Валерий Бродовский
По следу зверя
10
Гулко цокая металлическими набойками по каменному полу, двое полицаев вели Николая по узкому длинному коридору. С каждым шагом волнение все больше охватывало его. Он не сомневался: ведут на допрос, где будут бить. Не знал, сможет ли выстоять. Кроме перелома руки в раннем детстве, другой боли никогда не испытывал. Ему везло. За все время участий в боевых действиях даже легко ранен не был…
Николая втолкнули в большое прокуренное помещение, где так же, как и в камере, не было окна. Воздух поступал из коридора через открытую настежь дверь и небольшую вентиляционную решетку в стене под потолком. У дальней от входа стены, за старым конторским столом, покрытым истрепанным зеленым сукном, сидели светловолосый молодой офицер в форме капитана полевой полиции и мужчина лет шестидесяти, одетый в гражданское платье. За спиной капитана у самой стены стоял плотного телосложения унтер-офицер.
– Меня зовут Томас Рюйтель, – представился мужчина в гражданском, поправляя на носу очки с круглыми стеклами. – Я буду вашим переводчиком. Сейчас капитан Хойер задаст вам несколько вопросов. Советую отвечать на них честно.
Коля обратил внимание на его акцент. Подобный был у одного эстонца, по каким-то надобностям приезжавшего к ним в село до войны.
Арестованному предложили сесть на табурет, наглухо привинченный к полу в двух метрах от стола. Немецкий офицер с любопытством разглядывал щуплого паренька, принимая его за подростка.
Рюйтель коснулся носовым платком вспотевшего лица:
– Готовы?
Придав лицу озабоченный вид, Сверчок кивнул:
– Да, конечно! Я буду отвечать честно.
Хойер расплылся в улыбке:
– На гут! Ошен карашо!
За время пребывания на Восточном фронте капитан успел немного изучить язык противника. Он решил прибегнуть к своей излюбленной манере ведения допроса. Играя роль доброго самаритянина, начал с посула, обещая «карошему киндеру Николаусу», заблудшему и обманутому «ужасний марксист унд коммюнист Сталин», всяческие блага, ожидающие его, если расскажет, где находится их партизанский отряд, руководимый Чепраковым.
Услышав фамилию командира, Сверчок насторожился. Сам он ее не называл. Откуда же немцы могли знать, под чьим началом он служит?
Не дождавшись ответа, переводчик напомнил:
– Советую отвечать на вопросы!
Представившись простачком – не зря же участвовал в школьной самодеятельности, – юноша растянул губы в улыбке:
– Если вы про партизан спрашиваете, господин главный офицер, так про то всем известно: в лесу они прячутся! Только я к ним никакого отношения не имею, – развел он руками. – И фамилию, какую вы назвали, прежде никогда не слыхал. Как там его? Чапарков, Чепурков? Нет, не знаю такого.
Глаза капитана сузились.
– Как же ты оказался у мельницы? – перевел очередной вопрос Рюйтель.
– Случайно.
Офицер обратил его внимание на стол, на котором лежали ППШ и наган, найденные при нем во время задержания.
– А, это! – Коля старался казаться спокойным. – Это я в лесу нашел, когда по ягоды ходил, – как можно убедительнее произнес он. – Могу и место показать.
– А домой зачем нес? Хотел в германских солдат стрелять?
– Что вы, боже упаси! Закон же есть такой, господин главный офицер! Я знаю, я читал! Кто оружие найдет – обязан сдать его властям. За это и вознаграждение полагается. Разве нет? Вот я и подумал: отнесу в город, в комендатуру. Мне денег дадут. Да только патруль сам на меня вышел. Денег-то дадите? – напомнил он. – Я тут штаны себе решил новые справить. Старые совсем прохудились.
– Любишь деньги?
– Кто же их не уважает?! – ухмыльнулся юноша. – Деньги – это сила! С ними че хошь можно купить.
