bannerbannerbanner
Петр Кропоткин. Жизнь анархиста

Вадим Дамье
Петр Кропоткин. Жизнь анархиста

Полная версия

Петр и Александр давно уже обсуждали друг с другом социальный вопрос. Пионером и здесь выступал старший брат. Он уже в начале 1866 года прочитал изложение взглядов Прудона в книге Альфреда Сюдра «История коммунизма». Французский экономист-самоучка Пьер-Жозеф Прудон (1809–1865) был основоположником мютюалистского направления в анархизме. Страстный критик социальной несправедливости, законов и частной собственности, Прудон решительно отвергал государство и его институты, заявляя: «Управление людьми посредством людей есть рабство», и всякий, «кто налагает на меня руку свою, чтобы повелевать мною, тот узурпатор и тиран: я считаю его своим врагом»[312]. Место государства, в его представлении, должна была занять свободная федерация общин и провинций, которые будут свободно договариваться друг с другом. Вместо частной собственности он отстаивал индивидуальное и коллективное право пользования продуктами своего труда и обмена ими. В то же время Прудон предлагал ненасильственный путь преодоления государственных и капиталистических отношений. «Революция, – говорил он, – есть не что иное, как просвещение умов»[313]. Основным же методом экономических преобразований он считал реформы – создание независимой от государства системы прямого продуктообмена, действующей в рамках федерации производственных союзов трудящихся (фактически – кооперативов).

Прудон надеялся, что такие ассоциации работников смогут вытеснить частный капитал. Главным в его проекте изменения всех экономических отношений был Народный банк. Ему предстояло стать центром безденежного обмена между свободными производителями (ремесленниками и кооперативными предприятиями) и потребителями. После обмена товара сдавший его производитель смог бы получить банковские билеты, гарантировавшие приобретение в банке других товаров на указанную сумму. Цену предполагалось высчитывать с учетом как рабочего времени, затраченного на его изготовление, так и издержек производства. Банк взимал 1 % от стоимости за комиссию. Предусматривалось предоставление ссуд клиентам под залог непроданных товаров. 11 февраля 1849 года Прудон открыл Народный банк в Париже и через свою газету объявил подписку на акции. Популярность Прудона привлекла к проекту рабочие кооперативные ассоциации. Вскоре число акционеров превысило двенадцать тысяч, размер акционерного капитала составил тридцать шесть тысяч франков. Комитеты содействия Народному банку действовали в Безансоне, Бельфоре, Бордо, Дижоне, Лионе, Марселе и Нанси. Но Прудон был арестован и приговорен к тюремному заключению за свою политическую деятельность. В этой ситуации он не смог заключить ни одной сделки и 12 апреля был вынужден закрыть Народный банк[314].

Александр, сходивший на собрание одного из революционных кружков, был настроен скептически в отношении общих теорий преобразований и выступал за «частные мелкие усовершенствования». Но в письме к брату он замечал: «Конечно, я бы бросился и в социальную революцию, пошел бы на баррикады за "коммунизм"… Но то-то, что не за коммунизм, а за его бедных бойцов. ‹…› Но это я сделал бы лишь потому, что эти мечтатели честные, симпатичные мне люди. Но на успех революции я бы не надеялся, мало того – был бы заранее уверен, что нас поразят»[315].

Теперь Петр в письме из Тихоно-Задонского под впечатлением увиденного обращается к идее, близкой к прудоновской. Он предлагает создание кооперативных ассоциаций, в которых производители были бы одновременно собственниками предприятия и произведенной продукции: «На подрыв капитала надо употребить силы, а не на поддержку, хотя бы самую косвенную. А где может быть подрыв – в пропаганде создания общественных капиталов или в основании капиталов, предназначенных для этой пропаганды наконец в подрыве прямым путем при помощи ассоциаций. Только ту деятельность, которая направлена либо на прямой подрыв капитала, либо на расширение способов к его подрыву и увеличению жаждущих этого подрыва, – только эта деятельность и должна бы, по-моему, быть полезною, следовательно, и нравственною в настоящее время, когда этот вопрос на очереди». Только если люди будут готовы к подобному перевороту, революция действительно принесет пользу, пишет он, комментируя прочитанную им книгу историка Эдгара Кинэ «Революция»[316].

А впрочем, как же мало знает он современную мировую общественную мысль. Не пора ли, брат Саша, познакомиться с тем, что пишут современные социалисты: «…такое у меня полное незнание истории позднейшего времени, такая пустота относительно общественных вопросов, что нужно будет много и много позаняться этим в Питере»[317].

