Терри Пратчетт
Движущиеся картинки
– Впрочем, – сказал он, выбирая еще один кусочек, – в этом действительно что-то есть. Они и впрямь кажутся правильными. Как, ты говорил, они называются?
– Да никак, – ответил Жалоби. – Я их зову просто хлопнутыми зернами.
Сильверфиш взял еще один шарик.
– Вот странно, их хочется брать еще и еще, – сказал он. – Что-то в них есть аппетитное. Хлопнутые зерна, да? Хорошо. Что ж… господа, давайте покрутим ручку еще раз.
Колыбелли принялся перематывать пленку в неволшебном фонаре.
– Ты, кажется, говорил, что знаешь место, где мы сможем как следует развернуться и где волшебники нам не помешают? – спросил он.
Сильверфиш зачерпнул горсть хлопнутых зерен.
– Оно у берега моря, – сказал он. – Приятное и солнечное местечко, давно уже всеми забытое. Там ничего нет, кроме продуваемого ветрами леса, храма и песчаных дюн.
– Храма? Боги могут серьезно взбелениться, если… – начал Жалоби.
– Слушайте, – сказал Сильверфиш, – да это место уже несколько веков как заброшено. Ничего там нет. Ни людей, ни богов, никого. Только солнечный свет и земля, которая нас дожидается. Это наш шанс, ребята. Нам не дозволяется творить магию, мы не можем творить золото, мы даже денег натворить не можем – так давайте творить движущиеся картинки. Давайте творить историю!
Алхимики расправили плечи и просветлели.
– Да, – сказал Колыбелли.
– О. Точно, – сказал Жалоби.
– За движущиеся картинки, – сказал Сендзивог, поднимая горсть хлопнутых зерен. – А как ты узнал об этом месте?
– О, я… – Сильверфиш осекся. Он выглядел озадаченным. – Не знаю, – сказал он наконец. – Не… не могу вспомнить. Должно быть, слышал о нем когда-то давно и забыл, а потом оно всплыло у меня в голове. Сами знаете, как оно бывает.
– Ага, – кивнул Колыбелли. – Как у меня с пленкой. Я будто вспоминал, как ее делать. Мозги какие только странные штуки не выкидывают.
– Точно.
– Точно.
– Просто для этой идеи настало время.
– Точно.
– Точно.
– Твоя правда.
За столом повисло несколько встревоженное молчание. Так бывает, когда несколько умов пытаются нащупать ментальными пальцами источник своего беспокойства.
Воздух как будто мерцал.
– А как это место называется? – спросил в конце концов Колыбелли.
– Не знаю, как оно называлось в прежние дни, – ответил Сильверфиш, откидываясь на спинку стула и подтягивая к себе хлопнутые зерна. – А сейчас его зовут Голывудом.
– Голывуд, – повторил Колыбелли. – Звучит… знакомо.
И снова воцарилось молчание, пока алхимики обдумывали это. Нарушил его Сендзивог.
– Ну ладно, – жизнерадостно сказал он. – Голывуд, мы идем к тебе.
– Ага, – поддакнул Сильверфиш и потряс головой, словно прогоняя неуютную мысль. – Странное дело. У меня такое ощущение… будто мы уже туда шли… все это время.
В нескольких тысячах миль под Сильверфишем полусонно рассекал звездную ночь Великий А’Туин, космическая черепаха.
Реальность – это кривая.
Но проблема не в этом. Проблема в том, что реальности на самом деле не так много, как должно быть. Согласно некоторым из наиболее мистических текстов, хранящихся на полках библиотеки Незримого Университета…
…ведущего учебного заведения Плоского мира в области волшебства и плотных обедов, в котором собрано столько книг, что они искажают Пространство и Время…
…по крайней мере девять десятых всей когда-либо созданной реальности находятся за пределами мультивселенной, а поскольку мультивселенная по определению включает в себя все, что только существует, она оказывается под изрядным давлением.
За границами вселенных лежат заготовки реальностей – то, что могло бы существовать, то, что, возможно, будет существовать, то, чего никогда не существовало, самые безумные идеи – и все это хаотически создается и рассоздается, как элементы в зреющих сверхновых.
А изредка, там, где стенки миров слегка истончились, оно может просочиться внутрь.
А реальность, соответственно, утечь наружу.