– А ты по какому адресу проживаешь?
Только сейчас Сверчок понял, какую допустил ошибку, затевая игру с опытным противником. В этом городе он даже родственников не имел. Впрочем, будь они у него, вряд ли стал подвергать смертельной опасности.
Заметив замешательство на его лице, капитан Хойер осклабился, откинувшись на спинку кресла.
– Нам известно, кто ты и как зовут твоего командира. Отпираться бесполезно, – заметил Рюйтель, отложив в сторону шляпу, которую теребил тонкими, как у музыканта, пальцами. – Итак, где находится ваш отряд? Где Федор Чепраков?
Стало ясно: их кто-то предал. Отпираться дальше, действительно, не было смысла. Оставалось только тянуть как можно дольше время. Сверчок опустил голову:
– В лесу, где же ему еще быть.
Из коридора донеслись шаги, и в помещение тяжелой поступью вошли два человека. Один из них остался стоять у входа. Второй прошел за спину Хойера и встал рядом с унтер-офицером. В табачном дыму Сверчок не сразу разглядел в нем того самого человека, который два года назад избивал ногами его мать. Сердце юноши сжалось: «Матюшин!» Как же долго он искал с ним встречи. Но не о такой мечтал…
По знаку капитана унтер-офицер убрал со стола оружие и разложил полевую карту. Арестованному велели подойти ближе.
– Где в лесу? Сможешь показать место?
«Кароший югенд Николаус» качнул отрицательно головой:
– Нет, не смогу. Не обучен картам. Да и смысла в этом нет никакого. Партизаны – что ветер! Поди, узнай, где они нынче скрываются.
Зная манеру Хойера долго изображать из себя доброго дядюшку, Матюшин не стал ожидать, когда закончится этот спектакль. В последних боях с партизанами его взвод сильно поредел – и вицефельдфебель жаждал мщения.
– Герр капитан, дозвольте мне самому поговорить с этим недоноском! – подступил он. – Дозвольте! Мне эта большевистская сволочь все расскажет.
В душе Кондрат посмеивался над слизняками из полевой жандармерии, не способными грамотно вести допрос. Другое дело – сотрудники гестапо. Он несколько раз сталкивался с работой дознавателей из политической полиции рейха, когда доставлял к ним в Гродно особо важных арестантов.
Взглянув на циферблат подаренных супругой в день их свадьбы наручных часов, капитан нерешительно махнул рукой.
– Я, Матьюшин, битте! – Выйдя из-за стола, офицер бросил осуждающий взгляд на юного партизана и покачал головой: – Ду ист нихт гуд киндер! М-м… Ты ест никароший малчик!
Дождавшись, когда немцы с переводчиком покинут помещение, Кондрат снял китель, аккуратно повесил его на спинку кресла и велел стоявшему у входа второму полицаю прикрыть дверь. Оглянувшись, Сверчок узнал Власенко. Это он помогал Матюшину допрашивать мать. Им тогда обоим посчастливилось избежать наказания…
Подвернув рукава рубашки, Кондрат приблизился. Встретив звериный взгляд полицая, юноша невольно вжался в табурет. Матюшин бить не стал. Велев – к немалому удивлению Сверчка – открыть рот, он для чего-то сначала заглянул в него и только после этого спросил с нескрываемым раздражением:
– Так что, расскажешь, где твой отряд?
– Я уже говорил офицеру, что не знаю, где сейчас может нахо…
Не дослушав, полицай громко хекнул и резко опустил тяжелый кулак на голову юноши. Клацнув зубами, тот обмяк и повалился на пол. Последовавший удар ногой отбросил его к стене.
