Валентин Стерхов
Путешествие юного домового
– Несчастья, говоришь, свалятся на голову? А по-твоему, уехать из дому ненадолго, да не знать при том, когда вернёшься и вернёшься ли вообще – счастье? Да и что это вообще за просьба такая, что может мне боком выйти, коль не исполню?
– Вот с этого момента уже начинается деловой разговор, – по-хозяйски похлопал по плечу Углёнка Щучий Хвост. – Есть на дне морском раковины разные диковинные. Одни из них сущие пустышки, в других твари несъедобные живут. Их только люди едят, но не наш народ. А в иных раковинах жемчуг произрастает, как овощ на грядке. Жемчуг этот круглый, что горох. Бывает мелкий совсем, а бывает и крупный попадётся. И цвет жемчуг этот тоже разный имеет. Белый, к примеру, или розовый, но такой мне без надобности. Но вот чёрный жемчуг – вынь да положь! Такая будет у меня к тебе просьба невеликая – жемчужину чёрного цвета мне принести!
Щучий Хвост пристально посмотрел в ошарашенные глазёнки домового и продолжил после недолгой паузы, смакуя своё превосходство над испуганным юнцом:
– Где её достать? – спросишь ты. А я тебе отвечу: – В море самому нырять нет необходимости, не для нашей породы это дело. Можно с русалкой договориться, но при этом будь готов отдать ей самое ценное. Но это значит, домой ты уже гарантированно не воротишься. Соответственно, и просьбу мою не исполнишь, и семью вновь не увидишь. Однако есть у меня чутьё на твой счёт, что Путь сам выведет тебя на нужный мне предмет. Как? Того я не ведаю, но сказывают камни, что я раскинул накануне, будто у тебя всё получится, не то, что у других бедолаг. Особый ты, кажись. Хотя какие-то подсказки я тебе дам. Помогу тем самым, аль нет, ужо не моя забота. Слушай внимательно: есть прибрежные деревеньки на далёком юге, где люди морем живут и берут у моря всё, до чего в состоянии дотянуться, отдавая взамен нередко свои жизни. В их хижинах можно поискать – вдруг свезёт? Но сколько долгих лет ты будешь бродить от дома к дому, проверяя каждый угол? В городах есть торговые лавки, магазинами ныне прозванные. А среди них имеются ювелирные, что драгоценностями торговлю ведут. Там счастья попытать можно, но и это немалая трата времени. К тому же в них много подделок бывает на витрине, ибо липовым товаром людишки испокон веков дурачат друг дружку.
– А как же мне понять, липовый жемчуг или настоящий? – волнение Углёнка тем больше усиливалось, чем дольше сосед поучал его.
– Да просто очень. Ты попробуешь с ним домой вернуться. Если получится, то милости просим! Нашёл ты, стало быть, то, что нужно. А мы тут пироги на стол организуем, да кваску домашнего! Ну, а коли не сможешь к дому подобраться, а будешь где-то в округе колобродить, знай, время не теряй, выбрасывай подделку да начинай всё сызнова! И самое главное, жемчужина та единственная на всём свете силу имеет. Как сказывали камни гадальные, она не покоится более на дне, а уже извлечена на свет и кое-где, кое у кого хранится. Только камням верить – дело ненадёжное, сам понимаешь. Надобно проверить все варианты. Как думаешь, лет двести – двести пятьдесят тебе хватит?
Щучий Хвост, наконец, перестал забивать голову домовёнка советами и как бы мимоходом поинтересовался у него, чего же Углёнок до сих пор не на коте. Ведь чем быстрее он отчалит, тем быстрее вернётся. Углёнок внял совету пройдохи и ловко вскочил на спину животному, который среагировал на появление седока лишь слабым подёргиванием ушей, продолжая отрешённым взглядом глядеть перед собой.
– Скажи-ка мне, сосед, – только что возникший в голове Углёнка вопрос требовал немедленного ответа, – как же мне дом свой найти, коль я всё исполню, что должен? Мир большой, дорог много. Какая из них к дому приведёт?
– На этот счёт путеводный орех имеется.
Краснобородый вынул из мешочка, что в изобилии украшали его кушак, обыкновенный грецкий орех, расколотый на две половинки.
