Таня Х.
Сказочная тайга
Когда песня закончилась, кто-то затянул другую, и так они просидели у костра почти до глубокой ночи. Придя в свой корпус, Валя без сил упала на кровать и даже не заметила, что потеряла в этот день что-то важное.
Ленинградцы
Утром, едва проснувшись, Валя услышала шум мотора. Она выглянула наружу и поняла, что на станцию кто-то приехал. Обычно все машины оставляли за воротами, было странно видеть огромный внедорожник, к тому же заграничный, в сердце советской научной станции.
Валя встала, оделась и вышла на улицу. Ее соседки все еще спали, хотя было уже семь утра. Взяв зубной порошок и щетку, она пошла к умывальникам, глядя на прибывших незнакомцев. Им помогали разгружаться геологи. Из дверей лаборатории вышел профессор Доценко, и Вале стало стыдно, что он проснулся раньше нее и уже приступил к работе. Она махнула ему рукой, но он не заметил. Артемий Михайлович радушно приветствовал прибывших. Ими оказался высокий седовласый мужчина с птичьим лицом и худая блондинка в ярких желтых штанах, было в ее облике что-то вызывающее. Валя наблюдала, как они обмениваются репликами с профессором Доценко, и что-то в происходящем ей не нравилось. Может, то, как этот чужак по-отечески хлопнул Артемия Михайловича по плечу, или как эта девица в штанах, похожих на два спелых банана, стоит и нагло улыбается ему. Внутри Вали зрело возмущение – как эти чужаки и выскочки могут так обращаться с самим Доценко, с ее профессором? Она яростно чистила зубы, сплевывала в рукомойник и продолжала смотреть на приезжих. Вскоре Доценко широким жестом предложил им пройти в лабораторию, а ребята с кафедры геологии продолжали таскать ящики, которые были внутри внедорожника. «Вот ведь короли какие, сами даже рюкзака не выгрузили», – подумала Валя. Она вернулась в свою комнату и попыталась разбудить соседок, те только ворчали. Она причесалась, переплела косу, накинула ветровку и вышла на улицу. День начинался просто превосходный, словно сошедший с полотен Ивана Шишкина – грудастые облака плыли по густо-синим небесам, верхушки вековых сосен покачивались на ветру, словно передавали друг другу послание о том, что все в мире благополучно. Но у Вали на душе было неспокойно. Она направилась к лаборатории, на информационном стенде висела вчерашняя фотография пискульки. Валя дернула ручку, было заперто. Она подергала, постучала. Спустя пару минут из двери высунулся профессор Доценко.
– Тебе чего, Валя?
– Здравствуйте, Артемий Михайлович! – Валя лучезарно улыбнулась и попыталась войти, но путь ей преградили.
– У тебя что, задания нет, Образцова? – неожиданно сурово спросил Доценко, прикрывая дверь и оставляя в проходе только свою худую шею.
– Но ведь новой птицы нет на стенде… – оробела Валя, не ожидавшая такой отповеди.
– Все там есть. Какая птица висит, на ту и объявлена охота. Все, уходи, и другим скажи, что я занят с гостями из Ленинграда.
– А что это за гости?
Но Доценко даже не стал ей отвечать, просто закрыл дверь перед ее лицом. От такой несправедливости у Вали навернулись слезы. Как же так? Чем она такое заслужила?!
В этот момент она увидела идущих к корпусу лаборатории Сеню и Вадика.
– Пискульку сегодня ищем, – сообщила она.
– Опять? – спросил Вадик.
– У тебя задания нет, Володин? – Валя уперла руки в боки и с прищуром посмотрела на младших лаборантов. Тех как ветром сдуло.
Валя видела, как они плечом к плечу идут по направлению к выходу со станции, и вздохнула почти с завистью при виде их такой честной и крепкой дружбы. Почему же у нее здесь нет друзей? Ей хотелось, чтобы кто-то поддержал ее сейчас и утешил. Она сунула руку в карман, где вчера лежал флакон подаренных профессором духов. Но их там не оказалось. Валя два раза посмотрела во всех карманах – пустота. Мимо прошли ее соседки – насмешницы Таня и Лиза – и, увидев ее отчаянные поиски, поинтересовались:
– Что потеряла, Образцова? Невинность свою? Ну, так мы не брали.
