Татьяна Алюшина
Руки моей не отпускай
Но в какой-то момент все остановилось, замерло, и он увидел перед собой незнакомую девушку, стоявшую к нему вполоборота, смотревшую куда-то вперед. Она словно почувствовала его присутствие или услышала и медленно, плавно повернулась и улыбнулась потрясающей улыбкой… И его сознание затопило столь мощным эмоциональным потоком.
«Останешься?» – спросила, улыбаясь, бабушка, появившаяся все из того же белого свечения.
«Нет», – улыбнулся он ей в ответ.
«И правильно, и молодец, – похвалила она и кивнула куда-то вниз: – Только возвращаться придется той же дорогой, другой нет».
Василий посмотрел вниз, туда, куда она указала, и увидел все ту же бурлящую, клокочущую, выкидывающую огненные протуберанцы, ожидавшую его раскаленную лаву.
«Значит, вернусь по ней, раз по-другому никак, – подумал он и перевел взгляд на бабулю. – Ты-то тут как, бабуль?»
«Да все у меня хорошо, – уверила она с удивительной светлой улыбкой – У всех наших родов все хорошо, маеты ни у кого нет. – И напутствовала: – Ну, иди. Родная душа ждет».
И он как-то в один момент опять оказался в лавовом потоке, почувствовав, как снова и снова сгорает его тело и несет, несет куда-то оранжевый жидкий огонь.
И вдруг услышал далекий, чистый голос. Слов было не разобрать, но сам голос казался очень знакомым, только он никак не мог вспомнить, кому он принадлежит, но почему-то точно знал, что обязательно надо вспомнить и выяснить, чей же это голос, просто жизненно важно. И он рванул всем своим расплавленным телом, всем существом и душой на этот голос, продираясь через бурлящую лаву.
И подул легкий ветерок, врачуя тело, и на лоб легла холодная рука, и он вдохнул совсем немного прохладного воздуха.
А голос замолчал и долго молчал, но спасительный, целительный ветерок, принесенный этим чудным голосом, уже обдувал его, заживляя и исцеляя ожоги и даря редкие глотки холодного воздуха, спасая.
И он снова его услышал, совсем рядом, очень близко, и еще какие-то непонятные звуки, и, с трудом открыв глаза, увидел лицо той самой девушки, что улыбалась ему там, в белоснежном пространстве.
– Ты… – выдохнул он от облегчения.
Нашлась. Он к ней все-таки выбрался, прошел через плавящуюся жижу и вышел к ней. Догнал, успел, нашел! И смог притянуть к себе, прижать, почувствовать ее запах, и отчетливо понял, что теперь все будет хорошо.
Все будет правильно и хорошо и управится должным образом.
Больше он в лаву не погружался. Тело продолжало обжигать жаром, но уже не казавшимся смертельным. И Василий провалился в темное небытие, где нет вообще ничего.
Он слышал несколько раз ее голос, который что-то спрашивал и шептал ему, и чувствовал, когда она находилась рядом, но выбраться и проснуться окончательно из тягучего, бесконечного обморочного сна так и не смог, даже на ее голос, исчерпав уже все возможные силы.
Когда Ярославцев пришел в себя настолько, что смог более-менее нормально и отчетливо соображать, выяснилось, что девушка ему не привиделась в горячечном бреду, а была вполне реальной, но, кроме имени Ася, о ней более ничего не известно. То есть совсем.
Ни кто она, ни где живет, ни фамилии, ни номера телефона – ни-че-го!
– Да я, старая калоша! – плакала от досады и корила себя верная домработница Вера Павловна, сидя у кровати Василия и беспрестанно утирая текущие слезы маленьким батистовым платочком. – Не расспросила Асеньку, не выяснила ничего о ней, даже телефон не взяла. Мужики-то наши, понятно, так за вас перепугались, что дышать боялись и думать не могли. – И повторила еще раз уже не единожды рассказанную прежде историю: – Она же, как только «Скорая»-то с участка выехала, вас со мной увозя, говорит: «Помогите откопать мою машину». Ну, они и поехали. Петя рассказывал, засыпало ее джип знатно, упарились, пока откапывали. Но когда разгребли стекла да у колес подкопали, Асенька и говорит, мол, ничего, по дороге все лишнее само с машины слетит. Поблагодарила их, обнялась сердечно с каждым, попрощалась, помахала, да и уехала. А эти оболтусы даже номер не посмотрели и какая марка автомобиля не поняли, запомнили, что серебристо-серая и джип, да и только. – И снова запричитала, пустив слезу: – Но я-то, дура старая! Как же я так?
