Татьяна Бочарова
Черное облако души
© Бочарова Т., 2021
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021
1
«Я смотрю в окно и вижу окружающий мир, а вернее, его кусочек. Ровно столько, сколько позволяет пыльное оконное стекло. Вон слева высокая береза, ее ствол тянется далеко вверх, где-то там, на уровне самых последних этажей, ее крона, множество ветвей и листьев. Мне с первого этажа виден только ствол – могучий, круглый, покрытый серой корой с чёрными крапинами. Под этим стволом чего только не происходит: играют ребятишки, пьяницы распивают поллитровку, старушки-сплетницы обсуждают жильцов, собачки задирают лапу, справляя нужду.
Я люблю березу, точнее, ее основание. Люблю чахлый кустик жасмина напротив подъезда. Мне ужасно хочется полить его, чтобы он перестал сохнуть, расправил листочки, выпустил бутоны. Но, увы, я не могу этого сделать, как не могу пройти по тенистому дворику и выйти на дорогу, по которой мчатся автомобили. Я знаю, они не такие, как прежде, во времена моей юности. Тогда пределом мечтаний была «Волга», ну или «Чайка» – на ней ездили исключительно важные персоны. А теперь машин великое множество, одна другой красивей. Я вижу их на парковке, позади детской площадки. Там стоят разноцветные, блестящие новенькие автомобили и терпеливо дожидаются своих хозяев. А мне ужасно хочется взглянуть, как они несутся по шоссе – стремительно, как птицы, мелькая колёсами, сверкая огоньками.
Но до шоссе далеко – много-много шагов, а я не могу сделать ни одного. Поэтому мне остаётся лишь сидеть у окна и мечтать, что однажды случится чудо и я буду ходить. Смогу самостоятельно выйти во двор и полюбоваться на крону берёзы, полить увядающий жасмин, дойти до дороги. Ведь никто не может запретить человеку мечтать!
Иногда, впрочем, бывает праздник и на моей улице. Дверь комнаты раскрывается, и на пороге возникает Галка. У неё смеющиеся глаза, красные щеки и крутые завитки волос надо лбом. В руках она неизменно держит связку бананов – золотистых, перезрелых, с чёрными крапинками. Галка почему-то считает, что есть можно только такие бананы, чуть подгнившие, а чистые – значит неспелые. Галка кладёт бананы на стол, вывозит из коридора старенькую коляску, сажает меня в неё, и мы едем вниз. Колёса весело поскрипывают. Пандусов в нашем доме нет, и Галка аккуратно перемещает коляску со мной со ступеньки на ступеньку. Всего их пять, и ура – мы на улице.
Дует тёплый ветерок, наполняя кислородом мои скукожившиеся лёгкие. Вокруг целое море звуков и запахов. Я задираю голову и вижу листья берёзы. Они шумят на ветру, колышутся, о чем-то шепчутся друг с другом. Галка весело щебечет, рассказывая о том, что было сегодня в школе. Я стараюсь слушать ее, но у меня получается с трудом. Я жадно и ненасытно впитываю окружающий меня мир – не его клочок, а целый мир, без границ. Я знаю, следующий раз наступит не скоро. А зимой и вовсе ничего этого не будет: много снега, холодно. Галка не может одевать меня и толкать коляску по сугробам. Остаётся ждать весны.
Но я не унываю. Я сижу у окна и вяжу варежки, носки, шарфики и свитера. Иногда забавные игрушки – зайчиков, мишек, слонят. Мелькают спицы, вытягивая петельки – раз-два, раз-два. Клубок, лежащий на подоконнике, крутится и уменьшается. А за окном идёт жизнь – то дождь, то снег, то листопад. Не успеешь оглянуться – а она уже подходит к концу… Раз-два, раз-два, две лицевых и изнаночная…»
2
Никита Кузьмич с утра был не в духе. Ночью во сне он так неудачно повернулся, что у него прострелило бок. С трудом поднявшись с постели, он, кряхтя, прошаркал в ванную, умылся холодной водой и с отвращением заглянул в зеркало. Ну и рожа! Под глазами морщины, седые волосы всклокочены, в глазах застыло выражение адской скуки.
В дверь постучали.
– Никитка, ты что там, уснул? – крикнула Надежда Сергеевна. – Завтрак готов.