Страшно было только первые минуты. Позже, когда тело почти перестало реагировать на боль, куда-то исчез и страх. Всякий раз, когда Коля падал с табурета, крепкие руки Власенко подхватывали его и водружали на место. Задыхаясь, юноша хватал наполненным кровью ртом воздух, отчего начинал мучительно кашлять. В висках громко застучали молотки. Почти теряя сознание, Сверчок вспомнил родной дом, где тепло и уютно, и никто там не причинит ему боль…
11
Кондрат ошибался, полагая, что руководитель районной полиции «слизняк». Клаус Хойер хорошо знал свое дело. Но если в начале военной карьеры, слепо следуя инструкциям, он был всего лишь дисциплинированным исполнителем спускаемых сверху директив, то в последнее время по-иному воспринимал свою роль в этой чертовой войне. Этому способствовала складывавшаяся не лучшим образом для Германии обстановка на фронтах. Армии вермахта стремительно отступали. Стало приходить понимание, что рано или поздно война будет проиграна. Масло в огонь подливали и письма из дома, в которых супруга сообщала, что жить стало тяжелее. Германия еще сохраняла силы, а немецкий народ надежду на перелом, но упорство, с каким русские продвигались к границам Европы, не оставляло шансов на лучший исход. Многие в их офицерской среде рассчитывали хотя бы на почетную капитуляцию.
Клауса больше не прельщали идеи вождя нации о Тысячелетнем рейхе. Идеологи национал-социализма ошибались, утверждая, что нищий и оболваненный большевиками советский народ с радостью сдастся просвещенной Германии. Капитан видел обратное – русские дрались ожесточенно, и все чаще задумывался над тем, как остаться в живых в этой мясорубке. Уволиться с военной службы в условиях войны он не мог. Лучшим выходом было бы попытаться перевестись в Германию, ближе к своей любимой Адалинде. Впрочем, это могло ее сильно разочаровать.
Выросшая в небогатой семье, его «благородная змея» не терпела бедности. Провожая на войну, женщина мечтала увидеть супруга преуспевающим в чинах и финансово обеспеченным. Очень уж ей хотелось стать видной фрау.
Не меньшего ожидал от сына и старший Хойер. Владелец небольшой фермы, Зигфрид поначалу не помышлял о военной карьере для своих сыновей, полагая, что растит себе смену. Приход к власти лидера национал-социалистической рабочей партии Адольфа Гитлера внес радикальные поправки в жизнь их семьи. Поддавшись пропаганде о новой арийской эре для германского народа, Зигфрид, как и многие их знакомые, посчитал, что армия в данный момент – это именно то место, которое способно проложить обоим его сыновьям широкую дорогу в будущее. Старший Хойер стал готовить отпрысков к военной службе.
Пройдя проверку на благонадежность по линии гестапо, Клаус сдал экзамен по физической подготовке и попал в молодежную организацию «Юнгфольд». Затем юный поклонник фюрера окончил курсы «Гитлерюгенда», после чего поступил в военное училище. Обучение было многоэтапное. Каждые шесть месяцев будущих офицеров отправляли в боевые части, где они на себе должны были испытать все тяготы солдатской жизни, а заодно набраться командирского опыта. Так что к моменту получения лейтенантских погон Клаус уже успел надышаться порохом. И не где-нибудь в тире, а на переднем крае. На Восточный фронт он попал, прослужив некоторое время в тихой и спокойной Европе, почти без сопротивления легшей под немецкий сапог.
За время службы Клаус сумел подняться по служебной лестнице до звания капитана. Его карьера росла, обещая дальнейший взлет. Но к лету сорок четвертого года он решил, что с него хватит. Фронтовые вши достаточно испили его арийской крови. Пусть теперь другие воюют, кто поглупее. А он лучше продолжит хоть и небольшое семейное дело, но останется в живых, чем в погоне за жирным куском получит девять граммов русского свинца и бесплатно несколько кубометров чужой земли.
