Татьяна Михайловна Василевская
Соседка
Глава 19
1998г. сентябрь
Москва встретила сестер пасмурной, хмурой погодой, показавшейся после яркого южного солнца и тепла, особенно унылой. Город, как будто весь нахохлился, смирившись с тем, что лето промелькнуло и закончилось, и впереди осень. Холод и дожди.
Перед первым днем занятий с вечера зарядил дождь, задул сильный ветер. К началу линейки дождь закончился, но воздух, пропитанный влагой, был холодный, промозглый. Свинцовое небо низко нависло над школьным стадионом, на котором столпились, построенные неровными шеренгами классы и сбившиеся в кучки родители. Пребывающие в волнении первоклашки, сжимавшие в руках огромные букеты. Широко открытые глаза на испуганных лицах, выискивающие среди родителей своих пап, мам, бабушек и дедушек. Тоненькие ножки девочек, затянутые в белые колготки, выглядывающие из-под отглаженных темно-синих, черных, серых юбочек, белые банты, порой превышающие размер головы. Мальчики в костюмах, явно непривычных и пока еще кажущихся страшно неудобными. Здоровенные ранцы за плечами, мешающие и задевающие соседей. Следом за первоклашками, стояли вторые и третьи классы, уже имеющие за плечами школьный опыт. Лица озорные, возбужденные, но спокойные, улыбающиеся, кто-то хихикает, кто-то делится летними впечатлениями, стараясь делать это, как можно более незаметно. Средняя школа гудящая, как улей. То тут, то там слышится смех, отдельные выкрики. Старшеклассники, стоящие со скучающим видом. Болтать и шушукаться во время линейки уже вроде не солидно. Стоять просто так – тоска. Учителя, быстро проносящиеся между учениками туда и обратно, создавая впечатление какой-то излишней суеты. На лицах педагогов застыли, кажущиеся не вполне искренними улыбки. Кажется, что начало нового учебного года не слишком радостное для них событие. Уж, по крайней мере, точно не праздник.
Холодный ветер, налетающий порывами, трепал прически, лепестки цветов в бесчисленных букетах, шуршал их целлофановыми упаковками, норовил пробраться под пиджаки. Самые мерзлявые зябко ежились. Мамы и бабушки младших детей качали головами, опасаясь, что дети все попростужаются во время линейки в такую погоду. Наконец, бодрой походкой, к собравшимся вышел директор, с такой же приклеенной, неестественной улыбкой на бледном, не загоревшем за лето, лице, как и у его коллег подчиненных. Глаза из-за стекол очков смотрели на собравшихся, как обычно, равнодушно и даже как будто немного осуждающе, совершенно не скрывая, что он бы нисколько не расстроился, а может напротив был бы очень даже рад, если бы на это первое сентября стадион, наконец-то, оказался бы пуст. Минут пять ушло на безуспешные попытки настроить микрофон. После десятого «раз-раз» дети радостно начали хихикать. Мамы и папы, бабушки и дедушки, уже тоже промерзшие до костей, вновь закачали головами, начали недовольно переговариваться, потихоньку роптать. Поняв, что попытки исправить микрофон, как и во все предыдущие годы, совершенно тщетны, директор кое-как, хрипя и подхрюкивая, произнес речь, к радости абсолютно всех собравшихся, достаточно короткую. После того как смолкли жиденькие аплодисменты, высоченный ученик выпускного класса, усадив на плечо крошечную девчушку-первоклашку, с бантами, загораживающими половину лица, трусцой пробежался вместе с ней мимо собравшихся. Девчушка, по традиции, зажав в маленькой ручке внушительный металлический колокольчик, старательно трясла им во время этой пробежки, оглушая присутствующих резким, далеко не мелодичным звоном.
