Терин Рем
Призванная быть любимой
Ошарашенно смотрю на Ададжи, который, уже в полном неадеквате, стонет и изгибается подо мной! Я полностью залезла на ирлинга, его трусы спущены, а моя рука вместе с зажатым в ней членом между нашими телами. Что делать? Сбежать было совестно, это же я раздраконила его. Член в моей руке звенел от напряжения, мужчина дрожал крупной дрожью. Дам ему разрядку, пусть потом меня убьёт. Не без собственного возбуждения начала гладить и сжимать без того перенапряжённый член. Страх перед гневом Ададжи делал моё удовольствие в сто раз острее. Мужчина уже видел, что я не сплю, но смотрел на меня с такой мольбой, желанием и отчаянием в голубых глазах, что одним взглядом просто вынес мне мозг. Я ещё сильнее сдавила ствол, а большим пальцем стала легко и едва касаясь гладить уже мокрую головку, теперь мне не хотелось, чтобы всё быстро кончалось. Ададжи уже не стонал – он поскуливал, а его глаза взрывали остатки моего благоразумия. Второй рукой я зарылась в его белую гриву, сильно прихватив волосы у самой кожи, и резко поцеловала, навязывая ему свою игру, кусая губы и жёстко трахая его рот своим языком. Ирлинг стонал мне в рот и кончил с громким криком, теряя сознание.
Я с трудом, на дрожащих от сильнейшего возбуждения ногах, побежала на кухню, принесла стакан воды и побрызгала на мужчину. Было по-прежнему довольно страшно, как он отреагирует на всё это, когда очнётся, но оставить того, кто помогал мне, без чувств не могла. Пока он приходил в себя, решила сделать доброе дело, а заодно и продлить своё удовольствие, и обтёрла его от семени.
– Ты издеваешься или хочешь продолжить? – охрипшим голосом, почему-то с нескрываемой грустью вместо усмешки, спросил Ададжи.
Прикидываться или говорить какую-нибудь язвительную чушь не хотелось. Пусть раньше я не задумывалась об ирлинге в этом ключе, но он мужчина, с которым я сходила с ума от страсти ещё пару минут назад. И, чего греха таить, сейчас хотела именно его до дрожи в коленях. Сейчас мне не на что было спихнуть своё помешательство, никаких привязок к нему у меня нет, и это именно моя страсть. Поэтому решила сказать ему свою горькую правду:
– Хочу, но не буду. Боюсь, не оценишь моего нового порыва. Да и с мужчинами у меня и так явный перебор
– Мужчина – это тот, кто любит, бережёт и заботится о своей женщине, а у тебя перебор с трусливыми шатхами (вонючее парнокопытное), – сказал Ададжи, подошёл ко мне и крепко поцеловал.
– Я хочу быть твоим мужчиной, но подожду, когда ты сама меня захочешь им видеть, – выбил почву из-под ног своим признанием ирлинг и пошёл к себе обнажённым давая оценить совершенство своего крепкого тела.
Остальной день прошёл для меня как в тумане. Я ни на чём не могла сосредоточиться, мысли без конца убегали в сегодняшнее утро, подкидывая мне картинки с шалыми глазами Ададжи, его волосами, сжатыми в моём кулаке, вкусом его губ, стонами. Всё-ё-ё… Это просто невыносимо. Решила прогуляться к ручью недалеко от деревни. Я десять лет с мужем практически не получала разрядки, но такой боли от неудовлетворённости не испытывала. Даже не пыталась облегчить своё состояние: понимала, что это бесполезно, пульсирующая внутри пустота никуда не денется. Я чертовски сильно его хотела, не было никаких искр из глаз, никакого помешательства, только сумасшедшее желание его тепла рядом, во мне.
Вечер наступил незаметно, я позвала Сириуса и направилась домой. Было страшно, как перед самым первым свиданием, когда адреналин в крови зашкаливал и позорно потели ладошки.
– Ты голодная целый день, пойдём, буду тебя кормить, – в своей немного грубоватой манере сказал Ададжи.
– Чем ты меня будешь кормить? – спросила я. Не потому, что мне было интересно, а лишь бы не молчать, краснея как пятиклассница.
– Варха, запечённая с овощами, и сладкий пирог.
– Ого! Ты даже выпечку готовить умеешь? – продолжала я нести какой-то бред.