Результат этого похож на те глубоководные горячие гейзеры, возле которых диковинные морские создания находят для себя достаточно тепла и еды, чтобы создать недолговечный крошечный оазис бытия в среде, в которой никакого бытия быть не должно.
Идея Голывуда невинно и радостно просочилась в Плоский мир.
А реальность начала утекать наружу.
И ее заметили. Ибо снаружи обитают Твари, чье умение вынюхивать крохотные и хрупкие скопления реальности таково, что на его фоне способность акул чуять кровь в воде даже упоминания не стоит.
Они начали окружать утечку.
Над дюнами собиралась гроза, но достигнув невысокого холма, тучи словно расступались. Лишь несколько капель дождя упало на иссохшую землю, а ураган обернулся легчайшим ветерком.
Он засыпал песком следы давно потухшего костра.
Ниже по склону, там, где яма сделалась уже достаточно большой, чтобы в нее мог пролезть, скажем, барсук, сдвинулся с места и укатился прочь маленький камешек.
Месяц пролетел быстро. Задерживаться ему не хотелось.
Казначей почтительно постучался в дверь кабинета аркканцлера и открыл ее.
Арбалетная стрела пригвоздила его шляпу к доскам.
Аркканцлер опустил арбалет и сердито воззрился на казначея.
– Чертовски опрометчивый поступок, – заявил он. – Из-за тебя чуть несчастный случай не произошел.
Казначей не оказался бы там, где был сегодня – точнее, там, где была десять секунд назад спокойная и собранная сторона его личности, а не там, где он был сейчас, то есть на грани легкого инфаркта, – если бы не обладал поразительной способностью оправляться от нежданных потрясений.
Он вытащил стрелу и снял шляпу с нарисованной мелом на старинной древесине мишени.
– Ничего страшного, – сказал он. Без титанических усилий такого спокойствия в голосе добиться было невозможно. – Дырку почти не видно. А, гм, почему вы стреляли в дверь, мэтр?
– Подумай головой, дружище! Снаружи темно, а клятые стены из камня сложены. Ты что же, думаешь, что я в них стрелять стану?
– А‑а, – ответил казначей. – Вы знаете, а ведь этой двери пять сотен лет, – добавил он с тщательно отмеренной долей укоризны.
– Оно и видно, – бесцеремонно брякнул аркканцлер. – Здоровенная такая черная штукенция. Что нам здесь нужно, дружище, так это поменьше камней и деревяшек и побольше жизнерадостности. Ну, ты понимаешь – чуток охотничьих гравюр. Украшеньица какие-нибудь.
– Я займусь этим лично, – не моргнув глазом, со-врал казначей. И вспомнил о зажатой под мышкой стопке бумаг. – А тем временем, мэтр, может быть, вы…
– Отлично, – перебил его аркканцлер, нахлобучивая на голову остроконечную шляпу. – Молодец. А я пойду взгляну на больного дракона. Мелкий поганец уже несколько дней к дегтю не притрагивается.
– …подпишете пару документов… – поспешно затараторил казначей.
– Не до того мне, – отмахнулся аркканцлер. – Здесь и так от чертовых бумажек не продохнуть. Кстати… – Он посмотрел сквозь казначея, словно внезапно о чем-то вспомнил. – Я утром одну странную штуку увидел, – сказал он. – Во дворе мартышка гуляла. Наглая такая.
– Ах да, – жизнерадостно ответил казначей. – Это Библиотекарь.
– Он что, питомца завел?
– Нет, вы меня не поняли, аркканцлер, – весело объяснил казначей. – Это и был Библиотекарь.
Аркканцлер уставился на него.
Улыбка казначея застыла.
– Библиотекарь – мартышка?
У казначея ушло много времени на то, чтобы прояснить ситуацию, после чего аркканцлер сказал:
– То есть ты говоришь, что этот бедолага превратился в мартышку из-за магии?
– Из-за несчастного случая в библиотеке, да. Магический взрыв. Был человек – стал орангутан. И не называйте его мартышкой, мэтр. Он – обезьяна.
– А что, есть какая-то разница?
– По-видимому, есть. Он становится, э‑э, крайне агрессивным, если его назвать мартышкой.
– Надеюсь, он задницу людям не показывает?
Казначей закрыл глаза и содрогнулся:
– Нет, мэтр. Вы думаете о павианах.