У одноклассников несущего на плечах девочку парня, возник в головах один и тот же вопрос: «Интересно, треснет пигалица Кремлева по башке колокольчиком?». Ожидание не оправдалось. Все обошлось. Голова Кремлева не пострадала. Как только, счастливо избежав удара колокольчиком, он вместе с девчушкой скрылся в дверях школы, учителя быстро погнали своих продрогших подопечных следом. Родители малышей энергично замахали вслед своим чадам. Первоклашки испуганно начали оглядываться. В глазах некоторых дрожали, готовые вот-вот выплеснуться слезы, и даже приоткрывшиеся от переживаний ротики скривились от готовности разреветься. Глаза родителей, соответственно, тоже наполнились слезами, а вместо скривившихся ртов, у мам и бабушек, а возможно и некоторых дедушек и пап, начало болезненно рваться в груди сердце при мыслях о том, что ожидает за закрывшейся дверью школы выпущенных из-под нежного, заботливого родительского крыла их любимых чад.
Спустя пять минут школьный стадион опустел. Кое-где, валялись облетевшие с цветов лепестки. Обрывки бумажек, фантиков от конфет, которые умудрились слопать самые расторопные и ловкие, прямо во время торжественного мероприятия. Начался новый, долгий, многотрудный учебный процесс.
–
Первым уроком по расписанию была физика. 9 «Б» столпился у кабинета. Подлетела Вера Степановна. Тряхнула кудряшками, быстренько проинструктировала своих подопечных, чтобы после уроков никто не расходился – будет классный час, и умчалась своей скачущей походкой.
Отвыкшие друг от друга за лето одноклассники, бросали любопытные взгляды, изучали произошедшие изменения. Кто-то выглядел слегка смущенным, кто-то ухмылялся, нарочито нахально, вызывающе. Без зажатости и скованности общались только близкие друзья, отделившиеся от остальных небольшими группками.
За это лето ученики теперь уже 9 «Б» изменились внешне, как, наверное, еще ни разу, ни за одни каникулы до этого. После экзаменов все они расстались, пусть уже не маленькими, но все еще совершенными детьми. Два с половиной месяца преобразили смешных, угловатых подростков до неузнаваемости. Большие дети, превратились в маленьких взрослых. Девочки вытянулись, приобрели более женственные формы. Лица чуть повзрослели. Ребята тоже вымахали вверх, некоторые очень даже прилично. На лицах, безусловно повзрослевших, у большинства появились первые признаки растительности. Кто-то уже явно успел познакомиться с бритвой, и столь же явно испытывал по этому поводу чувство гордости и несомненного превосходства, над теми, у кого над верхней губой и в области подбородка проглядывал еще только жиденький, смешно торчащий в стороны едва заметный пушок.
«Открытием нового учебного года» стали Галя Ромашина, за лето успевшая «обзавестись» бюстом четвертого номера, вместо скромного, ранее имевшегося, первого. Юморист Степанов, естественно, не преминул прокомментировать это удивительное явление, взволновавшее всю мужскую часть учащихся, причем не одного только 9 «Б»: «Ромашина-то все лето буфера отращивала. Постаралась на славу, что надо отрастила!». В награду за столь высокую оценку одной из частей своего тела, Ромашина со всей силы съездила говорливому однокласснику по голове сумкой, сказав при этом, что, судя по звуку от удара, отрастить себе мозги Степанову так и не удалось.
Вторым открытием, даже более поразившим всех без исключения одноклассников обоих полов, стала Леля Федоренко. Когда она только вошла на стадион, под руку с Викой Волошиной, небольшая часть уже собравшихся там одноклассников, сначала даже не поняла, что это «новенькая». Немного вытянувшаяся и сильно похудевшая за лето Леля, с выцветшими почти до серебристо-белого цвета волосами, загорелым, свежим лицом, приобретшим если и не утонченность, то четкость и плавность черт, и глазами сияющими каким-то мягким теплым светом, ни коим образом не походила на полную, неуклюжую девчонку, над которой все смеялись и называли коровой, жабой, Винни пухом и другими обидными прозвищами. Степанов, тоже явившийся пораньше, очевидно, чтобы не пропустить что-нибудь интересное, и успеть посмеяться над всем, чем только можно, вытаращил глаза, и буквально отвесил челюсть.