Обе покатились со смеху.
– Это вы духи украли! – выпалила Валя и пошла на них.
– Какие духи? «Ландыш», что ли? Совсем уже с ума сошла! – Таня покрутила пальцем у виска. – Да такая дрянь даром никому не нужна.
– Вы мерзкие! Я скажу комсоргу, что вы режим дня нарушаете!
Они опять рассмеялись и направились к умывальнику, оставив Валю стоять рядом с крыльцом лаборатории. День перестал казаться красивым. Облака превратились в рваные тучи, а небо было мерзкого синего цвета, как стены в тубдиспансере.
Валя взяла мешки для птиц и направилась в тайгу. По дороге она размышляла, что это за гости приехали из Ленинграда. Раньше она их тут не встречала. Конечно, в Ленинграде было много НИИ и ученых с мировым именем. Но чтобы с ними был настолько любезен Доценко, они должны быть по меньшей мере Лауреатами Государственных Премий и Героями труда. Ни один из них внешне их и отдаленно не напоминал. Девица так и вовсе выглядела профурсеткой. Так бабушка звала всех, кто одевается и ведет себя неподобающе. И этот профессор, слишком уж холеный для зоолога. Словно никогда не покидает своего института. А ведь сам Доценко говорил, что нельзя стать настоящим ученым, если не стопчешь десять пар сапогов в экспедициях.
Весь день Валя протаскалась по птичьим ловушкам, но пискулька ей так и не встретилась. Она собрала остальных птиц и вернулась на станцию. День клонился к вечеру. Постучав в лабораторию, она услышала женский смех. Дверь долго не открывали, а потом оттуда высунулся профессор Доценко, от него пахло спиртным.
– Тебе чего?
– Птиц принесла.
– Если живые – неси в отстойник, если мертвые – утилизируй. Сегодня вскрытия делать не будем, – быстро сказал Доценко и захлопнул дверь. Валя простояла еще пару минут на пороге, пытаясь прийти в себя, круто развернулась и сошла с крыльца. Навстречу ей шли Сеня и Вадик. Они несли два мешка с птицами, судя по виду, дохлыми.
– Сегодня в лаборатории работать не будем. Поэтому утилизируем всё, – бесцветным голосом сказала Валя, вручила им свои таежные находки и пошла в свой домик. Там она бросилась на кровать и разрыдалась. Как он мог так поступить с ней? Еще пару дней назад дарил такие трогательные подарки, называл сокровищем, а сейчас даже на порог не пускает? Как это понимать? Что она сделала не так?
От этих мрачных мыслей ее отвлекли вернувшиеся соседки.
– Фу, от кого так дохлыми кошками пахнет? – скривилась Таня.
– Не кошками, а птицами, – поправила Лиза и уперла руки в боки. – Образцова, ты вообще в курсе, что не одна тут живешь? Душ работает, а весной геологи-омичи и баню построили. Сходи, помойся. Твой «Ландыш» уже был перебором.
– Это вы духи украли! – снова выпалила Валя и вскочила с кровати.
– Сумасшедшая, – засмеялась Таня и завалилась с ногами на кровать. Валя решила не связываться и пойти в душ. Она собрала грязную одежду, сложила в мешок вместе с полотенцем и вышла на улицу. Вечерело, стояли длинные летние дни – лучшее время для таежных экспедиций. Грустно, что эти золотые деньки проходили впустую, ведь Доценко был занят со своими гостями, а значит, все его подопечные, включая Валю, сидели без настоящего дела и лишь выполняли рутинные поручения. Не об этом мечтают настоящие советские ученые.