В этом письме мы впервые видим Кропоткина-социалиста. Да, он еще сомневается, не уверен в правоте своих идей, высказывается осторожно и с оговорками. Но главный шаг в мировоззрении уже сделан.

В этот же момент Петра Алексеевича волнует и другая тема, которая потом станет одной из главных для него как анархиста: насколько можно для победы нравственного дела прибегать к безнравственным средствам? В более раннем письме из Крестовского он считает «вредным для дела прибегать к безнравственным мерам», но признает, что, если ограничиться исключительно нравственным действием, тогда революция может стать невозможной. Пока он предлагает «средний путь»: «Один критерий остается – полезность и вредность для большинства в настоящем и будущем, – везде этот критериум для определения нравственного поступка»[318]. Итак, пока еще Кропоткин не пришел к более позднему выводу о том, что для достижения правой цели не следует прибегать к неправым средствам, даже во время революции, и истинный социализм (анархизм) должен быть этическим – или его не будет совсем!

В путешествиях, в дороге Кропоткин увлечен исследованиями, но они не заслоняют от его взгляда тяготы людской жизни. Все призрачнее надежды на то, что ему удастся как-то помочь избавлению от них. Да и простое накопление отдельных знаний по геологии и этнографии его не удовлетворяет: его ум жаждет обобщения, а здесь, в Сибири, на службе это невозможно. А еще противно брать деньги на поездки от золотопромышленников. Конечно, «экспедиция тем отчасти хороша, что не дает времени задумываться о своем положении. Вот тебе ряд явлений, описывай их, задумывайся над причинами… Не знаю, полезна ли такая жизнь, но я по несколько раз в день иногда повторяю себе: "В Питер непременно, будь что будет"»[319]. Ну а пока он отказывается от барских замашек, о чем сообщает в письме Саше 10 июля 1866 года: «Теперь я принялся сам развьючивать коней, ставить палатку и пр. Все же облегчение конюхам, да и другие меньше ворчат и немного больше делают»[320].

* * *

Помимо Тихоно-Задонского, Кропоткин посетил в этом же районе еще два прииска, продолжил собирать геологические материалы и изучать ледниковые наносы. Нагрузив лошадей палатками, ржаными сухарями, сушеным мясом, спиртом, запасом подков, порохом и свинцом для обмена с местным населением и небольшим количеством круп и масла, участники экспедиции двинулись 2 июля через тайгу и гольцу в 1200-километровый путь до Читы. Караван состоял из тридцати четырех вьючных и шестерых запасных лошадей и десяти всадников – русских и бурят. Кроме того, на Витиме к ним должен был присоединиться проводник-эвенк. Под проливными дождями через реку Вачу, по «тунгусской тропе» вдоль пади по реке Ныгри и ручью Малый Чепко путешественники дошли до места, где проложенный путь исчез, и вошли в непроходимую тайгу, с трудом прорубаясь сквозь заросли, болота и трясины, перебираясь через скалистые гольцы, пади, буреломы и тучи кровососущей мошкары. По пути велась топографическая съемка местности, а Кропоткин делал зарисовки и еще умудрялся читать!

 

10 июля экспедиция вышла к Витиму и 15-го переправилась через него. Дальше путь вел через самые глухие и нехоженые леса и горы, где даже звери попадались редко. Двигаясь по ледяным речкам и через Делюн-Уранский и Северо-Муйский хребты, караван потерял десять лошадей, но через восемь дней вышел в долину реки Муи, на усеянные яркими цветами лесные поляны. Здесь встали лагерем на несколько дней, чтобы отдохнуть, и встретили первых за долгое время людей. Затем экспедиция снова двинулась вперед через долину Муи и Южно-Муйский хребет, к которому подошли 31 июля и поднялись на него. Далее расстилалось обширное Витимское плоскогорье, покрытое щедрыми лесами, рощами и лугами. Пройдя по нему, Кропоткин и его спутники достигли 5 августа реки Бомбуйко и направились по ее берегу, продолжая держать курс на юг. Наконец 19 августа показались заселенные места – прииск Задорный, а через три дня – прииск Серафимовский. 30 августа караван добрался до верховьев Витима, переправился через него, через неделю достиг Телембинского озера. По уже имевшейся дороге экспедиция перевалила через Яблоновый хребет и по долине реки отправилась в сторону Читы. 8 сентября путешественники уже вступали в столицу Забайкалья[321].

