Вадим Витальевич Тарасенко
Восставшие из Рая
– Ладно, Семеновна, постараюсь тебе помочь. Из дому никуда не уходи, пока я тебе не позвоню. А то вселятся тут без тебя, замки поменяют, что тогда будешь делать да еще с животом?
На следующий день, вместо звонка явился участковый. От испуга у Тани подкосились ноги и чтобы не упасть, она схватилась за косяк двери.
– Татьяна Семеновна Кузнецова? − строго спросил человек в погонах.
– Да.
– В общем так, Татьяна Семеновна. Хоть Вы здесь не прописаны. Выселить Вас беременную без суда никто не имеет права. Поэтому, пока решения суда нет, можете жить спокойно.
– А когда будет суд? − испуганно спросила женщина.
Участковый пожал плечами, чему-то улыбнулся:
– Когда будет, тогда и будет.
Через полчаса позвонил Михалыч.
– Ну что, довольна? − раздался в телефоне его гортанный голос.
– Ой, спасибо, Михалыч, век не забуду! Должница теперь я Ваша.
– Ладно, ладно, как-нибудь рассчитаешься.
Потом Михалыч перевел ее в свой магазин, рядом с рынком, в подсобку. Месяц назад, проходя мимо нее, он неожиданно спросил:
– Танюша, а что ты думаешь делать с домом?
– С каким домом, Михалыч?
– У тебя что, их много? − перед ней сверкнули белые крепкие зубы. − В котором ты живешь сейчас.
– Та он же не мой!
– Правильно, не твой. Но когда родится ребенок, его можно туда прописать. Где-то он же должен жить, − и вновь крепкие зубы перед ее глазами.
– Так кто же мне это разрешит!
– Было бы желание, Семеновна. Только ты ж понимаешь, все это не за просто так, − и, сделав паузу, Михалыч добавил, − ты сейчас подпишешь бумаги, что разрешаешь мне продать твой дом, а когда родится ребенок, я помогу тебе его туда прописать.
– Так дом же не мой, как я могу тебе разрешить его продать?
– А это уже не твое дело. Твое дело подпись поставить.
– Ой, Михалыч, не знаю. Страшно мне как-то, − женщина потупила глаза, − мне подумать надо.
– Ну, думай, думай. Только смотри, а то как бы я не передумал.
А на следующий день Семеновна поняла, что значит, когда Михалыч тобой не доволен. Сразу пошли придирки, исключительно ей стала поручаться самая грязная и тяжелая работа.
Через две недели, все также проходя мимо, Михалыч поинтересовался:
– Ну что, надумала?
– Думаю, Михалыч, думаю, − опустив голову, прошептала женщина.
Таня и сама толком не понимала, почему упорствовала. Ведь понятно же было, что без всякой помощи, без знакомств она в том доме не останется. Пусть даже и родит ребенка. А так Михалыч продаст дом, а дом хороший, за него можно много взять. И ей же что-то перепадет. Квартиру в Москве, конечно, она не купит, но в том же Дядькино присмотреть что-то можно. Но что-то ее останавливало. Часто, лежа в постели, она долго лежала в постели с открытыми глазами и думала, что ей дальше делать. И все сходилось на том, что те бумаги надо подписать, а там будь, что будет. Но как только она закрывала глаза, перед ней возникали ослепительно белые, крупные, крепкие зубы Михалыча и ей становилось страшно. Страшно и все. И в этом безотчетном страхе, словно в зыбком болоте, прорастала и распускалась белым цветом, как зубы Михалыча, лилия − инстинктивная мысль − никакие бумаги подписывать нельзя. И с этой мыслью Таня засыпала…
«Все, подпишу я эти чертовы документы. А то Михалыч в следующий раз такую работу даст, что можно и родить тут же, в подсобке, − женщина не спеша, переваливаясь, подходила к автобусной остановке. − Ох, быстрее бы Егорка появился», − Семеновна понимала, что легче, конечно, не будет с рождением сына, может даже труднее, но будет пройден определенный этап. И младенец − это уже человек, у него даже документ будет и разномастным чиновникам с этим придется считаться.