– Вера Павловна, – успокаивал ее Василий. – Не надо так уж убиваться и расстраиваться. Еще давление, не дай бог, подскочит. – И заверил: – Ничего, я ее найду.
– Да где ж ее найдешь! – пуще прежнего принялась причитать Вера Павловна, негодуя на себя. – Тут впору в ангелов и чудеса поверить. Асенька вот точь- в-точь как чистый ангел какой с неба сошла в самый страшный, в самый крайний момент, в последнюю минутку, спасла вас и так же загадочно исчезла.
– Очень надеюсь, что она все-таки не ангел, – усмехнулся Василий и зашелся в приступе кашля.
– Ох ты ж господи! – засуетилась вокруг него Вера Павловна. Но он отмахнулся: не надо, справлюсь, мол.
Прокашлялся, отдышался после приступа и посмотрел на верную помощницу.
– И главное, – поделилась та своими размышлениями, – лицо у нее такое знакомое. Ну очень знакомое, но я никак не могу вспомнить, на кого же она похожа. Или кого напоминает так сильно.
– Вот найду ее, тогда и спросите, – улыбнулся ей Ярославцев.
В нем жило теперь иное понимание и восприятие мироустройства, жизни, случайностей, которых на самом деле не бывает, иное осознание и знание законов жизни, все то, что даровано было ему постичь, понять и почувствовать в том бело-жемчужном измерении. И теперь Ярославцев испытывал спокойную глубокую уверенность, что непременно отыщет девушку с прекрасным именем Ася, где бы она ни находилась, просто потому, что не могло быть по-другому.
Отыщет, чего бы это ему ни стоило и сколько бы времени и сил ни потребовало.
Похвальная, кто бы спорил, уверенность, и цель весьма благородная, но чтобы приступить к реализации поставленной задачи, для начала неплохо было бы как минимум выйти из больницы, а как максимум полностью выздороветь.
Что ж, у него имелся более чем весомый стимул, то есть серьезная мотивация, – вперед и с песней, как говорится, и все вам в помощь.
И Василий сосредоточился на этой основной задаче с максимальной серьезностью. Он добросовестно выполнял все рекомендации врачей, а сверх них, досконально изучив сведения о своей болезни, измучив докторов бесконечными расспросами и уточнениями, выработал план дополнительных мер для быстрейшего выздоровления. Нагрузил родителей и Веру Павловну различными заданиями и поручениями и включил в свой процесс исцеления массаж, для чего был найден и за очень нехилый гонорар привезен отцом из Москвы специалист. Василий и рекомендациями народной медицины не гнушался, и делал специальную зарядку, разработанную для него лично тем же массажистом, и изменил рацион и режим питания.
Лечащий врач Ярославцева был настроен весьма скептически и не очень доволен такой активной самодеятельностью пациента, но не запрещал и препоны не ставил, поскольку все эти занятия и процедуры более-менее укладывались в рамки медицинских предписаний при подобного рода заболеваниях и были направлены на укрепление ослабленного организма. Даже против народной медицины не возражал и против того же мумиё, доставленного с Памира отцовским приятелем. Но иронично посмеивался, повторяя Василию непреложную заповедь:
– Чем бы больной ни занимался, лишь бы себе не вредил и не беспокоил своего врача.
А Ярославцев и не беспокоил, но сила его намерений была такова, что через десять дней он настойчиво и уверенно попросился на выписку. Врач предположил, что у больного, видимо, снова начался бред или он как лечащий врач упустил нечто важное и в больном просматривается какая-то явная медицинская недообследованность психического рода.
