Татьяна Бочарова
Черное облако души
Никита Кузьмич вытер со лба внезапно выступивший пот.
– Любил…
– Ну вот. – Рыжеволосая снова улыбнулась, отчего на щеках у неё образовались симпатичные ямочки.
– Вот что. – Никита Кузьмич слегка подергал поводок. – Пошли, прогуляешься с нами. Расскажешь о себе.
– С удовольствием! – обрадовалась девушка.
Они перешли дорогу и не спеша двинулись по бульвару.
– Я забыл, как тебя зовут.
– Влада.
– Странное имя. Я думал, такое только мужчинам дают.
– Не только. Мне оно нравится.
– Ну хорошо. Положим, ты и правда моя внучка. Зачем тебе Москва? Что ты будешь здесь делать?
– Я буду петь.
– Что? – Никита замедлил шаг. – Петь?
– Да. Я хочу стать джазовой певицей. Поступить в колледж на Ордынке, окончить его и выступать со своей группой. Стану известной, заработаю много денег. Позабочусь о вас.
– Ой-ой, позаботится она. – Никита Кузьмич скривил ехидную мину. – Да с чего ты решила, что можешь петь? Ордынка – это серьёзное заведение, туда сложно поступить.
– А вы откуда знаете? – удивилась Влада.
– Знаю. Я в молодости сам джазом увлекался. На гитаре играл, даже хотел учиться профессионально, так что все про эту сферу знаю. К тому же обучение платное, стоит недёшево.
– Вот об этом я и хотела поговорить, – спокойно произнесла Влада. – Мне нужны деньги, много. И крыша над головой. Не бойтесь, я вас не объем. Я уже нашла место, где можно подработать. На Арбате в переходе группа уличная поёт, там солистка нужна. Обещали взять, так что заработок будет. Но не такой, как мне нужно.
Никита Кузьмич слушал и недоумевал. Неужели можно быть такой наглой и самоуверенной? Припереться в столицу из тьмутаракани, к фактически чужому человеку и рассчитывать, что он станет тратить на неё бабки?
– Ты это серьезно? – спросил он Владу.
– Серьезней некуда. Семестр уже начался. Дополнительный набор на внебюджет в конце сентября. Если пройду, сразу деньги понадобятся.
– А с чего ты решила, что у меня есть такие деньги?
– Ну дед, не забывай, сейчас время Интернета. Я, прежде чем ехать, немного пошукала в сетях, знаю, кто ты таков, как живешь.
Никиту Кузьмича кольнуло слово «дед» и обращение на «ты».
– Никакой я тебе не дед! И не смей «тыкать». Ты мне чужая, слышишь, чужая! Я вообще зря с тобой разговариваю. Правильно Надя сказала, надо было полицию вызвать.
– Ну так вызывайте. – Влада остановилась и скрестила руки на груди. – Давайте, звоните! Сдайте меня ментам. Я – вот она, не убегу.
Никите стало стыдно. Перед глазами снова возникла Маша, их последняя ночь в ее крохотной квартирке. Они лежали, тесно обнявшись, на старенькой скрипучей тахте. Он физически ощущал, как бежит время – минута за минутой, час за часом. А впереди утро и поезд в Москву. Нужно было принять решение. Если он уедет, то уже никогда больше не вернётся в М. Ездить туда-сюда, обманывать обеих, и жену, и Машу – нет, на такое он не способен. Стало быть, два варианта – либо уехать отсюда бесповоротно, либо так же бесповоротно остаться и круто изменить свою жизнь. Настолько круто, что круче не бывает.
Маша тихо прижималась к его боку, ее нежные пальчики гладили его лоб, ерошили волосы. Она ничего не говорила, ни о чем не спрашивала, но Никита знал, что она ждёт, и внутри у неё все сжимается от боли и страха. Однако он не мог решиться.