– А‑а. – Аркканцлер задумался. – А они здесь не работают?
– Нет, мэтр. Только Библиотекарь, мэтр.
– Я этого не потерплю. Ни за что не потерплю. Нельзя, чтобы по Университету слонялись здоровенные волосатые твари, – твердо заявил аркканцлер. – Избавьтесь от него.
– Боги, нет! Он лучший Библиотекарь, какой у нас только был. И с лихвой отрабатывает свою зарплату.
– Да ну? И как же мы ему платим?
– Орешками, – быстро ответил казначей. – К тому же он единственный, кто понимает, как вообще устроена библиотека.
– Так превратите его назад. Не дело человеку мартышкой жить.
– Обезьяной, мэтр. И, боюсь, ему так больше нравится.
– С чего ты взял? – подозрительно осведомился аркканцлер. – Он разговаривает?
Казначей заколебался. С Библиотекарем такая проблема возникала постоянно. Все так к нему привыкли, что с трудом припоминали то время, когда библиотекой не заправлял желтозубый примат, обладающий силой троих мужчин. Дайте непривычному время – и оно станет привычным. Вот только когда приходилось давать объяснения кому-то со стороны, звучали они странно. Казначей нервно откашлялся.
– Он говорит «у‑ук», аркканцлер, – объяснил он.
– И что это значит?
– Это значит «нет», аркканцлер.
– А как в таком случае по-обезьяньи будет «да»?
Этого-то вопроса казначей и боялся.
– «У‑ук», аркканцлер, – ответил он.
– Так ведь это тот же самый «у‑ук», что и раньше!
– О нет. Уверяю вас, нет. Модуляции совершенно иные… я имею в виду, когда привыкнешь… – Казначей пожал плечами. – Наверное, мы просто научились его понимать, аркканцлер.
– Ну, по крайней мере, он поддерживает себя в форме, – едко заметил аркканцлер. – В отличие от прочих из вас. Я сегодня утром вошел в Необщий зал, а там была куча народу – и все храпели!
– Это старший преподавательский состав, мэтр, – сказал казначей. – С моей точки зрения, они находятся в идеальной форме.
– Идеальной? Да декан выглядит так, словно он кровать проглотил!
– О, мэтр, – сказал казначей, снисходительно улыбаясь, – но ведь слово «идеальная», как я его понимаю, означает «полностью соответствующая своей функции», а я бы сказал, что тело декана идеально пригодно для того, чтобы целый день сидеть и поглощать еду в огромных количествах.
Казначей позволил себе маленькую улыбку.
Аркканцлер смерил его взглядом, старомодным настолько, что он мог бы принадлежать аммониту.
– Это что, шутка? – спросил он подозрительным тоном человека, неспособного понять, что такое «чувство юмора», хоть ты битый час объясняй ему на диаграммах.
– Всего лишь наблюдение, мэтр, – осторожно ответил казначей.
Аркканцлер покачал головой:
– Терпеть не могу шутки. Терпеть не могу поганцев, которые целыми днями только и делают, что пытаются острить. Это все оттого, что вы круглые сутки сидите взаперти. Несколько двадцатимильных пробежек – и декан станет другим человеком.
– Ну да, – отозвался казначей. – Мертвым.
– Здоровым.
– Да, но все равно мертвым.
Аркканцлер раздраженно зашуршал бумагами у себя на столе.
– Тунеядство, – пробормотал он. – Одно сплошное тунеядство. Незнамо во что Университет превратили. Дрыхнут целыми днями, в мартышек превращаются. Когда я был студентом, нам и в голову не приходило в мартышек превращаться.
Аркканцлер поднял недовольный взгляд.
– Ну и чего ты хотел? – рявкнул он.
– Что? – переспросил обескураженный казначей.
– Ну, ты же чего-то от меня хотел, разве нет? Ты ведь пришел, чтобы о чем-то меня попросить. Наверное, потому, что я один тут не сплю и не ору с дерева каждое утро, – добавил аркканцлер.
– Э‑э. А это, кажется, делают гиббоны, аркканц-лер.
– Что? Что? Будь любезен, дружище, не пори че-пуху!
Казначей собрался с духом. Он не понимал, почему должен терпеть такое обращение.
