Том Торк
Тёмный дом
Бог навеки забрал и его душу. Самуил встал, в его глазах стояли слёзы, но, тяжело вздохнув, он утёр их рукавом и пошёл дальше. Ветер донёс до него волнение, вероятно, старику было трудно расставаться с существованием, а потому он был взволнован грядущим.
Улицы казались мёртвыми. Ни одно живое существо не попадалось на глаза апостолу, как бы он не старался разглядеть чьё-нибудь присутствие в окнах небоскрёбов, переулках или небольших канавках. Всё спряталось, затаилось и боялось. Но вот впереди, за углом, появилась группа людей. Они были одеты в плотную строгую полицейскую форму, носили каски, прикрывавшие лица, да так, что были видны только глаза. С трудом передвигаясь, они устремились к Самуилу, скучающе размахивая палками для острастки. Апостол обрадовался. Наконец, правоохранители помогут ему с ношей, которую он водрузил себе на плечи.
– Господа-полицейские, – начал Самуил, – рад вас видеть, не подскажите, где все? Не помню, чтобы эта улица когда-то была пуста.
– Градоначальник… Чиновник… Идти за нами… – произнёс один, носящий на правой руке красную ленту, остальные молчали.
Самуил кивнул и с воодушевлением пошёл за ними. Он всё порывался заговорить со своим сопровождением, но то получал лишь резкие взгляды, похожие на вспышку молнии, то его откровенно игнорировали, не желая отвечать на вопросы. Наконец, процессия подошла к тёмному дому в конце улицы. Это было трёхэтажное строение с заколоченными окнами, битой облицовкой, но с крепкими стальными дверями, имеющими небольшой засов на уровне плеч. Ограда, окружавшая дом, была когда-то сделана из редкого сплава драгоценных камней, но ныне сохранилась лишь частично – кто-то с силой вырвал забор. Лужайка была вытоптана, вместо неё на земле лежали камни, стекло от бутылок и маленькие, переливающиеся на свету, остатки от пуль. Рядом с большим скоплением последних у лицевой стены валялось пушечное ядро. Полицейские не замечали странностей, равнодушно выхаживая по битому стеклу и поднимая под своими ногами большой слой дорожной пыли. Самуилу, по меньшей мере, показалось странным подобное отношение к чиновнику, к дому и близлежащей территории.
Полицейский с красной лентой с силой постучал по стальной двери так, будто бы хотел её выбить. Внутри послышался звон вилок и топот маленьких ножек. Через дверь послышалось короткое: «Кто?». Полицейский ответил не менее коротко: «Он». Через секунду отворился засов, оттуда на Самуила, оглядывающего местность, взглянуло маленькое существо, затем открывшее дверь.
– Рад вас видеть! – радостно и добродушно воскликнул градоначальник, раскинув руки в стороны. – Я вас уже заждался! Вас не напугали бравые комиссары? Не стойте столбом, разойтись! Патрулировать местность, немедленно! – топнул он ножкой, однако полицейские даже без его приказанья сами стали уходить. Градоначальник улыбнулся, услужливо пригласил рукой в дом, пропуская гостя. – К столу! Я всё уже накрыл к вашему приходу! Вы наверняка не евши!
Они прошли в кухню. Стол встретил голодного Самуила яствами не первой свежести. Хлеб, салаты, жаркое – всё поросло плесенью, оставившей от еды клочки зелёно-синего меха. Апостол по указанию градоначальника уселся в дальний угол стола у камина, собеседник расположился напротив. Последний зачем-то хлопнул в ладоши и сложил руки, притрагиваться к просроченной еде не стал, впрочем, этого не сделал и Самуил, несмотря на голод, клонивший в сон. Наконец, при свете сверкавшей люстры удалось как следует разглядеть градоначальника. Был он коренаст, имел бледно-зелёную кожу, которую старался забелить пудрой, но выходило у него, правда, это неумело, потому как от волнения он растёр себе лицо и руки. Глаза были черны, как ночь, подчёркивая деловой пиджак и штаны. Нос был совсем крошечным и, казалось, он даже ничего не вдыхал, настолько тот оставался недвижим. Пальцы, то и дело трогающие жидкие чёрные волосы, были до того тонки, что, казалось, будто они вот-вот переломаются при очередном разминании.
Градоначальник всё старался щеголять своими золотыми часами, которые, впрочем, как заметил Самуил, не шли, то, перехватив взгляд гостя, указывал на картину, которая, по всей видимости, была написана знаменитым художником, изобразившим в профиль полуголую женщину, то рассказывал про дорогой фарфоровой сервиз, сделанный столетним живым мертвецом, то хвастался чудом технологической мысли, созданным, впрочем, два года назад.