За окном стало белеть. Никита глубоко вздохнул и обнял Машу, с силой прижал к себе. В горле у него застыл спазм. Она все поняла. Замерла у него в объятиях, словно превратившись в безмолвную птичку, и от этого – от ее безропотности, покорности – ему было ещё горше. Лучше бы она кричала, плакала, расцарапала ему физиономию. Но нет, она целовала его все с той же нежностью, и даже в ее дымчатых глазах не было ни слезинки…
– Почему она не написала мне? – хрипло спросил Никита.
– Кто не написал? – не поняла Влада.
– Маша. Почему не сообщила, что ждёт ребёнка?
Она пожала плечами.
– Откуда мне знать? Может, не хотела, из гордости. А может, не знала, куда писать. Ты разве дал ей адрес?
Никита грустно покачал головой.
– Не дал.
– Вот видишь, а спрашиваешь. Да если бы она и написала, разве ты бы приехал? Что-то бы изменилось?
– Не знаю. Возможно. А впрочем… нет… не надо об этом. Тебе все равно не понять.
– Куда мне, – с легкой иронией проговорила Влада, подумала чуть-чуть и взяла Никиту за руку. От ее прикосновения ему вдруг стало тепло и спокойно. – Давай не будем ссориться. Если тебе неприятно, я могу не называть тебя дедом и говорить «вы».
– Да ладно, зови как хочешь, – вздохнув, сдался Никита Кузьмич. В это время Шоколад громко затявкал на проходящую мимо таксу, до предела натянув поводок. – Фу, Шоколад! Тихо! Фу! – Никита вернул щенка обратно к ноге.
– Шоколад? – засмеялась Влада. – Прикольное имя. И сам он прикольный.
Никита Кузьмич заметил, что она ёжится на ветру. Лёгкая куртенка совсем не защищала от сентябрьского вечернего холода.
– Пошли домой, – предложил он. – Холодно. Да и поздно уже.
– А ваша жена? Она не выгонит меня?
– Не знаю. – Никита улыбнулся. – Надеюсь, что нет.
Влада тряхнула рыжими кудрями:
– Ну идём.
5
Надежда Сергеевна открыла дверь, и брови ее нахмурились:
– Опять? Никита, ты зачем?
– Надюша, я все потом тебе объясню. Дай нам войти.
Надежда Сергеевна приготовилась к атаке, но в это время щенок протиснулся мимо ее ног в прихожую, оставляя на чисто вымытой плитке грязные следы.
– Ах ты, негодник! – крикнула она и подхватила его на руки. – А ну, пойдём мыться! – С этими словами она унесла щенка в ванную, а Никита Кузьмич и Влада беспрепятственно зашли в квартиру.
– Раздевайся, – велел он девушке, – будем ужинать.
Он сам себе удивлялся. Радикулит как рукой сняло, ничего не болело, напротив, все тело переполняла кипучая энергия. «Это все щенок», – сказал себе Никита Кузьмич, однако в глубине души ему было ясно, что щенок тут совершенно ни при чем. Виновницей его хорошего настроения, без сомнения, стала рыжеволосая Влада, похожая одновременно на солнце и на любимый им с детства спелый сочный фрукт – апельсин.
Надежда Сергеевна вышла из ванной, спустила щенка на пол, и он тут же умчался в комнату.
– Надюш, что у нас сегодня на ужин? – преувеличенно бодро спросил Никита Кузьмич.
Влада тем временем снова сняла кеды и смотрела на хозяйку дома с ожиданием.
– Господи, – вздохнула Надежда Сергеевна, – ну что ты будешь делать! Ох, Никитушка, поплатимся мы за твою доверчивость, помяни мое слово… Вареники с обеда остались, ну и я ещё голубцов навертела ленивых. – Она махнула рукой и ушла в кухню. Оттуда донёсся яростный звон тарелок.
– Ну что ты стоишь? – Никита подмигнул Владе. – Беги, мой руки.
За столом царило напряженное молчание. Надежда Сергеевна, поджав губы, разложила голубцы по тарелкам, разлила подливку, поставила тарелочку с хлебом.