– На самом деле я хотел поговорить с вами об одном из студентов, мэтр, – холодно сказал он.
– Студентов? – рявкнул аркканцлер.
– Да, мэтр. Знаете, кто это? Худые такие, с бледными лицами? Мы ведь университет, помните? Студенты к ним прилагаются, вроде как крысы…
– Я думал, мы платим людям, которые с ними разбираются.
– Преподавателям. Да. Но бывают случаи… В общем, аркканцлер, взгляните, пожалуйста, на эти итоги экзаменов…
Была полночь – не та полночь, что раньше, но очень на нее похожая. Старый Том, безъязыкий колокол с университетской колокольни, только что звучно промолчал двенадцать раз подряд.
Тучи выжали из себя на город последние капли дождя. Анк-Морпорк раскинулся под немногочисленными мокрыми звездами, реальный, словно кирпич.
Думминг Тупс, студент-волшебник, отложил учебник и потер лицо.
– Ну ладно, – сказал он. – Спроси меня о чем-нибудь. Давай. О чем угодно.
Виктор Тугельбенд, студент-волшебник, взял свой потрепанный экземпляр «Некротелекомникона в переложении для студентов, с практическими упражнениями» и открыл на случайной странице. Он лежал на кровати Думминга. Точнее, его лопатки лежали. Тело его устремлялось вверх по стене. Для расслабленного студента это совершенно естественная поза.
– Так, – сказал он. – Ага. Так? Как… ага… как зовут внемерное чудовище с характерным криком «Тычосказалтычосказалтычосказал»?
– Йоб Шоддот, – немедленно ответил Думминг.
– Верно. Какой жуткой пыткой изводит своих жертв чудовище Тшут Аклатеп, Инфернальная Звездная Жаба С Миллионом Головастиков?
– Оно… только ты не подсказывай… оно выкручивает им руки и показывает иконографии своих детенышей, пока у них мозги не коллапсируют.
– Ага. Никогда не мог понять, как это происходит, – признался Виктор, перелистывая страницы. – Хотя после того, как в тысячный раз скажешь: «Да у него точь-в‑точь твои глаза», ты, наверное, и так уже готов с собой покончить.
– Ты так много знаешь, Виктор, – уважительно сказал Думминг. – Удивительно, что ты до сих пор студент.
– Гм, да, – ответил Виктор. – Гм. Наверное, просто на экзаменах не везет.
– Ну давай, – поторопил его Думминг. – Спроси меня еще о чем-нибудь.
Виктор снова открыл книгу.
На мгновение воцарилась тишина.
Потом он спросил:
– Где находится Голывуд?
Думминг зажмурился и начал колотить себя по лбу.
– Погоди, погоди… не подсказывай… – Он открыл глаза. – Так, в смысле «Где находится Голывуд»? – резко спросил он. – Не помню ничего ни про какой Голывуд.
Виктор уставился на страницу. Никакого Голывуда на ней не упоминалось.
– Я готов был поклясться, что слышал… Наверное, просто почудилось, – неубедительно закончил он. – Это все от подготовки к экзамену.
– Да. Голова кругом идет, верно? Но оно того стоит, чтобы стать волшебником.
– Ага, – сказал Виктор. – Дождаться не могу.
Думминг захлопнул книгу.
– Дождь кончился. Айда за стену, – сказал он. – Мы заслужили выпивку.
Виктор погрозил ему пальцем.
– Только по одной. Надо быть трезвыми, – сказал он. – Завтра выпускной экзамен. Нужен ясный ум!
– А то! – отозвался Думминг.
Разумеется, быть на экзамене трезвым очень важно. Немало славных карьер в областях подметания улиц, собирания фруктов и бренчания на гитарах в подземных переходах взросли из непонимания этого простейшего факта.
Но у Виктора была особая причина оставаться начеку.
Он мог допустить ошибку и сдать экзамен.
Его покойный дядюшка завещал ему небольшое состояние вовсе не для того, чтобы Виктор стал волшебником. Хотя старик этого и не понимал, составляя свою последнюю волю. Он-то думал, что помогает своему племяннику получить образование, однако Виктор Тугельбенд был по-своему смышленым юношей и пришел к следующим выводам.
Каковы достоинства и недостатки жизни волшебника? Ну, ты зарабатываешь некоторый престиж, зато часто попадаешь в опасные ситуации и вечно рискуешь быть убитым своими собратьями-магами. Карьера уважаемого трупа Виктора не привлекала.