Семеновна, как ни странно, не злилась на Михалыча. Как не крути, она у него уже проработала несколько лет, и он был не самый худший хозяин, хоть и не русский. Да часто русские хозяева оказывались намного хуже пришлых иноземцев. Да и с домом именно Михалыч ей помог. Конечно, помог с перспективой своей выгоды, ну а кто сейчас помогает за просто так? Он помог, теперь ты окажи ему услугу. Только так. Ты мне, я тебе. Это Семеновна уже давно усвоила. Усвоила и то, что часто выходит только «я тебе». Нет, не обижалась Семеновна на нерусского Михалыча.
Автобус подошел быстро, женщина его почти не ждала. А уже через час Семеновна подходила к своему дому, точнее дому ее покойного Егора Васильевича, так и не ставшего ее мужем. Скрип открываемой калитки слился с визгом тормозов за спиной. Женщина не успела даже оглянуться, как чьи-то сильные руки схватили ее за плечи и втолкнули в ею же открытую калитку.
– Что, сука, так ты на добро отвечаешь? − держа Семеновну за плечи, перед ней стоял молодой парень с черными как смоль волосами, густой черной щетиной на лице. − Тебе помогли, оставили здесь жить. Где бы ты сейчас была со своим пузом, если бы тебе не помогли? Уже в какой-нибудь канаве б сдохла!
– А может так и лучше? Может исправим ошибку? − рядом с первым парнем, цедя слова, стоял второй, такой же черноволосый, только гладко выбритый.
– Если счас же не подпишет, то так и сделаем, − держащий ее за плечи парень ухмыльнулся.
Его напарник вытащил из портфеля какие-то белые листки бумаги.
– А перед этим чуть поиграемся, правда живот мешать будет, − держа листки в одной руке, он второй грубо провел по ее животу.
Женщина испуганно отпрянула.
– Ничего, пусть ее отродью больно будет. С этими русскими так и надо поступать, как они с нами. А ну подписывай, сука!
Еще секунду назад Семеновна готова была даже не читая подписать все, что от нее требовали. Но вот это «отродье», сорвавшееся с губ черноволосого, словно переклинило ее. Все недовольство на свою неустроенность, на свои унижения и обиды разом всколыхнулось в ней и плеснуло наружу:
– Как мы с вами поступаем? Вы приезжаете к нам нищие, а уже через пару лет покупаете себе здесь квартиры и разъезжаете на дорогих тачках! − Таня Кузнецова вдруг подумала, что из девяти ее «принцев» семеро были вот такие же, как эти двое − наглые, с иссиня-черными волосами и с жесткой черной щетиной. − Ненавижу вас, черномазые!
Двое смотрели на беснующуюся перед ними русскую женщину и ухмылялись.
В летнем вечернем небе издалека, вкрадчиво разлилась тихая мелодия. Настолько тихая, что невозможно даже понять, что именно это за мелодия, слух улавливал лишь отдельные звуки, связанные между собой ритмом.
– Ты смотри, курица раскудахталась, − черные глаза того, кто держал бумаги, зло прищурились. − А ну давай ее в дом, посмотрим, как она там будет кудахтать.
Его напарник рывком развернул Семеновну за плечи и толкнул по направлению к дому.
– А ну пошла! И не вздумай орать! Тут же с носка в живот получишь!
А поначалу тихий звук в небе разрастался. Вот уже отчетливо можно было услышать, что это играет «Марш славянки».
– Давай, шевелись, сука!
А музыка быстро приближалась к дому. Даже парни, толкавшие Таню Кузнецову в дом, замерли, невольно повернув головы на звук. А марш славянки, уже раздавался прямо за зеленым деревянным забором. Семеновна прямо физически ощутила, что сейчас калитка распахнется под напором этой сильной мелодии. И она действительно распахнулась…
Во двор дома уверенно, будто к себе домой, вошли невысокий парень с неестественно приподнятым правым плечом и среднего роста девушка с роскошной гривой темно-русых, с красивым золотистым оттенком волос. На шее у парня висел обычный плеер. И с него-то и раздавался этот торжественный и радостный «Марш славянки».