На что Василий предложил ему проверить еще раз все свои показатели, анализы и данные. Доктор согласился, собираясь назидательно разъяснить беспокойному пациенту, в каком тот находится состоянии и сколько ему еще предстоит провести времени на больничной койке, чтобы вылечить только первый, острый период болезни, не говоря уже про восстанавливающий этап.
Но в результате проведенных исследований вынужден был удивленно развести руками, собрать консилиум, хором подтвердивший полученные результаты, и поставить свою подпись под эпикризом в истории болезни, в котором значилось: «Самопроизвольное улучшение», на словах добавив:
– Необъяснимое.
Но улучшение улучшением, а до полного восстановления и выздоровления было еще далеко, и Василий, отдававший себе в этом отчет и вполне реально смотрящий на состояние своего здоровья, продолжил курс терапии теперь уже дома, в Снегирях, параллельно занявшись обдумыванием мероприятий, направленных на розыск загадочной девушки Аси.
– Ну что? – спросил отец, входя в кабинет к Василию.
Они с мамой пробыли рядом с сыном все двенадцать дней, сняв номер в ближайшей гостинице и дежуря по очереди, а Веру Павловну возили из Снегирей на «Ниве» то Миша, то Петр Романович. Та приносила с собой термосы и кастрюльки с домашней кулинарией, что тоже в немалой степени поспособствовало ускоренному процессу выздоровления.
После выписки мама вернулась в Москву по делам и семейным заботам, а отец остался с сыном на какое-то время, пока тот окончательно не окрепнет. Так решили на семейном совете. Василий не возражал, даже радовался и приветствовал такое решение: родителей своих он любил и почитал. А отец всю жизнь был для него авторитетом и примером, наставником в подростковом и младенческом возрасте и крепким другом во взрослой, осознанной жизни.
– Продумываешь стратегию? – спросил Степан Юрьевич, подойдя к столу, за которым сидел сын. Положив ему ладонь на плечо, отец чуть наклонился и пробежал глазами по записям на листах.
– Да. Вот порасспрашивал подробней Веру Палну и выяснил интересный факт. Оказывается, Ася, обнаружив меня в машине, сразу же вызвала «Скорую помощь», но проехать сюда они уже не могли. Заявку ее приняли, а на следующий день удалили, поскольку она не перезвонила и не подтвердила вызов. Вот я и думаю, надо бы в эту диспетчерскую наведаться и узнать, может, у них сохраняются даже удаленные записи. Наверняка же она представилась, да и номер ее телефона определился.
– Ты настолько серьезно намерен ее отыскать? – осторожно спросил Степан Юрьевич.
– Да, – коротко подтвердил Василий.
– Только чтобы поблагодарить?
– Да нет, бать, – чуть усмехнулся Василий. – Тут другое.
Еще ни разу с того момента, когда родители примчались в больницу через снежные заторы, аварии и черт-те что, творившееся в тот день на дорогах после бурана, и узнали от Веры Павловны историю его заболевания и чудесного спасения, он не разговаривал с ними о девушке Асе. То есть, понятное дело, о девушке они говорили, и неоднократно, и обсуждали ее чудесное своевременное появление, но исключительно в том ключе, что она спасла Василия. Они говорили и о том, как она почти по-английски исчезла, и теперь неизвестно, где ее искать, чтобы поблагодарить, как полагается, как должно любым нормальным людям.
Но о том, что у сына есть какое-то особое отношение к девушке Асе, какие-то особые планы на встречу с ней, родители с Василием не беседовали, а он не демонстрировал этой своей непростой заинтересованности.
– Ты садись, бать, – спохватился Василий, поднимаясь из-за стола и кивая на кресла у журнального столика.
Сели. Помолчали. Василий посмотрел за окно задумчивым, невидящим взглядом, оторвался от пустого созерцания, перевел взгляд на отца.
– Я не рассказывал вам, не хотел маму лишний раз тревожить, – начал он свое объяснение, – но в какой-то момент, видимо, когда мне совсем уж полные кранты пришли, мое сознание словно выбросило меня в некое светлое пространство. И я увидел там бабулю.