С другой стороны…
Каковы достоинства и недостатки жизни студента-волшебника? У тебя куча свободного времени, определенная вольность в плане активного поглощения пива и распевания скабрезных песен, убить тебя никто не пытается, разве что в будничном, анк-морпоркском смысле, а благодаря наследству ты можешь обеспечить себе скромную, но благоустроенную жизнь. Престижа, конечно, никакого, зато ты жив и можешь это осознать.
Поэтому Виктор потратил немалое количество сил на то, чтобы внимательно изучить прописанные в завещании условия, запутанные правила экзаменации Незримого Университета, а также все экзаменационные билеты за последние полвека.
Проходной балл на выпускном экзамене равнялся восьмидесяти восьми.
Провалить экзамен было бы легко. Провалиться может любой идиот.
Но дядя Виктора не был дураком. Одно из условий завещания гласило, что стоит Виктору хоть раз набрать меньше восьмидесяти баллов, поток денег испарится, как плевок на горячей плите.
И в каком-то смысле дядя победил. Немногие студенты в истории учились столь же прилежно, как Виктор. Говорили, что познаниями в магии он может потягаться и с некоторыми из величайших волшебников. Он проводил долгие часы в удобном библиотечном кресле за чтением гримуаров. Он исследовал формы ответов и методы экзаменации. Он переслушивал лекции до тех пор, пока не мог оттарабанить их наизусть. Преподаватели считали его самым одаренным и уж точно самым усердным студентом за последние десятилетия, и тем не менее каждый раз на выпускном экзамене он умело и уверенно набирал ровно восемьдесят четыре балла.
Объяснению это не поддавалось.
Аркканцлер дошел до последней страницы.
Наконец он сказал:
– Ага. Понятно. Жалеешь парнишку, да?
– Думаю, вы не вполне понимаете, о чем я, – отозвался казначей.
– По-моему, все ясно как день, – возразил аркканцлер. – Парень каждый раз пролетает на волосок от выпуска. – Он вытащил один из листков. – Но ведь здесь написано, что три года назад он сдал экзамен. Набрал девяносто один балл.
– Да, аркканцлер. Но он подал апелляцию.
– Апелляцию? Потому что сдал экзамен?
– Он заявил, будто экзаменаторы не заметили, что он запутался в аллотропах октирона в шестом вопросе. Заявил, что не сможет жить с таким бременем на совести. Заявил, что если он несправедливо обойдет более достойных и знающих студентов, то будет терзаться до скончания дней. Как видите, на следующих двух экзаменах он набрал только восемьдесят два и восемьдесят три балла.
– Это почему?
– Мы считаем, что он перестраховывался, мэтр.
Аркканцлер побарабанил пальцами по столу.
– Я этого не потерплю, – сказал он. – Нельзя, чтобы кто-то всю жизнь оставался почти волшебником и посмеивался над нами в, в… во что там люди посмеиваются?
– Полностью с вами согласен, – промурлыкал казначей.
– Нужно его выставить дураком, – решительно заявил аркканцлер.
– Лучше из Университета, мэтр, – поправил его казначей. – Выставить дураком – значит просто тыкать в него пальцами и потешаться над ним.
– Ага. Отлично. Так и поступим, – оживился аркканцлер.
– Нет, мэтр, – терпеливо проговорил казначей. – Дураками он выставляет нас, а мы выставим его из Университета.
– Точно. Устроим выставку, – сказал аркканцлер. Казначей закатил глаза. – Или не устроим, – добавил аркканцлер. – Так ты хочешь, чтобы я ему на дверь указал, да? Ну так пришли его сюда с утречка, и…
– Нет, аркканцлер. Так мы поступить не вправе.
– Не вправе? Я думал, мы тут главные!
– Да, но, имея дело с господином Тугельбендом, нужно быть очень осторожными. Он большой знаток регламента. Поэтому я подумал, что завтра на экзамене мы можем подсунуть ему вот этот билет.
Аркканцлер взял протянутую ему бумажку. Прочитал ее, неслышно шевеля губами.
– Всего один вопрос.
– Да. И он либо сдаст экзамен, либо провалит. Посмотрел бы я, как он наберет восемьдесят четыре балла на этом вопросе.