У женщины как-то отстраненно мелькнула мысль о нереальности всего происходящего − быстро приближающаяся музыка, словно плеер болтался не на шее у вошедшего парня, а это такими звуками ревел мчавшийся к его дому скорый поезд. Да и не мог плеер так громко играть. Мелодия звучала громко и в тоже время она все отлично слышала.
– А ну валите отсюда! − закричал парень, который держал бумаги, которые должна была подписать Семеновна.
– Отпустите женщину и покиньте ее двор, − невысокий паренек вплотную подошел к черноволосым. Девушка стояла на шаг от него.
– Счас ты его покинешь! Козел! − молодой мужчина, который заталкивал Семеновну в дом, резко ударил стоящего рядом с ним парня.
Точнее, попытался ударить. Его кулак пронесся по тому месту, где еще мгновение назад было его лицо.
– Ах ты, су… − черноволосый не успел договорить, зайдясь в крике.
Это даже был не крик, а вопль, животный вопль. На Семеновну пахнуло горячим воздухом, будто рядом открылась невидимая дверца топки. Второй черноволосый мужчина, не понимая происходящего, попятился, вскочил на крыльцо и уперся спиной в закрытую входную дверь дома. Он испуганно смотрел на этих двоих, так неожиданно появившихся здесь. Белые листки бумаги, которые он держал в руке, валялись у него под ногами. Таня Кузнецова на всю жизнь запомнила его лицо. Перекошенное от страха и, не смотря на смуглость кожи, белое, словно те листки бумаги, которые он не замечая, топтал. А глаза?! О теперь женщина поняла, что означает выражение «глаза выпучились от страха». Из, еще недавно прищуренных, смотревших на нее презрительно и зло, они мгновенно превратились в два полноценных «пятака».
Это продолжалось несколько мгновений, а затем человек с воплем хватается за лицо, ноги его подламывается и он скатывается с крыльца.
– О, Господи…
– Таня, − к застывшей женщине подошла девушка с каштановыми волосами, − спокойно рожайте. Больше Вас никто не тронет. На, держите, − и она вложила в руку Кузнецовой тонкий черный прямоугольник.
Семеновна так и стояла с ним в руке, вытаращенными глазами смотря на калитку, через которую ушли ее таинственные спасители, когда за забором почти одновременно раздался вой пожарной и милицейской сирен. А потом во двор вбежало сразу несколько милиционеров. Они что-то ее спрашивали, показывая руками и кивая на стонущих на земле двух черноволосых парней. А она все смотрела на распахнутую калитку, в проеме которой красиво полыхала черная Тойота Ленд Крузер. Таня Кузнецова не слышала ни воя сирен, ни голосов милиционеров и пожарников. В ее глазах плясали огоньки пламени горящей машины, а в голове звучала бравурная мелодия «Марша славянки»…
Черным прямоугольником оказался кожаный маленький чехольчик с вложенной туда банковской карточкой и запиской с пин-кодом.
* * *
– Подруга, не бойся, рецепт верный. Мне его Нюрка рассказала. Она сама так один раз себе выкидыш сделала, когда залетела по пьяни и боялась, что может урод родиться, − Оксанка, подруга Лены, как обычно говорила быстро, словно строчила из пулемета. − Да и что в нем страшного в этом рецепте. Никакой химии!
Действительно, рецепт был прост. Пачка лаврушки на стакан кипятка. Отвар выпить, а сам лист завернуть в марлю и засунуть на ночь во влагалище. Все!
– Ну не знаю… боязно как-то…
– Ну тогда рожай! Раз тебе боязно! Только потом не говори, что тебе не захотели помочь! Ты сама не захотела!
– Оксанка, не тараторь! Дай подумать! − Лена схватилась руками за голову.
Травить себя не хотелось. Сколько она уже знала случаев, когда люди умирали, поев или выпив какую-то гадость. Правда, это случалось в основном, когда выпивали какую-то гадость. Вон и ее папаня так на Южное кладбище отправился. На Новый Год хлебнул какого-то денатурата.