– Я много чего умею, – многозначительно сказал ирлинг, а я зависла от его хриплого голоса.
Поела я, совершенно не чувствуя вкуса еды, но не забывала при этом активно нахваливать кулинарные способности мужчины. А этот невыносимый тип улыбался в своей загадочной манере, когда не поймёшь: доволен он или ехидничает, видя мое незавидное состояние.
И вот настал час икс. Пора ложиться спать. На стуле я нашла новую сорочку и постиранные выглаженные вещи. Надела и улеглась мучительно ждать. Прошло примерно два часа, а его всё не было. Я изводилась от страха и отнюдь не перед кошмарами: боялась, что не придёт. Может, он передумал?
И вот он прошёл в комнату крадучись, наверное, думал, что я сплю. Стало довольно обидно, что он не шёл специально, но идиотское возбуждение не спадало. Он откинул одеяло и тихонько застонал, этот стон резанул по моим оголённым нервам.
– Ты не спишь– сказал Ададжи, и это был не вопрос.
Если честно, от обиды я хотела симулировать, но передумала.
– Нет.
– Мне лучше прийти позже.
– Боишься нового изнасилования? – от досады не могла не съехидничать я. А мужчина с рыком придавил меня к кровати всем телом, потираясь о меня своим каменным стояком:
– Скорее мечтаю о нём, но я обещал дать тебе время, а запах твоего возбуждения лишает меня всякого благородства, – уже буквально простонал ирлинг.
Меня залила краска стыда, смешанного с диким желанием:
– Ты хочешь сказать, что все, кто меня сегодня видел, тоже… почувствовали?
– Нет, твой запах чувствую только я, – тихо говорил Ададжи, перемежая слова лёгкими, почти невесомыми поцелуями, от которых хотелось его действительно перевернуть и изнасиловать.
– Почему?
– Что «почему»? – уходил от ответа ирлинг, нежно прикусывая мне кожу за ушком, что вызвало очередной табун мурашек. А мне нестерпимо захотелось, чтобы этот большой и сильный мужчина снова был в моей власти, повелевать им, до потери сознания. Резким движением спины и бёдер я перекинула его на спину и уселась так, чтобы промежностью потираться о его член. Руки его я спутала одеялом, давая понять, что жду от него подчинения.
– Так… почему… запах… моего… возбуждения… чувствуешь… только ты? – задавала я вопрос, перемежая слова далеко не целомудренными поцелуями-укусами, опускаясь всё ниже, остановившись садистски у резинки трусов, оттопыренной возбуждённым достоинством Ададжи.
– М-м-м, у-у-у, возбуждения… – тянул время мужчина.
– Ада… джи… почему… – мурлыкала я, вырисовывая узоры языком на его паху, иногда «случайно» касаясь головки члена.
Он послушно изгибался в одном рваном ритме с моим языком, с заведёнными за голову руками, а я уже сама не помнила, о чём спрашивала. Даже со всеми мужьями я не испытывала такого взрыва чувств. И эта мысль сильно пугала. Что с нами происходит?
Мужчина что-то для себя решил и окаменел, выпутал руки, обнял моё лицо ладонями и заставил посмотреть прямо в глаза.
– Потому что люблю. Ты моя пара – женщина, рождённая для меня, – хриплым, но серьёзным голосом сказал Ададжи.
Я растерялась. В дыре на месте моего сердца только начало зарождаться тепло к этому мужчине, а боль от потери мужей была слишком сильной, чтобы начать копаться в своих чувствах. Да что там, я струсила, испугалась новой боли, которой мне точно не пережить.
Видимо, все эмоции отразились на моём лице, поэтому Ададжи просто встал и молча ушёл.
Уснула я нескоро, спала мало, и в кошмарах вместе с мужьями теперь тонул Ададжи.
Два дня мы избегали друг друга. Кошмаров не было, но каждое утро я чувствовала древесно-цитрусовый запах на моей подушке, пока в мою голову не пришло понимание: боясь потерять Ададжи в будущем, от предательства, которого от него я не могу представить, я отталкиваю дорогого мне мужчину сейчас.
На следующий день наступал праздник с подарками из перьев, и я решила, что это удобный случай помириться, показать, что он мне дорог. Но тогда я даже не знала, насколько влипла.
И вот настал Праздник полёта пера.