– Маму? – уточнил Степан Юрьевич.
– Да, – кивнул сын, – бабушку Лизу. Она сказала, что вообще-то мне не время, но если я хочу, то могу здесь остаться. – И, помолчав пару мгновений, посмотрел отцу в глаза и честно признался: – Остаться очень хотелось. Очень. Там… не объяснить, – выдохнул он коротко. – Сказать, что хорошо, это вообще ни о чем. Это такое состояние… – пытался подыскать он правильные слова, помогая себе жестами, – какое-то иное сознание, испытываешь такой невероятный восторг, чувствуешь полную свободу… Да не имеет значения. Главное, что мне не хотелось возвращаться. И вдруг я увидел там эту девушку. – Он снова замолчал, задумался, посмотрел в окно.
Отец не торопил, не задавал наводящих вопросов, но несколько напряженно ждал, когда сын продолжит свой рассказ.
– Я понял, – вздохнув, повернул голову Василий, возвращаясь в разговор, – что она не там, не среди умерших. А еще понял, что она моя и я должен ее найти и обязательно встретиться с ней. И бабушка сказала: «Молодец, что так решил, иди к своей родной душе». И я стал возвращаться. Но в какой-то момент почувствовал, что нет больше сил совсем, не выдержу, так меня пекло всего, и вдруг услышал ее голос. И пошел, рванул на этот голос, и сразу стало легче. А потом я ее увидел, обнял, и теперь уже совершенно определенно знал, что не помру, выживу. – Он посмотрел в лицо отца и спросил: – Ты считаешь, что это бред воспаленного сознания?
– Нет, сын, – подумав, ответил Степан Юрьевич и разъяснил свой взгляд на природу метафизических явлений: – Я ученый, с одной стороны, с другой – убежденный прагматик, но я многие годы проходил по таким местам, где никогда не ступала нога человека, и работал в таких условиях, которые трудно даже представить. И ты прекрасно знаешь, какой только мистики не случалось с нами в нашей работе и с какими необъяснимыми явлениями мы регулярно сталкивались и встречались в тайге. Бывали случаи в моей практике столь необычные и со мной лично случались вещи настолько необъяснимые, что я никому про них старался не рассказывать. То, что наша жизнь не ограничивается только этим реальным миром, в котором мы существуем и который способны воспринимать своими органами чувств и физикой, это факт, и он уже неоднократно доказан современной наукой. Поэтому я уверен, что твое сознание, покинув на время тело, побывало в каких-то иных измерениях и сферах и вполне могло получить там определенную информацию и некий опыт.
– Вот, батя, – легко рассмеялся Василий, – ученый в тебе и лектор неубиваем. Не выведешь из натуры никакой многолетней коммерцией.
– Есть такой момент, – усмехнулся Ярославцев-старший и вернулся к теме их беседы: – А что-нибудь еще мама говорила?
– Да, – продолжал улыбаться Василий. – Сказала, что у нее все хорошо, что у всех наших родов все хорошо и маеты ни у кого нет.
– Наверное, это хорошая новость, – предположил Степан Юрьевич.
– Да, очень хорошая, – кивнул сын. – Это значит, что души всех наших предков мирно упокоены.
– Ну, вот и замечательно, и пусть спят себе с миром, – энергично выдохнул Степан Юрьевич и деловито хлопнул по подлокотникам ладонями. – Ну что, давай тогда вместе думать, как искать будем девушку. План направлений поисков накидаем.
– Да я систематизировал уже кое-какие мысли, – признался Василий.
– Ну давай, показывай, – поднялся из кресла Степан Юрьевич. – Может, вдвоем и сообразим что интересное.