Но еще больше Ленке не хотелось рожать. Родить − это значит поставить крест на себе, своей молодости, а значит и жизни.
– Ладно, пойду куплю пачку лаврового листа.
– Я тебе уже купила! Держи!
Вечером Лена, украдкой от матери запарила лавровый лист, затем час настояла. Зажимая нос, чтобы не слышать резкого запаха, выпила стакан получившейся желто-коричневой жидкости. Влажнее листы аккуратно завернула в марлю и осторожно всунула себе во влагалище. Но заснуть не удалось. Мощный рвотный позыв сбросил Ленку с постели и она, не успев даже добежать до унитаза, вырвала прямо на пол в коридоре.
– Блядь! Насоветовала подруга!
На шум прибежала мать.
– Лена, доченька, что с тобой!
– Ничего! Иди ложись спать! Траванулась я. Наверное пирожком, что купила в лотке.
Засеревшись в туалете, девушка вытащила из влагалища марлю с лавровыми листами и спустила их в унитаз. Потом она долго сидела на нем, вытирая руками слезы. Избавиться от плода не получилось.
Если бы Лена Кудряшева узнала, что при подобном способе прерывания беременности летальность из-за наступающей интоксикации составляет сорок процентов, она бы не проливала так слезы, сидя на унитазе.
Но Лена этого не знала. Поэтому сидела и плакала, молча проклиная свою судьбу. А над ее головой висело небольшое почти прозрачное серое облачко. На давно не беленом потолке туалета оно было почти незаметным. Облачко чуть вздрагивало, словно сочувствуя девичьим слезам.
Глава 4
Солнечный зайчик, блестевший на безупречной полированной поверхности стола, почему-то раздражал. Да и вообще все сегодня раздражало Лидию Васильевну: бесконечная суета и шум московских улиц, мельтешение сотрудников, занятых последними приготовлениями к завтрашнему проведению конференции, собеседник, сидящий напротив нее и этот зайчик, нагло воцарившийся в центре стола.
«Все, проведу конференцию и на две недельки поеду в Сочи. Говорят, в конце весны этот город просто восхитителен».
И от этой привлекательной недалекой перспективы настроение у женщины сразу улучшилось.
«Правильно психологи советуют. Тебе плохо − прими простое позитивное решение, без всякой там зауми. Все раздражает? Значит переработалась, а поэтому в Сочи. Все так просто. Два часа лета от этой поднадоевшей Москвы и ты среди пальм и цветущих магнолий», − Лидия Ивановна улыбнулась.
Сидящий напротив нее собеседник − молодая женщина лет тридцати, с короткими черными волосами и некрасивым большим крючковатым носом восприняла эту улыбку на свой счет.
– Вам мои мысли кажутся наивными, Лидия Васильевна?
– Нет, нет, Ниночка, совсем нет. Вы рассуждаете здраво, приводите убедительные аргументы в пользу своих выводов. Но мне кажется, что упор вы делаете несколько, гм… однобоко. А ведь эта проблема многогранна!
Облачко, бесшумно скользившее по голубому московскому небу, заслонило собой солнце, и зайчик тут же исчез со стола Генерального директора Российского фонда планирования семьи Емелиной Лидии Васильевны.
«Давно пора! Жаль, что только проблемы не могут так бесшумно и бесследно исчезать».
– Вы, Ниночка, почему-то основной упор делаете на информирование молодежи о пагубных последствиях злоупотребления алкоголем на здоровье их будущих детей. Конечно, это очень важно. Но надо смотреть правде в глаза. Каков процент молодежи у вас, в Пермском крае, пьет?
– Ну, смотря, что подразумевать под словом пить, − девушка чуть сморщила свой крючковатый нос.
– Ладно, я скажу. Я готовилась к конференции и поручила собрать некоторые данные. Так вот, в Пермском крае среди молодых людей до двадцати пятилетнего возраста сорок процентов употребляют алкогольные напитки не реже одного раза в неделю. Напомню Вам общеизвестный медицинский факт. Сто грамм водки из организма полностью выводится в течение недели! А что для современной молодежи сто грамм водки? Так, мелочь. Доза для разогрева.