– Если кому сметаны, то я положу.
– Мне, если можно, – подала голос Влада.
– Отчего ж нельзя. – Надежда Сергеевна все с той же кислой миной пожала плечами, залезла в холодильник, достала банку с рыночной сметаной и плюхнула Владе целую ложку.
– Ой, объедение! – Та причмокнула языком. – Так вкусно! Вы отличная хозяйка.
– Спасибо, я знаю, – сдержанно отозвалась Надежда Сергеевна.
– Послушайте, – Влада вскинула на неё зелёные глаза, на дне которых притаились золотые искорки-смешинки, – вы, наверное, злитесь на мужа. Это понятно.
– Ничего я не злюсь, – пробормотала Надежда Сергеевна и покраснела.
– Злитесь, злитесь. Ведь он вам изменил.
– Глупости все это. Я тебе не верю. Не было никакой Свиристелкиной, ты это все выдумала, чтобы попасть в наш дом.
– Но ведь дед признаёт, что это было!
– Не смей называть его дедом! – Надежда Сергеевна стукнула кулаком по столу, так, что голубец подпрыгнул в тарелке.
– Ладно, ладно. – Влада примирительно замахала руками. – Он мне сам разрешил, между прочим. Но раз вам это неприятно, то не буду.
Она принялась за еду. Надежда Сергеевна сидела красная как рак. Никита Кузьмич решил разрядить обстановку.
– Может, ты нам споёшь после ужина? – спросил он у Влады.
– Спеть? – Она поглядела на него с хитрым прищуром. – Легко.
– Ну вот и славно. – Никита покосился на щенка, опустошавшего миску. – Мы все с удовольствием послушаем. И Шоколад тоже.
– Что ещё за пение? – проворчала Надежда Сергеевна, однако больше ничего не сказала.
После чая Влада помогла ей перемыть посуду и убрать со стола. Никита ждал их в гостиной, Шоколад притулился у него на коленях и сладко посапывал. Никита думал о том, что станет говорить жене, когда они останутся наедине. А надо ли что-то говорить? Столько лет прошло. Надя всегда была в курсе его романчиков, но мудро помалкивала, делая вид, что ничего не замечает. И сейчас подуется, посердится да и простит. Даже преступления, и те прощают за давностью лет…
– Что вам спеть? – Влада стояла на пороге, и ее щеки, и без того румяные, после сытного ужина пламенели, как маки. Надежда Сергеевна протиснулась из-за ее спины в комнату и села рядом с Никитой Кузьмичом.
– Давай что-нибудь из Кристины Агилеры, – потребовал тот.
– Ого! – Влада кинула на него одобрительный взгляд. – Вам нравится Агилера?
– Нравится.
– Ну окей. Я тоже ее обожаю, хоть это и не джаз. – Она достала телефон и включила минусовку.
Никита Кузьмич с интересом смотрел на неё, слушая знакомые звуки вступления. Это была его любимая песня. Страстная и драматичная, она никогда не оставляла его равнодушным. Влада, привычно уже, тряхнула рыжей гривой и запела. Никиту аж подбросило. Какой голос! Полный, сильный, удивительного, бархатистого тембра. Особенно чисто и красиво звучал нижний регистр. «Видимо девчонке передался музыкальный дар от бабушки», – подумал Никита Кузьмич. Маша была необычайно талантлива и слух имела превосходный. Он незаметно взглянул на Надежду Сергеевну. Та была равнодушна к эстрадно-джазовой музыке, ей нравились только песни военных лет в исполнении Шульженко. Но сейчас было видно, что и ее проняло. Она не отрывала глаза от девушки, ее лицо прояснилось и разгладилось. Влада спела последний вокализ и умолкла.
– Браво! – Никита Кузьмич захлопал в ладоши. Надежда Сергеевна не удержалась и тоже захлопала, но тут же смутилась и потупила взгляд.
– У тебя отличный голос. – Никита Кузьмич встал с дивана и подошёл к Владе. – Ты, без сомнения, поступишь в училище. Дураки они будут, если тебя не возьмут.