– Закопай одну скорлупку на вокзале, другую храни, как самое драгоценное, что есть на свете. Как закончишь дело, зажми её крепко в кулаке, и в какую сторону твою руку поведёт, стало быть, там и лежит в земле вторая половинка. Этот маяк тебя к вокзалу приведёт, а там уже и я ожидать буду.
Толкаясь локтями, к домовёнку подошли анчутки:
– Малец, а малец! – позвал Углёнка один из них.
– Вот подарок, возьми на дорожку. Кто спросит – "Где?", ответь – "У друга выменял", – протянул ему маленькую коробочку с прозрачной крышкой один из подвальных. Под поцарапанным пластиком тускло переливались в лунном свете две запонки для мужской рубашки.
– Зачем они мне? – в недоумении от продолжающихся сюрпризов, спросил Углёнок.
– Возьми, тебе пригодится. В благодарность за Горюнину услугу.
– И у меня возьми! И у меня! – не унимался рядом другой. – Моё лучше! Оно хорошо будет! И счастливый тебе путь!
Второй анчутка протянул коробочку ещё меньших размеров с красовавшимся в ней перстнем, увенчанным зелёным камнем.
– Ну, что с вами делать? Давайте уже сюда ваши подарки, – немного обречённо вздохнул домовёнок, понимая, что не всучив ему обе коробочки с украшениями, эти "цыгане наоборот" не отстанут. А ему уже хотелось побыть наедине с собой, чтобы до конца осмыслить произошедшее. Кот был не в счёт.
Оба подарка перекочевали в заплечный мешок, а подвальные, медленно пятясь назад, растворились во тьме, словно их и не было.
Решил попрощаться и Щучий Хвост:
– Ты, парень, зла на меня не держи. Не хотел я для тебя подобной участи, но камни всеведущие при раскладе на тебя указали. Да и ты, в общем-то, сам напросился. Я тебя не заставлял мне в услужение лезть. И пойми, что устал я томиться в этом мире, а самому взять то, что мне полагается, не дано. Принести кто-то должен и сам мне предложить. Тогда возьму. Тогда и свершится. А иначе никак! Ну, а тебе доброго пути хочу пожелать и совет дать житейский: повидал я многое, живу долго, скитался всюду. Вот жизнь меня многим вещам и научила. Что-то из них помню, что-то забыл, но одно уложение запомнил твёрдо: никогда никого ни о чём не проси! Запомни это! Всякое существо, что имеет глаза и сердце, беду твою увидит и поможет, ничего не взяв взамен. А у кого сердца нет, того и просить о чём-то бесполезно. Если такой поможет, то тебе та помощь втридорога станет. И про подарки анчуткины не забывай. Коли откроешь сам, тебе ведь хуже выйдет!
– Что ж, дядька Щучий Хвост, за науку спасибо. Свидимся когда-нибудь иль нет, про то не ведаю. Только знай: за то, что помог мне с анчутками да котом серым жемчужиной тебя отблагодарю. Но и интрижку твою я тоже не забуду.
Щучий Хвост, как ни в чём не бывало, усмехнулся в роскошные усы и подошёл к коту. Заглянув искоса в его отрешённые глаза, он что-то ему зашептал. Кот продолжил стоять неподвижно, лишь повернул голову в сторону шепчущего непонятные слова домового и слегка наклонил её, явно вслушиваясь в его шёпот. Щучий Хвост вдруг шлёпнул несильно кота по загривку и резво отскочил. А Серого словно пробило током. Он вздыбил шерсть, задрал трубой хвост и разорвал ночную тишину пронзительным: "Мяуууу!". Углёнок не успел опомниться, как котейка одним прыжком унёс его в темноту.