– Так мы об этом и говорим, и объясняем! Чтобы люди знали сроки и не допускали пьяного зачатия.
– Нина, Вы меня не поняли. Просветительство − это хорошо. Но им ситуацию переломить не скоро удастся. А что делать с этими страшными цифрами, с этим повальным пьянством сейчас? А?
– Не знаю… Лидия Васильевна. У нас в стране сухого закона нет. Да он и не поможет, Вы это сами отлично знаете. Будут пить столько же, только еще травиться будут всякой гадостью, − вновь девушка брезгливо сморщила свой крючковатый нос. − Как им запретишь пить?
– Правильно, сухой закон не поможет. Несколько стран пробовали его вводить и ничего хорошего из этого не получилось. Но спать нацию надо уже сейчас! Иначе завтра уже будет поздно! − пятидесяти пятилетняя женщина выкрикнула последние слова горячо, с надрывом. Было видно, что обсуждаемая тема ей очень близка и не один раз прокручивалась в голове.
– Так что же делать? − молодая женщина, сидящая напротив, как-то испуганно сжалась.
– Надо не допускать появления уродов на свет! − генеральный директор энергично стукнула своей небольшой пухлой ладошкой по столу.
Стукнула и словно невзначай нажала невидимую кнопку. На столе вновь сверкнул солнечный зайчик.
− Поэтому, Ниночка, говорить о вреде пьянстве − это важно и хорошо, но наши российские реалии таковы, что основной упор надо делать на пропаганде контрацепции и абортов. Женщина двадцать первого века должна сама свободно решать, когда и сколько детей она будет иметь. И если есть хоть малейшие сомнения относительно здоровья плода, необходимо безжалостно избавляться от ненадежной зиготы!
Увидев недоумение на лице собеседницы, Лидия Васильевна снисходительно пояснила:
– Зигота − это диплоидная клетка, образующаяся в результате слияния женских и мужских половых клеток или, если короче, зигота − это оплодотворенное яйцо. У Вас, какое образование, Ниночка?
– Техническое, высшее. Литейное производство, − через паузу добавила молодая женщина и почему-то покраснела.
– Литейное производство… Придется, Ниночка, восполнять пробелы. Наше дело сложное, ответственное, требующее больших знаний. На нас лежит ответственность за будущее нации, за будущее России!
– Да, да, конечно, Лидия Васильевна. Я буду учиться.
– Считай, что я сегодня тебе прочла первую лекцию. И запомни самое главное. Женщина − всегда исключение из правил и поэтому она всегда права. Поэтому наш филиал в Пермском крае, который ты возглавляешь, должен пропагандировать и широкое применение контрацепции, и широкое применение абортов. Агрессивно пропагандировать. Ведь в нашем, во многом еще отсталом, совковом обществе бытует в корне неверное мнение, что аборт − это плохо! А рожать уродов − это хорошо?! − ухоженное, но немного оплывшее лицо генерального директора пошло красными пятнами. − И сколько из-за этого чудовищного, прямо таки первобытного, неандертальского мнения искалеченных, поломанных судеб и женщин, и родившихся от них никому не нужных и часто больных детей? А как бедняжек прессуют после сделанного аборта! Ведь даже до психушек доводят! Поэтому, Ниночка, Вы должны защищать таких женщин, помогать им, ограждать от этой толпы, черни, живущей по законам патриархата, − Лидия Васильевна посмотрела на изящные часики на своей полной руке. − Все, Ниночка. Извините, на сегодня все. Мне еще надо успеть сделать кучу дел. Увидимся завтра, на конференции.