– Что же вы не притрагиваетесь к еде? Её, знаете ли, сейчас трудно достать.
– Спасибо, но я не голоден, – соврал Самуил, чтобы не обижать собеседника. – что же вы тогда едите? Человек не может без еды.
Градоначальник рассмеялся.
– Технический прогресс! Более современному человеку не требуется еда. Вы же слышали про последние достижения медицины?
– Безусловно, – серьёзно ответил Самуил, нахмурившись, – наслышан, но нахожу их очень неправильными. Нужно вернуть всё, как было, пока не стало слишком поздно.
– Как? Вернуть?! – изумился градоначальник, встав со стула, – ну, знаете ли! Никак-с это невозможно. Да и не нужно. Человечество на пике своего развития, а вы предлагаете регресс прогрессу, что за консерватизм! – разбрасывался он умными словами. – Выбросите эти идеи из своей головы! Разве плохо то, что происходит? Ныне у человека столько возможностей! Не одна жизнь, а сотни, сколько захочешь!
– Может и так, но я встретил лишь обездоленных и пустых людей. Не может быть никакого развития, когда живёшь вечно, незачем шевелиться. Я вижу лишь страх перед смертью и извращение человеческих душ. Бог не так задумывал человечество.
– Бог! – вскинул руки градоначальник, – бросьте! Взгляните на историю! Все только и делали, как прикрывались его волей, чтобы вершить зверства. Я знаю, о чём говорю, раньше тоже был верующим в меру своих возможностей. Но сейчас не нужно верить, смерть побеждена. В бога начинают верить только тогда, когда чувствуют, что вот-вот погибнут, но оглянитесь вокруг! Вечная жизнь – вечная свобода. Делай, что захочешь, дозволено всё, можно испытать и испробовать всё, что не создавалось на земле. А прикрываться богом… нет, знаете ли, так теперь непринято, он никому не нужен. Вот скажите, с какого момента вы верите во всю эту чушь?
Самуил видел в градоначальнике слепого ягнёнка, ищущего дорогу домой через дремучий лес неверия.
– Не смейте называть мою веру чушью…
– Хорошо, ну так, когда? В детстве, не так ли? – Самуил кивнул. – Вот! Вот! А не будь ваших родителей, наставников, в кого бы вы верили? Я не говорю о том, что вы бы вообще ни во что не верили, но вообразите, что ваши детские года, Самуил, прошли без этой книжки, а в веселии, праздновании, вечности. Вот представьте себе далёкую полярную звезду, планету или вселенную, они живут с момента своего появления, для них нет смерти, едва ли они вообще задумывались об этом, разве они во что-то верят? Незачем! Возьмите, в конце концов, бога. Он живёт вечно, ему давным-давно всё равно на бесконечно плодящихся людей. Не успеваешь ответить одному, как рождаются трое, и все требуют внимания, благословления. Любой бы бросил это неблагодарное дело. Но, как вам кажется, верит ли во что-то вечно живущий бог? Незачем! Он может, и я уверен, творит беззаконие, ему всё равно, наши жизни для него пыль, мимолётное мгновение. Для него эта такая же игра, как для мальчишки колония муравьёв, захотел – поигрался, повершил судьбы, захотел – отошёл на год, два, навсегда, а захотел – так уничтожил, смыл потопом. Он наделён исключительной властью над нами. И тут появляетесь вы. Вероломно отнимаете чужие жизни, верша судьбы. Но почему человек должен быть от какого-то зависим? Почему человек не может сам решить, как ему жить? Больше не выйдет моргнуть и потерять целый народ, теперь человек выше бога, это должно было случиться эволюционно. – градоначальник начал ходить взад-вперёд по комнате. – Вечная жизнь – это вечная свобода, не смейте отнимать её.
– Вы ошибаетесь в своих суждениях и делаете поспешные выводы, – спокойно начал говорить Самуил, – верил бы я в Бога, не будь родителей? Сложно сказать, но без писания я, пожалуй, был бы безнравственным человеком, неспособным на сострадание, милость, никогда бы не научился прощать. Веселие и праздность, о которых вы говорите, – это материальные удовольствия, на следующий день от них ничего не останется, но сотворённое добро будет существовать вечно. Вы говорите, что бессмертным не нужна вера, потому что для них нет смерти, однако полярные звёзды указывают путь, планеты содержат живое, не прося ничего взамен, вселенные упорядочивают и держат в порядке всё сущее, согласно законам – все они существуют не просто так.