Кота носило по ночному городу серой кометой, а домовёнок вцепился обеими руками в нашейную верёвку, ноги, в меру своих сил пытаясь прижать к серым бокам. Он нагнулся, насколько мог, к кошачьей шее, стараясь не свалиться на очередном вираже, когда котяра скользил лапами в сторону заноса, отчаянно перебирая ими по покрытию дорожного полотна, но, выровняв траекторию движения, нёсся дальше в только ему известном направлении, умудряясь не издавать больше ни звука. Таким образом, Серый вывез своего седока к вокзалу, и домовёнку закрался в голову немного запоздалые вопросы: "Вернулся бы кот за ним, случись так, что свалился Углёнок по дороге, или продолжил бы путь до вокзала налегке? А что стало бы с котом, не дождись он белой ленточки на хвост? Чтобы сотворил Щучий Хвост с анчутками? Да и сотворил бы?".
Между тем, Серый уже преодолел чугунные решётки вокзального забора, легко просочившись между прутьями, словно для него не существовало преград. Углёнку лишь пришлось подобрать повыше ноги, и Дымчатый вывез ошалело глядящего по сторонам седока на лужайку с красиво обстриженным в форме маленького паровоза декоративным кустарником. Лужайка освещалась высоким фонарём и окнами двухэтажного здания вокзала с гордо горящими неоном большими буквами, обозначающими название города, которому этот вокзал принадлежал. По правую руку от Углёнка стоял пассажирский состав. Углёнок ни разу в жизни поездов в живую не видел, и они как таковые были ему безразличны до определённого момента, но глупым домовёнок не был никогда. И телевизор с людьми нет, нет, да посмотрит от скуки. Поэтому он сразу определил, что перед ним поезд. А пассажирский он потому, что в нём светились окна и в них проглядывались сидящие пассажиры. В распахнутых дверях вагонов стояли человеческие фигуры в одинаковой строгой одежде, с флажками в руках. От внезапно раздавшегося на вокзале громкого объявления, в котором режущий слух женский голос очень неразборчиво произнёс: "…щи пассажиры, скорыйпоездномертристээээссэээят направления Москва – Ташкент отправляетсясплатформыномердва второго пути. Счасливооопути!" домовёнок непроизвольно вздрогнул и, провожая взглядом тронувшийся в путь состав, догадался, наконец, освободить спину Серого от тяжести своей персоны. Коль Серый честно выполнил свою часть работы, пора было и Углёнку выполнять своё обязательство перед котом. Домовой перекинул ногу и соскользнул по мягкой шерсти на землю. Оказалось, что ноги предательски дрожат в коленях, а голова кружится. Держась за серый бок своего скакуна, Углёнок отдышался и, немного придя в себя, добрался до кошачьего хвоста. Непослушными пальцами привязал белую ленту, поправил машинально бант, чтоб было красиво и потом, как научил Щучий Хвост, стал отмерять круги, обходя животное против часовой стрелки. Едва он замкнул третий круг на до сих пор подрагивающих ногах, как Серый стрелой метнулся вперёд и, резко меняя свою траекторию, умчался в темноту ночи тем же путём, каким они прибыли на вокзал, издав на прощание протяжное "Мяяуу". Угленок проводил кота грустным взглядом, и ему внезапно стало жалко себя, жалко родителей и маленькую сестрёнку, которые наверняка думают, будто он уже едет в вагоне, попивая чай с вагонным, коротая время за весёлою беседой. И ни сном ни духом не ведают они о том, в какую передрягу угодил их Угленок, что даже при всем желании не сможет вернуться домой, не найдя заветную жемчужину.
"А что, если я все же попробую вернуться?", – пронеслась шальная мысль, и Угленок, подтянув на спине мешок с пожитками, направился было к забору из чугунных прутьев, но остановился и снова призадумался: "Ну, предположим, повернул я назад, ну пошёл домой, и что дальше? Дорогу все едино я не найду без кота, вот и буду без конца плутать поэтому городу и даже, может быть, возле самого своего дома, а узнать его среди таких же домов не сумею. По всему выходит, что прав Щучий Хвост, как не верти. Ну, уж дудки! Собрался в путь, значит надо идти! А то и вернулся бы я домой чисто случайно, чтобы сказали мои? Назвали бы горе-путешественником, а отец стал бы потешаться на до мной через день. Уж это он любит! Да и не за тем я в путь собрался, чтобы тотчас назад повернуть! И наговор Щучьего Хвоста тут не при чем! Это только моё решение и точка!". На этих мотивирующих мыслях домовёнку осталось только присесть на мягкую и влажную траву, да, тяжело вздохнув, внимательно оглядеться вокруг. Попытка вернуться домой так ни к чему не привела. Прав был сосед. Любая причина будет от дома отваживать, пока Углёнок зарок не исполнит.