За этот поход, который многими считался невозможным, РГО позднее наградило Кропоткина золотой медалью. Петр Алексеевич дал названия отдельным частям открытой им горной страны: Патомское нагорье, Северо- и Южно-Муйский хребты. В 1898 году геолог Владимир Афанасьевич Обручев назвал его именем горный хребет вдоль окраины Патомского нагорья, между истоками Витима и Лены, – цепь, поросшую лиственничным лесом, зарослями кедрового стланика и багульника и ковром из ягеля. В 1930 году Тихоно-Задонский прииск был переименован в поселок Кропоткин. Через несколько лет имя открывателя получил и потухший вулкан в бассейне реки Иркут, между истоками Олекмы и Нерчи…[322] О титанических масштабах труда участников экспедиции пишет Вячеслав Маркин: «…это глазомерная съемка на протяжении 3000 верст, позволившая существенно исправить карту обширной территории, около 400 "сроков" метеорологических наблюдений, включавших в себя измерение атмосферного давления, температуры воздуха, направления и силы ветра, облачности, состояния атмосферы; это описание геологических обнажений на берегах Лены и разрезов ледниковых отложений на Патомском нагорье, в районе Ленских приисков и на Витимском плоскогорье; это зоологические сборы И. С. Полякова: 40 видов млекопитающих и 107 видов птиц… пересечено пять хребтов, пройдено по долинам около 60 речек и ручьев, 13 перевалов»[323]. «Отчет об Олекминско-Витимской экспедиции», опубликованный РГО в 1873 году, составит девятьсот шесть страниц, с картами, рисунками, схемами.

Но не только географические исследования были страстью Кропоткина. Исследователь Михаил Васильевич Константинов отмечает, что во время своих странствий Петр Алексеевич проявлял склонность к археологии. Так, в отчете об Олекминско-Витимской экспедиции он предлагал исследователям первобытного общества обратиться к известняковым пещерам на Лене и к нижнеудинским пещерам, предполагая, что «в них могут встретиться новые факты для разъяснения темных вопросов о временах младенчества человеческого рода»[324]. В 1865 году Кропоткин совершил специальную поездку по Байкалу, чтобы осмотреть пещеры в Малой Кадильной пади, где ранее были найдены три древних черепа. О наличии в районе Окинского караула, около Тунки, в байкальских горах и в других местностях пещер и остатков землянок, в которых когда-то жили древние люди, он писал в одной из своих газетных корреспонденций[325]. Известен и интерес Кропоткина к находкам костей мамонтов и носорогов в разрезах золотоносных приисков, в которых Петр Алексеевич бывал во время экспедиций. Его современник, археолог граф Алексей Сергеевич Уваров, в книге по археологии каменного века в Сибири ссылался на результаты исследований Кропоткина, связывавшего такие остатки животных с ледниковыми отложениями[326]. Некоторые исследователи утверждают даже, что в 1864 году Кропоткин, «следуя от Старо-Цурухайтуйского караула через тер[риторию] Маньчжурии до Благовещенска», не только дал описание вала Чингисхана, но и «провел раскопки в Ханкулато-Хото на тер[ритории] т[ак] н[азываемого] "Чингиз-ханова городища"»[327].

* * *

По возвращении из Олекминско-Витимской экспедиции Петра Алексеевича поджидали печальные новости. Еще по дороге, на Серафимовском прииске, до него дошли сведения о бунте ссыльных поляков – участников Польского восстания 1863 года[328]. В Сибири в это время проживало от двенадцати до двадцати двух тысяч бывших польских повстанцев. Семьсот из них под охраной нескольких офицеров и ста пятидесяти конвойных солдат и казаков работали на постройке Кругобайкальской дороги. План восставших, еще в начале 1865 года разработанный семью повстанцами в Иркутской тюрьме и обсуждавшийся среди ссыльных и заключенных в разных районах Восточной Сибири, был очень смел и граничил с авантюризмом. Они рассчитывали разоружить конвой, изготовить для всех холодное оружие, а затем пробиваться в Монголию и Китай. Предполагалось, что далее они доберутся до океанского побережья и, быть может, договорятся с английскими капитанами, которые отвезут их в Европу. В Сибири много ссыльных соотечественников – они тоже восстанут и отвлекут на себя силы противника. Но благодаря мерам по ограничению переписки ссыльных повстанцев, принятым властями, Кругобайкальское восстание оказалось изолированным, поскольку другие подпольщики не получили вовремя условного сигнала[329].