Что же насчёт Бога, то неправильно представлять будто бы Он играет с человеком. Все прошедшие и происходящие события – это Его уроки и наставления. Ничто не было сделано и не существует просто так. Язык дан человеку, чтобы тот мог разговаривать, любить, просить о помощи; письменность, ровно так же, как история, требуется для увековечивания идей и недопущения ошибок прошлого; зрение дано, чтобы развить творческие начала. Это не игра, она перестала таковой быть после первородного греха, теперь всё превратилось в намёки и уроки. А смерть – это высвобождение души человека, возможность понаблюдать за детьми, внуками, правнуками.
Не нужно думать, будто бы Бог одинок на небесах. У Него всегда есть апостолы, ангелы-хранители, души, всегда готовые помочь человеку. Наделён ли Бог исключительной властью? Нет. Ему не нужна власть, Он сделал для человечества всё, что от Него зависело, далее каждый отдельный индивид сам решит нужна ли ему вера, никто не принуждает к этому. – Самуил тоже встал. – Что же касаемо меня, я дарую людям свободу, мне видна степень их страдания и разложения, они будут по-настоящему счастливы лишь на небесах. Говорите, что вечная жизнь – это вечная свобода? Тут я вынужден с вами не согласиться. Взгляните на народ, которым руководите! Они знают, что рано или поздно природа вступит в свои законные права, а потому предпочитают отложить момент своей физической смерти, убивая при этом все зачатки духовной жизни. Но во имя чего? Они так же ходят на работу, учёбу и занимаются теми же привычными повседневными делами. Да, может быть, они смогут прожить лишние сто-двести лет, но рано или поздно до всех дойдёт, что хотя Бога и смерть обмануть получилось, но не природу, сводящую всё живое и неживое в прах. Я же предлагаю дать возможность родиться новой жизни, ведь цикл не завершён, следовательно ничто не в состоянии вырасти, день и ночь сменяют друг друга неохотно, облака не шевелятся. Человеку не нужно существование, отведённого века достаточно, чтобы совершить добрые дела на тысячелетия, вечность, было бы только желание, а не преследование личных выгод.
Люди всегда сами решают, как им жить. Это зависит не от Бога, а от другого человека, решившего, что он лучше знает, как жить своему соседу или работнику. Власть не желаема Им, она лишь тормозит развитие и приводит к катастрофам, сродни тем, кои происходит сейчас.
– Вы осознаёте, что отнимаете чужие жизни? Мне донесли.
– Это не так, я дарую им свободу.
Градоначальник усмехнулся, но замолк и уселся, Самуил последовал его примеру. Повисла длинная пауза. Каждый думал о своём: Самуил рассуждал о том, как ему освободить всё человечество или хотя бы то, которое пожелает уступить место новой жизни. Глава дома, в свою очередь, размышлял о том, как бы поскорее использовать гостя в своих целях. И последнему мысли лезли быстрее, чем первому, возможно, потому, что он не желал обдумывать свои решения, а может, потому, что устал ждать подходящего кандидата, коим являлся Самуил. Наконец, градоначальник с располагающей улыбкой встал, пудра у самых губ в конец стёрлась, отчего апостолу была видна полная степень разрушения физической оболочки. Но говорить об этом уродстве он не стал, потому как понимал, что, скорее всего, эта тема для него болезненная. Самуилу не хотелось показаться плохим гостем, к тому же, он воображал себе, что сможет договориться с собеседником на создание особого заведения для страждущих.
– Голубчик, полагаю, что вы изрядно утомились с дороги. Пойдёмте, положу вас в постель, обещаю, она будет лучше этих скромных кушаний.
Градоначальник рассмеялся, встал и засеменил к выходу из кухни, Самуил проследовал за ним. Он действительно сильно устал и так и валился в объятья сна. Дом был небольшим, достаточно было пройти семь шагов от двери, чтобы упереться в мраморную винтовую лестницу. Взобрались наверх. Справа на стенах висели портреты известных исторических личностей, преимущественно военных полководцев, но были и известные химики и физики, создавшие, насколько знал апостол, оружия массового поражения. Запечатлённые лица были умиротворёнными, и, казалось, они будто бы знали всё, что бы не делалось на бренной земле, настолько были они спокойны и загадочны. Второй этаж встретил гостя смрадом разлагающейся жизни, Самуил заткнул нос и вопрошающе посмотрел на спутника. «Не берите в голову. Матушка попросила разбудить её через неделю, вот сижу и считаю дни», – лишь усмехнулся градоначальник.