Кроме перевода в Германию, задумывался Клаус и о другом сценарии, навеянном недавними разговорами со знакомыми офицерами из штаба округа. Многие опасались, что в случае поражения им не останется места в будущей Германии, где их непременно осудят как военных преступников. Один из армейских товарищей шепнул Клаусу на ухо, что уже сейчас необходимо озаботиться о новых документах. «С другим именем ты всегда сможешь скрыться, например, в Латинской Америке, – посоветовал он. – Говорят, там можно арендовать или прикупить участок земли и построить домик…»
Клаус решил внять совету. В конце концов, какая разница, где выращивать бычков? «Главное, чтобы рядом была моя ненаглядная Адалинда», – мечтал он.
Но пока что служба продолжалась, и капитан был обязан выполнять функции начальника районной полиции.
Донесения о диверсиях партизан Хойер получал регулярно. Иногда по горячим следам им удавалось настигнуть ту или иную группу. За время службы на белорусской земле его подразделение, совместно с частями СС, уничтожило не один десяток отрядов. Несколько раз выходили и на группу Чепракова, но ликвидировать ее все никак не удавалось. Осуществив очередную диверсию, партизаны, словно лесные духи, тут же исчезали в неизвестном направлении. Не помогла в борьбе с ними и авиация, несколько раз поднятая в воздух с местного аэродрома. Сброшенные бомбы падали на ложные базы, устроенные на болотах.
До определенного времени партизанами занималось гестапо. Однако в последние месяцы политическая полиция отдала часть полномочий полевой жандармерии. Клаус верил: удача не может постоянно сопутствовать неприятелю. Однажды ему должно повезти. И фортуна не подвела, улыбнулась самым неожиданным образом.
Несколькими днями раньше охраной железнодорожного узла был задержан человек, пытавшийся пронести взрывчатку в мастерские, где ремонтировались локомотивы и разбитые вагоны. Установить его имя не составило труда, а стоило лишь припугнуть расстрелом, и к своему немалому удивлению, уже во время первого же допроса задержанный сознался, что является активистом хорошо замаскированного местного подполья. Для капитана Хойера это был поистине кайзеровский подарок, ведь о существовании в городе законспирированной организации советских борцов никто не догадывался. Следующим сюрпризом оказались полученные сведения о связях подпольщиков с партизанами, и в частности, с Чепраковым. Хойер воспрянул духом, полагая, что у него наконец-то появился реальный шанс добраться до неуловимого командира. Он не сомневался – это принесет ему заслуженные награды и, что более важно, даст шанс перевестись в Берлин. А уж там он и документы сделает, и много чего другого сможет…
Однако Хойер был расстроен, когда узнал, что новый информатор понятия не имеет, где базируется отряд Чепракова. Немного успокоился, когда подпольщик рассказал о готовящейся очередной встрече их руководства с партизанами.
– Хорошо бы свести самих руководителей, – потребовал Клаус.
– За Чепракова не ручаюсь, – честно признался задержанный. – Нам диктовать условия партизанам не приходится. А вот Скобцева, думаю, сумею убедить, – пообещал он, уверяя, что имеет некоторое влияние на своего руководителя.
Чтобы не вызвать подозрений в долгом отсутствии, подпольщика отпустили, предупредив, что отныне за его близкими будет установлено круглосуточное наблюдение.
– Это на случай, если решите сбежать из города, – предупредил капитан.
Новому агенту Шпале – такое оперативное прозвище ему было дано – разрешили пронести и установить в мастерских взрывчатку. Правда, перед этим взрывотехники из особого отдела поработали с ней, так что большой опасности она уже не представляла. Легкий взрыв не причинил бы особого вреда.
Шпала заранее известил Хойера о месте встречи Скобцева с партизанами. Капитан не надеялся на присутствие на ней самого Чепракова, поэтому решил проследить обратный путь партизанских связных до их лагеря. Для этой цели Клаус даже вызвал опытных солдат из полковой разведки. Однако все пошло не так, как было запланировано. Заметив слежку, подпольщики открыли огонь. В ответ полицейские также применили оружие, нарушив приказ в случае неудачи брать всех живыми.