– Но деньги, – тихо произнесла та, – деньги-то все равно придётся платить. Где их взять?
– Об этом не переживай. Я что-нибудь придумаю. – Никита похлопал ее по плечу. – Спой ещё.
– Вам правда нравится? – просияла Влада.
– Ещё как! И Надежде Сергеевне тоже. Верно, Надюша?
– Верно, – с улыбкой, хотя и сдержанной, подтвердила та.
– Хорошо, я вам спою бабушкину любимую. Вряд ли вы ее когда-нибудь слышали, это мало исполняют. Вот. – Влада ткнула пальцем в телефон.
Послышались нежные звуки флейты, ей вторила скрипка. Мелодия дошла до верха и оборвалась. Наступила напряженная пауза. Перед глазами Никиты явственно встал зал ресторана, рояль, хрупкая девушка в длинном платье… и тут же он услышал серебристый голос Влады. Он нежно и ясно вплетался в инструментовку, цепляя самые потаенные струны души Никиты, лился, как бирюзовый и чистый ручей, смывая все горькое, тоскливое, само безжалостное время… Никита почувствовал, как к горлу подступают слёзы, и скрипнул зубами.
Музыка кончилась так же внезапно, как и началась. Никита, потрясённый, не мог вымолвить ни слова. Наконец он глубоко вздохнул.
– Великолепно! Кто автор этой композиции?
– Ты все равно его не знаешь. – Влада улыбнулась. – Я рада, что вам понравилось. – Она спрятала телефон и неожиданно широко зевнула. – Простите, спать хочется. Устала как собака за день.
– Так ложись и отдыхай, – засуетился Никита Кузьмич. – Надюша, ты постелишь?
– Постелю. Пусть ляжет у тебя в кабинете, я туда раскладушку поставлю. Ты ведь не против? – Она в первый раз за вечер посмотрела на Владу без злости.
– Я только за, – согласно кивнула та. – Можно в душ?
– Можно, – разрешила Надежда Сергеевна. – Полотенце возьмёшь на полке в шкафчике.
Влада снова кивнула и скрылась в ванной, откуда сразу же донёсся шум воды. Никита вопросительно взглянул на Надежду Сергеевну.
– Ну? Что ты на меня смотришь? – усмехнулась та. – Старый ты развратник. И не стыдно тебе? Может, у тебя много таких внучек?
– Нет, только одна. – Никита ласково обнял жену. – Но зато какая! Чудо девушка. А какой талант!
– Другая на моем месте выгнала бы вас обоих на улицу, – проворчала Надежда Сергеевна. – Стыд какой – на старости лет такое узнать!
Однако Никита видел, что она больше не сердится. Влада ей понравилась, как и ему самому. Ну что с того, что она немного поживет у них? Будет петь им по вечерам, а днём гулять по бульвару с Шоколадом. Опять же, поможет Наде по хозяйству.
– Ты у меня самая лучшая, – нежно сказал Никита Кузьмич и обнял жену. – Пошли спать.
Уже в спальне, переодевшись в халат и включив лампу для чтения, Никита услышал, как хлопнула дверь ванной. «Ну, русалка, – с добродушной насмешкой подумал он, – плещется в душе полчаса».
– Да, – раздался из коридора приглушённый голос Влады. – Да, у меня все в порядке. Все окей. Целую.
«С кем это она? – полюбопытствовал Никита. – Мать-то, по ее словам, умерла, бабушка тоже. Может, уже парень есть? Наверняка – у такой-то красотки». Он вдруг почувствовал укол ревности. Ему захотелось, чтобы у Влады не было никакого парня, и вообще никого из близких и друзей. Пусть он будет ей самым близким и нужным, никем не заменимым. С этими мыслями он залез под одеяло, раскрыл томик Драйзера, но чтение не заладилось. Глаза слипались, в голове роился целый ворох воспоминаний, слегка ныло сердце. Никита погасил лампу, повернулся на бок к стенке, и вскоре его сморил крепкий сон.