А когда сын поднялся и встал рядом, шагнул к нему, положил руку на плечо и произнес доверительным тоном:
– А еще скажу тебе без всякого ученого и лекторского менторства, как отец. Тебе давно пора иметь нормальную семью, любить самому и быть любимым достойной женщиной, жить полноценной жизнью в радости и счастье. Мы с матерью тревожились за тебя, из-за твоей затянувшейся холостяцкой жизни, из-за того, что нет рядом с тобой близкого, родного человека, да и не было никогда. Расстраиваемся, что не любил ты по-настоящему, и пусть такое чувство дано не каждому, но тебе мы его искренне желаем. И мое отцовское сердце не может не радоваться тому, что у тебя возник не просто сексуальный интерес к женщине, а нечто намного большее и с планами на продолжение.
Он похлопал Василия по плечу и, резко поменяв тон на деловой и бодрый, предложил:
– Ну, давай прикинем, что можно придумать по розыску твоей загадочной Аси.
Прошла неделя, удостоверившись, что сын практически в полном порядке, Степан Юрьевич уехал в Москву со спокойной душой. Неделя, не давшая никаких результатов в поисках загадочной, эфемерной, как мечта, девушки Аси – на станции «Скорой помощи» им не помогли: данные о ее вызове и еще нескольких десятков других были удалены безвозвратно (как-то так у них получилось, что именно в ту злополучную ночь случился небольшой компьютерный сбой в системе из-за временного отключения электричества).
Вот такая вот фигня.
Зато эти семь дней стали весьма плодотворными для восстановления сил и здоровья Василия. Он продолжал заниматься специальной гимнастикой и серьезной дыхательной практикой, принимал укрепляющие препараты и травяные сборы и соблюдал определенную диету. Понемногу возвращался к делам своего бизнеса, благо родное предприятие находилось всего в пяти километрах от его дома, не забывая благодарить высшие силы за то, что несколько лет назад нашелся прекрасный специалист, которого он поставил управлять производством и которому доверял.
Вот и не рвался погружаться с головой в бизнес, занимался тем, что мог решить только он лично и то весьма дозированно.
В один из выдавшихся спокойных вечеров, расположившись в гостиной у камина, Ярославцев просматривал деловые бумаги: проект нового договора и статистику предприятия. Изредка отвлекаясь на доносившиеся порой навязчиво громкие голоса из телевизора, включенного в кухне-столовой, он лениво подумывал, а не перебраться ли в кабинет, где гарантированно нельзя услышать посторонние звуки.
Телевизор у них в доме с удовольствием смотрела Вера Павловна – это дело она любила и, не смущаясь, признавалась в этом своем пристрастии. К ней частенько присоединялась приходящая из села помощница по хозяйству, почти регулярно задерживаясь после работы, чтобы посидеть с компанией, а не коротать время одной дома – куда как хорошо: и сериал вместе посмотреть или какое ток-шоу забойное и обсудить тут же, поделиться мнениями по поводу страстей телевизионных.
Собственно, ради Веры Павловны и этой ее любви к телевидению и была встроена в интерьер кухни большая плазма с таким расчетом, чтобы можно было смотреть и из столовой зоны, сидя за большим столом. А по вечерам к Вере Павловне и засидевшейся помощнице присоединялся Петр Романович, а за ним подтягивался и Миша, и они располагались уютным домашним кружком за круглым столом в кухонной зоне втроем или вчетвером, что-то горячо обсуждали и попивали чаек с выпечкой.
Бывало, уставший Василий, возвращаясь поздно с работы или из Москвы, устраивался вместе с ними, и Вера Павловна хлопотала над ним, как наседка, потчуя от души, а домашние принимались рассказывать Ярославцеву новости о звездах шоу-бизнеса и о беглых олигархах, о делах в Украине и что в очередной раз сказал ее президент, и про то, что у известного певца обнаружилась еще одна дочь, а сын известного артиста судится с родственниками, охали, ахали, искренне возмущались, давали оценки. А он кивал, поддакивал, пропуская всю эту лабудень мимо ушей и сознания, и чувствовал себя тепло и почти умиротворенно, так уютно и хорошо ему было вернуться домой.