Глава 7.
На привокзальной площади кипела жизнь. По мнению Углёнка, царящая суматоха именно её и олицетворяла. Он разглядывал снующих по перрону людей с большими сумками и чемоданами, людей без сумок и чемоданов, сидящих на лавочках или стоящих возле массивных прямоугольных тумб, по виду изготовленных из камня, куда они либо что-то выкидывали, либо стряхивали искорки из коротких белых палочек с огоньком и в конце концов выкидывали их туда же. Домовёнку жутко захотелось узнать, что это и как работает, потому он не спеша поднялся с земли и решительно двинулся в сторону путей, по которым, светя ярким фонарём, приближался очередной пассажирский состав.
Но пытливая натура домовёнка дала себя знать не в самый подходящий момент. И уж совсем не к месту. Очередной пассажир, что стоял у скамейки, на которой восседала миловидная дамочка, обставленная со всех сторон сумками и чемоданами, извлёк из сжатого кулака маленький огонёк и поднёс его к тонкой белой трубочке, торчащей из его губ. После этого, со всей возможной галантностью угостил огоньком и даму. Они задымили на пару, о чём-то оживлённо болтая между сбой. Углёнок притаился за декоративным кустом и глядел во все глаза, как мужчина и женщина выбросили огоньки в квадратную тумбу.
"Это каменное мусорное ведро. Но в мусорные вёдра огонь не бросают. Может случиться пожар, – сделал вывод недавний поджигатель мусорных вёдер. – Надобно проверить, что да как. Не вышло бы худого с этими огоньками".
Одним быстрым рывком преодолев участок лужайки и прислонившись спиной к чугунной ножке вокзальной скамьи, Углёнок подождал недолго, когда пассажир и пассажирка повернут головы, отвлёкшись на подходящий состав, он вознамерился взобраться на край скамьи и, спрятавшись за нагромождением сумок, заглянуть в чрево квадратной тумбы. Первая часть операции удалась на славу, но подвела дамская сумочка, что венчала собой небольшой баул, стоявший с краю. Домовёнок подтянулся на свисавшем кожаном ремешке ридикюля, а тот не выдержал небольшого веса молодого кутника и под его массой соскользнул прямиком в урну. А Углёнок шлёпнулся на влажную траву и заполз обратно за чугунную ножку скамейки.
Истошный вой дамочки: "Караул! Деньги и документы украли-и-и! Всё украли! " – подбросил домового так, что он едва не ударился макушкой о нижнюю часть скамьи и ещё в прыжке начав перебирать ногами, принялся улепётывать от греха подальше в кусты, где, тяжело дыша, перевёл дыхание и с опаской обернулся на суетившихся вокруг женщины людей. А жадная дамочка подняла жуткий переполох из-за жалкой маленькой сумки, куда даже помидор не положить, не то, что более существенный предмет, да как принялась обвинять в её пропаже едва ли не каждого прохожего! Даже начинающему своё первое путешествие Углёнку стало за неё очень стыдно:
"Подумаешь, сумочка! Тоже мне, пропажа! Вот если бы тот баул или здоровенный чемодан, тогда действительно было бы обидно! Это уж точно! Сколько же в таком чемодане сумочек поместится?", – попытался прикинуть он, но, сбившись со счёта, решил, что очень много их туда влезет.