– Федоренко, шикарно выглядишь, – придя в себя, тут же взялся за дело Степанов. – Давай поженимся! До конца школы, как раз успеем родить двух киндеров, и меня в армию не заберут. И тебе Федоренко хорошо будет – идеальный муж, можно сказать. Я ведь, Федоренко, не только практически неотразим, так еще и не пью, не курю, плаваньем занимаюсь.
– Да ты, Степанов, прямо сокровище. Единственный недостаток – дебил, – презрительно сказала Вика.
– Не слушай ее, Федоренко, это она ревнует, завидует нашему счастью, – ухмыльнулся Степанов.
На первой же перемене произошел небольшой инцидент, связанный с этим самым чудесным преображением вчерашней дурнушки Лели.
Зловредная Катя Воронина, вместе с компанией своих закадычных подружек, сразу начавшая недружелюбно и недовольно поглядывать в Лелину сторону, очевидно переполнившись за время урока злобой, ядом, а заодно и желчью до самых краев, как только прозвенел звонок, подлетела к парте, за которой сидели Леля и Вика и нарочито громко сказала:
– Ты Федоренко, все каникулы на диетах сидела и фитнесом занималась с утра до вечера или, может, тебе твой папа профессор пластическую операцию оплатил, а заодно липосакцию?
Леля открыла рот от неожиданности, изумления, обиды и возмущения, но ничего так и не успела сказать.
– Сучка! – прошипела Вика и ринулась на ненавистную Ворону. – Сейчас я тебе твой поганый язык вырву, кошка ты драная! А заодно и все твои патлы повыдергиваю.
Сильная рука ухватила Вику и прижала к себе, не давая наброситься, на начавшую пятиться одноклассницу. Заметив, что Вику задержали, и она, в данный момент, не представляет опасности, Катя остановилась и посмотрела на нее с презрением.
– Ты че дергаешься, Волошина? Нервная? Так иди, полечись. Вечно везде лезешь, психопатка ненормальная.
Увидев на лице ненавистной Ворониной презрительную ухмылку и услышав ее слова, Вика изо всех сил дернулась, пытаясь освободиться и вцепиться, наконец, в одноклассницу. Видя, как Вика трепыхается, Воронина закатилась злорадным смехом. Чувствуя, что железная хватка, удерживающая ее, не ослабевает, Вика со злостью ударила локтем в сторону того, кто держал ее сзади и сердито крикнула:
– Пусти! Что за урод там?!
Повернув голову, она замерла. Крепко прижимая ее к себе, за ее спиной стоял Валера Гаврилин. Лицо у Вики приобрело глуповатое выражение. Опомнившись, она снова пихнула локтем.
– Пусти, сказала!
– Она просто тупая, завистливая и злобная, – кивнув на Воронину, которая вся затряслась от его слов, сказал Гаврилин. – Не опускайся до ее уровня.
Вика, услышав эти слова, почувствовала, что теперь она любит его в два раза, нет, в десять, а может в сто раз сильнее, чем раньше. Боже, Гаврилин держит ее, можно сказать, в своих объятиях! Надо же и главное благодаря Вороне! Вот уж ирония судьбы.
– Ладно, все. Я успокоилась, – буркнула Вика. – Пусть катится.
«Объятия» разжались и, оказавшаяся «на свободе» Вика, испытала некоторое сожаление. «Может все-таки наброситься на эту тварь? Гаврилин опять меня обнимет, оттаскивать начнет», – мысленно ухмыльнулась она.
– Не обращай на нее внимания, – сказал Валера, подходя к Леле. – Она, правда, просто дура.
Леля улыбнулась.
– Я не обращаю, но спасибо вам, – она посмотрела на Вику, потом на Гаврилина.
– А не хотите сегодня на игру сходить? Наша команда будет играть, – сказал Гаврилин. На этот раз челюсть отвисла у Вики.
Леля посмотрела на подругу, временно впавшую в ступор, и утратившую способность соображать и отвечать на вопросы.
– Конечно, – ответила она за них обеих.
– Отлично! – Гаврилин улыбнулся. – Тогда в пять на остановке, которая возле аптеки.
Гаврилин взглянул на часы.
– Блин! Сейчас второй урок начнется. Перемена же короткая. Побежали!
С визгом и хохотом они помчались на следующий урок.