В каком-то смысле, который его наставники, к их немалому раздражению, никак не могли нащупать, Виктор Тугельбенд также был и самым ленивым человеком в истории.
Ленивым не в простом, обыденном значении этого слова. Обыденная лень – это всего лишь отсутствие стараний. Виктор миновал этот этап уже очень давно, просвистел мимо банальной праздности и перешел на другую ступень. На уклонение от работы у него уходило больше сил, чем у большинства людей – на тяжкий труд.
Ему никогда не хотелось стать волшебником. Ему вообще мало чего хотелось, разве только чтобы его оставили в покое и не будили до полудня. Когда он был маленьким, ему задавали вопросы вроде: «И кем же ты хочешь стать, малыш?», а он отвечал: «Не знаю. А что вы можете мне предложить?»
Но долго это продолжаться не могло. Недостаточно было быть тем, кто ты есть, – требовалось еще и работать, чтобы стать кем-то другим.
Он пытался. Довольно долгое время он пытался захотеть стать кузнецом, потому что это ремесло казалось интересным и романтичным. Но к нему прилагались тяжкий труд и неподатливые куски металла. Тогда он попытался захотеть стать наемным убийцей, потому что это ремесло казалось эффектным и романтичным. Но к нему прилагались тяжкий труд и, если закопаться поглубже, необходимость время от времени кого-то убивать. Тогда он попытался захотеть стать актером, потому что это ремесло казалось драматичным и романтичным, но к нему прилагались пыльные трико, тесные трактиры и, к бесконечному удивлению Виктора, тяжкий труд.
Он согласился поехать в Университет, потому что это было проще, чем туда не ехать.
На лице Виктора часто гостила слегка озадаченная улыбка. Из-за нее у людей возникало ощущение, что он немного умнее их. На самом деле обычно он просто пытался разобраться в том, что они только что сказали.
А еще у него были тонкие усики, которые при удачном освещении придавали ему галантный вид, а при неудачном – вид человека, только что отведавшего густого шоколадного коктейля.
Усиками Виктор гордился. А от тех, кто становился волшебником, ожидалось, что они перестанут бриться и отпустят бороду, похожую на можжевеловый куст. Взглянув на самых старых волшебников, можно было предположить, что они, подобно китам, добывают пропитание из воздуха с помощью усов.
Была уже половина второго. Он брел из «Залатанного барабана» – таверны, пользовавшейся самой дурной репутацией в городе. Когда Виктор двигался, всегда казалось, что он бредет – даже если он бежал.
А еще он был вполне трезв и поэтому весьма удивился, обнаружив себя на площади Сломанных Лун. Ведь направлялся он к маленькому переулочку за зданием Университета и к той части стены, где очень удобно расположенные выдвигающиеся кирпичи уже многие сотни лет помогали студентам-волшебникам втихаря обходить правила Незримого Университета – а точнее, перелезать через них.
А площадь была в другой стороне.
Виктор развернулся, чтобы убрести обратно, но вдруг остановился. На площади творилось что-то не-обычное.
Обычно там можно было увидеть рассказчика историй, или музыкантов, или предпринимателя, разыскивающего перспективных покупателей для таких бесхозных анк-морпоркских достопримечательностей, как Башня Искусства или Бронзовый мост.
Но сейчас на площади были только какие-то люди, устанавливавшие большой экран – нечто вроде натянутой между шестов простыни.
Виктор лениво подошел к ним.
– Чем вы тут заняты? – дружелюбно поинтересовался он.
– Представление готовим.
– О. Актерство, – без особого интереса проговорил Виктор.
Он поплелся обратно сквозь волглую тьму, но остановился, услышав из мрака между двумя домами чей-то голос.
Который очень тихо прошептал: «Помогите».
– Просто отдай его мне, понял? – сказал другой голос.
Виктор подбрел ближе и, прищурившись, вгляделся в тени.
– Эй! – позвал он. – У вас там все в порядке?
Какое-то время было тихо, а потом низкий голос сказал:
– Что ж тебе спокойно-то не жилось, парень.
«У него нож, – подумал Виктор. – Он идет на меня с ножом. Это значит, что либо меня сейчас пырнут, либо мне придется удирать, а это такая трата сил».
