Валерий Бродовский
По следу зверя
Однажды рассказ деда Захара услышал их новый замполит, Афанасий Строжевский. Тем же часом он посоветовал старику меньше распространяться о своих царских наградах. Негоже, дескать, советскому человеку бахвалиться монаршими крестами. Прозвучавший как приказ, совет этот Захар Петрович счел для себя оскорбительным. Приняв величественную позу, достойную, по его разумению, самого атамана Войска Донского, старик осмелился напомнить замполиту, что казачье сословие служило не только царю, но в первую очередь отечеству и вере. Последний аргумент у политрука-атеиста вызвал вполне ожидаемую реакцию. Выслушав короткую речь о вреде религии и попах-мироедах, дед Захар, не унимаясь, перешел к последнему, как он посчитал, самому важному аргументу. Стал он перечислять имена известных полководцев – Жукова, Буденного, Малиновского, Рокоссовского, кто так же служили в царской армии и были награждены Георгиевскими крестами. И снова это было ошибкой. Фамилия последнего, до войны осужденного и отпущенного на свободу по личному распоряжению Сталина, вызвала в глазах Строжевского опасные огоньки. Рот его распялился в зловещей ухмылке, явно готовясь разразиться очередной нравоучительной тирадой.
Понимая, что поступил неосмотрительно, старый казак махнул в сердцах рукой и, опустив голову, немедленно зашагал прочь, бросая в воздух неумело скрываемые кашлем короткие ругательства. Несмотря на природную храбрость, проводника идей партии дед Захар побаивался. Слишком еще свежи были воспоминания о годах, когда многие его знакомые и боевые друзья исчезали бесследно.
Мудрого человека жизнь до глубокой старости учит осторожности. После того памятного разговора обычно улыбчивый и словоохотливый Захар Петрович при виде Строжевского замыкался. Больше он не распространялся о своих царских наградах. Прекратил и молодежь вокруг себя собирать, опасаясь навлечь на ее головы лишние подозрения. Не любил замполит, когда бойцы в группы собирались. Подозрительным становился. «А ну, как командиров обсуждают! А может, и того хуже – планы какие вынашивают?..» Только одному человеку продолжал бывший есаул рассказывать о службе в царской армии – юному Коле Цвирко.
7
Полуденное солнце лениво катилось по небосклону. Легкий ветерок разгонял сырой лесной воздух, наполненный одновременно запахом медоносных трав и прелой прошлогодней листвы. Причудливой формы кучевые облака, наползавшие с севера на синее покрывало неба, обещали к ночи дождь. Зашептали обласканные пробежавшим ветерком повислые ветки тонкоствольных берез. В густых ветвях кленов сквозили солнечные лучи. Земля взбугрилась, пошла проплешинами. Взойдя на один из бугорков, Сверчок вскарабкался на еловый выворотень и… изумился увиденному. Прямо перед ним чудесным образом разворачивалась необыкновенной красоты картина. Внизу открывался широкий плоский распадок, живописно покрытый травами и полевыми цветами, напоминавший своими красками убористый деревенский коврик, сотканный умелой рукой мастерицы.
Впереди, высоко поднимая колени и нелепо раскачиваясь из стороны в сторону, точно цыганский болванчик на резинке, торопко двигался Матюшин, упорно продвигаясь на север.
– И откуда только силы берет? – вырвалось вслух у Сверчка.
Спрыгнув с выворотня, он подошел к старой сосне, одиноко стоявшей посреди высоких трав. В нос ударил резкий запах живицы, крупной янтарной слезой выкатившейся из пораненного ствола. Припав к толстой солнечной капле ртом, юноша стал отдирать ее вместе с корой, не забывая следить за полицаем. Смола оказалась твердой, как раз такой, какую любил в детстве жевать. Детство! Как давно оно было. Кажется, в какой-то другой, далекой и светлой жизни. Там остались дорогие его сердцу люди. Здесь же только он и Матюшин, а между ними – смерть…
Коля опустился коленями на толстый ковер из порыжелых от времени сосновых иголок и зажмурился. Бегать за полицаем он устал и сейчас думал, как поступить. Проще всего было бы пристрелить Матюшина. Только поможет ли это снять с него подозрение в измене? Ничего не решат и документы убитых полицаев. Мало ли где он их раздобыл.