25 июля пятьдесят поляков разоружили конвой под Култуком, на станции Амурской, испортили телеграфное сообщение с Иркутском и двинулись на Мурино. В своем отряде, названном Сибирским легионом вольных поляков, им удалось объединить до полутора тысяч человек. 26 июля о произошедшем стало известно в Иркутске. А дальше начались самые настоящие военные действия. 27 июня на станции Лихановская забаррикадировавшиеся в доме станционного смотрителя конвоиры и пришедший им на выручку отряд майора Рика (мужа той самой Дунечки) из восьмидесяти двух человек отбили наступление повстанцев. В ответ те подожгли станцию и отступили. Против повстанцев были двинуты еще три отряда пехоты, конных казаков и ополченцев-бурятов под командованием войскового старшины Лисовского, исправника Павлищева, поручика Лаврентьева и штабс-ротмистра Ларионова. Их общая численность превышала тысячу человек. Остальные воинские части в Восточной Сибири были приведены в боевую готовность. 28 июня солдаты Рика и Лаврентьева разбили повстанцев у реки Быстрой, рассеяли их и вынудили уйти в леса. Затем произошло еще три боя – 9, 24 и 25 июля. В последнем из них повстанцы капитулировали, израсходовав все боеприпасы. Тридцать поляков погибли, четыреста восемьдесят пять были взяты в плен, из них двадцать пять оказались ранеными и больными. Еще сто семьдесят человек скрывались в лесах, обреченные на выбор между сдачей властям и голодной смертью. Военно-полевой суд в Иркутске, проходивший 29 октября – 9 ноября, приговорил семерых организаторов восстания к расстрелу (из них трое были помилованы и отправлены на каторгу), шестьдесят – к каторжным работам сроком до двенадцати лет. Девяносто пять были освобождены от наказания, остальные же сосланы в отдаленные места Сибири[330].

Добравшись в конце сентября в Иркутск, где он снова увидел брата, Петр Алексеевич узнал подробности событий: восстания, суда и расправы. А ведь когда-то Кропоткин пытался облегчить участь ссыльных поляков. В конце мая 1866 года он обратился с письмом к Корсакову по итогам инспекционной проверки положения ссыльных польских повстанцев на солеваренном заводе в Усть-Куте. Общее наблюдение и беседы с некоторыми ссыльными тайно от администрации позволили выявить нарушения. Начальник завода разговаривал с ними на «ты», преследовал подававших жалобы, запретил выбирать старосту, который защищал бы их интересы и разрешал конфликты между ними, выслал уже выбранного ссыльными старосту. Кропоткин рекомендовал хотя бы разрешить полякам праздновать Рождество и Пасху по своему календарю, чтобы «не оскорблять силою развитого в них религиозного чувства»[331].

 

Даже это было им запрещено… А теперь он присутствовал на суде над повстанцами как журналист! Его статья о самом восстании и судебном процессе, датированная 28, 30 октября, 2, 3 и 10 ноября 1866 года, была опубликована в пяти номерах петербургской газеты «Биржевые ведомости»[332]. В этом отчете Кропоткин подробно изложил показания свидетелей и обвиняемых, прозвучавшие на суде. Изложил он и версию событий, исходившую от повстанцев. За этот отчет, вспоминал Кропоткин, губернатор Корсаков «был на меня жестоко зол»[333]. А еще отрадно было знать, что брат Саша не был отправлен подавлять восстание. Зная хорошо о его симпатиях и антипатиях, командир полка осмотрительно заменил его другим офицером. Это спасло Александра, который раздумывал, как поступить: застрелиться или же перейти на сторону повстанцев[334].

Для Петра и Александра Кропоткиных эта история оказалась последней каплей. Теперь им стало ясно, что всем надеждам на либерализацию в России пришел конец. «Противно сознавать, что видишься с людьми, говоришь с ними как с порядочными, в то время как они плевка не стоят, и чувствуешь себя не в силах, не вправе плюнуть им в рожу, когда сам ничуть не лучше их, носишь ту же ливрею, выделываешь те же шутки, – чем же я лучше, где основание, на котором я мог бы действовать, сам несамостоятельный человек, к тому же мало развитой? Не менее утопичным становится толчение воды в виде службы»[335], – писал Кропоткин в дневнике в ноябре 1866 года. Восстание поляков в Сибири, вспоминал позднее Петр Алексеевич, «открыло нам глаза и показало то фальшивое положение, которое мы оба занимали как офицеры русской армии». Не желая больше иметь дело с этим институтом государственных репрессий, братья «решили расстаться с военной службой и возвратиться в Россию»[336].

Какие уроки для себя вынес двадцатипятилетний Кропоткин из пребывания в Сибири? Он подробно пишет об этом в воспоминаниях. Там ему пришлось раз и навсегда распрощаться с иллюзиями о возможности реформ сверху, поняв, «что для народа решительно невозможно сделать ничего полезного при помощи административной машины». Там он познакомился с тем, как обычные люди живут, самостоятельно организуя и устраивая свою жизнь, без душной опеки со стороны государства и без приказов начальников. Кропоткин «стал понимать не только людей и человеческий характер, но также скрытые пружины общественной жизни», осознал «созидательную работу неведомых масс, о которой редко упоминается в книгах, и понял значение этой построительной работы в росте общества»[337]. Он пришел к выводу о том, что именно массы, а не вожди творят историю, научился ценить начала самоорганизации и добровольного согласования людьми своих действий.