Выйдя из душа, Валя услышала веселый смех со стороны новенькой срубовой бани, построенной совсем рядом. Она прислушалась и поняла, что слышит и мужские, и женские голоса. Что за бесстыдство! Валя была возмущена и хотела тут же бежать к комсоргу, чтобы доложить о непотребстве, но тут вдруг уловила в мужском голосе знакомые интонации, и ее поразила догадка: Доценко повел своих ленинградских гостей в баню! И они там купаются все втроем! Что же это такое? Где это видано, чтобы одна женщина с двумя мужчинами мылась в бане? И это не в темные царские времена, а в Советском Союзе! Чем же они так опоили Доценко, что он пошел на это? Не рижским же бальзамом!
Валя так и стояла перед баней в сумерках, пока из нее не выбежала в одном полотенце Инесса, вся красная и потная.
– Ну и жаркий же вы мужчина, Артемий Михайлович! – выпалила она, отдыхиваясь. От ее стройного разгоряченного тела шел пар. Валя, не мигая, смотрела на нее, а потом повернулась, бросила свои банные принадлежности у рукомойника и молча пошла к сторожке. Там жил сторож Михалыч, и у него, она знала, было ружье. Зайдя к нему, она не обнаружила хозяина, зато нашла висящий на стене, на ковре с оленями, карабин. Валя сняла его с гвоздика, поискала глазами патроны и увидела их в картонной коробке на подоконнике. Это была дробь, но ей бы сейчас сгодилось что угодно. Лучше бы, конечно, что-то смертоносное. Видеть эту мерзкую женщину, слышать ее голос и фальшивый смех Валя больше не хотела. В голове была только одна мысль – надо избавить от пришлой заразы это чистое таежное пристанище советской науки.
Хорошо, что покойный отец научил ее заряжать ружье, он готовил ее к жизни партизанки. Недаром в их комнате на видном месте висел портрет Зои Космодемьянской. Валя вышла из сторожки и как таран направилась к бане, держа ружье взведенным.
– Валя! – испуганно выкрикнул Вадик, они с другом в это время выходили из душа, были мокрые и разгоряченные, хотя там вечно не было горячей воды. Сеня замешкался, испуганно глядя на нее, а Вадик бросился и выхватил ружье.
– Отдай, – каким-то не своим голосом сказала Валя.
– Что ты задумала? – сипло спросил Вадик, а Сеня не сводил глаз с ружья в его руках.
– Не твое дело!
– Валя, не стоит оно того, – вдруг проницательно сказал Вадик и обнял ее по-братски одной рукой, крепко держа другой ружье дулом в небо. Неожиданно для себя Валя разрыдалась на его плече. Сеня подошел, осторожно взял оружие из рук друга и молча отнес его обратно в сторожку. В его семенящей походке была какая-то неловкость, словно он потянул спину или просто сильно нервничал, держа в руках оружие. Валя смотрела на него одним глазом, прислонившись к плечу Вадика и понимая, что сейчас чуть не совершила самую большую ошибку в своей жизни. Комсомолки не занимаются самосудом. Они подают сигнал куда следует. Все-таки сейчас не военное время, чтобы от враждебных элементов избавляться так радикально. Валя в красках представила товарищеский суд над этой Инессой, которой поставят на вид ее аморальное поведение. С другой стороны, Доценко ведь тоже будут там разбирать. Валя вздохнула, по лицу катились слезы. Пожалуй, впервые в жизни она не знала, как правильно поступить.
Вскоре из бани вышел Доценко, а за ним и гости из Ленинграда. Они, весело переговариваясь, направились к домику профессора. Тот даже не заметил, как Валя стоит и обнимается с Вадиком у всех на глазах. Неужели ему все равно? Неужели советский мужчина может так легко поменять одну сердечную привязанность на другую? Или Вале просто казалось, что Доценко тоже ее любит? Но ведь «Ландыш серебристый» не дарят всем подряд! Этот цветок занесен в Красную книгу, а значит, Доценко намекал, что Валя для него действительно очень ценный экземпляр человека.