– Иду, – ворчливо ответил Никита Кузьмич и снова покосился на своё отражение. Он покачал головой, смачно плюнул и, повесив полотенце на крючок, вышел в коридор.
В кухне было тепло и уютно, вкусно пахло сырниками. Никита Кузьмич, охая и стеная, с превеликим трудом опустился на табурет, покрытый цветастой подушкой.
– Что с тобой? – ласково спросила Надежда Сергеевна, ставя перед ним тарелку, на которой в сметане лежали румяные, поджаристые сырники, ровно пять штук.
– Да спину потянул, будь она неладна, – пожаловался Никита Кузьмич. – Ни повернуться, ни вздохнуть.
– Ах ты, болезный мой, – сочувственно произнесла Надежда Сергеевна. – Ну покушай, а я после разотру тебя пчелиным ядом. Кушай, кушай. – Она присела напротив, с пристрастием глядя на мужа.
Никита Кузьмич вздохнул и взялся за вилку. Есть ему совсем не хотелось, но, если отказаться, Надя станет переживать. У неё ведь единственная радость – целый день торчать у плиты. Готовит как в ресторане: то мясо по-французски, то курица по-польски, то торт испечёт, да такой, что язык можно проглотить. Одна беда – без надобности это все Никите Кузьмичу. Он с юности привык питаться просто и ограниченно, потому и фигура к старости такая, какой и у многих сорокалетних нет – плоский живот, поджарые бедра, ни грамма лишнего жира. Он бы вполне удовлетворился гречкой на завтрак и борщом на обед, а ужин традиционно отдал бы врагу. Но нет – тут тебе и сырники, и ватрушки, и плюшки, и прочая фигня, от которой слабеют мышцы, кости и ткани становятся рыхлыми, и вот уже тянет бок, шею, крестец…
– Батюшка, ты что не кушаешь? – Надежда Сергеевна смотрела на него с укоризной. Позади неё на подоконнике так же укоризненно раскинул колючие ростки столетник, словно руками развёл в негодовании.
– Я ем, матушка. – Никита с досадой обмакнул сырник в сметану и отправил его в рот, затем другой. – Все. Сыт. Благодарствую.
– Да как же сыт, когда ещё полная тарелка? – расстроилась Надежда Сергеевна. – Ну хоть ещё один!
– Нет, – твёрдо произнёс Никита Кузьмич. – Лучше чаю мне налей.
Надежда Сергеевна послушно поднялась, налила в красивый голубой бокал кипятку, кинула туда пакет с заваркой.
– Лимончик положить?
– Положи.
После завтрака Надежда Сергеевна тщательно растерла спину и бока Никиты Кузьмича мазью с пчелиным ядом, затем закутала его своей шерстяной шалью и велела полежать пару часов. Никита Кузьмич лежал на диване с видом мученика, смотрел нудную передачу по телевизору, и ему было отчаянно скучно. Наконец он решительно щёлкнул пультом и крикнул:
– Надюша!
– Что, папулечка? – ласково отозвалась та и заглянула в комнату. Руки у неё были по локоть в муке.
– Опять плюшки? – Никита Кузьмич нахмурил седые кустистые брови. – Заканчивай ты с этим, мать. Сколько, ей-богу, можно!
– Да что ещё делать, Никитушка? – растерянно произнесла Надежда Сергеевна. – Все какой-то интерес.
– Глупости это, а не интерес, – буркнул Никита Кузьмич. – Давай, что ли, на дачу завтра поедем?
– Так как поедем, батюшка, если ты нездоров? – Надежда Сергеевна всплеснула руками. – А ну как окончательно надорвёшься? Не ровен час, в больницу загремишь.
– Не надорвусь. – Никита Кузьмич решительно сел и тут же скорчился от боли.
Надежда Сергеевна бросилась к нему.
– Вот видишь! Разве можно? Тебе покой нужен и тепло. А я завтра доктору позвоню, Андрей Иванычу. Пусть приедет, поглядит тебя.
– К черту доктора, – Никита осторожно спустил ноги с дивана. – Ай! Черт бы побрал этот бок. Уй-уй-уй. – Кряхтя и охая, он побрел в кухню. Достал с полки бутылку коньяку, плеснул в рюмку, с шумом втянул носом воздух и выпил залпом.
– Зря ты, Никитушка, – неуверенно проговорила Надежда Сергеевна, входя за ним следом. – Зря. Давление подскочит.