Сверчок до боли прикусил кулак: «Не поверили! Мне не поверили! Он все не мог понять, почему командир ничего не сказал своим помощникам, Строжевскому и Вовку, о задании? Забыл? Может, я чего-то недопонял? Только бы дождаться встречи с командиром!»
Тем временем Матюшин пересек залитую солнцем полянку. Над местом, где он скрылся, громко заверещав, взметнулась стайка птиц. Сверчок рывком вскочил с земли, пристально вгляделся вдаль. Недолго покружив над верхушками деревьев, пернатые снова спрятались в кронах. Очередной порыв ветра донес до слуха едва уловимое журчание ручья. «К воде идет!» – догадался юноша, с трудом отрывая ноги от земли. Короткий привал сил не прибавил. Лишь немного отпустила стеснявшая грудь обида на замполита.
Бесшумному охотничьему шагу его еще в детстве обучил отец. Чтобы ни одна ветка не «вскрикнула» под ногами, не спугнула птицу или зверя. «В лесу иначе ходить нельзя», – говаривал старший Цвирко. Многому еще мог бы научить отец, да не успел, ушел на войну. Вспомнив родителя, Коля сглотнул вязкую от живицы слюну.
В отряде отца ему заменил дед Захар, обучивший всему, что могло пригодиться для выживания в лесу. Как разжечь бездымный костер, содрав с сухостоя кору и мох; из каких лесных трав приготовить ароматный чай, предварительно очистив болотную воду с помощью золы, песка и глины, как ставить ловушки на птиц и мелкого зверья – всему научился он у Степаненко. И сейчас мог бы легко обеспечить себя едой, если бы не пришлось гоняться за противником.
Представив, как стянет с себя просоленную от пота рубаху и с удовольствием освежится в холодном роднике, Коля невольно коснулся кожаной ладанки с вшитой в нее молитвой «Живый в помощи Вышняго Бога…». Ее обязала носить мать. Воровато оглядевшись по сторонам, точно опасался, что кто-то может подсмотреть, он быстро приложил ладанку к губам и трижды коротко перекрестился. Вспомнил, что последний раз осенял себя крестом перед тем, как вступил в комсомол.
Случилось это прошлой осенью. Принимали их с Сашкой Довгунцом в торжественной обстановке, перед всем строем. Замполит Строжевский лично вручал выполненные из сложенного вдвое куска картона временные комсомольские билеты с настоящей печатью. Теперь всякий раз, навещая мать, кашеварившую в партизанском отряде командира Кручени, он обязательно вешал на шею вырезанный из дубового сучка крестик и кожаный мешочек. Знал: мать проверит. В душе новоявленный комсомолец посмеивался над ее дремучестью, но огорчать не хотел. Со временем страх перед смертью подвинул атеизм в сторону, уступив место вере в Господа.
Услышав хруст, будто кто-то неосторожно наступил на сухую ветку, юноша инстинктивно отпрыгнул за небольшой валун, вскинул оружие и «выстрелил на хруст», как учил дед Захар. Сердце заколотилось, когда вслед за выстрелом он услышал глухой стон. Неужели попал? Плохо, если насмерть. Лучше бы подранил, чтобы полицай мог самостоятельно передвигаться. Чертыхнувшись с досады – не переть же теперь труп на себе! – Коля замер в ожидании. От хитрого Матюшина всего можно было ожидать.
Время шло, а со стороны невидимого врага не доносилось ни звука. Выроненная им винтовка сиротливо валялась на виду. Подобрав небольшую деревяшку, высушенную до стеклянной звонкости, Сверчок стал маячить ею над головой, привлекая внимание. Реакции со стороны противника не последовало. Осмелев, Коля осторожно приподнялся над камнем, и в ту же секунду раздался выстрел…
8
После целого ряда побед Красной армии стало очевидно, что задуманная Гитлером победоносная война захлебывается. Забуксовала «непобедимая» немецкая военная машина. Временами гитлеровцы еще одерживали незначительные победы на отдельных участках широкого фронта, но к лету сорок четвертого года советские войска стали все решительнее теснить их к западным границам СССР.