Нет, не пойдет он в кабинет, не хочет – пусть себе тараторит и покрикивает телевизор из кухни и доносятся неразборчивым бубнежом обсуждения Веры Павловны и мужиков, зато тут камин разведен и дрова пощелкивают, и ноги немного припекает (но он любил, чтобы припекало от живого огня), и здесь есть любимое кресло – как раз под его тело устроенное. И в любой момент можно отложить на столик у кресла бумаги и отправиться к этой компании в кухню перехватить какой-нибудь вкусности, испеченной из правильного, пророщенного зерна, и «послушать» новости про жуткие дела в рядах шоу-пролетариев и кинозвезд и про «пожар в борделе» чиновничьего аппарата.
– А-а! Ой! – вдруг услышал он громкий, ошарашенный вскрик Веры Павловны. – Боже мой! Василий Степанович! Скорее! Скорее сюда!
Он выскочил из кресла, как снаряд, выпущенный из катапульты, и понесся в кухню, стремительно прокручивая в голове варианты возможной катастрофы.
За круглым «малым» столом сидели Миша и Петр Романович с перевернутыми, обалдевшими лицами, Вера Павловна стояла посередине кухни, держалась за сердце, тыкала трясущимся пальцем в сторону экрана телевизора и, посмотрев на вбежавшего Ярославцева совершенно ошалевшим взглядом, прокричала:
– Она! – и повторила, не снижая голоса: – Это она! Смотрите скорей! Смотрите!
И он посмотрел…
Повернул голову и посмотрел на экран, где до этого момента безуспешно искомая им девушка Ася, чуть улыбаясь, вела репортаж из какого-то европейского города, произнося текст в большой синий микрофон с логотипом канала, уверенным, немного ироничным тоном.
Не сводя с нее взгляда, не улавливая и не вслушиваясь в текст, который она произносила, не видя, куда садиться, Ярославцев опустился на стул, чуть не промахнувшись задом, но вовремя подоспевший Миша предотвратил падение хозяина.
– Я же говорила, что лицо знакомое! – улыбаясь во всю ширь, продолжала кричать и энергично размахивать руками от радости Вера Павловна. – Вот она наша Асенька! Вот она где!
– …Ася Волховская, Игорь Емельянов и Юлия Немова… – закончила тем временем девушка свой репортаж, представив съемочную группу. – Берн. Швейцария.
– Вот так! – довольно сказал Петр Романович и громко прихлопнул ладонью по столу: – Вот так!
– Так! – выдохнул потрясенный Ярославцев и тоже повторил, уже с другой интонацией: – Та-а-ак. Надо срочно подумать, как добираться до репортера одного из федеральных каналов.
– Ведущего репортера! – подкорректировала его определение Вера Павловна, почти спокойным тоном, и вернулась на свое место за столом. – Я вспомнила! Я все про нее вспомнила! Асенька делает потрясающие репортажи, она одна из самых востребованных корреспондентов. Но тогда, в бурю она выглядела совершенно иначе, чем на экране: никакой косметики, волосы в хвост убраны, одета по-спортивному, очень просто. Потом темно же было, да и стресс у нас у всех, перепугались страшно, до того ли нам было, и она выглядела совершенно замученной. Я ее не узнала совсем, хотя с самого начала она казалась мне очень знакомой.
– Значит, ведущий репортер ведущего канала, – пропустив большую часть ее речи мимо ушей, резюмировал Ярославцев.
– Да-а-а, – вздохнув, задумчиво-расстроенно протянул Петр Романович и покачал головой. – Эвоно как сложилось-то, – и посмотрел с сочувствием и виноватым видом, – Асенька наша звезда на небосводе телевизионном. По Европе и всему миру катается, у министров интервью берет, президенту на брифингах всяких вопросы задает, а тот ей улыбается, в Кремль вхожа. А вы, Василий Степанович, в Снегирях да при заводе. – И снова скорбно вздохнул. – Вот и выходит, что никак, только-то спасибо сердечное и сказать. Незадача-а-а, – протянул он, совсем уж расстроившись.