«Надо более внимательно отнестись к подбору кадров на местах, − Любовь Владимировна задумчиво смотрела на закрывшуюся за ее собеседницей, председателем пермского отделения фонда планирования семьи, дверь. − Мало того, что в фонд попадают люди без медицинского образования, а еще и с такой внешностью. Да каждый, кто увидит эту Нину, сразу подумает: «Занялась этой работой от безысходности, кто из мужчин на такую обратит внимание? Ладно, после конференции вплотную займусь этим вопросом», − полная женщина тяжело поднялась с кресла, отрешенным взглядом скользнула по столу − порядок? Любовь Владимировна любила во всем порядок. Идеальный порядок, стерильный, как в операционной, как в …− женщина усилием воли остановила полет своей фантазии, инстинктивно понимая, что это полет в Ад.
Все было как обычно, как она привыкла. Пустой стол, на котором, красиво отсвечивая своей черной, глянцевой поверхностью лежал ее ноутбук. Все. Нет, не все. Этот солнечный зайчик в центре стола. Почему то он раздражал генерального директора Российского Фонда планирования семьи, раздражал до физического ощущения затопления мозга гневной волной. И ничего нельзя было сделать! Ни смахнуть рукой, как соринку, ни прикрыть тем же ноутбуком, ни вырезать скальпелем, ни вырвать щипцами. У Лидии Васильевны даже пальцы чуть дрогнули, как в молодости, как еще десяток лет назад, когда она входила в операционную и видела очередную свою пациентку, раскоряченную на гинекологическом кресле.
«Что, дуреха, допрыгалась? Порезвилась? Возись теперь тут с тобой, удаляй то, что не нужно ни тебе, ни твоим родным, ни государству. Ненужно никому… кроме меня», − и пальцы уверенно сжимали ручки щипцов.
Лидии Васильевне Емелиной работа нравилась. Она ей приносила удовлетворение, как моральное, так и материальное. Женщина свято верила, что является санитаром нации, не допуская появлению на свет больных, с различными врожденными дефектами детей. Впрочем, слово «дети» или «ребенок» она не произносила никогда в таких случаях, даже мысленно. Только плод. И если даже обследования не выявляли никаких отклонений у плода, все равно у него не было права на жизнь. Какое у него может быть право, если от него отказывается даже та, которая его создала, породила?! Вот художник может уничтожить свою картину, если она его не устраивает? Ремесленник может уничтожить создаваемую им вещь? Ведь она, пока он ее не продал, принадлежит ему полностью! Так и плод, пока он не родился, пока государство не поставило его на учет, как будущего работника, принадлежит только тому, кто его сделал. И никому больше. А то потом вырастают из таких вот никому не нужных плодов опасные сорняки: воры, убийцы и прочий сброд.
А еще эти ненужные плоды приносили неплохой доход. В совковые времена хороший акушер-гинеколог вообще мог жить не хуже какого-нибудь министра мелиорации. Женщины хорошо платили ей за свое несостоявшееся материнство. А особенно если был поздний срок беременности, то есть, если плоду больше двенадцати недель и никаких медицинских показаний для аборта нет. Тогда надо было исправлять в карточках сроки беременности, а в особо запущенных случаях, то есть при очень больших сроках, аборт делался ночью, когда в клинике было минимум людей, а значит минимум лишних глаз и ушей. Конечно, работа тогда была грязная, все руки и грудь были забрызганы в крови. Ведь уже на двадцатой недели плод весит в среднем триста двадцать грамм и имеет длину 25 сантиметров! Это если двадцатая. А если тридцатая?! Почти два килограмма сорока сантиметровой плоти! И природа нисколько не помогает. Никаких рефлекторных сжатий мышц, выталкивающих плод наружу, когда пришел срок, шейка матки еще не так растянута, чтобы слиться с родовым каналом в один гладкий, хорошо смазанный тоннель, без всяких выступов, по которому плод скользит как сани по ледяному желобу. Такой плод можно только выковырять щипцами, кромсая его на куски, и раздавливая хрящи черепа. Грязная, но отлично оплачиваемая работа. За один такой аборт Любовь Владимировне платили столько же, сколько за год работы в клинике. Конечно, особо выпячивать свои доходы было нельзя. Это было чревато излишним вниманием обэхээсников со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но черную двадцать четвертую «Волгу», дачу всего лишь в тридцати километрах от