Наконец, они прошли мимо злополучных комнат и стали подниматься на третий этаж. Там было очень темно, окна были плотно прикрыты шторами, да так, что солнце вовсе избегало это место. Градоначальник включил искусственный свет, показавший скромную двухместную кровать, комод, шкаф – старые, доживающие свой век, вещи.
– Могу ли я раздвинуть шторы и открыть окно? – спросил гость, усаживаясь на кровать, – всё-таки солнце ещё не зашло, а в комнате душно.
– Только, если окно. Я сам сделаю, не напрягайтесь лишний раз, – градоначальник, осторожно отодвинув шторы, глянул в окно, подвигал глазами и чуть-чуть открыл окно, насколько позволяли заколоченные доски, впуская свежий воздух, не бывавший долгое время в комнате. – Матушкины шторы. Вдруг повредите, а она расстроится, дорожит ими, дура, ну, не берите в голову. Я не стану мешать вашему сну…
– Позвольте ещё один вопрос. – сказал Самуил немного призадумавшись.
– Чего изволите? – забеспокоился градоначальник, двигая глазами по комнате, будто бы он оставил что-то такое, что нужно было спрятать.
– Что случилось с домом? Почему в стенах дыры да битое стекло перед входом.
– О, извините, – выдохнул градоначальник, – давно не был на улице. Знаете ли, просто кто-то хочет всё изменить снаружи, а кто-то изнутри. Не берите в голову, ложитесь спать.
Сон на удивление быстро вступил во владенье над уставшим Самуилом. Ему снилось беззаботное детство, когда каждый новый день был открытием. Тогда и солнце светило по-другому, и мир казался большим, но вместе с тем противоречиво понятным и простым. Дни, проведённые за школьной скамьёй, первая страсть, свадьба. Однако же теперь другие люди воспринимались слепыми котятами, брошенными в беде, а потому ни о каком желании заводить новые отношения не могло идти и речи, да и время было не то. Он начал воображать, что делают сейчас его братья, изменили ли они уже мир, вернули ли всё в прошлое русло, как они и договаривались. Или Христофор всё такой же бездельник, каким был? Самуил про себя улыбнулся. Тёплые и приятные воспоминания разлились по его душе. Он вспомнил, как они могли спорить до поздней ночи на самые разные темы, волнующие их детский разум, как, несмотря на разницу в возрасте, старались не пасть в грязь лицом перед отцом, превосходя друг друга, получая хорошие оценки в школе и читая заповеди в церкви. Вспомнил Яна, обладавшего, может, и не такими громкими достижениями, но имеющего доброе и справедливое сердце. Справился ли он? Или длинный язык снова его подвёл?
Сонное сознание Самуила показало ему день смерти мамы. Скорбь отца. Страдание. Принятие. Равнодушие. Отец вспоминал о ней только во время поминок, да и то старался провести их побыстрее. «Он – сильный человек», – пронеслось в голове апостола. Ведь только поистине сильный человек способен не показывать свою слабость перед своими детьми. Но вот средний сын помнил о матери всегда. Долго молился за её упокой, всегда упоминал её в молитвах так, будто бы она была жива, хотя ему было достаточно того, что она продолжала жить в его сердце в виде самого святого человека в жизни. С трепетом Самуил вспоминал её слова: «будь добр ко всем, но будь настороже – всегда найдётся человек, готовый воткнуть нож в спину». Теперь эта фраза встала вдруг в его мозгу и никак не хотела выходить. Очень уж противоречивым показался градоначальник. Он так явно и не рассказал, зачем позвал Самуила. Будто бы чтобы тот не спасал людей на улице, но ведь не последовало ни наказания, ни похвалы. Может быть, за всеми его действиями скрывалось что-то большое?
Приснилось лицо Бога. Некоторое время оно было спокойно, потом начало навзрыд плакать. Замолкло. А после спросило: «Ты всё ещё веришь?». Исчезло.
Самуил проснулся от резкой боли. Попытался вскочить, но не смог – тело было парализовано. У него получилось лишь открыть глаза. Над ним стоял градоначальник, держащий окровавленный нож в правой руке, левая была занята жестяным подносом, на котором лежали куски срезанной кожи. Глава дома торжествовал, его бледная, насквозь сгнившая плоть отслаивалась прямо на глазах Самуила. Сзади стояли другие существа разной степени уродства: без ног, глаз, рук, волос – притащили и освобождённых, в которых тщетно втыкали шприцы, наполненные фиолетовой жидкостью.
Градоначальник смеялся. Показывал окровавленный скальпель и продолжал веселиться. Мысли Самуила спутались, затуманились. Ему что-то ввели, и сон вновь нахлынул на него.