– Да хоть и подскочит, – сердито огрызнулся Никита Кузьмич. – Надоело трястись над собой, как над писаной торбой. Скажи лучше, Колька звонил сегодня?
– Звонил. – Надежда Сергеевна опустила голову.
– Врешь ведь. – Он налил ещё стопку.
– Не вру, звонил он. Правда, не сегодня – позавчера.
– Позавчера… – Никита Кузьмич залпом выпил. – Праздник на нашей улице.
– Зря ты так. – Надежда Сергеевна вздохнула и принялась с остервенением месить тесто. – Зря.
– Не зря, и ты это не хуже меня понимаешь.
– Просто ему некогда, Коленьке. Сам знаешь, работа у него. Дела.
– Но позвонить-то матери можно? – Никита Кузьмич подошёл к жене и осторожно положил руку ей на плечо. – Разве для этого много времени нужно?
– Не нужно, – прошептала Надежда Сергеевна. – Да ты не злись на него, батюшка. Завтра, даст бог, на дачу поедем. Костерок зажжем, я колбаски пожарю. Чего тебе Коля? У него своя жизнь, у нас своя.
– У него своя, у Алки своя. Мы детей своих раз в полгода видим. И слышим примерно так же.
Никита Кузьмич отнюдь не сгущал краски. Дочь Алла сразу после института укатила в Германию на стажировку, благо у отца были на это средства. Там она и осела: устроилась на хорошую работу, вышла замуж за немца и родила сына, которого назвала Рудольф, что для русского уха звучало слишком похоже на Адольф, а потому вызывало высшую степень неприязни и отторжения. Приезжала она в Москву редко, раз в год, правда, исправно звонила по скайпу, но разговоры эти как-то не клеились, были скучными и натянутыми.
Сын же Николай жил совсем рядом, в соседнем районе. Он рано женился, наплодил двоих детей и тут же развёлся. Невестка с бывшими свекрами отношения не поддерживала, внуков им не привозила. Сам же Колька вёл привольный образ жизни – менял баб, как перчатки, ездил на горнолыжные курорты, тусовался по клубам. Престарелых родителей вниманием не баловал, а если и заявлялся в гости, то в основном за материальной помощью. Никита Кузьмич на детей сердился, но все равно любил их и в глубине души надеялся, что когда-нибудь все изменится и семья вновь воссоединится…
Надежда Сергеева вздохнула и ласково потрепала мужа по волосам.
– У всех так, Никитушка, – постаралась утешить она его. – Они же знают, что мы вместе, вдвоём, нам не скучно.
– Скучно! – Никита Кузьмич рубанул ладонью по столу так, что тазик с тестом подпрыгнул и съехал в сторону. – Скучно нам! Приехали бы в гости! Съели бы твои плюшки! Посидели бы, чайку попили, а потом погуляли.
– Не кипятись, дружочек. – Надежда Сергеевна ласково погладила его по щеке. – На что они тебе? Вырастили, выучили, и слава богу. Давай вот я тебе картошечки горячей с маслицем положу? Давай?
– Ну давай. – Никита Кузьмич обречённо опустился на стул.
3
Назавтра ему стало легче настолько, что он без труда сел за руль своего старенького «Шевроле» и покатил с Надеждой Сергеевной на дачу.
Супруги Авдеевы всегда жили в достатке. Никита Кузьмич до пенсии занимал высокий пост директора ликероводочного завода. Большая часть его карьеры пришлась на советское время. Ни супруга его, ни дети ни в чем не знали отказа. Все блага той эпохи – кооперативная трехкомнатная квартира, фирменная заграничная одежда, продукты, бывшие для обычных людей дефицитом, а ещё новенькая «Волга» и фундаментальный кирпичный дом-дача – были доступны их семейству. Они ежегодно ездили к морю, отдыхали в элитных подмосковных санаториях, лечились на водах.
Никита Кузьмич характер имел крутой, но, несмотря на это, был любимцем у подчинённых. Жесткий, хваткий, деловой, он обладал всеми качествами прирожденного руководителя. Именно они помогли ему в 90-е удержаться на плаву. Его завод не закрылся, подобно сотням других, перестроился, нашёл каналы сбыта, отыскал поставщиков и стал процветать. Никите Кузьмичу в ту пору шёл шестой десяток. Он был здоров как бык, мотался по командировкам, помогал выросшим детям материально. А в свободное время достраивал дачку, перекраивая ее на современный лад: сделал там и гостиную с камином, и бассейн, и зону барбекю, и даже маленькое футбольное поле, на котором гости могли погонять мяч.