Молодая особа перестала голосить и уже горько рыдала в объятиях мужчины. Два молодых парня в одинаковой чёрной униформе с тонкими красными полосами на заправленных в высокие ботинки брюках, лениво между собой переговариваясь, что-то выспрашивали у мужчины, пристально глядя ему в глаза. Тот, как будто что-то сообразив, свободной от объятий рукой полез в карман своей куртки и вынул сотовый телефон. Быстро набрав вызов, он приложил к уху мобильник, и окружившие пострадавших зеваки, как по команде, угомонились, навострив уши. Когда раздалась красивая мелодия, никто не ожидал услышать её прямиком из урны. В толпе глумливо заулыбались некоторые несознательные граждане и начали посылать сальные шуточки в адрес молодой растеряхи. Углёнку стало её жалко, потому что женщина была не виновата в том, что оказалась на пути его простецкого любопытства и желания познать окружающий мир. Зато одинаковые парни сохранили похвальную невозмутимость, будто этакое происходит каждый день. А один форменный не спеша наклонился над урной и бесстрашно запустил в неё руку по самый локоть. Скрывая лёгкую брезгливость, он извлёк на свет вокзального фонаря уроненную домовёнком сумочку. Рыдания дамочки прервались, как по волшебству, и холёная женская рука потянулась к нашедшейся пропаже. Но, спохватившись, женщина отдёрнула руку и что-то прошептала своему спутнику, отчего он состроил недовольную гримасу, которая сменилась выражением безысходности и покорности судьбе. Сумку из рук в руки принял уже он и стал оттирать её со всем возможным усердием, используя носовой платок и пахучую жидкость из флакона.
"Вот и сумочку женщине помыли, – невзначай пришла в голову Углёнка оптимистичная мысль. – Может, и не была она очень грязная, зато чище станет".
Толпа зевак уже разошлась, делясь разочарованными фразами по поводу отсутствия настоящего преступления, очевидцами которого им не суждено было стать, когда женщина, наконец, заглянула в свой ридикюль, что-то в нём проверяя, и утвердительно кивнула головой двум парням в форме, после чего они не спеша ретировались, а неспокойная парочка, похватав чемоданы-сумки, быстрым шагом устремилась к своему вагону.
"Чего же это я расселся, словно уже прибыл в пункт назначения? – сделал сам себе замечание Углёнок. – Мне ведь вагонных искать надо, а то, кто меня довезёт до Большой Пристани?".
И он зашагал в сторону вагонов. Но пройти не успел и нескольких шагов, как его окликнули. Именно его, Углёнка. Это он понял сразу, когда услышал насмешливый голос с лёгкой хрипотцой и деловой интонацией, выдававших в говорящем немолодого, видавшего виды деятеля.
– А не ты ли, паренёк, тут этакую свару устроил?
Углёнок перевёл взгляд на звук и увидел под скамейкой, на которой прежде сидела та дамочка, двух персонажей довольно-таки разухабистого вида. Один из них был худосочный дядька ростом выше Углёнка на целую голову. Ну а вторая персона представляла собой тётку необъятных размеров, почти круглую, да такую, что голова с мелкими кудряшками светлых волос и красным носом-картошкой смотрелась на этом шарике весьма нелепо.
– Чегой застыл-то? Коль тебя спрашають, отвечать надоть! – строго прикрикнул Длинный.
– Да ладно тебе! Не боись его, малыш! Шуткует он эндак, – прервала своего спутника тётка. Голос у неё был грудной и спокойный, только гундосила она не слабо, видать, очень была простужена.
– Наблюдали мы во все очи, как ты порядочек на скамеечке навести решил. Всё лишнее в урну! Правильно, малец, мыслишь! Чем она енту сумку в вагоне на выходе забудет, пусть уж лучше на вокзале её оставит или потеряет. Нам, в вагоне, чем меньше сумочек да чемоданов всяких – забот меньше! А уж, коль суждено ей без сумочки той остаться, значит, останется без неё рано или поздно. Так и знай!
– Ну, ты чегой набросился на парня? Вишь, глазёнки-то у его размером с пятак от энтакого наезда стали! Не хотел он ту сумку трогать, сама она в урну бухнулась. Видать, устала у этакой плаксы вещи в себе носить. Уйти решила красиво, сама! – тётка мечтательно закатила заплывшие глазки. – А они её, бедную, извлекли обратно на свет и вернули этой растяпе. Ужо найду я её в вагоне! Уж я её проучу!
– Ты сумочку её не трогай. Не надо, – предостерегающе перебил тёткины излияния длинный. – Уж я-то знаю твою слабость к маленьким сумочкам, Покатунья. Некуда твои сумочки-косметички уже складывать. Вагон-то чай, не резиновый!