Ребята усадили ее к костру, к которому постепенно стали подтягиваться другие студенты и аспиранты. По кругу пошел термос с крепким чаем, Вадик взял в руки гитару, и они все вместе затянули «Изгиб гитары желтой». Валя стала хрипло подпевать, утирая рукавом слезы, но вскоре втянулась, и только мысль о том, что Доценко так и не вышел к костру, мешала ей успокоиться. Сеня и Вадик проводили ее до домика, видимо, опасаясь, что она вновь пойдет за ружьем. По дороге она бросила взгляд на баню – там было уже темно и тихо. Зато в домике Доценко горел свет, оттуда слышались звуки музыки, причем иностранной, не советской. Это снова больно резануло Валю по сердцу – она не могла поверить, что ее любимый Артемий Михайлович может так быстро забыть идеалы строителя коммунизма и прельститься всей этой похабщиной.
Трофей
Наутро Валя чувствовала себя разбитой, во сне ей виделись мертвые птицы и Доценко в одних трусах, попавшийся в птичью ловушку. Она вышла на улицу, стараясь не разбудить соседок – общаться с ними у нее не было никакого желания. У входа в лабораторию она встретила Артемия Михайловича. У него был сумрачный, недовольные вид.
– Образцова, почему опаздываем? Семь пятнадцать на часах, – сухо сказал он, но смотрел куда-то мимо. Словно ему было неловко.
– Извините, Артемий Михайлович, – глухо отозвалась Валя, рассматривая его лицо с ввалившимися от недосыпа глазами, что сразу прибавляло ему лет.
– Сегодня будем сибирских зябликов собирать. И кольцевать. Нужно все силы на это бросить в ближайшие дни. У них как раз сейчас сезон активного гнездования, – сказал Доценко и повесил на дверь потрепанное фото этой птицы. – До обеда ты обходишь ловушки, а потом будешь мне в лаборатории помогать.
– Хорошо, – кивнула Валя, воодушевившись тем, что они вместе будут работать сегодня.
– Надо не ударить в грязь лицом перед коллегами из Ленинграда. Профессор Гершензон и Инесса будут присутствовать.
От этих слов вся Валина радость улетучилась. В голосе Доценко ей послышалось возбуждение и предвкушение, и они явно не относились к их совместной работе в лаборатории. Неужели он смог так быстро забыть их разговор на кафедре? Свой подарок? Неужели эта вертихвостка, эта облезлая трясогузка смогла так вскружить ее любимому профессору голову?
Еле сдерживая слезы, Валя бросилась к выходу со станции. Навстречу ей шли аспиранты и студенты, она их тут же отчитала за опоздание и передала им указания Доценко. Сеня и Вадик предложили ей пойти с ними в тайгу, но она отказалась. Ей хотелось побыть в одиночестве. К тому же, было видно, что предложение Вадика пойти с ними Сеня не оценил. Он вообще предпочитал общаться только с Вадиком, у него и в институте других товарищей больше не было. Они как познакомились на первом курсе в шахматном кружке, так и не расставались, вместе ездили на все соревнования юных шахматистов, в экспедиции, и даже к зубному ходили вместе – Сеня боялся боли, и Вадик его морально поддерживал. Валя им завидовала.
Она вышла со станции и пошла по знакомой тропинке в тайгу. Станция была огорожена колючей проволокой по периметру нескольких квадратных километров, чтобы обезопасить ученых от крупных хищников. Мелким такая преграда была не страшна. Валя иногда выбиралась и за пределы ограждения, но уходить далеко боялась – а вдруг встретишь медведя? Впрочем, сейчас она об этом не думала, когда выходила из скрипучей калитки в глухую тайгу. Ей было все равно, если ее задерет хищник. Зачем жить, если твой любимый профессор забыл о тебе и увлекся какой-то профурсеткой? Если тот, кем она неизменно восхищалась, предал свои идеалы и слушает по ночам джаз? А что дальше? Предательство родины?