Все бы и дальше шло отлично, если бы не грянул гром среди ясного неба: случился у Никиты инфаркт – неожиданно, подло, коварно, когда ничто не предвещало беды. Сидел за столом, вёл совещание и внезапно почувствовал острую боль в груди, затошнило, зазеленело перед глазами. Никита Кузьмич скрипнул зубами: «Продержаться бы ещё минут пять, закончим, и к доктору». Но продержаться не удалось – кабинет вдруг поглотили сумерки, а потом наступила полная тишина. Очнулся Никита в реанимации, рядом сидели заплаканная Надежда Сергеевна и дети. Поначалу он не понимал, насколько все серьезно, все норовил встать с кровати: за завод беспокоился, там как раз выгодный контракт назревал, нужно было не зевать. Но врач – пожилой, седой профессор-кардиолог – все ему быстренько объяснил: мол, все важные дела закончились, теперь только кушать, спать да гулять во дворе, а не то следующий контракт не в этом мире придётся подписывать.
Для Никиты Авдеева это стало ударом. Сильный, крепкий мужчина, надежда и опора семьи, любимец женщин, он в одночасье превратился в инвалида, боящегося сделать лишнее движение. Да что там движение – и дышать-то глубоко поначалу было страшно! Надежда Сергеевна после выписки квохтала над ним, как наседка: не разрешала вставать, носила еду в постель, кутала в шарфы и свитера, пичкала лечебными травами. А Никита медленно умирал. Нет, не от сердца – его врачи починили, а от невостребованности и непривычного безделья. Никогда не сидевший дома, он безмерно тяготился пребыванием в четырёх стенах, требовал телефон, пытался звонить на работу, давать указания. Но бедное заштопанное сердце не хотело больше трудиться: болело, щемило, кололо и норовило остановиться. Одна за другой приезжали «Скорые», делали уколы, кардиограммы. Надежда Сергеевна отключила телефоны и увезла мужа в санаторий – надолго, на три месяца. Там, гуляя по лесным дорожкам, купаясь в серной ванне и попивая вечерний кефир, он немного успокоился и смирился. Перестал дёргаться, начал смотреть телевизор, читать книги, словом, вошёл в ритм жизни пенсионера.
Надо отдать должное Надежде Сергеевне – она целый год выхаживала мужа. Сделала все возможное, чтобы смертельная опасность, нависшая над ним, миновала. Через год тот же седой профессор осмотрел Никиту и удовлетворенно покивал:
– Все хорошо, дорогой мой. Сердце ваше в полном порядке. Можете прибавить активности. Займитесь ходьбой, плаванием.
– А на работу? – робко спросил Никита Кузьмич. – Можно на работу выйти? Хотя бы не на полный день.
Врач насупил густые брови:
– О работе даже не думайте! Живите, как все с вашим диагнозом. И скажите спасибо супруге…
Так и пошло. Надежда Сергеевна вскоре тоже уволилась и засела дома, ухаживать за мужем. В деньгах они не нуждались: за жизнь удалось скопить приличную сумму, которая теперь лежала в банке и давала неплохие проценты. Супруги путешествовали, ездили на дачу, иногда принимали у себя друзей. Вот только с внуками не сложилось. Надежда Сергеевна относилась к этому философски, а Никита Кузьмич обижался. Он так и не притерпелся к роли пенсионера, жизнь казалась ему пустой и скучной, пресной, как бессолевая диета. И даже поездки на дачу не сильно радовали.
Надежда Сергеевна, напротив, фазенду любила. Развела всякие цветочки-ягодки, хлопотала на грядках, делала заготовки. Вот и в этот раз она с увлечением орудовала секатором, отрезая засохшие ветки разросшегося у беседки шиповника. А Никита Кузьмич сидел в удобном кресле-качалке на веранде и с грустью смотрел на увитый девичьим виноградом забор. Он вспоминал молодость. Как было здорово – каждый день, как бой, кипучий, огневой, полный стрессов и побед! Эх, где теперь его адреналин? Куда делся? Собаку, что ли, завести, как посоветовал недавно близкий друг. «Заведи пса, Кузьмич, большого, серьезного. Будешь его любить, а он тебя. Глядишь, и депрессия отступит. Собаки, они лучше людей, поверь». Никита Кузьмич представил, как у его ног лежит огромный чёрный дог, с блестящей шерстью и умными глазами-бусинами. Можно назвать его как-нибудь аристократично – Байрон, например. Или Лорд…
– Никитка, иди, помоги мне костёр разжечь! – крикнула Надежда Сергеевна, Никита поднялся и пошёл разводить огонь. Потом они сидели за уютным плетёным столиком, ели поджаристые колбаски и печёную картошку, пили душистый чай с листьями смородины. Никита Кузьмич все думал про собаку.