Захватить удалось лишь одного. Арестованного незаметно показали Шпале, и тот признал в нем бойца Чепракова по прозвищу Сверчок, которого видел пару раз с их подпольщицей, работавшей в немецкой столовой.
Хойер был удручен. Срывалось все, о чем он мечтал. Красный командир по-прежнему скрывался в лесу, наверняка готовя очередную диверсию. Руководитель подполья убит. Опасаясь, что, узнав о гибели Скобцева, подпольщики разбегутся, капитан отдал приказ задержать всех, чьи адреса были известны Шпале. К утру камеры в следственном изоляторе были заполнены. Несколько человек немцы задерживать не стали. Это было сделано с целью не засветить информатора.
Допрос подпольщиков ничего не дал. Вадим Скобцев умело оберегал своих товарищей от излишней информации – никто из них не знал, где базируются партизаны. Но Хойер не собирался отступать. Еще оставалась надежда сломить сопротивление попавшего в плен молодого партизана, чья стойкость удивляла и в некоторой степени восхищала его. Вызвав в кабинет Матюшина, капитан приказал:
– Времени у нас мало. Делайте что хотите, но расколите этого безумца. Если будет упорствовать – повесьте на его глазах кого-нибудь из людей Скобцева для устрашения. Нам они все равно больше не нужны. Если и после этого будет молчать – повесим и его.
Хойеру подпольщики без руководителя, действительно, были не нужны. Доказать их причастность к сопротивлению он не смог бы даже с помощью Шпалы. В штабе могли решить, что капитан, желая выдвинуться в звании или получить награду, решил выдать обычных граждан за борцов с новой властью. Подобное уже случилось в одном из соседних районов. Клаус помнил, чем закончилось то дело для участников подлога. Офицеров разжаловали до рядовых и отправили на передовую в штрафные батальоны, где вскоре все они погибли. Рисковать капитан не хотел.
12
С трудом разлепив веки, Николай обнаружил себя в той же сырой, с заплесневелыми стенами полутемной камере, куда его в беспамятстве вернули после допроса. Сколько времени пролежал так, он не знал. Взгляд остановился на зарешеченном плафоне, испускавшем скудный свет. Вспомнились мать с сестрой, отец. «Что будет с ними, если меня не станет?.. Жив ли батька?»
Пронзительный женский крик, донесшийся откуда-то издалека, заставил его вздрогнуть: «Лида?» Коля с трудом присел, поджав под себя ноги. Тело ныло, словно по нему телега прокатилась. Слышно было, как по коридору зацокали каблуки и протяжно заскрипел тяжелый дверной замок. В этот миг Коля остро почувствовал, что хочет жить. Жить, чтобы снова увидеть родных, Лиду…
Его опять вели по знакомому длинному коридору, по левой стороне которого тянулись железные двери. Оттуда доносились приглушенные голоса и стоны мужчин и женщин. Как бы он хотел знать, здесь ли Лида, но спросить конвоира – значит выдать девушку.
Вдруг что-то вспомнив, Коля спросил:
– А который теперь час?
– Тебе-то на кой? – удивился один из полицаев. – Здесь, под землей, что день, что ночь – все едино. – Толкнув арестанта в спину, чтобы поторопился, он все же ответил: – Скоро полдень!
«Пора! – решил Сверчок. – Потом будет поздно. Только бы все получилось!..»
В допросной в нос ударил тяжелый запах пота, крови, гуталина. Под потолком густым облаком висел табачный дым, едва заметно плывя к воздушной вьюшке. Молодой полицай размашистыми движениями водил сырой шваброй по полу, пытаясь смыть свежие пятна крови. Почувствовав тошнотворный ком в горле, Сверчок с трудом подавил в себе приступ рвоты. Гитлеровцев в помещении не было. За столом деловито восседал Матюшин. Чуть поодаль – Власенко.
