссорились? За тринадцать лет? – спросил я без лишнего скептицизма.
– Я этого не говорила. Ссоры у всех бывают, но они никогда не ссорились по-крупному.
– Из-за чего они ссорятся?
Фиона посмотрела на меня. На ее лицо, затмив остальные эмоции, набежала тень настороженности.
– Из-за того же, что и остальные пары. Раньше, например, Пэт злился, если кто-то западал на Дженни. Или однажды Пэт хотел съездить в отпуск, а Дженни считала, что все деньги надо откладывать на покупку дома. Но они всегда находят компромисс. Говорю же, скандалов у них не бывает.
Деньги – единственное, что убивает больше людей, чем любовь.
– Чем занимается Патрик?
– Подбирает сотрудников… то есть подбирал. Он работал в “Нолан и Робертс” – они ищут людей для финансовых компаний, – но в феврале его уволили.
– По какой причине?
Плечи Фионы снова напряглись:
– Он ни в чем не виноват, вместе с ним сократили еще несколько человек. В финансовой сфере сейчас мало вакансий, понимаете? Кризис…
– У Патрика были проблемы на работе? Возможно, в связи с увольнением испортились отношения с кем-то из коллег?
– Нет! Вы пытаетесь представить все так, будто у Дженни и Пэта всюду враги, будто они постоянно ругаются… А они не такие.
Фиона отодвинулась от меня, выставив перед собой стаканчик, словно щит.
– Именно такая информация мне и нужна, – успокаивающе сказал я. – Я ведь не знаю Пэта и Дженни, вот и пытаюсь составить о них представление.
– Они чудесные. Они нравятся людям. Любят друг друга. Любят детей. Ясно? Этого вам хватит, чтобы составить представление?
На самом деле ничего путного я не узнал, но, очевидно, большего из нее было не вытянуть.
– Абсолютно. Я вам очень признателен. Семья Патрика по-прежнему живет в Монкстауне?
– Его родители умерли, папа – еще когда мы были детьми, мама – несколько лет назад. У него есть младший брат Иэн, он в Чикаго. Позвоните Иэну, спросите про Пэта и Дженни. Он скажет то же самое.
– Не сомневаюсь. Пэт и Дженни хранили в доме какие-нибудь ценности – наличность, ювелирные украшения или еще что-нибудь?
Пока Фиона обдумывала ответ, ее плечи снова немного опустились.
– Обручальное кольцо Дженни – Пэт заплатил за него пару тысяч – и кольцо с изумрудом, которое наша бабушка завещала Эмме. Еще есть довольно новый компьютер, Пэт купил его на выходное пособие. Возможно, за него можно было бы что-то выручить… Эти вещи на месте или украдены?
– Мы проверим. Больше ничего нет?
– У них нет ничего ценного. Раньше был большой внедорожник, но его пришлось вернуть – они не смогли платить по кредиту. Ну и есть еще одежда Дженни – пока Пэт не потерял работу, она много на нее тратила, – но кто пойдет на такое ради кучи ношеных тряпок?
Я знаю людей, готовых убивать и за меньшее, однако что-то мне подсказывало, что тут причина в другом.
– Когда вы видели их последний раз?
Она задумалась.
– Мы с Дженни встречались в кафе в Дублине – летом, месяца три-четыре назад. А Пэта я целую вечность не видела – с апреля, наверное. Господи, неужели мы так давно…
– А детей?
– Тоже с апреля, как и Пэта. Я приезжала на день рождения Эммы, ей исполнялось шесть.
– Заметили что-нибудь необычное?
– Например?
Голова вскинута, подбородок вздернут – Фиона заняла оборону.
– Все что угодно – может, пришел какой-то необычный гость или вы слышали странный разговор.
– Нет, ничего странного не было. Пригласили кучу одноклассников Эммы, Дженни арендовала надувной замок… О господи, Эмма и Джек… Они оба… Вы уверены, что они оба… Может, один из них просто, просто… просто ранен и…
– Мисс Рафферти, – сказал я вежливо, но твердо, – я уверен, что они не просто ранены. Если что-то изменится, мы сразу же вам сообщим, но прямо сейчас постарайтесь, пожалуйста, не отвлекаться. На счету каждая секунда, помните?
Фиона прижала ладонь ко рту и сглотнула.
– Да.
– Отлично. – Я протянул ей еще одну сигарету и щелкнул зажигалкой. – Когда вы последний раз разговаривали с Дженни?
– Вчера утром. – На этот вопрос она ответила без колебаний. – Я звоню ей каждое утро в полдевятого, как только прихожу на работу. Мы пьем кофе и как бы отмечаемся, всего на несколько минут. Такое у нас начало дня, понимаете?
– Приятная традиция. И какой Дженни была вчера?
– Нормальной! Она была совершенно нормальной! Богом клянусь, я прокручивала в памяти наш разговор, и в нем не было ничего…
– Верю, – сказал я успокаивающе. – О чем вы говорили?
– Даже не знаю… Так, о том о сем. Одна из моих соседок по квартире играет на бас-гитаре, и у ее группы скоро концерт. Я рассказала Дженни про это, а она – про то, что ищет в интернете игрушечного стегозавра, потому что в пятницу Джек привел какого-то друга из детского сада и они охотились на стегозавра в саду… У нее все было в порядке. В полном порядке.
– А она сказала бы вам, если бы что-то случилось?
– Думаю, да. То есть я уверена, что Дженни бы мне сказала.
Ее голос звучал совсем не уверенно.
– Вы с сестрой близки?
– Нас же только двое. – Услышав себя, Фиона поняла, что это не ответ. – Да. Мы близки. То есть в подростковом возрасте мы общались больше, а потом наши пути как бы разошлись. И теперь, когда Дженни живет здесь, видеться стало сложнее.