– Ох! – вдруг поддержала мужа Вера Павловна, снова приложив ладонь к сердцу. – У нее же еще муж имеется, я вспомнила, продюсер, известный и богатый. Помнишь, Петя, где-то с полгода или больше того скандал с тем продюсером был, его по всем каналам показывали и на ток-шоу он выступал. Что за скандал – не помню, но он вроде как обличал и за правду ратовал. Потом говорили, что его за эту правду-то и турнули вроде как с телевидения.
– Точно, – поддержал ее муж. – Еще этот мужчина-орел из «Человека и закона» всю историю разоблачал, за Асиного мужа вступался.
– Да-да, помню. Пиманов! «Человек и закон» ведет. Вот у него в передаче про этого продюсера и было, правильно Петя вспомнил.
– Совсем беда-а-а, – стрельнув взглядом на хозяина, протянул Петр Романович.
– Ничего, управимся как-нибудь, – ободряюще улыбнулся Ярославцев.
– Нам надо развестись, – буднично произнесла как-то поутру Ася, когда они завтракали с мужем.
Прошло две недели после того злополучного бурана. Ася смоталась в две командировки и выпустила два серьезных репортажа. Сегодня вот образовался редкий выходной, и она с удовольствием выспалась, повалялась в кровати, даже легкую привычную утреннюю зарядку не стала делать – на фиг, отдыхать так отдыхать. И в домашнем костюмчике, со схваченными резинкой небрежно в хвост волосами, она выползла в кухню и решила приготовить что-то среднее между завтраком и легким обедом.
Затеяла банановые блины с начинкой из сыра с зеленью, которые удались на славу. На запах подтянулся и Семен из своей комнаты.
– О! – восхитился он, стащив тут же горячий блинчик с тарелки у плиты. – У нас праздник выходного дня.
– Точно, – довольно подтвердила Ася.
Закончила с блинами, заварила кофе побольше, как они оба любили и, выставив на столешницу тарелку с начиненными блинчиками и кофейник, села за стол.
Они ели, переговаривались о каких-то телевизионных делах и новостях, и где-то на втором блинчике Ася посмотрела внимательно на мужа и сказала то, о чем давно думала и что решила для себя уже несколько месяцев назад, понимая и чувствуя, что так будет правильно. И высказала это, не испытывая в душе ни малейшего сомнения:
– Нам надо развестись.
Семен помолчал, дожевывая блин и запивая его кофе. Потом сказал:
– Банальная, избитая до оскомины сериальная фраза. При твоем интеллекте, эрудиции и словарном запасе можно было облечь это предложение в более изысканную форму, – наставительно добавил он и сделал глоток кофе.
– А давай без изысков, – предложила Ася, – просто разведемся, и все дела. Нет, ну на самом деле, последнее время у нас получается какая-то натужная жизнь: ты постоянно в состоянии недовольства, а меня уже напрягает возвращаться домой, зная, что снова будут за что-то отчитывать, что-то ставить в укор и капризничать. Не хочу так. Мне так неудобно жить, неуютно и тяжело.
– Да, ты права, – ровным тоном согласился Семен. – Неуютно и тяжело. – И спросил без привычных в последнее время придирчивых интонаций, спросил по-дружески, искренне: – Ты меня совсем разлюбила?
– Сеня, Сеня, – вздохнула от необходимости все же объяснять и без того понятные им обоим обстоятельства. Видимо, совсем без разговора не получится, а она надеялась… – Когда ты обратил на меня внимание и решил взять под свою опеку, ты был сокрушительно неотразим. Ты и сейчас великолепен, но тогда казался мне необыкновенным. Блистательный, известный, успешный телевизионный продюсер, ты позволял себе быть снисходительным с высоты своего Олимпа, в меру надменен, в меру щедр и открыт, ироничен и циничен ровно настолько, чтобы подчеркнуть свой статус. Но главное: профессионал, каких мало, человек, прошедший всю телевизионную кухню с нуля, начав простым, никому не известным репортером и поднявшись до вершин. А я только-только начинала что-то там блеять в репортажах и совершенно ничего не умела, мне просто невероятно везло, да и только, но везение никогда не заменяло знание, опыт и владение ремеслом. Мне было невероятно интересно новое дело, в которое я случайно влезла и которое увлекло меня с головой, хотелось его осваивать, учиться, развиваться, и тут на меня обратил внимание ты. Сам Семен Галантов. Чем уж я тебя привлекла, до сих пор не знаю. В «Останкино» полно невероятных красавиц, умниц, талантливых и творческих, готовых за толику твоего внимания на что угодно. Но не суть. Ты отчего-то решил помогать осваивать мастерство именно мне и учил, наставлял, подсказывал, был очень внимателен и заботлив, но одновременно и требователен до жестокости. В тебя невозможно было не влюбиться. Помнишь, – усмехнулась она воспоминаниям, – как ты мне тогда сказал про фамилию и муштру?