Сибирский опыт произвел во взглядах и настроениях Кропоткина настоящий переворот. «Воспитанный в помещичьей среде, я, как все молодые люди моего времени, вступил в жизнь с искренним убеждением в том, что нужно командовать, приказывать, распекать, наказывать и тому подобное. Но как только мне пришлось выполнять ответственные предприятия и входить для этого в сношения с людьми, причем каждая ошибка имела бы очень серьезные последствия, я понял разницу между действием на принципах дисциплины или же на началах взаимного понимания. Дисциплина хороша на военных парадах, но ничего не стоит в действительной жизни, там, где результат может быть достигнут лишь сильным напряжением воли всех, направленной к общей цели. Хотя я тогда еще не формулировал моих мыслей словами, заимствованными из боевых кличей политических партий, я все-таки могу сказать теперь, что в Сибири я утратил всякую веру в государственную дисциплину: я был подготовлен к тому, чтобы сделаться анархистом»[338]. Таковы были сибирские уроки Кропоткина, и, как показала его последующая жизнь, он их выучил на отлично.

Первыми уехали из Сибири в январе 1867 года Александр с женой. Петр задержался в Иркутске, чтобы закончить дела по службе, подготовить отчет по экспедиции и организовать в городе сейсмическую станцию. Сейсмограф для нее Кропоткин сконструировал самостоятельно[339]. В пасхальную ночь на 16 апреля вышедший в отставку казачий есаул Петр Алексеевич Кропоткин смог наконец отправиться из Иркутска в Европейскую Россию. Официально он ехал как курьер Корсакова. Символическое и почти мистическое совпадение: его отъезд сопровождался салютом из пушек[340] – в честь Пасхи… Его сибирская эпопея завершилась, начинался новый этап жизни.

* * *

Лето 1867 года Петр Алексеевич провел в Москве и Никольском. Он заводит новые знакомства, читает о взглядах Прудона и французского социалиста Луи Блана, пишет, гуляет, изучает геологию окрестностей поместья и возмущается атмосферой «барства», от которой отвык за годы в Сибири. Поведение Петра просто-таки шокировало семью: «Все глаза выпучили, как это я сам умывался. Сам сапоги снял». Как же так?! Ведь он – княжеский сын, ему негоже делать то, для чего существует прислуга! Сибирские походные привычки были далеки от быта старорежимных провинциальных помещиков, и такое поведение могло стать не меньшим признаком революционности, нежели длинные волосы и перепачканный грязью балахон тургеневского Базарова в 1860-е годы или косоворотки и смазные сапоги народников в 1870-е. Его отношения с отцом по-прежнему остаются неровными: они то ладят, то спорят. Отец уговаривает его не бросать военную службу или даже вернуться в Сибирь, но Кропоткин полон решимости поступить в университет, и родитель наконец нехотя заявляет ему: «Нет, отчего же, если ты в себе чувствуешь наклонности быть ученым, твое дело, – профессором будешь, прославишься»[341]. Но Александра папаша ненавидит по-прежнему, несмотря на все попытки Петра заступиться за брата. Лида Еропкина больше не появляется на горизонте личной жизни, зато Петра пытаются «ловить» в женихи помещики с дочками на выданье, Кошкаревы и Яковлевы[342]. И его это, похоже, раздражает, поскольку симпатий к этим дамам и их семьям Петр не испытывает.

Впрочем, он увлечен геологией и пытается осваивать ее в практических полевых исследованиях. Для этого подходят окрестности поместья. И Петр страстно исследует овраги, ручьи, берега рек, с изумлением открывая для себя природные богатства родных мест: «Мои геологические изыскания подвигаются; впрочем, только две экскурсии удалось сделать в овраг, который идет позади села (по дороге в Каменку). Теперь я исследую нижнюю его часть, до вершины еще далеко, – кажется, девонширская формация, – а сверху ее форменные горные известняки с каменным углем. Каменный уголь уже находил оба раза в русле ручья, низкого качества, но все-таки сносный, горит хотя с пламенем, но сильно, запах серный не силен. В одном куске бездна серного колчедана»[343].