– Посторонись! – басом оповещал, идущих впереди них, Гаврилин. Девчонки подскакивали, шарахались в стороны. Младшие ребята тоже. Старшие улыбались, пропускали троицу вперед, дружески кивая и подмигивая Гаврилину.
– Боже, сегодня самый счастливый день в моей жизни, – пряча улыбку, и прижимая ладони к раскрасневшимся щекам, прошептала Вика, когда они с Лелей уселись, буквально перед самым звонком, за парту в кабинете обожаемой Адольфовны.
– Здравствуйте, – цокая каблуками, в класс вошла Раиса Владимировна, с легкой руки Лели и Вики, ставшая теперь для всей школы, Адольфовной. Как и всегда математичка была в идеально сидящем на ней дорогом костюме. И как всегда злобно-равнодушная, с холодными глазами, взирающими на сидящих за партами учеников с некоторым презрением.
– У меня тоже сегодня счастливый день, – ухмыльнулась Леля, – я вновь увидела ее.
Вика хихикнула.
– Волошина! Вам не кажется, что в таком возрасте уже стыдно получать замечание от учителя? – надменно сказала Адольфовна. Взгляд ее остановился на Леле и на секунду замер. Глаза слегка сузились, и едва заметно опустились вниз уголки плотно сжатого рта. Мгновение спустя холодный взгляд заскользил дальше.
Глава 20
1998г. октябрь
В начале октября, когда промокшую от непрерывных дожей Москву завалило такой же промокшей желтой и багряно-красной листвой, капитана Ерохина в срочном порядке потребовало к себе начальство.
– Повезло! Сегодня ты у шефа любимая жена, прямо с утра, – хохотнул Абдурахманов.
– Заткнись, – огрызнулся Ерохин.
Подвижек с делом психопата убивающего девушек не было. Дела, конечно, раскрывались, преступники отправлялись за решетку, но это дело, как заколдованное, так и стояло на месте. Что, естественно, не радовало ни начальство, ни самих сотрудников. В любой момент мог появиться новый труп.
– Здравия желаю, товарищ полковник, – отрапортовал, войдя в кабинет начальника, капитан. Полковник махнул рукой.
– Садись, Александр.
Начальник выглядел хмурым, но не злым. Очевидно, приказ явиться был связан с чем-то, не имеющим отношения к злосчастному делу маньяка.
– Тут такое дело, Саша… – полковник замялся, что само по себе, было явлением не обычным и наводило на мысль, что дело серьезное и, скорее всего неприятное. – Едешь в командировку.
– Так точно, товарищ полковник, – несколько удивленный неожиданным сообщением, ответил Ерохин.
– Нас попросили помочь разобраться в одном деле. Ехать нужно в село Агишты. Это Шалинский район в Чечне.
– Ясно, товарищ полковник, – ответил Ерохин, естественно, не испытывая желания подскочить от неописуемого восторга до потолка.
– У них там, тоже какой-то свой маньяк завелся, – немного нервно усмехнулся полковник. – В общем, они попросили посодействовать. Приказ сверху…
Отлично! Они тут со своим маньяком разобраться не могут, а теперь еще маньяка чеченца будут отлавливать. Вернее он будет.
– Когда ехать нужно, товарищ полковник, – бодрым голосом уточнил капитан. Партия сказала: «Надо!». Комсомол ответил: «Есть!». А, что собственно, комсомолу остается? Он, между прочим, присягу давал. Хочешь, не хочешь, а куда пошлют, как говорится, туда и потопаешь, ну или поедешь.
– Завтра даю тебе отгул, послезавтра отправляешься.
– Чего-то быстро он с тобой. Видно сдавать шеф стал, быстро выдыхается, – ухмыльнулся Алексей.
– Завидуешь, что с тобой, обычно, не быстро? – хмуро спросил Ерохин. Настроение было совсем не располагающее к шуточкам приятеля.
– Чего звал-то? – с любопытством спросил Абдурахманов. Приятель вернулся какой-то не такой. Не злой, не пыхающий паром из ушей и ноздрей, а наоборот какой-то, как мешком по голове пришибленный.