"Так-так-так, – отвлёкшись от диалога любопытной парочки, подумал Углёнок, – во-первых: тумба – это всё же уличное помойное ведро. А из камня она, потому что должно оно быть тяжёлым, дабы никто не уволок. Мало ли какие подобия анчуток да бабаек в людской породе существуют. Во-вторых: имя тётки – Покатунья. В-третьих: они стопроцентные вагонные. Ну, а кто из них главный – вот это пока вопрос".
Выражение "сто процентов" вычитанное на страницах журнала, так понравилось домовёнку, что он его стал употреблять к месту и не к месту, даже не зная толком, кто такие проценты и почему их именно сто, но чуя нутром, что это выражение подразумевает железную уверенность в чём-то, а на слух звучит как клятва.
– А ты, милок, далеко ли собрался с котомкой заплечной? Или на поезда да электрички поглазеть приспичило?
– На Большую Пристань, тётя Покатунья. Очень уж попасть туда надобно.
– И в чём надобность сия, позволь поинтересоваться? – вставился в их диалог дядька вагонник. – Да и что за большая пристань такая? То, что это порт морской, и ежу понятно. Но люди много их понастроили за последние столетия, всех не пересчитать.
– Ясно, что не пересчитать, коль до пяти с ошибками считаешь.
Покатунья насмешливо оборвала спутника, наматывая на толстый палец жидкую кудряшку.
– А во времена моей первой молодости Большой Пристанью только Санпетербурх именовали. Именовали, переименовывали, да не переименовали. Так Петербурхом и остался. Только вот в толк не возьму никак, что тебе в том городе делать? Суетный он, через чур.
– Да уж, бывали мы в том городе, по долгу службы, – длинный снова начал упражняться в красноречии. – Городок тот ещё! Весёлый да непредсказуемый. Однажды едва ноги унёс, только и успел на отходящий поезд заскочить, не то бы остался там на веки.
– Ага! – расхохоталась Покатунья. – По долгу службы он там бывал. Как же! Приехал на вагоне, в котором жил несколько зим. А покуда тот стоял на запасных путях у чёрта на куличках, пошёл по вокзалу шлындить. Да только вокзальные, что живут там испокон, чужаков не привечают. У них там строго всё распределено между семьями и царит жёсткая иерархия. Кто в центральном здании вокзала, кто по камерам хранения, а кто и в ресторациях вокзальных служит. Хлебное место, одним словом. Руководит там всеми и в порядке вокзал содержит колченогий старик, но крепкий хребет он по сию пору имеет. А ряхи у тех вокзальных жирные, будто блин маслом намазанный! Так вот, этот герой умудрился не по незнанию, а по скудоумию своему шавермой в ларьке привокзальном поживиться. Да только у вокзальных глаз зоркий и служба поставлена изрядно. Они его давно пасли. И как только он, значит, на преступление пошёл, тут они псов прикормленных и спустили с поводка. Ох, как он бежал от них! Это надо было видеть! Спасибо мне, душе широкой. Не бросила я слабоумника на произвол, а верёвочку спасательную из дверей тамбура ему высунула. Проводник дверь закрыл, тем верёвочку крепко прижав. А этот, сердешный, ухватившись за неё, так и болтался позади состава на ветру. Но до следующей станции доехал. С тех пор и прижился у меня.
Не вдаваясь в расспросы о значении некоторых впервые услышанных слов, но цепко уловив суть рассказанного тёткой, Углёнок понял, с кем надо вести дела.
– Тётушка, – просительно протянул он, – ну как мне на Пристань попасть? Не томи душу, подскажи!
– Так мы это запросто тебе организуем. Паренёк ты вроде неплохой, так отчего же не помочь? Бывали мы в твоём городке нередко и у местных вокзальных в почёте. Вокзал сам по себе небольшой, потому лишь одно семейство в нём заправляет. Где вещички посторожить, где пол помыть или на табло расписание поездов поменять – на это их хватает. А за главу у них Кошкан числится. Уж кошек приблудных очень любит, вопреки нашенской природе, и те ему взаимностью отвечают. За это он и прозвание получил соответствующее. К нему тебя дядька Поездун и отведёт.