Вернувшись на станцию после обеда, Валя несла несколько живых, но уже полупридушенных сетью зябликов. Это были упрямые птицы, они рвались на волю даже ценой собственной жизни. Среди ученых даже ходила дурная шутка, что зяблики – это диссиденты среди птиц, ведь они рвутся перелететь через океан и зазимовать в Неваде. Валя их за это не уважала. Ей было совершенно непонятно, что гонит этих птиц в какую-то выжженую солнцем пустыню на краю света, когда в Советском Союзе есть такие прекрасные и теплые края как Киргизия или Туркмения? Там ведь тоже жарко и засушливо. Она понимала, что объяснить это зябликам нельзя, да и вообще эти мысли глупые и недостойные ученого, но ничего не могла с собой поделать. Ей казалось, что перелетные птицы, зимующие в капстранах, немножко предатели, и потому она даже диплом писала по тем видам, что остаются зимовать в тайге. Вот это настоящие советские птицы, считала Валя, они не боятся холода, голода и трудностей, и о них надо писать не только дипломные работы, но и научно-популярные статьи, чтобы граждане тоже проникались к ним уважением.
В лаборатории профессор Доценко уже приступил к кольцеванию, он бросил на Валю недовольный взгляд и продолжил молча устанавливать кольцо на лапку верещащего от страха зяблика. Пассатижи хрустнули, птица жалобно пискнула, перекушенное кольцо упало на пол.
– Ешки-матрешки! – воскликнул профессор, вытирая окровавленную руку о камуфляжные штаны. – Возьми из моего домика чемодан с инструментами. Я забыл его, и теперь мучаюсь тут с этой дрянью. Кто вообще собирал оборудование в экспедицию?!
– Я, – тихо сказала Валя, грустно глядя на трепещущего на столе зяблика с поврежденной ножкой.
– Оно и видно. Черти что для работы взяли! – возмутился Доценко, пошарил в кармане, нашел ключ и бросил его Вале. – У двери стоит чемодан. Принеси сюда.
Она поймала ключи, развернулась и, глотая слезы, пошла в домик профессора. Уже второй день ей казалось, что она спит и видит дурной сон. Но все эти мысли улетучились, когда, зайдя в дом, она включила свет и огляделась. Обстановка хранила следы вчерашней вечеринки: на столе – недопитая бутылка армянского коньяка, открытая коробка конфет «Птичье молоко», кровать не заправлена. Именно это обстоятельство особенно остро ее задело. Неужели здесь вчера что-то было между Доценко и этой ужасной Инессой? Но ведь тут был еще профессор Гершензон! Как это возможно?
Валя решила проверить кровать. Под подушкой она обнаружила нечто, что надолго заставило ее застыть на месте. Там лежал черный кружевной лифчик с поролоновыми вставками! И он явно не был пошит на советской фабрике. Такую пошлость в нашей стране не выпускают. Валя приподняла двумя пальцами находку и понюхала. От лифчика пахло духами, явно иностранными. Советские духи Валя бы узнала! Это была точно не бабушкина «Красная Москва» и не мамины «Быть может», которые она бы сразу почуяла, – ну и все остальное, что продавали в галантерейных магазинах, этот запах точно не напоминал. Это был запах порока и разврата – сладкий, душный, с нотками какой-то животной похоти. Наверное, там был мускус. Валя как зоолог его уже нюхала, и ей он никогда не нравился.
Итак, здесь вчера творился разврат! Это было ясно как день. Но как это могло быть правдой? Неужели они втроем этим занимались? Это ведь невозможно! Так никто не делает. Люди занимаются «этим» только наедине и в темноте, а свет тут вчера горел. Если только профессор Гершензон задремал, и эти двое его погасили… А, может, задремал профессор Доценко, а ленинградцы просто не смогли удержать в узде свои низменные страсти? Валю на секунду утешила эта мысль, а потом она подумала, что вообще все могла неправильно понять. Доценко здесь жил всего пару дней, и, возможно, этот лифчик лежал тут еще раньше. А профессор по своей ученой рассеянности мог его не заметить. Валя лихорадочно продумывала в уме варианты развития событий, пока не поняла, что все еще держит в руке лифчик и что он слишком тяжелый. Даже для поролонового.