– Спросил, какую я хочу прибавку к зарплате.
Абдурахманов ухмыльнулся.
– Ну, а ты, надеюсь, не прогадал? – заржал он.
– А я сказал, ничего мне не нужно, золотая рыбка, ступай себе в синее море.
– Молоток! Вот, как должен отвечать на подобные вопросы честный, преданный своему делу офицер.
– Запиши себе на бумажке, чтобы знать, что ответить, когда тебя вызовут.
– Да ладно, обойдусь. Я не настолько честный, – Абдурахманов расплылся в улыбке. – Ладно, а если серьезно, чего шеф хотел-то?
– В командировку отправил.
– Куда?! Блин, вот почему тебе, Саня, всегда везет? Я бы, вот тоже куда-нибудь махнул, хоть на пару денечков.
– Я вот сам думаю, Леха, почему мне всегда везет? Такой уж я, видать, везунчик по жизни, – буркнул Ерохин.
–
– Капитан Ерохин? – коренастый, высокий чернобородый мужчина в камуфляже, шагнул навстречу Ерохину, оценивающе оглядывая его цепким, пристальным взглядом темных глаз. – Тимирбек Мужухоев.
Рукопожатие у грозненского коллеги было крепким. По количеству оружия имевшегося при себе у нового знакомого, по московским меркам, он напоминал скорее не следователя, а какого-нибудь спецназовца, полностью готового к началу очередной операции. Заметив взгляд Ерохина, брошенный на оружие, Тимирбек белозубо улыбнулся.
– По пути заскочим в отдел, тебя тоже снабдят всем необходимым. У нас тут пока так, – он развел руками.
Столица Чечни, проносившаяся за окнами уазика Тимирбека, показалась капитану Ерохину неприветливой, хмурой, как и собственное настроение. Вид города производил удручающее впечатление. В самом воздухе, казалось, присутствовало напряжение. Только-только закончившаяся война, явственно ощущалась практически в каждом уголке Грозного. То и дело, на глаза попадались разрушенные дома, с почерневшими от взрывов обломками стен, с темными провалами глазниц выбитых окон – пугающе-реальные свидетельства недавних драматических событий, не говорящие, а буквально кричащие о том какие ужасы здесь творились. Впечатление было страшное. Больше всего капитану хотелось вернуться на вокзал, сесть в поезд и уехать обратно, подальше от всего этого, что на экране телевизора выглядело мрачными репортажами, а воочию оказалось по-настоящему ужасающе. Потому, что это была именно настоящая, реальная жизнь, а не сводка из вечерних новостей, которую смотришь, лежа на мягком диване, а рядом стоит кружка с дымящимся кофе, и в любой момент можно просто нажать кнопку пульта и переключиться, на что-то более жизнерадостное. Хотелось сбежать и от хмурых, замкнутых лиц, людей переживших весь этот кошмар, с застывшим в глазах недоверием, настороженностью и болью. Казалось, что все вокруг, раз и навсегда, окрашено в мрачные тона, без малейшего вкрапления жизнерадостных, ярких цветов, без надежды на то, что что-то изменится. Серый, черный, коричневый, и снова серый черный коричневый. Ерохин отвернулся от окна, слишком тягостная картина.
– Спасибо, что приехали, – поворачивая на очередном перекрестке, сказал Тимирбек. Ответить коллеге «всегда рады помочь», язык не повернулся. Никакой радости, как и желания оставаться здесь, капитан не испытывал.
После того, как Ерохин получил в свое распоряжение целый арсенал оружия и такую же, как у следователя, встретившего его на вокзале, камуфляжную форму, они отправились непосредственно в селение, где произошли преступления, из-за которых, капитана и вызвали из Москвы чеченские коллеги. Уазик грозненского служителя закона был без каких-либо опознавательных знаков.