– Ну, чего встал, зенки к небу закативши? – беззлобно, скорее в воспитательных целях, прикрикнула на приятеля Покатунья. – Отведи мальца, куда сказано. Да воротайся поскорее, не то снова на верёвочке за поездом трепыхаться будешь. А верёвочки-то для тебя ужо заканчиваются, так и знай! – добавила толстая вагониха, неодобрительно поглядывая на своего нерасторопного спутника.
– Тётя Покатунья, а Поездун – это от того, что на поездах много ездит? – не удержался от неуместного проявления любопытства Углёнок.
– Нет, малец. Поездун – это от того, что много лишнего порой говорит, да невпопад к тому же.
Глава 8.
Вокзал изнутри напоминал огромную прихожую и одновременно безвкусно обставленную гостиную, набитую непрошенными гостями. От ощущения тесноты спасало обширное пространство под сводчатым потолком, дававшее иллюзию простора. Но стоило посмотреть по сторонам, как надвигалось ощущение сдавленности, даже несмотря на маленький рост домовёнка. Высоко, под куполом, украшенным рисунками из жизни людей, пространство освещала большая красивая люстра. А высокие окна в два ряда, делившие с наружи здание на два этажа изнутри оказались всего лишь дополнительным освещением в светлое время суток. Только этаж был один. Но зато, какой высокий!
"Да, умеют же люди пыль в глаза пускать!" – восхищённо задрав голову вверх, подытожил домовой.
Углёнок с Поездуном неспешно двигались вдоль стеночки, осматривая пассажиров, табло с расписанием поездов и просто перебрасываясь односложными фразами. За их спинами вдруг раздался зычный голосок, заставивший домовёнка резко остановиться. Поездун лишь лениво развернулся на него:
– Здоров будь, дядька По! Давненько не ручкались! А кого это ты до нас привёл? – голос принадлежал лопоухому веснушчатому огольцу примерно одного с Углёнком роста и возраста, хотя у кутного народца понятие возраста весьма относительно. Кутники с разницей в сто, а то и двести лет считались ровесниками.
– Да ты не пужайся, не съем я тебя. Я семки лузгать больше люблю, – хмыкнул конопатый, видя, что Углёнок замер в нерешительности.
– Привет и тебе, Жмых! А что, папаня до сих пор тебя не отучил шелуху от семечек на пол сплёвывать? – поприветствовал паренька вагонник.
– Ну что ты! Теперь даже поощряет это занятие, – ухмыльнулся в ответ Жмых, расколупывая надкушенную семечку крепкими пальцами и отправляя её в белозубый рот, а кожуру себе под ноги. – Скоро смена у нашего полотёра. Стало быть, не так просто по чистому полу будет веником грязь развозить, а со смыслом. Чтобы, значит, мусор подмести и выбросить.
– А где же та полотёрная машина, на которой уборщик вокзальный ездит, да пыль, грязь собирает? Уж как с ней пол то блестел! А чистота была на вокзале – загляденье! Будто его заново отстроили!
– Видишь ли, дядька По, – потупил взгляд конопатый Жмых, – боялись мы её очень, да и она нас особо не привечала. Попадёшься, бывало, ей на пути, так она так и норовит, не слушаясь управления, по тебе проехать, будто Лих Одноглазый в неё вселился. В общем, посовещались мы семьёй, и брат Шпиндель починил её. Стоит теперь, сердешная, скучает. Бывало, пройдёшь мимо неё, так она завестись пытается. Ан нет, не выходит! Люди её сначала каждый день чинили, но брат Шпиндель не промах! Только люди на обед отлучатся, как он к ней и давай настраивать по-своему. В общем, бросили её в углу век свой доживать. Детишки пассажирские на ней с тех пор резвятся, пока поезд свой ждут.
– Ты, Жмых, как семечки догрызёшь, сведи мальца со своим папаней. Уж больно Покатунья за него просила.
– Чего же сама она не пришла? С папаней – маманей почаёвничать да лясы поточить?
– Прихворнула она. В вагонах сейчас кондиционеры повключали. Лето, стало быть, настало. Организм, видите ли, у нас нежный и к таким перепадам температур неприспособленный. От того и захворала тётка наша. Ну, а мне пора идти, чтобы успеть к отходу поезда. Вот-вот его объявят.