– А что, Надюш, если нам пса завести? – спросил он у жены.
– Пса? – Она поставила чашку и с удивлением взглянула на него. – Какого? У Тони вот йорк живет, миленький такой. Может, его?
– Да ну твою Тоню, – сердито отмахнулся Никита. – Йорк разве собака? Тьфу, одно название. Я настоящего пса хочу. Дога, например. Или ротвейлера.
– Ох, батюшка, это сколько ж мяса ему нужно! А грязи-то будет, наверное. – Надежда Сергеевна сокрушенно помотала головой. Затея мужа ей явно была не по душе.
– Ну как знаешь, – обиделся Никита. Однако он знал, что жена в конечном счете с ним согласится. Так оно и вышло.
– Да я что, я разве против? – засуетилась Надежда Сергеевна. – Хочешь дога, давай дога. Только где ж мы его возьмём?
– Я Сашке Куролесову позвоню, он нам щенка привезёт. Даже нескольких, на выбор.
Сашка Куролесов был давнишним другом Никиты Кузьмича, одним из тех немногих, которые не исчезли после того, как он отстранился от дел. Несмотря на разницу в возрасте – Куролесов значительно моложе, – они всегда находили общий язык. Сашка был счастливо женат, имел двоих несовершеннолетних детей, трудился на заводе в должности начальника одного из цехов и вот уже несколько лет занимался в качестве хобби собаководством.
– Как скажешь, папочка, – покладисто согласилась Надежда Сергеевна и принялась собирать со стола грязную посуду.
4
Сказано – сделано: в тот же вечер Никита позвонил Куролесову. Договорились, что назавтра в шесть тот подъедет с тремя щенками. Надежда Сергеевна по этому поводу испекла пирог с луком и налепила вареников.
С самого утра Никита Кузьмич пребывал в приподнятом настроении. Он устроил в углу в гостиной лежанку для щенка, заказал в Интернете поводок, корм и прочие атрибуты собачьего быта. Без пяти шесть раздался звонок в дверь.
– Приехал! – радостно провозгласил Никита Кузьмич и собственной персоной отправился в прихожую открывать.
Щелкнул замок. Никита распахнул дверь и замер в удивлении: перед ним стояла незнакомая, совсем юная девушка довольно высокого роста. Одета она была в длинное, до пят, джинсовое платье с цветными вставками и крошечную кожаную курточку. За плечами висел большой холщовый рюкзак. На свежем розовом личике весело поблескивали зеленые глаза. Но главное – ее волосы! Невероятная кудрявая грива ярко-рыжего цвета. Никите показалось, что он попал в детский мультфильм, настолько нереальной и сказочной была стоящая перед ним незнакомка.
– Вы к кому? – в недоумении уставился он на девушку.
– Мне нужен Никита Кузьмич Авдеев. – Голос у нее был дивной красоты – грудной, мелодичный, словно окутывающий мягкой вуалью.
– Это я. – Никита окинул девицу ещё более удивлённым взглядом. – Что вы хотели?
– Можно я войду? – довольно бесцеремонно поинтересовалась рыжая.
– Ну… входите, – растерянно пробормотал Никита Кузьмич и отодвинулся в сторону, впуская незваную гостью в прихожую.
– Никит, вы что в коридоре… – Надежда Сергеевна вышла из кухни и осеклась. – Это кто?
– Я сейчас вам все объясню. – Рыжая захлопнула дверь, быстро скинула матерчатые кеды и осталась стоять посреди прихожей в полосатых красно-желтых носках. – Вы только не пугайтесь. – Она взглянула на Надежду Сергеевну и сняла рюкзак.
– Что такое? В каком смысле не пугайтесь? – та слегка побледнела и на всякий случай взяла мужа за локоть.