– Сейчас такая обстановка, что непонятно как безопаснее добираться – как представители закона, или под видом частных лиц, – сказал Тимирбек, стараясь объезжать самые большие ямы и ухабы, что было весьма трудновыполнимо – дорога была просто ужасной и почти сплошь состояла как раз из ям и ухабов. Ерохин хмуро взглянул в окно. Прямо домой, не захочется уезжать от такой-то романтики. Дома, что? Скучища. А тут, на каждом шагу сплошной адреналин. Даже перемещение от одного населенного пункта до другого, превращается из рядовой, непримечательной поездки по делам службы в захватывающее, полное опасностей приключение, во время которого ты должен быть вооружен до зубов, как Рембо.
– Долго ехать до места? – Чтобы, хоть что-то сказать, поинтересовался Ерохин. Водитель с ухмылкой покосился на гостя из Москвы, которому явно было не по себе.
– Часа три, может, чуть больше. Не так далеко ехать, сколько дорога никуда не годится.
–
Село было самое, что ни на есть настоящее село. Одноэтажные дома, все как один, мрачные, безликие, похожие друг на друга как близнецы и больше напоминающие бараки или казармы, чем жилища, которые каждый сам строил для себя и своей семьи. Со всех сторон к селу подступали горы, поросшие лесом. Почти не тронутая человеком природа. Люди, живущие здесь, лишь едва коснулись ее, уважительно и бережно, лишь по мере необходимости, не нарушая гармонии, не претендуя на главенство над нею. Само место было красивое, но, возможно из-за хмурой осенней погоды, а может, просто из-за собственного недовольства и раздражения и всех предыдущих впечатлений, горы тоже показались капитану темными, мрачными и даже зловещими.
Машина, стойко вынесшая более чем трехчасовую тряску по дороге, которую только условно можно было назвать дорогой, заляпанная грязью, до самой крыши, подкатила к одному, не отличимому от других, дому.
– Приехали, тут местный участковый живет, – кивнув на дом, сказал Тимирбек.
– Отлично, – с кряхтением выбираясь из машины, проворчал Ерохин, которого к концу дороги от тряски начало мутить.
Дверь дома распахнулась, и навстречу приехавшим вышел, довольно молодой парень, естественно с темной бородой, темноглазый и тоже обвешанный оружием, правда не до такой степени, как они.
– Ас-саламу алейкума́, – поприветствовал хозяин дома.
– Ва-алейкум ас-салам, – ответил Тимирбек. Ерохин поздоровался. Все трое обменялись рукопожатиями.
– Салих, – пожимая руку Ерохину, представился участковый и сделал приглашающий жест, в сторону дома. – Проходите.
Мужчины вошли в комнату, очень чистую и опрятную, обставленную практически по-спартански. Через пару минут вошла молодая женщина, одетая в темное шерстяное платье. Длинные рукава, оставляли открытыми только кисти рук, подол платья доходил до самого пола. Шею и голову закрывал хиджаб.
– Здравствуйте, – привстав со своего места, сказал Ерохин. Женщина опустила глаза, и едва заметно кивнув, молча поставила на стол перед гостями порезанный домашний хлеб и глиняный горшок, с ароматно пахнущим одержимым.
После того, как женщина вышла, Салих, улыбнувшись, сказал:
– По нашим обычаям, женщина не должна говорить в присутствии мужчин, особенно незнакомцев. Я знаю, у вас в этом отношении более свободные нравы.
Ерохин усмехнулся:
– Да, куда более свободные. Уверен, многие наши мужчины мечтали-бы, чтобы подобный обычай существовал и у нас.
Мужчины улыбнулись.
После того, как женщина, оказавшаяся сестрой Салиха, закончила накрывать на стол и ушла, все трое мужчин, принялись за еду. Тимирбек и участковый рассказали подробности дела.
Естественно о совершенных здесь преступлениях, в целом, Ерохина просветили еще в Москве. Но услышать обо всем от людей, занимающихся делом на месте и знающих все его детали, это совсем не то, что читать безликие, сухие рапорты и отчеты.