6
Ему снилась Маша. Ее невероятные глаза, нежные улыбающиеся губы. Он целовал руки, щеки, волосы, всю ее целовал, с неистовой страстью, даже с исступлением. Была ночь, шел снег, голубые снежинки кружились под тусклым светом желтых фонарей, и не было вокруг ни единой души, ни звука, ни шороха. Никита выпустил Машины руки, слегка отстранил ее от себя. Она молчала, легонько покусывая губы.
– Наконец я нашёл тебя, – шепотом проговорил Никита. – Как я виноват! Виноват, что не решился, уехал, бросил тебя. Но и ты хороша – скрыла от меня, что будет ребёночек. Как ты могла?
– О чем ты? – Маша посмотрела на него с недоумением. – Какой ребёночек?
– Ну как же? Девочка, Аня. Моя дочь. – Он хотел обнять ее снова, но она выскользнула из его рук.
– Ты что-то путаешь, Ник. Я… я… – Ее лицо вдруг сморщилось, губы скривились, Из глаз выкатились две крупные слезинки.
– Не плач, милая! Не надо плакать, я ни в чем тебя не виню. Я люблю тебя. Любил всю жизнь и только теперь понял это.
Он хотел вытереть слёзы с ее лица, но пальцы скользнули в пустоту. Прекрасное видение таяло на глазах, рассеиваясь по снежной ночи. Миг – и перед его глазами осталось лишь чёрное небо с золотым тонким серпом луны.
– Маша! – крикнул Никита и проснулся…
Со сна ему показалось, что он не дома, а в той убогой квартирке в М. Он вздрогнул, облизал пересохшие губы, повернулся и увидел Надежду Сергеевну. Та сидела на кровати и с тревогой глядела на него.
– Что, батюшка, сердце? Ты так стонал во сне. Я уж хотела «Скорую» вызвать.
– Сердце? – хрипло переспросил Никита Кузьмич и вытер со лба холодный пот. – Да нет. Все в порядке, не бойся. Сколько времени? – Он покосился на темное окно.
– Шестой час, – сказала Надежда Сергеевна, глянув в телефон, и зевнула. Никита Кузьмич кряхтя сел на кровати и свесил ноги на пол.
– Ты куда? Рано ещё. Поспи.
– Пить хочется. Пойду попью.
– Там компот в холодильнике.
– Я лучше просто воды.
Надежда Сергеевна кивнула и легла под одеяло. Никита Кузьмич, шаркая тапками, вышел в коридор и побрел в кухню. Проходя мимо кабинета, он невольно прислушался, но из-за двери не доносилось ни звука. «Спит, – подумал Никита о Владе. – Конечно, спит, в ее возрасте все долго спят». Он толкнул кухонную дверь и вздрогнул: в темноте за столом белел силуэт. Никита Кузьмич дрожащей рукой нашарил выключатель.
Вспыхнувшая люстра осветила Владу в коротенькой ночной рубашке, склонившуюся над телефоном. В ее ушах были наушники. Она растерянно смотрела на Никиту Кузьмича.
– Ты чего здесь? – Он подошёл к столу.
– Музыку слушаю. Думаю спеть эту композицию. Хочешь тоже послушать? – Она, не дожидаясь ответа, сняла наушники и воткнула их в уши Никиты. Его тут же оглушила дробь барабанов. – Ну как? – спросила Влада минуту спустя.
– Ничего, – неуверенно выдавил Никита Кузьмич. – А зачем ночью этим заниматься? Да ещё на кухне.
– Мне не спалось. Захотелось чаю. Я выпила и решила позаниматься немного. Я почти все время что-то слушаю. Не могу без этого. – Она обезоруживающе улыбнулась.
Только тогда Никита Кузьмич заметил на столе чашку с недопитым чаем. Он сел рядом с Владой, аккуратно сняв с себя наушники.