Люди, не уделяющие должного внимания предложенным фактам, могли бы подумать, что Виктор Тугельбенд окажется толстым и нездоровым. На самом же деле он был, без сомнения, самым атлетичным студентом Университета. Таскать на себе лишний вес – значит слишком сильно напрягаться, поэтому Виктор заботился о том, чтобы никогда его не набирать, и держал себя в форме, потому что с приличными мышцами все получается легче, чем с мешками жира.
Поэтому он ударил наотмашь, тыльной стороной руки. Удар не просто достиг цели, он отправил грабителя в полет.
Потом Виктор взглянул на несостоявшуюся жертву, которая все еще жалась к стене.
– Надеюсь, вы не пострадали, – сказал он.
– Не двигайся!
– И в мыслях не было, – сказал Виктор.
Фигура вышла из теней. Под мышкой у нее был сверток, а руки она вытягивала перед собой в чудном жесте: указательные и большие пальцы расставлены под прямыми углами и приставлены друг к другу, так что крошечные юркие глазки как будто смотрели сквозь рамку.
«Должно быть, сглаз отгоняет, – подумал Виктор. – Вон сколько у него символов на платье – волшебник, наверное».
– Потрясающе! – воскликнул мужчина, прищурившись сквозь рамку из пальцев. – Голову чуток поверни, хорошо? Отлично! Нос, конечно, так себе, но мы с этим что-нибудь сделаем.
Он сделал шаг вперед и попытался приобнять Виктора за плечи.
– Повезло тебе, – сказал он, – что ты меня встретил.
– Правда? – удивился Виктор, который думал, что все было как раз наоборот.
– Ты как раз тот, кто мне нужен, – продолжал мужчина.
– Простите, – сказал Виктор. – Я‑то думал, что вас грабят.
– Ему была нужна вот эта штука, – сказал мужчина, похлопав по свертку. Тот зазвенел, будто гонг. – Только она бы ему не пригодилась.
– Она ничего не стоит? – спросил Виктор.
– Она бесценна.
– Ну и ладно, – сказал Виктор.
Мужчина бросил попытки обхватить рукой оба плеча Виктора, которые были весьма широки, и удовольствовался одним.
– Но многие были бы разочарованы, – сказал он. – Так вот. Ты хорошо умеешь стоять. У тебя приличный профиль. Послушай, парень, а не хочешь ли ты заняться движущимися картинками?
– Э‑э, – протянул Виктор. – Нет. Не думаю.
Мужчина уставился на него с открытым ртом.
– Ты точно услышал, что я сказал? – уточнил он. – Про движущиеся картинки?
– Да.
– Все хотят заниматься движущимися картинками!
– Нет, спасибо, – вежливо сказал Виктор. – Уверен, что это достойная работа, но двигать картинки мне не очень интересно.
– Да я ведь про движущиеся картинки говорю!
– Да, – спокойно ответил Виктор. – Я слышал.
Мужчина покачал головой.
– Ну, – сказал он, – ты меня удивил. За несколько недель ты первый, кто не желает попасть в движущиеся картинки. Я как тебя увидел, так сразу подумал: в награду за то, что он сделал сегодня ночью, он захочет работать в движущихся картинках.
– Что ж, спасибо, – сказал Виктор. – Но не думаю, что это по мне.
– Все равно я тебе задолжал. – Невысокий мужчина покопался в кармане и достал карточку. Виктор взял ее. На ней было написано:
ТОМАС СИЛЬВЕРФИШ ИНТЕРЕСНАЯ И ПОЗНАВАТЕЛЬНАЯ СИНЕМАТОГРАФИЯ Однокатушечная и двухкатушечная Практически не взрывоопасная Голывуд, дом № 1
– Это на случай, если передумаешь, – сказал Сильверфиш. – Меня в Голывуде все знают.
Виктор уставился на карточку.
– Спасибо, – поблагодарил он отсутствующим тоном. – Э‑э. Вы ведь волшебник?
Сильферфиш бросил на него свирепый взгляд.
– С чего это ты взял? – резко спросил он.
– На вас платье с магическими символами…
– Магическими символами? Приглядись повнимательнее, мальчик! Это ни в коем случае не сомнительные символы нелепой и устаревшей системы верований! Это знаки просвещенного ремесла, чей яркий, новый рассвет еще только… э‑э, рассветает. Магические символы! – едко и презрительно повторил Сильверфиш. А потом добавил: – И это не платье, а мантия.