Суть дела состояла в том, что полтора месяца назад в поселке произошло убийство. Был убит старик, причем перед смертью его явно пытали. Тело нашли неподалеку от селения, в небольшом лесочке. Как объяснили Салих и Тимирбек, дело было само по себе неслыханное. К старым людям, по крайней мере, в таких селах как это, относятся с большим уважением и почтением. Поднять руку на старика – дело совершенно не допустимое. Жители села были потрясены тем, что произошло, но подумали на членов какой-нибудь из банд, которые могли, скрываясь от властей, оказаться поблизости от поселка. Другого объяснения ни у кого не было. Но, спустя десять дней, точно также, был убит еще один старик. Жители заволновались. Естественно, уже пошли сомнения, что это бандиты. А еще через две недели произошло третье убийство. И опять все было также как и в предыдущих двух случаях – перед смертью старика подвергли пыткам. Тут уже не осталось никаких сомнений, что убийца, кто-то из своих. Люди заволновались. Обстановка стала напряженной. Когда все друг друга знают, и вдруг оказывается, что кому-то из соседей нельзя доверять – это порождает всеобщее недоверие и достаточно какой-нибудь мелочи, чтобы возник серьезный конфликт, что при общем положении в республике чревато самыми непредсказуемыми последствиями. Неделю назад был убит еще один старик. После этого было принято решение подключить к расследованию представителя из Москвы. Дело приняло слишком серьезный оборот.
– У нас не принято выражать чувства бурно, говорить обидные вещи, бросать обвинения в лицо, основываясь на эмоциях. Мы народ горячий и возможно, даже, излишне гордый, поэтому если возникает конфликт, он легко может перерасти в настоящую вражду, которая будет длиться годами. Поэтому мы стараемся, по возможности, не допускать возникновения конфликтов. Но сейчас отношения накалились до того, что вот-вот, может полыхнуть настоящий пожар. Сейчас и так все не просто. Нельзя допустить, чтобы дошло до того, чтобы люди взялись за оружие, и пошли друг против друга, а все может закончиться именно этим. Скорбящие родственники могут счесть виновным кого-то совершенно не имеющего отношения к происходящему. И тогда начнется настоящая война, потому, что родственники есть у каждого, и они тоже не потерпят, что члена их семьи обвинили в страшном преступлении. Может пролиться много крови, – сказал Салих.
Ерохин вполне искренне сочувствовал старикам, их родственникам и в общем-то разделял мнение участкового и следователя по поводу того, что преступника нужно поймать, и что обстановка и впрямь совсем не подходящая для возникновения дополнительных конфликтов. Но при этом он чувствовал раздражение, даже злость по отношению к обоим коллегам, сидевшим рядом с ним за столом. Какого черта сюда притащился он? Что толку в данном деле будет от его приезда? Он ничего не знает о местных жителях. Об их нравах. О том, как они живут. Как общаются друг с другом. Дружат ли они, или может, просто живут бок о бок друг с другом, соблюдают условности, принятые здесь нормы поведения, а в душе все друг друга ненавидят и только и ждут повода, чтобы начать воевать друг с другом. Он вообще ничего о них не знает. Он, как инопланетянин в этом горном краю, где женщина не может говорить в присутствии мужчин. Он с другой планеты, из другой галактики, оттуда, где, порой, мужчины не могут, даже при большом желании, заткнуть своих женщин. Где поссорившись, люди могут плюнуть друг другу в лицо, наорать, подраться, а через пять минут или на следующий день, или через неделю помириться, все забыть и общаться, как и раньше, как ни в чем не бывало. И родственники, всей семьей, как правило, не встают на защиту, того кого обидели или в чем-то обвинили. В большинстве случаев, всем плевать, у каждого свои дела, свои заботы. Все заняты своей жизнью, а до всех остальных дела нет. Как он может помочь раскрыть это дело? Да участковому Салиху проще помочь ему поймать московского маньяка, чем ему помочь отыскать кого-то здесь.
– Что скажешь? – поинтересовался участковый, как раз в тот момент, когда капитан сидел, мысленно кляня на все лады и его, и Тимирбека, и начальство, отправившее его сюда, и делая тщетные попытки понять смысл своего пребывания здесь. Тимирбек повернулся к Ерохину, по всей вероятности тоже ожидая ответа. Возможно, еще один местный обычай – позволить принимать решения и разрешать неразрешимые задачи гостю. Ерохин смерил хмурым взглядом обоих.