С утра Ададжи хотел со мной о чём-то поговорить и выглядел расстроенным, но Делана кивнула мужчинам, и те оттеснили ирлинга. Интересно, что это с ним?
Я весь день думала, какую мне спеть песню. Уточнила у Вины, какие обычно поют песни на этом торжестве. Та с хитрой улыбкой сообщила, что слова песни неважны, лишь бы пелась она от души и для выбранного мужчины. А я вспомнила песню Лары Фабиан «Адажио», которую с маниакальным упорством учила когда-то на вокале. Хорошо, что слов никто не поймёт, ведь песня на английском, да я и сама точно не помню, о чём там речь, но судя по мелодичности, точно о любви, и имя похожее, а так и ирлингу приятно, и какое-то инкогнито для моих недозревших чувств.
Всемером, с женщинами деревни, мы надели белые хламиды, чем-то похожие на моё местное «свадебное» платье, и направились к Разрушенном храму.
К моему удивлению, храм был абсолютно целым и очень похожим на памятный Храм облаков. Те же белые анфилады и арки, беседки сверкали чистотой и ухоженностью. Даже сад был идеально ухоженным. Спросить у женщин, почему храм разрушен, сейчас я не решилась.
Вот мы зашли в знакомую беседку, так же оплетённую цветущим лирионом, но белый камень в ней был разбит пополам, а на нём по кругу лежали небольшие пучки блестящих пушистых пёрышек, перетянутые длинными чёрными шнурками, и разноцветные прозрачные бусинки. Как и потешались неделю назад ирлингицы, ошибиться я не могла. Его перья сверкали белизной среди чёрных собратьев. Даже не задумываясь, я взяла белый пучок, голубую и сиреневую бусины. Белоснежные перья Ададжи сами напрашивались сделать из них лирион. Ловкими движениями я быстро и очень натурально ваяла дивный цветок, пока пушистый лирион не был готов. Женщины тоже закончили свои творения, но я с гордостью отметила: мой не в пример лучше! Глядя на него, ирлингицы просто ахнули!
Дальше мы вышли из беседки и направились к арке, возле которой с завязанными глазами стояли мужчины деревни. Все красивые, обнажённые по пояс, с распущенными длинными волосами и большими блестящими крыльями за спиной. Мои же глаза были прикованы лишь к нему: мой светлый архангел, как он прекрасен.
Женщины надели избранникам подвески, я тоже подошла к Ададжи, но из-за разницы в росте пришлось немного наклонить мужчину, притянув за волосы. Он улыбался. Потом женщины по старшинству становились на белый круглый пьедестал и пели песни о любви. Пели здорово. Ну что же, моя очередь. Я зашла на пьедестал и запела. То ли это был сюрприз от Лирры, то ли просто моя особенность после переноса, но слова песни были переведены на местный язык и идеально, совпадая по смыслу, построены в рифму, а я впервые за всё время не только поняла смысл красивой песни, но и спела её лучше Фабиан. Мой голос лился из самой души, мне казалось, что вокруг играет оркестр, а каждое слово о любви к мужчине, ещё неизвестному, но горячо любимому, вырезаны прямо на сердце.
А потом я почувствовала… новую брачную связь?!
Если быть до конца честной с собой, что-то похожее я сегодня подозревала и сейчас была даже рада. Теперь он мой! Вместе с остальными женщинами я подошла к избраннику и сняла с его глаз повязку. В глазах Ададжи был вопрос: он знал, что я не могла не почувствовать. С отчаянием мужчина искал в моих глазах… что?
Я не злилась, не сомневалась в любви к моему белому вихрю – и в тот момент, и никогда позже.
Потом был праздник.
Главная площадь деревни, украшенная лентами и цветными перьями. Тускло мерцающие цветные фонарики, накрытые столы, счастливое лицо Деланы, смех, песни и танцы. Но все мои ощущения сконцентрировались на любимых руках, обнимающих за талию.
Наконец-то мы одни! Зарываюсь руками в его волосы, буквально сминаю сладкие, податливые губы, сама толкаю его на кровать.
– Моя госпожа, вы прекрасны, – боги, как он узнал?! Неужели он чувствует мои желания или сам хочет поиграть?
– Ты много говоришь, – я оседлала мужа, достала шарф, которым были завязаны глаза ирлинга под аркой, и привязала его руки к изголовью.