Отступая, враг не оставлял после себя ничего, что могло бы способствовать быстрому продвижению Красной армии, разрушая инфраструктуры аэродромов, уничтожая вокзалы, взрывая мосты. К этому фашисты активно привлекали и местных полицаев. Одной из задач, поставленных Москвой перед партизанскими соединениями, было всячески препятствовать этому. Разрозненные отряды собирались единым кулаком ударить по фашистам, чтобы на разных участках подготовить коридоры для наступающих регулярных частей. Отряду Федора Чепракова предписывалось захватить и удерживать важный в стратегическом плане железнодорожный узел на западе городка. Действовали совместно с местным подпольем.
Получив задание командира, Коля со своим боевым другом Сашей Довгунцом отправились к условленному месту на встречу с представителями городского подполья. Местные антифашисты хорошо знали все подступы к станции, и партизанам необходимо было уточнить некоторые детали. Встреча была назначена на окраине города у старой мельницы, разрушенной в начале войны во время вражеского авианалета. О том, что с ними на связь выйдет сам руководитель подполья, друзья не знали…
Еще подростком Вадим Скобцев сломал по неосторожности ногу, которая неправильно срослась. С тех пор он сильно прихрамывал, из-за чего не был призван в армию. Не взяли его и на фронт, когда началась война. Покидать родной город молодой патриот не захотел, решив бороться с врагом на месте. Довольно быстро ему удалось собрать почти два десятка человек, готовых пожертвовать своими жизнями во имя освобождения родной земли от фашистских захватчиков.
Вначале их группа не имела возможности активно противодействовать врагу. Не хватало ни сил, ни средств. Но и за ту помощь, которую подпольщики оказывали местному населению, укрывая и переправляя в леса уцелевших пожилых коммунистов, евреев, семьи местных партийных работников, которых коллаборационисты не успели сдать немцам, руководители партизанского движения были им благодарны.
Первыми на связь с группой Скобцева вышли партизаны Чепракова. Важнейшей задачей была добыча сведений о перемещении немецких частей по проходящей через город железной дороге. Позже, вместе с партизанами, подпольщики не раз принимали участие в операциях по уничтожению вражеских составов, перевозивших орудия и боеприпасы.
Собираясь на встречу, Вадим не знал, что за несколько дней до этого немцам удалось раскрыть подполье. Получив от завербованного агента имена активистов, гитлеровцы не стали торопиться с их арестом. Извещенные о тесных контактах группы Скобцева с партизанами, они надеялись через них выйти на неуловимого Федора Чепракова. Этот красный командир, руководивший небольшим, но весьма маневренным отрядом, больше остальных доставлял им хлопот…
Стемнело, когда Вадим и два его товарища вышли к небольшому пятачку перед входом в полуразрушенное здание мельницы. В этот момент он и заметил слежку. Времени, чтобы предупредить ожидаемых с минуты на минуту партизан, уже не было. Единственное, что оставалось – открыть огонь по врагу. Вадим первым выстрелил в мелькнувшую в лунном свете тень.
В этот самый момент Сверчок, только что покинувший лес, выходил к мельнице с тыла. Застигнутый врасплох, юноша был немедленно обезоружен сидевшими в засаде полицейскими. Следовавший позади него Саша Довгунец еще мог скрыться, но делать этого не захотел, поспешив товарищу на выручку. Успев застрелить двоих бежавших в его сторону полицейских, он упал, сраженный несколькими пулями.
Едва короткий бой закончился, связанного по рукам и ногам Николая бросили в кузов подъехавшего грузовика и доставили в старинный купеческий особняк, расположенный в центре города, в котором размещалось районное полицейское управление.
Это двухэтажное приземистое здание с нелепыми широкими пилястрами, хмурыми окнами и глубокими подвалами давно имело у местного населения дурную славу. Еще со времени окончания Первой мировой войны в нем, сменяя друг друга, располагались различные структуры армий тех государств, которые посягали на местные земли. Литовцы, поляки – кто только не мечтал завладеть богатыми территориями, пока по специальному соглашению они не перешли Польше, оставаясь в ее владении до тридцать девятого года. С началом Второй мировой и захватом Польши Германией, земли эти отошли молодой Белорусской республике, к тому времени находившейся в составе СССР…
Под камеры в полицейском управлении был отведен большой подвальный этаж. Николая заперли в крохотном помещении без окна, освещенном единственной лампочкой, висевшей под потолком за пыльным плафоном, защищенным металлической оплеткой, чтобы арестованные не могли умертвить себя током. Воздух в камеру проникал из коридора через узкую щель между железной дверью и каменным полом.