– В прямом. То, что я скажу, возможно… будет не слишком приятно для вас.
– Да говорите же, черт возьми! – вскипел Никита Кузьмич. – Быстрее, или я выставлю вас вон.
– Дело в том, что я… я – ваша внучка! – Рыжая выпалила это одним махом, словно в воду нырнула.
– Кто?? – хором воскликнули Никита Кузьмич и Надежда Сергеевна.
– Внучка, – спокойно повторила девица. – Никита Кузьмич мой дедушка.
– Да что ты врешь, бесстыдница! – Надежда Сергеевна схватилась за сердце. – Ступай отсюда с богом. Никита, выдвори ее.
– Погодите. – Рыжая сделала протестующий жест рукой и полезла в рюкзак. – Вот. – Она протянула супругам какой-то листок, при рассмотрении оказавшийся бланком свидетельства о рождении, весьма потертым и помятым. – Видите, Свиристелкина Влада Леонардовна. Это я. А моя мать – Свиристелкина Анна Петровна.
– Ну и что? – угрюмо спросил Никита Кузьмич. – Какое это имеет ко мне отношение?
– Самое прямое. Моя мать не была замужем. Свиристелкина – ее девичья фамилия, и тоже по матери. Вы ведь помните Марию Свиристелкину? Помните? Вы были в командировке, в М. И у вас… – Она не договорила и, покосившись на Надежду Сергеевну, многозначительно хмыкнула.
Та, выпустив локоть Никиты Кузьмича, отступила на шаг и уперла руки в боки. Вид ее не предвещал ничего хорошего.
– Никит, что она несёт, эта вертихвостка? Какая ещё Свиристелкина?
Никита Кузьмич молчал, мрачно разглядывая тапочки.
– Вы должны ее помнить – Мария Свиристелкина. Она была пианисткой, играла на рояле в ресторане. Она любила вас. Когда вы уехали, у неё родилась дочь, Аня. Это моя мать. Ее уже два года как нет на свете. А бабушка умерла совсем недавно, месяц назад. Она всю жизнь рассказывала мне о вас. Так получилось, что в нашей семье не было мужчин. Мать росла без отца, я тоже. И вот мне захотелось исправить это. – Рыжая наконец умолкла и вопросительно уставилась на Никиту. Тот почувствовал, как багровеют кончики ушей.
– Так, – грозно проговорила Надежда Сергеевна. – Вот что, «внученька»! Шла бы ты отсюда подобру-поздорову. А нет – так я полицию вызову в два счета. Думаешь, мы старые, совсем из ума выжили? Мало ли вас тут ходит таких родственничков, объегоривают доверчивых пенсионеров. Ступай, тебе говорят, по-хорошему.
– Я не собираюсь вас объегоривать, – спокойно произнесла девушка. – Просто хотела взглянуть на деда. Бабушка про него столько хорошего рассказывала…
– Да замолчи ты! – не сдержавшись, крикнула Надежда Сергеевна. – Какой он тебе дед! Уезжай себе в М. и не суйся сюда больше.
– Надя, послушай, – неуверенно произнёс Никита Кузьмич, – погоди. Ну что ты так сразу…
– Я? А ты что? Хочешь сказать, что она правду говорит? Про Свиристелкину? – тут же пошла в атаку Надежда Сергеевна. Никита понял, что лучше с ней сейчас не спорить, да и самому было неловко и стыдно.
…Вишь ты, откуда прилетело, откликнулось. Мария Свиристелкина, Маша. Помнил ли он ее? Да, разумеется, как не помнить. Давно это было, ох, давно. Лет за пятнадцать до инфаркта треклятого. Был Никита в очередной командировке, в городе М. Прорабатывал хороший контракт, жил в лучшей гостинице, обедал в ресторанчике при отеле. Там и встретил Машу – она по вечерам на рояле играла, развлекала публику. Вся такая неземная, худенькая, в блестящем платье до пола, с длинными, как у русалки, волосами. Никита, словно заворожённый, часами глядел на ее пальцы, порхающие по клавишам. Наконец не выдержал, встал и подошёл к роялю.
– Скажите, вы замужем?
Она, не переставая играть, удивлённо подглядела на него. Глаза у неё были неопределённого, дымчатого цвета, как ночь, полная любви.
– Нет. А почему вы спрашиваете?