Подобные изыскания приводили в изумление не только домашних, но и крестьян. Молодой барин едва не приобрел репутацию местного сумасшедшего. Его стыдили и жалели: «Мужики крайне удивляются – как это я с мешком за спиной и молотком на плече как мужик хожу. Мне одна баба целые полчаса сегодня об этом говорила, чуть не за шального считают»[344]. Хорошо не за колдуна держали, а не то пришлось бы ноги уносить в Питер…

Впрочем, практическая сметка не подводит крестьян. Мужики смекают, что «шальной» князь вовсе не «шальной», а очень даже разумный, и польза от его научных штудий может быть велика. И вот в августе 1868 года они просят Петра Алексеевича «исследовать тут кое-что», дабы найти жерновой камень – вещь полезная и на мельнице, и в домашнем хозяйстве. Тем более что в одной из деревень неподалеку залежи такого камня как раз обнаружили[345].

* * *

Наступает осень. Петр Алексеевич наконец-то оказывается в Петербурге и поступает на математический разряд физико-математического факультета. Одновременно он числится на службе в Статистическом комитете Министерства внутренних дел, под началом географа и путешественника Петра Петровича Семенова-Тян-Шанского. Зарабатывать на жизнь приходилось переводами трудов по биологии, геологии и математике и написанием газетных статей. Отец денег почти не присылал. В 1867 году вышла переведенная еще в Сибири братьями Кропоткиными книга Дэвида Пэджа «Философия геологии. Краткий обзор цели, предмета и свойства геологических исследований»[346]. В 1870 году были изданы «Основания биологии» английского философа-позитивиста Герберта Спенсера, одного из кумиров радикальной молодежи в России. Братья Кропоткины перевели больше половины первого и второго томов этой книги[347].

В 1866–1867 годах Петр публикует научно-популярные статьи в рубрике «Естествознание» газеты «Санкт-Петербургские ведомости». Чего тут только нет! Как автор «научпопа», Кропоткин поражает разносторонностью. «Влияние вырубки лесов на климат», «Воздухоплавание. Машины тяжелее воздуха (аэроплан с нефтяным двигателем)», «Необходимость дешевого кислорода», «Предсказание погоды», «Сжатый воздух, передача двигательной силы», «Спектральный анализ»…[348]

Выручали и прежние дружеские связи. Когда-то офицер С. Каминский предлагал Кропоткину свои услуги бесплатного репетитора для подготовки к экзамену в Артиллерийскую академию. Теперь предложил работу корректора в «Артиллерийском журнале». В 1868–1870 годах Петр Алексевич исправно выполнял свои обязанности, корпя над многочисленными таблицами расчетов, печатавшихся в этом издании. Кроме того, в журнале появляются и его статьи: «Результаты опытов Витворта над влиянием формы снарядов на их способность проникать в воду» и «Повторительный дальномер Лессира»[349].

* * *

Братья Кропоткины поселились в квартире на шестом этаже дома на Екатерининском канале. Вместе с ними жила, разумеется, жена Александра Вера Севастьяновна, дочь Себастьяна Чайковского, ссыльного участника Польского восстания 1830 года. Александр поступил в Военно-юридическую академию, Вера посещала педагогические курсы. Некоторое время, до отъезда на учебу в Цюрих, на этой же квартире проживала и ее старшая сестра Софья Севастьяновна. Она была известна также как Софья Николаевна Лаврова[350], поскольку являлась приемной дочерью бывшего генерал-губернатора Николая Муравьева.

Оказавшись вновь в столице империи, Петр не узнает города своей юности. Дух, атмосфера, настроения – за время его отсутствия все переменилось. Либеральные и реформаторские ожидания и надежды начала 1860-х годов ушли в прошлое, и о них предпочитали не распространяться. Кумиры свободомыслия – Николай Гаврилович Чернышевский, Николай Александрович Серно-Соловьевич и Дмитрий Иванович Писарев – были арестованы еще в 1862 году. Тайное общество «Земля и воля», выступавшее за созыв бессословного народного собрания, прекратило свою деятельность в 1864 году. 4 апреля 1866 года бывший студент Дмитрий Владимирович Каракозов совершил неудачное покушение на Александра II, надеясь, что его убийство всколыхнет народ. Революционер был схвачен и казнен. В официальных верхах возобладала линия реакции, а «общество» предпочитало забыть о «политике». Городом «кафешантанов и танцклассов» назвал Кропоткин этот новый Петербург[351]. «Лучшие литераторы – Чернышевский, Михайлов, Лавров – были в ссылке или, как Писарев, сидели в Петропавловской крепости. Другие, мрачно смотревшие на действительность, изменили свои убеждения и теперь тяготели к своего рода отеческому самодержавию. Большинство же хотя и сохранило еще свои взгляды, но стало до такой степени осторожным в выражении их, что эта осторожность почти равнялась измене»[352], – вспоминал позднее Петр Алексеевич.