Встречи с гестаповскими дознавателями Сверчок боялся. Слышал, к каким изощренным пыткам те прибегают во время допроса. Чтобы не думать об этом, заставил себя переключиться на воспоминания о Лиде.
9
К этой девушке Коля с недавних пор испытывал самые светлые чувства, на которые способен влюбленный юноша. В отряде о молодой подпольщице знали немногие. Связь с группой Скобцева Федор Иванович доверял лишь немногим бойцам. Впервые Коля повстречался с Лидой этой весной. К тому времени девушка уже не первый месяц работала в немецкой столовой. Место, куда ее устроили кухрабочей, оказалось подходящим для сбора полезной информации. Столовая состояла из двух блоков. В большом, где она начинала работать, питались солдаты. Затем ее перевели в другой. Здесь столовались офицеры. По форме и шевронам гитлеровцев Лида быстро научилась определять, какие немецкие части передвигались к фронту через их район.
Первое общение молодых людей едва не закончилось ссорой. Приняв невысокого худощавого паренька с белесыми непокорными вихрами и застенчивой улыбкой за подростка, девушка возмутилась:
– Повзрослее никого не нашлось?
Она не решалась доверить новому связному ценную информацию.
– Сама-то давно оторвалась от мамкиной титьки? – придав голосу низов, буркнул обиженно Коля и, глядя, как недовольство на ее лице сменяется удивлением, совсем по-взрослому добавил: – Выкладывай поживее, чё надо нашим передать! Некогда мне тут лясы точить с малолетками!
«Малолетке» на тот момент шел семнадцатый год. Поначалу Лида вызвала в нем отторжение, показавшись высокомерной. Юноша не сразу понял, что это обычная защитная реакция девушки на молодых людей. Скоро события на фронте и усилившаяся деятельность партизан вызвали необходимость в их частых встречах.
– Так это тебя Сверчком кличут? – расплываясь в улыбке, поинтересовалась Лида при их очередном деловом свидании. – Я думала, что ты еще совсем мальчишка, а ты, оказывается, храбрец!
– Мальчишка? Хм. Между прочим, я на целый год старше тебя! – негромко возмутился Сверчок, с трудом отрывая взгляд от ее красиво очерченных губ. К этому времени он уже понял, что увлечен девушкой.
– Ой, никак интересовался, сколько мне лет? – захлопала ресницами Лида, кокетливо наклонив голову набок. – Зачем?
Русоволосая, стройная, с печальными глазами, она стояла перед ним во всей своей природной красе. Ее мягкий грудной голос обволакивал юношу, уносил в заоблачные дали, а белоснежная улыбка кружила голову. Чувствуя, как предательски заалели уши, Сверчок мысленно одернул себя: «Эко тебя понесло! И ничего-то в ней нет особенного. Девка как девка…»
– Очень надо было интересоваться… – стараясь не смотреть в глаза, чтобы ненароком не выдать своих чувств, промолвил он.
Девушка, напротив, открыто рассматривала его.
– А ты и в самом деле похож на сверчка!
Ожидая подвоха, Коля скривил губы:
– В каком смысле?
– Шустрый больно! Бегаешь быстро. Скачешь, словно сверчок. Видела однажды, как ты через забор сигал. – Лида вдруг залилась коротким смехом: – А ты умеешь петь?
– Чего? – Все больше распаляясь, Коля нахмурился. – Я те чё, артист какой, чтобы петь?
– Жаль! Сверчки красиво поют. – Девушка протянула сидор, наполненный чем-то тяжелым. – На, держи! Тут немецкая сгущенка для раненых. Будь осторожен! – предупредила она. – В мешок вшита записка для вашего командира.
– Не впервой, – процедил сквозь зубы молодой партизан.