– Ну что, комсомолец-доброволец, говорить будем? – Вицефельдфебель вставил в угол рта сигарету, чиркнул немецкой зажигалкой. – Или ты не комсомолец?
– Комсомолец, – с трудом ворочая отекшим языком, ответил юноша.
– Идейный или как?
– Не задумывался.
Кондрат взглянул на Власенко, подмигнул:
– Что, Василий, нечем дышать? На воздух хочешь? Вот, если товарищ комсомолец согласится рассказать нам все, то переберемся наверх, в кабинет капитана. Там и воздуху побольше, и солнца вдоволь. А мы с тобой его за это накормим, напоим. – Он повернулся к партизану: – Есть-то хочешь? Сала с бульбой, капустки квашеной? Можем и самогончиком угостить!
Почувствовав, как заныло под ложечкой, Сверчок незаметно сглотнул слюну:
– Спасибо, не употребляю! Да и не голоден я.
Нахмурившись, Матюшин вновь обратил взор на своего товарища:
– Видишь, не хочет юноша с нами выпить! Брезгует! Так что готовь, Василь, свой винтарь. Нынче твоя очередь дырку сверлить в партизанской башке.
Громко зевнув, Власенко с силой потер ладонями лицо, разгоняя дрему, затем разгладил на выпирающем животе форменную сорочку, царапнув ногтем засохшую на ней каплю крови.
– Моя винтовка всегда готова. Одной смертью меньше, одной больше – разницы нет.
Коля понимал, что его пугают, но легче на душе от этого не становилось.
– А может, хочешь напоследок с Лидкой свидеться? – неожиданно спросил Матюшин. – Скажи, мы все устроим! Ты ведь знаком с ней?
Сверчку стоило большого усилия не выдать себя. «Выходит, и она здесь?» – подумал, но вслух сказал, пожав плечами:
– А кто это? Что-то не припомню никого с таким именем.
– Разве ты не встречался с ней?
– Говорю же: не помню такую.
– А вот она тебя хорошо запомнила. Ладно, раз не хочешь, то мы сами с ней, это самое, управимся, – скривил рот в усмешке Кондрат. Встав из-за стола, полицай обошел его и остановился напротив партизана. – Похоже, сегодня твой последний день. У меня приказ шлепнуть тебя, если будешь упрямиться.
«Матерому зверю в глаза не смотрят! Это приводит его в бешенство», – когда-то учил Сверчка дед Захар, заставляя при этом долго смотреть в зрачки только что пойманной им волчицы. Ее потом отпустили, но с тех пор Сверчок твердо знал, что сможет выдержать взгляд любого зверя или человека. Как утверждал бывший пластун, в ближнем бою тот, кто не отворачивается, имеет моральное преимущество над противником. В этот раз Коля упражняться не стал, первым опустил глаза, покорно выдавив, точно совесть выплюнул:
– Хорошо, я все скажу, только больше не бейте.
От неожиданности глаза полицая округлились:
– О как! Чего вдруг? Жить захотелось?
– Кто же не хочет?!
– А когда господин капитан допрашивал, чего молчал?
– Боялся! С немцами боязно говорить. Другое дело – с вами. Они нам чужие, а вы – свой.
– Я тебе, сучонок, не свой! – замахнувшись, рявкнул Кондрат над его ухом, но бить не стал. Николай испуганно втянул голову в плечи. Он и в самом деле боялся. Боялся, что не поверят в его искренность. – Твои землю удобряют, понял? – Довольный произведенным эффектом, Матюшин вернулся к столу. – Будь моя воля, я бы всех вас к стенке поставил.
Отправив молодого помощника, закончившего смывать кровь с пола, за капитаном, Кондрат сел в кресло дожидаться.