Сам Петр ограничивает свою политическую активность того времени сотрудничеством в ежедневной политической, экономической и литературной газете «Деятельность». В 1867–1868 годах в течение трех-четырех месяцев он бесплатно писал для нее передовые статьи. Зато ему «предоставили безусловную свободу». Газета погибала, и в условиях предстоявшего разорения издатель В. Долинский был рад новому и талантливому сотруднику, которому лишь бы дали писать, хоть и бесплатно. Впрочем, свобода эта была ограничена государственной цензурой. В одной из своих статей он даже пытается, рассказывая о событиях Испанской революции, рассуждать о преимуществах республиканского строя перед монархией. Из этой истории выходит анекдот: бдительный цензор внес в статью поправки, поставив рядом с выражениями в пользу республики фразы «для Испании» и «в Испании»[353].

* * *

Итак, времена не благоприятствовали занятиям общественной деятельностью. В такой обстановке Кропоткин целиком, с головой ушел в науку. Он привык испытывать настоящее наслаждение от научной работы. Вначале его увлекает математика, и Петр Алексеевич публикует статью о графическом решении алгебраических уравнений, редактирует перевод учебника по геометрии… В декабре 1867 года он принимает участие в работе Первого съезда русских естествоиспытателей, на котором выступают ведущие ученые, цвет тогдашней науки: химики Дмитрий Иванович Менделеев и Николай Николаевич Бекетов, биологи Илья Ильич Мечников и Климент Аркадьевич Тимирязев, математик Пафнутий Львович Чебышев, физик Борис Семенович Якоби, исследователь Арктики Федор Петрович Литке, географы Алексей Павлович Федченко и Александр Иванович Воейков. Кропоткин делает сообщение об испытании сейсмографа в Иркутске и выступает в дискуссии по докладу Менделеева о введении метрической системы мер. Вскоре Петр Кропоткин вступает в Санкт-Петербургское общество естествоиспытателей и Московское общество испытателей природы[354].

Но «коньком» Кропоткина стала география. Сибирские изыскания и открытия требовали осмысления и систематизации, и пытливый ум молодого ученого с готовностью отвечал на эту духовную жажду. Экспедиции, которые Петр Алексеевич провел в Сибири и на Дальнем Востоке, создали ему авторитет у научной общественности. 13 декабря 1867 года он делает доклад об Олекминско-Витимской экспедиции на заседании РГО. Уже в феврале 1868 года Кропоткина избирают секретарем Отделения физической географии Общества[355]. Первым заданием, которое он выполняет в РГО, становится организация Метеорологической комиссии[356]. В 1869-м он делает доклад о геологических исследованиях в бассейнах Лены и Витима[357]. К тому времени Кропоткин уже имел репутацию и положение солидного ученого: в двадцатисемилетнем возрасте – восемьдесят научных публикаций, из них три – в заграничных журналах[358].

Учрежденное в 1845 году Русское географическое общество официально возглавлялось великим князем Константином Николаевичем Романовым, братом Александра II. Согласно уставу, оно должно было «собирать, обрабатывать и распространять в России географические, этнографические и статистические сведения вообще и в особенности о самой России, а также распространять достоверные сведения о России в других странах»[359]. С этой целью не только проводились сбор и обработка научного материала, но издавались труды и результаты исследований, составлялись карты, велась оживленная просветительская работа и организовывались многочисленные экспедиции. В Географическом обществе Кропоткину довелось сотрудничать с такими знаменитыми путешественниками, как исследователь Туркестана, зоолог Николай Алексеевич Северцов, этнограф и биолог Николай Николаевич Миклухо-Маклай, биолог и географ Алексей Павлович Федченко, изучавший горы Туркестана и Альпы, исследователь Центральной Азии Николай Михайлович Пржевальский…