– Расскажи о бабушке, ну, о Марии. Как она жила?
– Хорошо жила. Уроки частные давала.
– Одна? Ну, в смысле, без мужа?
– Мужа не было. Но имелся мужчина. Хороший. Они много лет жили вместе.
Никита Кузьмич нахмурился и замолчал. Потом не выдержал и снова поинтересовался:
– Как хоть она выглядела? У тебя есть фотографии?
– Нету. Бабуля не любила фоткаться. Говорила, в молодости красавица была, а сейчас старое чучело.
Никита Кузьмич невольно улыбнулся:
– Так и говорила?
– Ага.
– Это бабушка научила тебя петь?
– Она.
– Я сразу так и подумал. – Никита вздохнул и мечтательно поднял глаза к потолку.
– Дед, – тихонько окликнула его Влада.
– Что?
– Почему ты уехал тогда? Ты ж ее любил.
– Много ты понимаешь. – Никита Кузьмич решительно встал, налил воды в стакан и залпом выпил. – У меня в Москве семья была, жена, дети.
– Дети-то уже, поди, большие были к тому времени. – Влада посмотрела на него с ехидством.
Никита опустил голову.
– Ну да, не маленькие, но все равно, семья есть семья. Тебе этого сейчас не понять.
– А если не понять, так чего спрашиваешь про бабушку? Не все ли равно, как и с кем она жила? – резко проговорила Влада.
– В этом ты права, – согласился Никита. – Должно быть все равно. Но… получается, что нет. – Он потерянно развёл руками.
– Ладно, – миролюбиво произнесла Влада. – Не будем опять ссориться. Где твоя жена?
– Ее зовут Надежда Сергеевна, пора бы запомнить.
– Хорошо. Где Надежда Сергеевна?
– Спит.
– Вовсе я не сплю, – раздался голос с порога.
Никита Кузьмич и Влада встрепенулись. Надежда Сергеевна в длинном байковом халате стояла в дверях и смотрела на них. Лицо ее было спокойным и незлым.
– Вот ведь полуночники. Не спится им. Может, вам яишенки? С колбаской и с помидорами? А?
Никита и Влада переглянулись и дружно закивали.
7
«Осень. День стремительно уменьшается, и вдруг, откуда ни возьмись, на город падают сумерки. После шести вечера в окно уже ничего не видно, лишь тусклые, жёлтые фонари горят звериными глазами, нагоняя тоску. Осенью у меня начинают болеть ноги. Черт его знает, отчего – то ли дают знать о себе старые раны, то ли просто организм хандрит, предчувствуя скорую зиму. Позади лето, маленькие скромные радости, впереди почти пять месяцев холода и темноты. И одиночества. Одиночество страшней всего – страшней холода, страшней изматывающей боли в опухших лодыжках.
Я стараюсь об этом не думать, просто сижу и считаю петли: две лицевые, одна изнаночная. Но мысли в голове живут своей жизнью. Они упорно стремятся вернуть меня в прошлое, куда я ни в коем случае не хочу возвращаться. И тогда я достаю из серванта старую потрепанную тетрадь в зелёной обложке. Когда-то давно, в незапамятные времена, я стала записывать в неё все, что со мной происходит, все свои мысли, чувства, переживания. И до сих пор пишу иногда. Надо давно выкинуть эту тетрадь, а лучше – сжечь. Но я упрямо храню ее на полке в серванте, чтобы изредка, когда станет совсем невмоготу, вот как сейчас, открыть потёртую обложку и перелистать пожелтевшие листки в клеточку, исписанные круглым, полудетским почерком.
«…Это был сентябрь. Точнее, конец сентября, и шёл дождь. Первый по-настоящему осенний дождь, долгий и какой-то безнадежный. И мне казалось, что он уже никогда не кончится. Я представляла себе, как выйду на улицу после работы, и дождевой поток смоет меня, растворит в серой пелене и унесёт с собой. Далеко-далеко, в свою дождевую страну, где никогда не бывает солнца. Мне было так грустно и хотелось, чтобы этот долгий день наконец ушёл в прошлое, стал обычным домашним вечером, а затем уютной ночью, когда можно будет поплакать в подушку и уснуть в сладких розовых мечтах.