– Спрашиваю, значит, нужно. – Никита почувствовал, как его переполняют радость и молодой, отчаянный задор.
В командировках у него не раз бывали романы, мимолетные, быстрые и красивые. Никита любил женщин, и не какой-то определенный тип, а разных – блондинок, брюнеток, шатенок, стройных и полненьких. Главное, чтобы были сговорчивые и весёлые, не доставали потом звонками и письмами. Однако сейчас с ним происходило что-то совсем другое. Сердце отчаянно стучало в груди, к лицу прилила кровь.
– Когда вы освобождаетесь? – спросил он у девушки, и не узнал своего голоса, охрипшего и прерывистого.
– Не скоро, – просто сказала она, – ресторан до одиннадцати, а сейчас только девять.
– Ничего. Я подожду. – Он осторожно дотронулся до ее волос и тут же отдернул руку, точно она могла от прикосновения растаять и исчезнуть. – Я буду ждать, – повторил он тверже и пошёл, не оглядываясь, к своему столику.
Он пил коньяк и слушал звуки рояля. Ему казалось, она играет для него одного, столько нежности и страсти было в этих звуках, столько силы в хрупких пальчиках. То ли от избытка алкоголя, то ли отчего-то ещё, неведомого прежде, на глаза Никиты навернулись слёзы…
Он дождался одиннадцати и увёл ее в лунную осеннюю ночь, накинув ей на плечики дешевое пальтишко. Она не сопротивлялась, не спорила. Сказала только: «В номер не пойду, увидят, уволят с работы». Молча села в такси, послушно назвала адрес, так же молча вышла у подъезда старенького трехэтажного дома. Ее квартирка оказалась скромной, чистенькой и такой крошечной, что у Никиты снова сжалось сердце от щемящей нежности.
– Как тебя зовут?
– Маша. А вас?
– Никита… Никита Кузьмич. – Он сам не знал, зачем прибавил отчество.
Глупо. Глупо и совестно. А сердце продолжало колотиться, нашептывая: «Вот, вот оно, счастье. Настоящее, то, о котором мечтает каждый. Счастье мое, с дымчатыми глазами». Он робко обнял ее. Она на мгновение прижалась к нему, доверчиво, всем телом, потом слегка отстранилась.
– Вы женаты?
Обычно Никита никогда не врал. Зачем? Надю он любил и никогда бы не бросил. Он предпочитал сразу расставить точки над «и»: семья – это одно, а мимолетный роман – совсем другое. Но сейчас слова застряли у него в горле. Глядя в ее бездонные, манящие глаза, он молчал, сглатывая невесть откуда взявшуюся слюну. Она смотрела на него с ожиданием, и он наконец мотнул головой:
– Нет. В разводе.
– Неправда, – тихо шепнула она. – Я не верю вам. Впрочем… это не важно. По крайней мере сейчас. – Она положила руки ему на плечи.
Все вокруг задрожало и начало уплывать. В ушах звучала музыка из ресторана, превращая реальность в сказочный, волшебный сон…
Никита очнулся от воспоминаний и пристально поглядел на рыжую гостью, застывшую посреди прихожей. Ничего схожего с Машей, ни одной черточки. И лицо, и фигура – все другое. Та была хрупкая, нереальная, как беззвездная, призрачная ночь. А девушка, стоящая сейчас перед ним, выглядела солнечной, спелой и сочной, как свежий апельсин. Никита Кузьмич почувствовал, как на плечи давит каменная глыба, тяжело, страшно. Нет сил на дурацкие воспоминания. И Надя не поймёт.
– Супруга права, – тихо, но спокойно проговорила он, глядя прямо в зелёные глаза девицы. – Вам лучше уйти. Я… я не знаю никакой Марии Свиристелкиной. Ступайте.
– Жаль. – Рыжая тряхнула кудрями. – Я думала, мы подружимся. Что ж, прощайте. – Она молча обула свои кеды.
Хлопнула дверь. Никита Кузьмич и Надежда Сергеевна остались стоять посреди прихожей, растерянно глядя друг на друга. Первая нарушила молчание жена.
– Вот ведь мошенников развелось. – Она приблизилась к мужу и ласково обняла его за плечи. – Пойдем, Никитушка. Тут дует из-за двери. Как бы снова радикулит не разыгрался.