– Да, помню, – хмыкнул Семен, – что-то вроде: пусть вас не вводит в заблуждение моя галантность, я не соответствую своей фамилии. Галантен я бываю только тогда, когда мне это выгодно, в остальное время я циничен и расчетлив. А вы, если намерены стать настоящим профи с большой буквы, готовьтесь к тому, что я буду вас беспощадно муштровать, как немецкий капрал нерадивого рядового.
– Да, – усмехнулась Ася. – Капрал рядового. Ты всегда был немного в роли, все время. В роли эдакого олимпийского небожителя. Но последние полгода, после того как ушел с телевидения, устроив грандиозный фейерверк, оказался не у дел, тебе просто некуда деть свою энергичную натуру и свою привычку играть эту шикарную роль успешного продюсера. А тебе необходимо постоянно играть, выдерживать имидж, блистать на публике. А когда аудитория сократилась до одного зрителя в моем лице, ты зачах, заскучал и маялся от вынужденного бездействия, вот и развлекался, изображая вредного мужа-ребенка. Должна сказать тебе, Сеня, что артист ты хреновый. Хоть и тренировался последние полгода как мог. Но получалось плохо. Капризный, истеричный мужчина в тебе, без сомнения, есть, как одна из составляющих твой характер сущностей. Но не до такой степени, как ты мне здесь демонстрировал. Ты сильно переигрывал, стараясь меня достать, и наша жизнь начала напоминать какой-то фарс, непрекращающийся водевиль. И кажется, перешла ту грань, где еще была точка возврата, – и она посмотрела на него прямым, открытым взглядом. – Просто пришло время расстаться, и мы оба об этом знаем.
– Не называй меня Сеня, Аська, – вдруг потребовал Галантов. – Последнее время ты стала часто называть меня этим уменьшенным именем.
– Да? Но ты вроде не возражал, а я как-то не замечала, – удивилась Ася.
– Не возражал, а ты не замечала, – повторил он за ней и усмехнулся саркастически: – Семен, Ася, это имя, а Сеня – это уже характер. Я Сеней не был никогда.
– Да, прости, – поняла она, о чем он говорит.
– Ты всегда была легкой, Аська, я тебя за это и полюбил и ценю, – улыбнулся он ей печально. – Никаких драм. Да значит да, ну а нет значит нет. Не получилось. Принимаешь обстоятельства такими, какие есть. И если почувствовала, что в какой-то жизненной ситуации тебе неуютно, не нравится, или вдруг понимаешь, что дело, которое делаешь, не твое, не по душе и интересу, всегда меняешь жизнь под себя, не боясь никаких перемен. Такая поразительная внутренняя свобода, такая редкая врожденная черта характера. Это завораживает. Удивительная житейская легкость.
– Ты же прекрасно знаешь, что я не очень понимаю драмы и не люблю пустой дешевой пошлости. Не понимаю натужности житейской и остервенения, с которым люди ругаются и предъявляют друг другу претензии. Люди, выясняющие отношения, слышат, как правило, только себя и свое оскорбленное эго. И я откровенно не понимаю, на фига жить вместе, если вам так плохо вдвоем.
– Это потому, что ты никогда не любила по-настоящему, Ася. Истинно, на всю катушку, от всего сердца, так, что ты – это он, а он – это ты, – пояснил ей Семен.