Длинный вагонник пожелал Углёнку доброго пути, Жмыха просил передать нижайший поклон его уважаемым родителям и остальным членам большого вокзального семейства от них с тёткой Покатуньей. В ответ получил доброе напутствие. Тут и впрямь женский голос громко и по традиции невнятно объявил о том, что до отхода поезда осталось пять минут, и посадка на него уже закончена. Поездуна как ветром сдуло, а Жмых, осматривая насмешливым взглядом Углёнка, спросил:
– Семки будешь?
Грызя семечки и роняя на пол шелуху, домовёнок молча следовал за молодым вокзальным, который шествовал не спеша, обходя расставленные чемоданы и умело уворачиваясь из-под ног спешащих по своим делам пассажиров и провожающих, одетых в разномастную обувь и, как правило, имеющих отвратительный потный запах. С набитым ртом Жмых вещал:
– А вот погляди-ка направо.
Углёнок послушно повернул голову в указанном направлении.
– Это, к примеру, кассы, в которых люди за деньги покупают билеты, чтобы, значит, сесть на поезд и доехать куда следует. Странные они, не правда ли? Менять одну бумагу на другую, чтобы иметь право прокатиться на поезде! А просто договориться с проводниками не пробовали?
Углёнок лишь молча пожал плечами в ответ. К людским странностям он даже не начал ещё привыкать, так что судить о них было рано. Жильцы в его квартире, конечно, не в счёт. Все их житьё казалось насквозь обыденным и вопросов не вызывало.
– Вот тот спуск вниз, к которому мы подходим, есть камера хранения. Люди в ней дорожные пожитки хранят, если долго поезд ждать приходится. Брат Чулан здесь порядок поддерживает. Иными словами, если когда надо сотрудника разбудить, он его разбудит, чай остывший на него пролив, когда надо, замок на чужой сумке застегнёт так, что работники в камере хранения и расстегнуть её не в состоянии, дабы поживиться чем. Ну и чтобы не пропало чего-нибудь оттуда, случайно выпав наружу. Ежели вдруг станет грустно ему, то номерки на чемоданах местами поменяет и веселится вовсю, глядя, как добропорядочные граждане честных служителей камеры костерят, на чём свет стоит. А те слова, что слышит, он запоминает и потом с нами делится. У него вообще самый богатый словарный запас из всех нас. Такую школу прошёл!
Углёнок с интересом посмотрел вниз по лестнице, но ничего, кроме грязного пола, обшарпанных стен и усталых людей он не увидел. Не так он школу себе представлял.
– Здесь, обрати внимание на лестницу, ведущую вверх, располагается комната отдыха.
"Всё-таки есть второй этаж, только с другой стороны здания", – обрадовался домовёнок тому, что обманулся в архитектуре вокзала не до конца.
– Заправляет там большая толстая тётка.
Жмых обернулся, и в который уже раз смерил Углёнка взглядом, только сейчас каким-то плотоядным.
– В неё таких, как ты, тысяча поместится, а может, и больше.
Углёнок поёжился, представляя, как таких, как он, домовят стоит длинная очередь, а незнакомая большая тётка охапками засовывает их в свою свирепую пасть. Тысяча – это, видимо, очень, очень много.
– Она домовых ест? – стараясь не показать свой испуг, поинтересовался он у Жмыха.
– Нет, не домовых. Но ест очень много и орёт на каждого громко – громко. Да так долго, что сестрёнка Перинка, прижившаяся в комнатах отдыха и следящая в них за порядком, нет, нет, да прибегает до отчего крыльца, чтобы от тех воплей передохнуть, несмотря на вложенные в уши кусочки ваты. Нам же с тобой следует повернуть вот сюда, – он, мастерски лавируя между ног и сумок, прошмыгнул вдоль стенки, завернул за угол, ведя Углёнка в нужном направлении, и они оказались в тёмном закутке, заставленном пыльными пустыми ящиками, старыми стендами и бюстами, изображавшими одного и того же человека с острой бородкой и проплешиной, смотревшего насмешливым взглядом на весь этот бардак.