Выстраиваемые им долгое время отношения с Хойером в последнее время заметно ухудшились. Он не сразу понял, что могло послужить тому причиной. Свою часть договора Кондрат по-прежнему исправно выполнял. Разве что не всегда так, как хотелось немцу, но все же. Однако офицер все чаще пребывал в дурном настроении. И раньше неравнодушный к алкоголю, он стал больше выпивать, срываться на подчиненных. Доставалось и Кондрату. Скоро стало ясно: причиной перемены в настроении капитана явилось предчувствие неминуемого краха. Хойер не один был в этом уверен. Депрессия охватывала многих гитлеровцев, как офицеров, так и солдат.
– Так где, говоришь, находится твой отряд? – очнувшись от размышлений, снова спросил Кондрат:
Сверчок развел руками:
– Этого я, действительно, не знаю. У нас так поставлено: если кто-то не вернулся с задания и возникло подозрение в его предательстве, то лагерь сворачивается. Как раз мой случай. Я могу отвести вас к старому месту, но толку от этого?
Николай говорил правду. Капитан Чепраков всегда имел в запасе базу, куда в случае необходимости мог перевести отряд. Их устройством и консервацией занимался Захар Петрович Степаненко. Иногда старик неожиданно исчезал из лагеря. Вместе с ним еще несколько человек. Любопытствовать, куда и зачем, в отряде было не принято. Не говорил дед Захар об этом даже своему любимчику. Сверчок понимал: значит, так надо.
Матюшину слова партизана показались правдивыми.
– Хитер Чепраков, ничего не скажешь… Тогда о чем можешь поведать капитану?
– Я знаю, как найти Чепракова. Вам ведь он нужен?
Кондрат подался вперед всем корпусом:
– С этого и нужно было начинать. Ну, говори!
– Скажу, если пообещаете сохранить мне жизнь.
– Торгуешься? Условия ставишь?
Сверчок сглотнул слюну:
– А что делать?!
– Ты и так все расскажешь.
– Это вряд ли.
Памятуя, как стойко он повел себя во время предыдущего допроса, Кондрат мысленно матюгнулся: «А ведь и вправду не скажет, черт».
Заметив в дверях Хойера с унтер-офицером и переводчиком, Матюшин поднялся навстречу:
– Герр капитан, ваше приказание выполнено! Я же говорил: у меня всякий заговорит!
Офицер недоверчиво взглянул на Николая.
Кондрат засуетился, услужливо придвигая кресло.
– Есть выход на Чепракова!
– Гуд! Зер гуд! – Немец отвел от носа платок, которым спасался от зловонного запаха. – Ошен карашо!
– Конечно, гуд! – Прошив партизана полным ненависти взглядом, Матюшин прошипел: – Ну, сучий потрох, соврешь – удавлю…
Сжав кулаки, он сотряс ими воздух, показывая, как будет душить.
– На гут, Матьюшин. Югенд Николаус будет сказать нам правда! – Сев в кресло, офицер обратился к юноше через Рюйтеля:
– Где находится ваш командир?
Смахнув рукавом выступивший от волнения пот на лице, Сверчок быстро произнес:
– Мне проще показать, господин офицер! Готов отвести на место. Если поторопитесь – сегодня же сможете взять сразу двоих командиров…
Минуту спустя Хойер уже знал, что этим вечером Чепраков встречается с руководителем другого партизанского отряда.
– Готовится совместная операция. Ее собираются провести через две-три недели, – уточнил юноша.
– Откуда такая информация? – Капитан Хойер все еще не скрывал своего недоверия к партизану.
– Я случайно подслушал разговор командира с одним человеком.
– Точную дату знаете?
– Нет. Знаю только, что операция планируется серьезная, и требуется время для ее подготовки.
Клаус задумался. Информация арестованного о готовящемся наступлении партизан совпадала с разведданными, полученными штабом. Неизвестной оставалась дата проведения операции. И вот теперь, кажется, что-то стало проясняться. Две-три недели – это достаточный срок, чтобы и самим подготовиться. Тяжелые бои на передовой не позволяли высоким армейским чинам отвлекать воинские подразделения на борьбу с лесными бандитами, и руководство Хойера собиралось упредить атаку партизан своими силами.