– Теперь ты от меня не сбежишь, – прошептала я ему на ухо, прикусывая мочку и опускаясь ниже.
От моих грубых поцелуев губы Ададжи припухли, а я решила поменять тактику: теперь мои касания были лёгкими и едва уловимыми. Муж ёрзал и стонал от нетерпения, а поцелуи опускались всё ниже: кадык, пульсирующая жилка на шее, соски, каждый кубик пресса – то лёгким касанием, то грубым, кусающим – выступающие косточки таза. Муж изгибается и стонет, а я уже облизываю, сосу тёмно-розовую головку его длинного, ровного члена. Муж извивается и хрипит. Поднимаю глаза и вижу любимые голубые озера, полные страсти и нежности. Нет. Не так. Распускаю путы. Ададжи удивлённо смотрит в глаза.
– Когда-нибудь позже я тебя свяжу и оседлаю мой вихрь, а сейчас хочу быть с тобой равной.
Ирлинг срывается, целует, мнёт и наконец входит в меня медленно и осторожно, буквально вдавливаясь, но я давно перешла границу нежности, сама насаживаюсь на него, выгибаюсь; несколько рваных резких толчков – и мир рассыпается мириадами искр.
Этой ночью мы не спали. Боги этого мира и нашего, как же мне было с ним хорошо. Дело даже не в удовольствии, которое накрывало нас с головой несчитанное количество раз, просто душа моя с ним грелась. И этого мужчину я считала грубым?! Голубые озёра его глаз ловили малейший оттенок моих желаний, он брал меня и отдавал себя целиком, как никто и никогда, и теперь мне уже было с чем сравнивать. Он весь мой.
Мое безоблачное счастье длилось ещё семь дней, и я уже почти поверила, что могу быть просто любимой женщиной здесь и сейчас, с ним. А потом пришла она – боль.
Болело всё моё существо, а тоска по мужьям лишала воли к жизни. Перед глазами вставали плачущие глаза Алексета, мои любимые наги – такие разные и такие единые Шайш, Соаш, Дейшир; нежный, но надёжный и сильный Рей, серые умные глаза Ворса… и только всепоглощающая любовь, исходящая от Ададжи, спасала меня от того, чтобы перейти грань и прервать свои мучения. Последнее что я помню, – белые крылья и сильные руки Ададжи, а потом спасительная темнота.
*
Ададжи белый вихрь
*
Малышка мгновенно уснула, едва я прилёг рядом, а мои сладкие мучения только начинались. Видимо в поисках тепла, девочка льнула ко мне, ластилась. У меня нет надежды. Возможно, всё, что мне подарят боги, – эта ночь с любимой, когда она во сне доверчиво прижимается. Сладкий запах пары бил тараном по рецепторам, а луна освещала нежный профиль пташки. Тело уже звенит от возбуждения, но даже если сойду с ума от неудовлетворённости, ни за что не позволю себе предать её доверие. Не знаю, как дожил до утра, и уже уговаривал себя разжать объятия, уйти, но Юле, похоже, приснился муж. Во сне она звала Шайша, но гладила меня, целовала. Я разрывался между ревностью, на которую не имел права, и диким желанием. Понимаю, что нужно уйти, но девочка своими стонами, поглаживаниями, запахом, поцелуями просто уничтожает моё благоразумие. Из последних сил пытаюсь отстраниться, но малышка обхватывает меня ногами. Её сорочка задралась, Юля трётся голой мокрой киской о мой каменный стояк. Боги! Я себя теряю, никогда ничего подобного не испытывал: мне сладко до боли и горько до слёз, что эта её страсть не ко мне, но сил противиться просто нет. Я думал, острее наслаждения не бывает, но тут пташка просунула ручку, спустила мои трусы и настойчиво обхватила член. Я больше не контролировал себя: громко вскрикивал, извивался, умолял. И вот она открывает глаза – ошарашена. Сейчас окатит презрением, посмеётся, но моё тело мне уже не принадлежит, я не могу остановиться. Малышка не прекращает свои сладкие пытки, удовольствие, и до того невообразимо острое, многократно увеличивается от мысли, что она всё осознаёт. Ловлю глазами её взгляд – в нём желание ко мне! Моя девочка грубо хватает меня за волосы и повелительно целует, при этом нежная ручка вытворяет что-то безумное, когда её язык повторяет то, что я хочу с ней сделать, – взрываюсь, таю, перестаю существовать.