Виктор взглянул на множество звезд, полумесяцев и прочих штуковин. Знаки просвещенного ремесла, чей рассвет еще только рассветал, казались ему точь-в‑точь похожими на сомнительные символы нелепой и устаревшей системы верований, но упоминать об этом сейчас, наверное, не стоило.
– Простите, – сказал он. – Мне было плохо видно.
– Я – алхимик, – провозгласил лишь отчасти смягчившийся Сильверфиш.
– А‑а, свинец в золото превращаете, – сказал Виктор.
– Не свинец, парень. Свет. Со свинцом это не работает. Свет – в золото…
– Правда? – вежливо удивился Виктор, когда Сильверфиш принялся устанавливать посреди площади треногу.
Собиралась небольшая толпа. В Анк-Морпорке небольшие толпы возникали легко. В этом городе жили одни из самых талантливых зрителей во вселенной. Они готовы были смотреть на что угодно, особенно если существовала вероятность, что кто-нибудь забавным образом пострадает.
– Может, останешься на показ? – предложил Сильверфиш и куда-то убежал.
Алхимик. Что ж, подумал Виктор, всем известно, что алхимики слегка двинутые. Это было совершенно нормально.
Кто захочет тратить свое время на то, чтобы двигать картинки? Они по большей части и на своем месте неплохо смотрятся.
– Сосиски в тесте! Покупайте, пока горячие! – завопил кто-то у него над ухом. Виктор обернулся.
– О, привет, господин Достабль, – сказал он.
– Вечер добрый, парень. Хочешь вкусную горячую сосисочку?
Виктор посмотрел на лоснящиеся трубочки, выложенные на лотке, висевшем на шее Достабля. Пахли они аппетитно. Так было всегда. А потом ты вгрызался в них и в который уже раз обнаруживал, что Себя-Режу-Без-Ножа Достабль нашел применение таким частям животных, о которых и сами животные не подозревали. Достабль опытным путем выяснил, что с достаточным количеством жареного лука и горчицы люди могут съесть что угодно.
– Для студентов – скидки, – заговорщически прошептал Достабль. – Пятнадцать пенсов, и это я себя без ножа режу.
Он коварно приподнял крышку сковородки, выпустив облако пара.
Манящий запах жареного лука сделал свое грязное дело.
– Только одну, – осторожно сказал Виктор.
Достабль подхватил сосиску со сковородки и прихлопнул ее булочкой с ловкостью поймавшей муху лягушки.
– Вкусные – умереть можно, – весело пообещал он.
Виктор отщипнул кусочек лука. Это, по крайней мере, было безопасно.
– А что это такое? – спросил он, ткнув большим пальцем в сторону хлопающего экрана.
– Какая-то развлекуха, – ответил Достабль. – Горячие сосиски! Пальчики оближешь! – Он снова понизил голос до обычного заговорщического шипения. – Я слыхал, что в других городах народ в восторге, – добавил он. – Какие-то движущиеся картинки вроде. Они там все обкатывали, прежде чем в Анк-Морпорк приехать.
Они смотрели, как Сильверфиш с парочкой помощников ковыряются в установленном на треножник ящике. Неожиданно в круглой дырке в передней части ящика загорелся белый свет и озарил экран. Из толпы донеслись вялые возгласы.
– А, – сказал Виктор. – Понятно. И это все? Это же самый обычный театр теней. Мой дядя, бывало, так меня забавлял. Знаешь ведь, что это? Ты складываешь руки перед источником света, и из тени получается этакая картинка-силуэт.
– Ах да, – неуверенно сказал Достабль. – «Большой слон», например, или «лысый орел». Мой дедушка такое делал.
– А мой дядя в основном показывал «калечного кролика», – вспомнил Виктор. – У него, по правде сказать, не очень хорошо получалось. Порой совсем уж неудобно выходило. Мы все сидели и отчаянно пытались угадать, что это – «удивленный ежик» или «бешеный горностай», а он обижался и уходил спать, потому что мы не понимали, что на самом деле он показывал «Лорд Генри Скокс и Его Солдаты Побеждают Троллей в Битве при Псевдополисе». Не понимаю, что такого особенного в тенях на экране.