Она увела Никиту в комнату. Он сумрачно молчал, погруженный в свои мысли. Через пятнадцать минут приехал верный Куролесов и привёз трёх забавных щенков. Надежда Сергеевна восторженно ахала, сновала из кухни в комнату и обратно, носила блюдечки с кормом и водой, то и дело дергая мужа за локоть:
– Никитка, смотри, какие милые! Хоть всех троих оставляй. Нет, ну до чего хороши!
Никита Сергеевич ожил, заулыбался. Неприятный эпизод из прошлого слегка поблек и перестал его нервировать. Сашка терпеливо ждал, пока супруги натешатся и выберут наконец щенка. Часа через два жарких споров, вздохов и охов, решили остановиться на старшем из трёх, мальчике, чёрном, с белой грудкой. У него были умные и живые глаза-бусинки, он смешно и тоненько тявкал, когда его гладили по блестящей гладкой шёрстке.
– Имя придумали? – спросил у стариков Сашка.
Никита Кузьмич скептически взглянул на щенка. Ни Лорд, ни Байрон ему совершенно не подходили – вид у малыша был далек от аристократического.
– Мамашка у него из настоящих, породистая, – сказал Сашка и потрепал щенка по загривку, – а вот отец подкачал, так что паспорта у него нет. Мать звали Шейлой.
– А он пусть будет… пусть будет Шоколад! – вдруг выпалила Надежда Сергеевна.
– Шоколад? – Куролесов с удивлением поглядел на неё, затем на щенка. Тот доверчиво взвизгнул. – А что? Идея. Ему идёт.
– Верно. – Никита Кузьмич улыбнулся. – Он правда как шоколад. Темный шоколад с молочным пятнышком. Умница, Надюша, и как это тебе в голову пришло!
Надежда Сергеевна скромно потупила глаза, но вид у неё был чрезвычайно довольный. Куролесов засобирался домой и стал прощаться.
– Если что, звоните, я всегда на связи. Подскажу, как быть.
– Уж подскажи, дорогой, – поддакнула Надежда Сергеевна. – А то, не ровен час, вдруг захворает маленький или животик прихватит? Это ж как настоящий ребёнок.
– Не бойтесь, они живучие. И прививки у него уже есть нужные. Так что главное, правильно кормить и гулять с ним два раза в день. – С этими словами Куролесов забрал двух других щенков и скрылся за дверью.
Надежда Сергеевна с умилением глядела на приобретённого питомца.
– Ты мой хороший! Шоколадка! Лапочка.
Щенок тихо и счастливо повизгивал и норовил тяпнуть ее за палец.
– Пойду, прогуляюсь с ним, – решил Никита Кузьмич. – Не то лужу нам тут напрудит. Надя, неси поводок.
На щенка надели ошейник с поводком, которые предусмотрительно принёс Куролесов, а также купленный заранее красивый красный комбинезон, чтобы он не замёрз. Никита Кузьмич взял щенка под мышку и вышел на лестничную площадку.
– Смотри, недолго, – крикнула ему вслед Надежда Сергеевна, – не то замёрзнет.
Никита кивнул и зашагал вниз по лестнице со своего второго этажа.
На дворе сгущались осенние сумерки. Слышался звон трамвая, смех детворы и лай – собачники один за другим выходили на прогулку. Никита Кузьмич огляделся по сторонам – нет ли рядом какого-нибудь злобного пса – и осторожно спустил Шоколада на землю. Тот сразу же ринулся в сторону и повис на поводке.
– Тихо ты, тихо, ну куда ж ты, дурачок, – ласково пожурил его Никита Кузьмич. – Ну что, куда пойдём? Давай на бульвар. – Он легонько потянул поводок, и щенок неожиданно послушно затрусил рядом.
– Какой хорошенький! – раздался из темноты мелодичный голос.
Никита вздрогнул и остановился:
– Ты?
– Я. – Рыжая стояла перед ним, белозубо улыбаясь.
– Зачем ты тут? Тебе же сказали, все бесполезно. – Никита Кузьмич хотел пройти мимо, но что-то заставляло его остановиться. Щенок нетерпеливо взвизгнул.
– Мне некуда идти, – просто проговорила девушка. – И денег нет на хостел. Я… я думала, вы меня приютите. Хотя бы на пару ночей.
– С какой это стати? Почему мы должны пускать в дом постороннего человека?
– Но я же не посторонняя. Я ваша внучка! Вы ведь любили Марию. Сильно любили.