И тут я заметила на себе этот взгляд. Невероятный взгляд, от которого я сразу перестала клевать носом, взбодрилась. И дождь за окнами вдруг перестал лить, точно по мановению волшебной палочки. Все изменилось вокруг, из бессмысленного, серого и тоскливого стало тёплым и радостным. И я уже знала, что будет дальше. Все знала, до самого конца.
Он подошёл и о чём-то заговорил, кажется, спросил, не замужем ли я. Я почти ничего не слышала, меня накрыло волной счастья. Все то время, что он стоял рядом со мной, я мучилась одной-единственной мыслью: почему это не случилось раньше? Отчего должно было пройти столько серых, дождливых и одиноких дней? Ведь он должен был прийти сюда и заговорить со мной. Это было назначено нам где-то там, высоко на небесах, и не подлежало сомнению».
…Зачем я читаю это? Зачем растравливаю себе душу? Мое сердце давно окостенело, оно не чувствует боли, как израненные ноги, как переломанная спина. В этой жизни за все надо платить, и я заплатила высокую цену за всего-то неделю безграничного, почти безумного счастья. Короткий и страшный миг разделил мою жизнь на до и после. До – это юность, любовь, упоительные мечты, после – старая скрипучая инвалидная коляска и мертвенный холод одиночества. Между ними адский, леденящий душу скрежет, грохот, несущийся навстречу, и сокрушительный удар…
Ну и хватит об этом! Лучше сосредоточиться и считать петли. Это куда более полезное занятие, нежели думать о всяких глупостях…
Мой внутренний диалог с самой собой прерывает звонок в дверь. Я поспешно прячу дневник и еду в прихожую, открывать. Это пришла Галка. Почему-то вместо бананов она принесла мне сегодня маленькие, бледно-желтые груши из сада своей бабушки. Я не люблю груши. Их часто дают в больнице на полдник – именно такие, маленькие, жёлтые, с красноватым боком. А больниц в моей жизни было великое множество. Но Галке ведь этого не объяснишь.
– Я помою? – Она вопросительно смотрит на меня и трясёт прозрачным пакетом.
– Мой.
Она бежит на кухню. Оттуда доносится шум воды и веселый Галкин голос, фальшиво напевающий какую-то песенку. Потом она появляется в комнате с миской в руках, полной груш.
– Ешьте. – Она ставит миску передо мной на старый, потрескавшийся деревянный стол. Я обреченно беру грушу, надкусываю чуть зарумянившийся бочок. – Почему вы так мало связали сегодня? – Галка кивает на темно-зелёный шарф, свешивающийся с моих коленей на пол, как длинная тощая крокодила. Вчера он был почти такой же длины, как и сегодня, а должен был стать длиннее раза в два. Я виновато пожимаю плечами.
– Не знаю. Я… я задумалась.
– О чем? – тут же интересуется Галка. Ее карие глаза с золотистыми искорками вокруг зрачка смотрят на меня пристально и внимательно. Я молчу, не зная, что ей ответить. Галка больше ни о чем не спрашивает. Она берет из миски груши – одну за другой, с хрустом надкусывает и жует. Галка никогда не лежала в больницах, поэтому она любит груши…
Зелёный шарф-крокодила лежит на полу, устало протянув хвост под ножку стола. За окном сумерки. В миске пустота, и в голове моей тоже. Галка давно ушла – у неё не сделаны уроки, надо убраться в своей комнате, а то папа будет ругаться, и поиграть с младшим братишкой, а то заругается мама. А мне надо во что бы то ни стало довязать шарф. Я еду на кухню, завариваю себе крепкий чай, пью. Потом возвращаюсь в комнату, подбираю с полу крокодилу, и… одна лицевая, две изнаночных…»