Москвы, регулярный отдых в крымских санаториях, забитый до отказа всякой снедью «Грюндик» − это она могла себе позволить. Точнее они − она, ее муж, работавший стоматологом и дочь Ира. С развалом СССР и наступившим всеобщим хаосом Лидии Васильевне жить стало интереснее. Крах империи означал и крах мировоззрения, заложенного в его фундамент. Железный занавес в одночасье рухнул и на ошарашенных людей стал низвергаться красочный, вкусно пахнущий поток западных ценностей. Демократия, свобода личности, свобода информации − от вседозволенности кружилась голова, тем более, что советский репрессивный аппарат агонизирующее хрипел и конвульсивно дергался. Как-то враз появились люди ну просто с очень большими деньгами. На московских улицах, разбавляя волго-жигулевско-москвичевский поток, засверкали иноземным лаком мерседесы, бмв, ауди и прочие красивые штучки на четырех колесах. Ломясь от дорогой одежды, распахнулись бутики, слепили глаза своими витринами новые ювелирные магазины. Появилась новая цель в жизни. Не эфемерная − построить коммунизм, а вполне осязаемая и конкретная, обворожительная и роскошная. Упаковаться в модную одежду, разукрасить шею, руки, запястья презренным тяжелым металлом, усесться в кожаное кресло мерса или бумера, одной рукой обнимая длинноногую блондинку, а второй − мобильный телефон vertu и делая бабки прямо на ходу, подъезжая к роскошному двух, а лучше трехэтажному особняку за высоченным каменным забором. Дети в эту цель как-то не вписывались. Одни не хотели на них тратить ни времени, ни сил. К тому же после родов можно было поправиться или получить несколько складок − фи, какая гадость! У других на детей просто не было средств. Тут самим бы при такой жизни с голоду не сдохнуть.
Работы у врача-гинеколога высшей категории Емелиной прибавилось в разы: молодые замужние девчонки, испуганные пэтэушницы, а то и школьницы, холеные любовницы денежных мешков, все они, как ночные бабочки слетались под хирургическую лампу Лидии Васильевны. В разы возросли и доходы, которые теперь можно было не скрывать, а наоборот, подчеркивать их и гордиться ими. Двадцать четверку сначала сменила, в общем-то, демократичная Тойота Корола, а затем респектабельный BMW X5.
В девяносто восьмом за несколько месяцев сгорел от саркомы муж. Любовь Владимировна до сих пор помнит его угасающий взгляд, затуманенный болезнью и морфием, и его слова: «Все не так…». Больше он не сказал ни слова. И даже глаза больше не открывал. Так и лежал с закрытыми глазами: иссохший, пожелтевший и спокойный.
Сорок один год для здоровой женщины не возраст. И хоронить себя Лидия Васильевна не собиралась. Через полгода у нее уже был любовник − тридцати трех летний улыбчивый хохол Володя, приехавший в Москву на заработки. На Донбассе, откуда он был родом, заработать хоть какие-то деньги можно было, только спустившись под землю за углем.
«Ну и что это за гроши? − путая русские и украинские слова, говорил Володя, − за пятьсот зеленых спускаться на пятьсот метрив и на карачках шесть часов уголек долбать. А потом метан бах и тебе уже ничого не треба. Я так уже двоих своих корешей поховав. А у мене две дочери. Хто их кормить будет? Ахметов? Не будет! И я его своими мозолями кормить не буду!»
Володя в Москве работал на какой-то стройке, жил в убогой общаге и, конечно же, рад был переселиться в однокомнатную квартиру, которую сняла ему коренная москвичка возле Измайловского парка.
Стареющий женский организм, получив хорошую гормональную подпитку, расцвел и забурлил энергией. Лидия Васильевна даже сбросила пару килограммов, чему несказанно была рада, а еще больше она была рада вновь появившемуся блеску в глазах. Как то само собой удалось арендовать приличное двухэтажное здание в Замоскворечье, получить все необходимые документы и открыть частную гинекологическую клинику. И как-то само собой к ней приплыл и пост генерального директора Российского Фонда Планирования Семьи. Помогло одно давнишнее, с советских времен, знакомство с английским гинекологом Барбарой Хондей, ставшей у себя на родине видным функционером Международного Фонда Планирования Семьи (МФПС) со штаб-квартирой в Лондоне. Когда решался вопрос о новой кандидатуре генерального директора Российского Фонда Планирования Семьи − филиале МФПС, англичанка вспомнила о своей российской подружке.