С самого начала войны в оккупированной Белоруссии стали действовать многочисленные партизанские отряды. Многие из них не желали вливаться в большие соединения, против которых фашистские каратели часто использовали армейские подразделения, вплоть до танков и авиации. На подведомственных этим отрядам землях продолжали действовать советские законы, что, конечно, не устраивало немецкое армейское руководство, не желавшее иметь в собственном тылу неконтролируемое население.
«Похоже, центром наступления объединенных отрядов партизаны выбрали вверенный мне участок», – решил капитан.
– Где должна произойти встреча ваших командиров? – вернулся он к разговору.
– На Николином хуторе. Отсюда далеко, но если поторопиться…
– Сколько человек может быть с Чепраковым?
– Обычно он с собой берет троих-четверых бойцов. Чем меньше людей, тем проще скрыть информацию.
– Что за хутор?
– До войны там проживала одна семья. Хозяина Николой звали. Сейчас хуторок зачах. О нем мало кто помнит. Я покажу дорогу, если хотите…
Капитану нравилось, как вел себя юноша. Держался он с достоинством, не лебезил, не унижался. Очевидно, был уверен, что предательством сможет заслужить себе право на жизнь. И все же офицера настораживала эта неожиданная готовность сдать им Чепракова, за которым они давно охотились. «Пожалуй, слишком юн, чтобы играть со мной, – решил он, наконец, довериться. – Одна, всего одна удачная операция – и я в Берлине!»
Хойер все еще сожалел, что не удалось взять живым руководителя местного подполья, и теперь боялся упустить и Чепракова.
Заметив в лице капитана сомнение в его искренности, Сверчок продолжал с большей горячностью:
– Господин офицер, я сделаю все, что прикажете! Сведу вас с Чепраковым. Только у меня будет просьба. Если наши узнают, что я их предал, они меня… В общем, я должен быть уверен, что вы защитите меня.
Клаус хорошо знал, как поступали партизаны с предателями. Слова юноши обрадовали его, лишний раз убедив в том, что ему можно доверять.
Повернувшись к переводчику, офицер приказал:
– Рюйтель, передайте: если будет честен с нами, то Великий рейх сумеет его защитить. Пусть молится за здоровье фюрера!
Обрадовавшись, юноша осмелился высказать еще одну просьбу:
– Господин офицер, я слышал, что полицаям хорошо платят. Позвольте мне служить вашей Великой Германии. Хочу скопить немного денег для жизни в будущей, новой Белоруссии.
Эта неожиданная просьба порадовала Хойера, окончательно убедив в его благонадежности. Подозвав стоявшего за спиной унтер-офицера, капитан приказал:
– Берхард, устройте этого мальчишку на службу. Пусть пока помогает по хозяйству. Глаз с него не спускайте! – предупредил он.
Покидая помещение, Хойер внезапно спросил:
– Сколько человек в вашем отряде?
– Около трех десятков, – не задумываясь, ответил Сверчок, умышленно назвав значительно меньшее количество. – Раньше больше было, – добавил он, заметив скепсис на лице офицера. – Да только весной вы нас здорово потрепали!
– О, я! Многа, ошен многа партизанен расстреляйт! – вспомнив удачную операцию против партизан, радостно закивал офицер. В ходе весенней кампании им, действительно, удалось полностью уничтожить несколько небольших отрядов. Операция оказалась успешной благодаря Абверу, сумевшему внедрить своих агентов, завербованных из числа советских военнопленных. – Многа! – повторил капитан, покидая в приподнятом настроении зловонный подвал. Он торопился выделить людей для отправки на хутор. Следом за ним выскочил и Матюшин.
Сверчок намеренно умолчал, что в тех боях их отряд участия не принимал. Капитан Чепраков сумел заранее отвести своих людей на дальнюю базу.