Я позорно отключился, как похотливая эльфийка. Юля привела меня в чувство и стала аккуратно обтирать. Зачем? Издевается?
– Ты издеваешься или хочешь продолжить? – хотел, как обычно, нахамить, но вышло жалко.
– Хочу, но не буду. Боюсь, не оценишь моего нового порыва. Да и с мужчинами у меня и так явный перебор, – с горечью сказала пташка.
– Мужчина – это тот, кто любит, бережёт и заботится о своей женщине, а у тебя перебор с трусливыми шатхами, – не в силах больше скрывать своих чувств, сказал я и поцеловал.
– Я хочу быть твоим мужчиной, но подожду, когда ты сама меня захочешь им видеть, – надо уйти, пока я не набросился на неё.
Целый день я занимал себя домашними делами, лишь бы хоть как-то отвлечься от напряжения в паху. Сбросить его привычными способами даже не пытался – это не поможет, по дому витал сногсшибательный запах её возбуждения, сводя меня с ума.
Я обещал дать ей время, но не представлял, как выдержу даже сегодняшний вечер.
Решено. Пойду, когда уснёт.
Два часа я, как сопливый юнец, топтался под её дверью, пока моя выдержка мне не отказала. Крадучись, подошёл к кровати, отогнул одеяло и был нокаутирован ароматом её страсти. Кажется, я даже застонал.
– Ты не спишь, – сказал я в надежде, что всё-таки ошибся.
– Нет, – обиженно ответила Юля.
– Мне лучше прийти позже, – уходить!!! Уходить, пока могу.
– Боишься нового изнасилования? – эти слова выбили из лёгких воздух, мне казалось, что могу кончить только от них. Накинулся на малышку, потёрся о неё, показывая, насколько она ошибается. Сил держаться больше нет. Скажу честно, как есть.
– Скорее мечтаю о нём, но я обещал дать тебе время, а запах твоего возбуждения лишает меня всякого благородства, – уже простонал я.
– Ты хочешь сказать, что все, кто меня сегодня видел, тоже… почувствовали? – малышка смутилась.
– Нет, твой запах чувствую только я.
Боги! Дурак! Кто тянул меня за язык?!
– Почему?
– Что почему? – я не знал, что делать, попробую отвлечь малышку. Начал нежно ласкать её, но не тут-то было. Сам не понял, как оказался на спине. Юля оседлала мои бёдра, призывно потираясь, намекнула, что хочет моего подчинения. Смешная, но для тебя – всё что хочешь.
– Так… почему… запах… моего… возбуждения… чувствуешь… только ты? – девочка, что же ты делаешь со мной? Если утренние ласки мне казались нестерпимо острыми, то мои нынешние ощущения стали просто открытием для меня. Я не могу такое выдержать.
– Ада… джи… почему… – я умирал от переполнявших меня эмоций, но если сейчас промолчу, то стану для неё мужчиной на пару ночей, а мне этого просто не пережить, эта мысль слегка отрезвила меня и, пока не потерял решимости, я всё же сказал:
– Потому что люблю. Ты моя пара – женщина, рождённая для меня.
Боги! В её глазах растерянность, сомнения, боль.
Я ушёл. Не мог остаться. Оделся, вышел на улицу, выпустил крылья и улетел. Невозможно находиться рядом, видеть её желание и не чувствовать тепла. Надежда, родившаяся утром, умирала в жестоких корчах, выжигая мне душу. Не могу больше так. Видимо, я всё же проклят. Утром мельком увидел её – бледную, расстроенную, с болезненными кругами под прекрасными глазами. Опять кошмары? Я идиот.
Ночью пришёл, когда она уснула, лёг поверх одеяла. Конечно, я её хотел, иначе быть не могло, но теперь чувство грядущей потери было сильнее желания. Скоро она уйдёт, а я не увижу больше её прекрасных глаз, не услышу нежный голос, не почувствую тепла её тела. И что дальше: столетия пустоты и одиночества? Лучше смерть… а значит, у меня осталось мало времени. Если бы я мог её оставить, полетел бы сам разыскивать её идиотов, но раз сам не могу, попрошу Зондар.