К две тысячи двенадцатому году Лидия Васильевна уверенно восседала в удобном кресле генерального директора РФПС, имевшего более двухсот пятидесяти филиалов по всей стране и солидную зарубежную материальную помощь и была владелицей трех клиник: гинекологической, стоматологической и общего профиля. Все и во всем был порядок. Вот только этот чертов солнечный зайчик раздражал! Генеральный директор сердито сделала несколько шагов в сторону окна и резко задернула плотную штору.
«Вот так тебе!» − женщина с удовольствием посмотрела на свой стол. Яркое пятнышко света исчезло. Лишь матово блестел массивный темно-коричневый стол и лежащий на нем черный ноутбук. И вдруг какая-то неясная тревога, также мгновенно, как исчез зайчик, появилась в душе Любови Владимировны. Почему-то вспомнился угасающий взгляд мужа, его шепот на выдохе: «Все не так». Что не так? Больше десятилетия она отгоняла от себя этот вопрос, как отгоняют назойливую муху, сожалея, что не могут ее прихлопнуть.
«Нет, пора отдохнуть, а то так можно и в дурку переселиться», − генеральный директор решительно вышла со своего кабинета. Последнее, что услышала, перед тем как закрыть дверь, точнее почувствовала, был легкий холодок, скользнувший по ее шее.
«Не надо баловаться кондиционером, а то протянет шею, возись потом».
– Привет, Александр
– Привет, Лера.
– Что-то ты, дружок, стал редко звонить? Может новую пассию себе завел? − из мобильного телефона послышался уверенный женский смех. Так ты скажи, не стесняйся. Я девушка современная, все пойму, а может даже и прощу, − и вновь уверенный женский смех.
– Лера, не говори глупостей. Во-первых, почему редко? Минимум один раз в день, а то и больше. А во-вторых, два-три раза в неделю мы видимся.
– Что ты подразумеваешь, под словом видимся? Когда последний раз ты у меня ночевал?
– На прошлой неделе, в… воскресенье.
– И ты считаешь этого достаточно для молодых здоровых людей? − женский голос в телефоне стал агрессивным. − Некоторым и одного раза в день мало. А тут раз в неделю! Или ты точно кого-то на стороне нашел и там отстреливаешься, сбрасываешь сексуальную энергию, а?
– Лера, не говори глупости. Нигде на стороне я сексуальную энергию не сбрасываю. Просто очень много работы.
– Какой?
– Я тебе говорил. Я провожу журналистское расследование, связанное с поджогами частных клиник.
– Ну и что? Это повод игнорировать свою девушку? Ты что, вагоны с цементом каждый день разгружаешь?
– Лера, не говори глупости.
– Да что ты все заладил одно и то же. Не говори глупости, не говори глупости. Для журналиста мог быть и пооригинальней. А чтобы я действительно не говорила глупости, сегодня в девять вечера я жду тебя у себя. Никаких но! Я на тебя рассчитываю! И не забудь прихватить букет цветов для любимой девушки и бутылку вина. Напоминаю, я люблю кремовые розы и шато латур, − из телефона послышались короткие гудки.
«Кремовые розы, шато латур… По-моему, спутница жизни мужчины это не одно и то же, что и его хозяйка. Или нет? − с тихим мелодичным звоном слайдер совместил две свои половинки и тут же вновь большой мужской палец резким движением их разъединил. − Алло, Игорь. Привет
– Рад слышать будущее лучшее золотое перо Москвы и окрестностей, − бодро пророкотало из телефона.
– Спасибо за щедрый аванс. Но чтобы мое перо стало действительно золотым, мне нужно с тобой встретиться.
– А что, есть повод?
– Повод есть уже целую неделю.