Пора было расставаться. Потоптавшись на месте, Лида нерешительно поинтересовалась:
– Все хотела спросить тебя: какой он, Федор Иванович? В городе о нем легенды складывают. Женщины сказывают: молодой, красивый!
Коле с трудом удалось скрыть свое разочарование. Острой иглой вонзилась в сердце ревность. «Ишь ты, командира ей подавай!»
– Ага, красивый! – только и оставалось ему согласиться. – На белом коне по облакам скачет! Увидишь – влюбишься! В него даже старушки влюбляются.
– Вот дурак! Ладно, иди! Мне возвращаться пора, – смутилась Лида.
На опушке леса его поджидали.
– Ну што, встречался со своей синеглазкой? – вырос неожиданно перед ним дед Захар.
От неожиданности Сверчок резко отпрянул в сторону. В следующую секунду в его руке блеснул короткоствольный наган. С таким малозаметным оружием ходить в город было сподручнее. Старик одобряюще похлопал ученика по плечу:
– Добре, молодца!
– Чё добре, деда?! А ну как пристрелил бы тебя… – дрогнувшим голосом проворчал юноша.
– Це вряд ли. Я ишо не так погано двигаюсь, як ты розумиешь. – Задрав широченный рукав рубахи, поверх которой зимой и летом носил потертую от старости цигейковую безрукавку, Захар Петрович продемонстрировал пятизарядный обрез. – Шмальнуть да враз застелиться на траву ишо сумею, не сумневайся. Ну, так як там твоя востроглазая поживае? – напомнил он.
– Нормально, наверное, я не спрашивал. Только не моя она! – воскликнул с тоской юноша. Спрятав револьвер обратно за пояс, он показал на котомку за спиной. – Вот, сгущенка раненым…
Обмениваясь короткими фразами, словно перекидываясь картами, Захар Петрович не забывал поводить глазами по сторонам: не привел ли молодец хвост за собой.
– А я гляжу: идешь, мурлычешь себе под нос. Ну, думаю, ранила девка парнишку в самое беззащитное место, в сердце.
– Еще чего. Не то время. Война идет.
– И што? – Кучерявившиеся брови деда Захара приподнялись. – Война, хм! Эка невидаль. Война – дело проходящее, а любовь вечна. Так и в Библии сказано. Правда, зараз и не вспомню, у каком месте, но то и неважно.
– Не знаю, не читал.
– Ну, давай, откройся по дружбе! Так, мол, и так, Захар Петрович, влюбился, дескать, и вся недолга. Дай людям порадоваться чужому счастью…
– Да не влюбился я!
– Ну и дурак! Мал, значит, ишо. А может, не доверяешь мне свой душевный секрет? – Старик опустил глаза, делая вид, что удручен таким обстоятельством. – Что ж, бывает. Я-то к тебе со всей своей откровенностью, а ты вона как ко мне? Не доверяешь.
«Что за день сегодня? Второй раз за час дураком называют!» – нахмурился Сверчок, но заметив, как старик неумело изображал обидчивость, невольно засмеялся:
– Ладно, есть немного! Только давай сменим тему.
– Што, взаправду влюбился? Вот славно! – обрадовался дед Захар, успев подумать: «Будет о чем сегодня с мужиками погутарить, а то как-то скучно живем! Все хоронимся от немца да его же и бьем. А тут – лю-бо-овь! Понимать надо».
– Только ей наш Федор Иваныч нравится, – обронил Сверчок. – Говорит: в городе о нем легенды складывают.
– Легенды? Легенды – это хорошо! Значит, правильно бьем фашистов. А про то, что командир наш нравится… так это в ней женская сущность заговорила. Бабы героев любят. Вот моя жинка, к примеру…
Сверчок оборвал его:
– Не герой я, чего уж?! Ладно, что в отряде?
– В отряде все нормально. Тишь да гладь, как утречком на Кубани-реке. Я тебе про другое скажу, а ты послухай. – Они торопливо шли по старой проселочной дороге, тянущейся вдоль чащи, спеша как можно дальше уйти от города. – Любовь для нас, мужиков, ежели подумать, хуже всякой хвори будет…
Юноше слушать старика не хотелось, но делать было нечего. Дорога в отряд им предстояла долгая.