Приближается праздник полёта, надо обязательно выяснить у матери, что она задумала.
Утром, не откладывая дел в долгий ящик, пошёл в дом Деланы. Зондар, конечно, согласился, хотя не упустил шанса подколоть.
Мать я нашел в саду.
– Я слышал ваш с Юлей разговор о празднике полётов. Что ты задумала?
– Я не могу видеть, как ты страдаешь, пусть посмотрит на тебя иначе. В Разрушенном храме многое чувствуется по-другому, – глубокомысленно выдала мама. Она, конечно, видящая, но не ей вмешиваться в мою жизнь.
– С чего ты решила, что она подарит цветок мне?
– Она сама сказала.
– Так нельзя. Я поговорил с ней, она не готова мне поверить и принять. Не дави на неё, Юле и так невыносимо тяжело.
– Я всё решила. Потом ещё спасибо мне скажешь.
– Я не позволю! Я предупрежу её, – в запале выдал я матери.
– Морт! – позвала Делана. Когда он пришёл, мама применила право матриарха ко мне. Приказала до церемонии не приближаться к Юле.
Я всё же попытался, но, конечно, за мной следили и не позволили подойти.
И вот арка Избрания. Сколько сотен раз стоял я здесь с завязанными глазами, мечтая получить кулон, хотя бы на одну ночь, но для ирлингиц я странный. Раз за разом испытывая это разочарование и унижение оттого, что я один никем и никогда не буду принят. И сейчас я боялся. Боялся, что не выберет… и что выберет, тоже боялся. Она ведь не знает. Что будет, когда поймёт? Это же предательство. Девочка моя, за что тебе всё это?
Послышался женский смех. А я замер и даже не дышал, только крылья нервно подрагивали от напряжения. Вдруг я почувствовал, как она меня тянет за волосы вниз. Не смог сдержать улыбки: всё-таки она неравнодушна к моей шевелюре. Подлая память подкинула воспоминание, как она зажала волосы в своём маленьком кулачке, сводя меня с ума ласками. С трудом взял себя в руки, хотя всё же удостоился пары смешков по поводу своей несдержанности. Женщины пели, а я мечтал, что когда-нибудь услышу и её песню. И вдруг Юля запела! Пресветлая Лира! Какой у нее мощный и красивый голос, а песня?! Она пела, как искала меня и не могла найти, как любила, ещё не зная о том, как я ей нужен. А я плакал от счастья, чувствуя образование нашей связи. Я переживал: какой будет её реакция? Она опускает повязку, и в любимых карих глазах любовь. Спасибо, Богиня!
Весь праздник не мог выпустить её из объятий, до конца не веря собственному счастью.
Наконец мы дома. Малышка продолжает играть со мной в повелительницу. Немного жаль, хочется её искренности, но для неё я буду любым. Решил поддержать её забаву:
– Моя госпожа, вы прекрасны.
– Ты много говоришь, – категорично заявляет малышка и связывает мне руки шарфом. – Теперь ты от меня не сбежишь, – дразнит она и снова сводит с ума своим маленьким горячим ротиком.
Я снова полностью растворился в ощущениях, мечтая только не опозориться перед женой (как это слово ласкает сердце!). Юля остановилась и развязала руки. Что происходит, я что-то сделал не так? А она с нежной улыбкой смотрит в глаза и говорит то, что я и не мечтал услышать:
– Когда-нибудь позже я тебя свяжу и оседлаю мой вихрь, а сейчас хочу быть с тобой равной.
Потом я любил и был любим…
Я знал, что это не будет длиться вечно, но всё же старался взять как можно больше того чистого безграничного счастья, что было отпущено только нам двоим. Но по ночам малышка всё чаще металась во сне.
Через три дня после праздника Зондар прилетел. Он нашёл её мужей, те двигались к нашему храму по забытой тропе. До нас им оставалось три дня пути пешком или четыре часа полёта. Меня раздирала двойственность чувств: с одной стороны, я сходил с ума от ревности, а с другой – Юля страдала, а я был готов на всё, чтобы ей помочь.
Но мои терзания прервали боги. Жене стало хуже. Уже не помогала моя энергия. Я взял на руки мою девочку, и мы с Мортом полетели к ним.
Мое появление произвело фурор. Наги ощерились, а люди схватились за клинки. И тогда я опустил крылья, показывая своё сокровище.