– А х… его знает, – честно сказал он. Участковый и Тимирбек ухмыльнулись.
– Ты, наверное, опасаешься, что ты не знаком с местом, с нашими обычаями, с тем, как и чем мы живем. И наверняка думаешь, для чего вообще ты приехал, – проявляя поистине телепатические способности, сказал Тимирбек. – Но у тебя, как у чужака, есть преимущество.
– Какое же, интересно? – с искренним любопытством поинтересовался Ерохин, сам, при всем желании ни каких преимуществ, даже самых незначительных, не наблюдающий.
– У тебя свежий взгляд. Вообще на все здесь. И еще, ты не будешь судить предвзято. Для тебя здесь все чужие. Все равны. Тебе не помешает личное отношение.
– Ладно. Считайте, мне уже стало легче. – Ерохин улыбнулся. – Полдела сделано – ты меня убедил, что я не зря приехал. Осталась ерунда – поймать ублюдка.
–
– Как и в любом деле, здесь первостепенное значение играет мотив, – направляясь к дому, где жил первый из убитых стариков, сказал Ерохин. – Я, честно говоря, очень сомневаюсь, что у вас тут, совершенно неожиданно кто-то спятил, и превратился в психопата, помешанного на убийстве стариков. Думаю, у убийцы есть какой-то свой интерес.
– Да, я тоже так думаю. Убийца не сумасшедший. По крайней мере, не маньяк, получающий удовольствие от самого процесса убийства, – согласился Тимирбек.
– Только, вот не возьму в толк, какой здесь, в таком уединенном месте, где все живут, как я понимаю, довольно бедно, может быть интерес? Может, конечно, политика, тут этому придают большое значение, насколько я знаю, или что-то личное.
Участковый засмеялся.
– Тут у всех политика и личное переплелись в один большой, запутанный клубок, так что и не разберешь, где заканчивается одно и начинается другое.
Они вошли в дом. И первой, и второй жертвой убийцы были одинокие старики, не имевшие родственников в селе. Обстановка в доме была бедная. Салих сразу сказал, что ни один из четверых убитых, особым достатком не отличался, впрочем, как и все остальные жители поселка. Пройдя по почти пустым комнатам, Ерохин вновь ощутил, как его накрывает волна тоски и безысходности. Оказывается в Москве, все, можно сказать, шикарно живут.
– Стариков пытали, – задумчиво сказал Ерохин. – Вы говорите, что здесь убийство старика, в принципе, дело недопустимое. А тут еще и пытки. Если отбросить версию с сумасшедшим, значит, тому, кто совершил убийства, была нужна какая-то важная для него информация. Настолько важная, что он пренебрег не только законом, но и всеми нравственными устоями здешнего общества. И настолько важная, что он убил ради нее четверых.
– А кто мешал остальным, если они все владели каким-то общим секретом, рассказать обо всем после первого, ну или хотя бы после второго убийства, и вывести убийцу на чистую воду?
– А, может, они сами даже и не подозревали, что что-то такое знают. Может, для них это не было важно и поэтому они даже не догадывались в чем дело. Или, к примеру, то, что нужно убийце, знает или знал, только один из стариков, но убийца не знает кто именно.
– Это как-то очень сложно, – пожал плечами участковый.
– Я просто рассуждаю. От чего-то нужно оттолкнуться. – Ерохин закурил. – Не хочу быть пессимистом, но вполне возможно, это дело окажется очень трудно раскрыть. А возможно, и не удастся изобличить убийцу, особенно, если он все-таки узнал, то, что хотел.
Они обошли все дома убитых. Третий старик жил с сыном и невесткой. После того, как гости выразили соболезнования по поводу утраты, хозяин дома проводил их к столу. От еды гости отказались, и невестка покойного подала мужчинам чай, после чего безмолвно скрылась. В доме четвертого старика жили его сестра, жена и младший, еще не женатый сын Хамид. Женщин гости не видели. Хамид, с которым Салих был в приятельских отношениях, ответил на вопросы, заданные, в основном, Тимирбеком, так как Ерохин решил пока просто присмотреться к обитателям поселка и их нравам.