312Цит. по: Эльцбахер П. Суть анархизма. М., 2009. С. 74.
313Там же. С. 87.
314Туган-Барановский М. И. П. Ж. Прудон. Его жизнь и общественная деятельность. М., 2011. С. 50–53.
315Кропоткины П. и А. Переписка. Т. 2. С. 184.
316Кропоткины П. и А. Переписка. Т. 2. С. 194–195.
317Там же. С. 195.
318Там же. С. 188–189.
319Кропоткины П. и А. Переписка. Т. 2. С. 193, 194.
320Там же. С. 197.
321Анисимов С. Указ. соч. С. 119–141.
322Маркин В. А. Имя П. А. Кропоткина на географической карте мира // Труды комиссии по научному наследию П. А. Кропоткина. Вып. 2. М., 1992. С. 151–152; Коржуев С. С., Тимофеев Д. А. Роль П. А. Кропоткина в изучении рельефа и древнего оледенения Сибири // Труды комиссии по научному наследию П. А. Кропоткина. Вып. 2. М., 1992. С. 38.
323Маркин В. А. Неизвестный Кропоткин. С. 94–95, 131.
324Константинов М. В. П. А. Кропоткин в Чите // Петр Алексеевич Кропоткин и проблемы моделирования историко-культурного развития цивилизации: Материалы международной научной конференции. СПб., 2005. С. 37.
325Кропоткин П. А. Письма из Восточной Сибири. С. 102–105.
326Константинов М. В. П. А. Кропоткин в Чите. С. 37.
  Алкин С. В. «Вал Чингисхана» // Малая энциклопедия Забайкалья. Археология/Гл. ред. Р. Ф. Гениатулин. Новосибирск: Наука, 2011. http://ez.chita.ru/encycl/concepts/?id=1862 [дата обращения: 11.10.2020 г.]. См. также: Алкин С. В. История изучения и современные представления о времени сооружения «Вала Чингиз-хана» // Широкогоровские чтения (проблемы антропологии и этнологии). Владивосток, 2001. С. 61.
328Кропоткины П. и А. Переписка. Т. 2. С. 199.
329Восстание на Кругобайкальской дороге 1866 года // Былое. 1921. № 7. С. 107–110; Подшивалов И. Ю. «В Сибири я утратил всякую веру в государственную дисциплину». С. 339.
330Восстание на Кругобайкальской дороге 1866 года. С. 109–111; Подшивалов И. Ю. «В Сибири я утратил всякую веру в государственную дисциплину». С. 339–341.
  Кропоткин П. А. Письмо к Корсакову М. С. 27 мая 1866 г. // http://oldcancer.narod.ru/Nonfiction/PAK-Letters86.htm#y1866 [дата обращения: 9.10.2020 г.].
332Кропоткины П. и А. Переписка. Т. 2. С. 199. Полное издание корреспонденций Кропоткина о суде см.: Восстание на Кругобайкальской дороге 1866 года. С. 113–154.
333«Литературный послужной список» П. А. Кропоткина. Публикация А. В. Бирюкова. С. 161.
334Пирумова Н. М. Петр Алексеевич Кропоткин. С. 48.
335Кропоткин П. А. Сибирские тетради. С. 228.
336Кропоткин П. А. Записки революционера. С. 195, 199.
337Кропоткин П. А. Записки революционера. С. 194.
338Там же. С. 194–195.
339Маркин В. А. Сибирская тема П. А. Кропоткина. С. 26.
340Кропоткины П. и А. Переписка. Т. 2. С. 202.
341Там же. С. 206.
342Там же. С. 204.
343Кропоткины П. и А. Переписка. Т. 2. С. 208.
344Там же. С. 210.
345Там же. С. 216.
346Кропоткины П. и А. Переписка. Т. 2. С. 185.
347«Литературный послужной список» П. А. Кропоткина. Публикация А. В. Бирюкова. С. 163–164.
348Маркин В. А. П. А. Кропоткин и науки о Земле. С. 11; Его же. Неизвестный Кропоткин. С. 119–120. См. также: П. А. Кропоткин (1842–1921): Библиографический указатель печатных трудов / Сост. Е. В. Старостин. М., 1980. http://oldcancer.narod.ru/bibliogr/PAK_biblio-1980–1.htm#lifetime [дата обращения: 2.09.2020 г.].
349«Литературный послужной список» П. А. Кропоткина. Публикация А. В. Бирюкова. С. 162–163, 172.
350Пирумова Н. М. Петр Алексеевич Кропоткин. С. 51.
351Кропоткин П. А. Записки революционера. С. 211.
352Там же. С. 216.
353«Литературный послужной список» П. А. Кропоткина. Публикация А. В. Бирюкова. С. 165, 173; Кропоткины П. и А. Переписка. Т. 2. С. 222.
354Маркин В. А. П. А. Кропоткин и науки о Земле. С. 11; Его же. Неизвестный Кропоткин. С. 118.
355Маркин В. А. Неизвестный Кропоткин. С. 125; Пирумова Н. М. Петр Алексеевич Кропоткин. С. 53.
356Маркин В. А. П. А. Кропоткин и науки о Земле. С. 11.
357Маркин В. А. Неизвестный Кропоткин. С.117–118.
358Там же. С. 120.
359Устав Императорского Русского Географического Общества. СПб., 1850. С. 1.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44 
Рейтинг@Mail.ru