– Пристанет, ничем не отдерешь. Лидка хоть и годочками покамест мала, да есть в ней женские чары. Трохи подождать – и распустится жар-птица. Туточки твоя погибель и настанет окончательно, верно говорю. – Захар Петрович вдруг неожиданно остановился, погрозил кулаком: – Тока смотри у меня, Николай! Ежели шуры-муры какие надумал, вмиг нагайкою отстегаю! Я скотства не потерплю!
– Какие еще шуры-муры? – отмахнулся юноша. – Сказано же: командир ей нравится.
Сорвав с его спины ношу, Захар Петрович вынул из кармана небольшой перочинный ножик и ловко вскрыл им днище старого, в многочисленных заплатках вещмешка. Достав на свет небольшой листочек вощеной бумаги с процарапанным текстом, тотчас спрятал его в карман штанов.
– Так-то лучше будет, – заметил он и, словно не останавливался, продолжил: – По правде сказать, ваши бульбашки – девки справные, не спорю. Только с нашими казачками ни в какое сравнение не идут. Нет, не идут. Помню, шагаешь по станице, а навстречу красавишна! Ка-ак поведет бровью, да ка-ак колыхнет тяжелой грудью, что ты!.. Враз душа из тела выскакивает. Я так полагаю, что породистости наших казачек степь была помощницей. В ваших лесах да болотах таких сдобных фигур не встретишь.
Коле льстило, что старик разговаривал с ним на взрослые темы. Только что ему до кубанских казачек? Он их и в глаза-то не видел, знать не знает, как выглядят. Завел тут разговоры про черные брови да «убивающий наповал» взгляд, понимаешь. Для него, Николая Цвирко, краше девушки, чем русоволосая Лида, нет.
Сегодня она была особенно хороша в своем стареньком ситцевом платьице с туго стянутыми в толстую косу волосами. Коля больше не сердился на девушку за строптивый характер. Оправдывал: «С нами, мужиками, иначе нельзя». Корил себя за грубый тон. Чувствовал, как где-то в глубине души к зарождающемуся волнительному чувству влюбленности присоседилась липкая, как болотная грязь, ревность: «Героев им подавай! Вот женщины!..»
Заметив, что Сверчок не слушает его, старик прервал набежавшие воспоминания о старой, давно забытой холостяцкой жизни, в которой было много самогона, случайных женщин и кровавых драк. Годы своей молодости Захар Петрович в шутку называл «кое-как пробежавшими».
Цепким взглядом окинув в последний раз проселочную дорогу, старик увлек юношу в чащу…
При очередной встрече, случившейся вскоре, Коля решил не показывать девушке, что увлечен ею. Даже взял на вооружение слова деда Захара: «Мужчине следует быть твердым, как лесной орех, а не киснуть простоквашей при виде юбки». Впрочем, это не удержало его от капитуляции, стоило девушке лишь разок улыбнуться.
Он пытался ухаживать. Неловко, несмело, по-юношески трогательно. То достанет из кармана увядший тощий букетик скромных полевых цветов, собранных по пути. То мятую открытку подарит из прошлой, довоенной жизни, подобранную на заброшенном хуторке, где иногда приходилось отсиживаться перед тем, как пробраться в город.
Поначалу девушка не принимала знаков внимания, отмахивалась: «Вот еще придумал! Баловство это». Коля не отступал. Упорства ему было не занимать. В какой-то момент Лида сдалась, стала брать подарки, смущенно опуская глаза: «Придумал же, будто я барышня какая…»
Теперь всякий раз, когда прощались, строго наставляла, словно старшая сестра, отправляя несмышленого братца в школу:
– Смотри, по дороге ни с кем не задирайся! Ходи сторонкою, чтобы на немцев не напороться. Любите вы, мальчишки, отважничать, героев из себя строить.
Коля усмехался, ворча для порядка:
– Хм, мальчишку нашла!..
Он-то давно себя взрослым считал. Тому и подтверждение имел на руках – боевое оружие, доверенное старшими товарищами. Недорослю кто бы дал?! Радовало Колю, что Лида ни разу больше не упоминала имя его командира.