Валерий Ковалев
Агент Абвера
Глава 2
Две обители
«Садовской – писатель, живет с женой в приюте Красной церкви Новодевичьего монастыря, в келье, перегороженной занавеской, за которой находится его библиотека. При советской власти не опубликовал ни одного произведения. Все их складывает в шкаф. Получает пенсию от Союза писателей за прошлые заслуги. Он и жена связаны с церковно-монархическими кругами старцев – бывших монахов и монахинь, которые, находясь в глубоком подполье, пытаются влиять на массы верующих в антисоветском духе. Настроены пораженчески и с нетерпением ждут врага.
Получив от Садовского предложение об установлении связи с немцами, я по вашему указанию дал на то согласие, после чего Садовской поручил мне подобрать группу надежных лиц для использования их в целях установления связи с немцами и проведения антисоветской работы в Москве».
(Из агентурного сообщения агента «Старик)
Над столицей с хмурого неба сеялся первый снег, редкие удары колокола Смоленского собора Новодевичьего монастыря звали паству к вечерне.
Основанная великим князем Василием III четыре века назад, обитель, куда впоследствии Рюриковичами с Романовыми[21] насильно ссылались их опальные жены и где их обращали в инокинь[22], с приходом большевиков стала филиалом Исторического музея, но небольшая часть насельниц[23] в ней осталась. Сохранился и приют для бездомных, в том числе дворянского сословия, потерявших в годы революции своё жилье.
В первый же день войны митрополит Московский и Коломенский Сергий отслужил в Богоявленском кафедральном соборе воскресную литургию, призвав верующих и весь русский народ дать отпор фашистской нечисти, а после разослал аналогичное воззвание «Пастырям и пасомым Христианской Православной Церкви» по всем прихо дам. Власть это оценила и дала разрешение открыть ранее закрытые в стране храмы с проведением в них богослужений.
Садовской Борис Александрович (22 февраля 1881, Ардатов, Нижегородская губерния, Российская империя – 5 марта 1952, Москва, СССР)
По аллеям и тропинкам обители на звуки колокола группами и поодиночке шли верующие, как правило, старики и люди средних лет, чтобы вознести Господу свои молитвы за сражавшихся на фронтах родных и близких. В их числе следовал и Демьянов, в зимнем суконном шлеме со звездой, длинной комсоставской шинели, перетянутой ремнями, и с небольшим саквояжем в руке. Миновав собор, он свернул в боковой проход и спустя короткое время спустился по ступеням в притвор[24] Красной церкви.
Уже вторую неделю «Гейне» общался с членами «Престола», в круг которых его ввел их близкий друг, являвшийся агентом НКВД с псевдонимом «Старик». Он состоял при Историческом музее реставратором и, помимо основной деятельности, наблюдал за всеми, кто жил в монастыре.
Демьянов был представлен князю и Садовским как человек монархических взглядов и дворянин, а еще почитатель таланта Бориса Александровича.
На первой же встрече молодой человек весьма понравился Надежде Ивановне, весьма импозантной даме, когда галантно поцеловал ей руку и выдал несколько комплиментов.
– О, мон шер, – жеманно сказала она с прононсом, – в вас чувствуется благородное воспитание.
– Немного есть, – улыбнулся Александр. – Я из старинного рода атамана Головатого[25], отец был царским казачьим офицером, а мать выпускница Бестужевских курсов.
– Они живы?
– Увы. Отец умер от ран, полученных на германском фронте в пятнадцатом, мама проживает в Ленинграде.
– Чем занимаетесь, молодой человек? – близоруко щурясь, поинтересовался Глебов.
– Работаю инженером-электриком на «Мосфильме».
– Любите кинематограф?
– Весьма, но больше поэзию серебряного века, например, это…
И с пафосом прочитал:
Но призрак жив и будет жить всегда.
О, Николай, порфиры ты достоин,
Непобедимый, непреклонный воин,
Страж-исполин державного гнезда.
В деснице меч, над головой звезда,
А строгий лик божественно-спокоен.
Кем хаос европейский перестроен?
Сжимает пасть дракону чья узда?
Как в этом царстве благостного мира
Окрепли кисть, резец, перо и лира,
Как ждал Царьград славянского царя!
Но черная опять проснулась сила
И, торжествуя смерть богатыря,
Чудовище кровавое завыло.
– с горечью завершил последние строки.
– Браво, браво, – захлопала в ладони Надежда Ивановна, а все это время молчавший Садовской умилился: – Да это же мой «Николай Первый»! А что еще знаете?
– Из ваших стихов практически все, они достойны восхищения.
– Спасибо, весьма тронут, – порозовел бледными щеками литератор.
Потом все вместе пили чай с крыжовенным вареньем и долго беседовали о прежних добрых временах и тревожном настоящем. А еще нелестно отзывались о советской власти, уповая на грядущие перемены.
С того дня Александр начал часто бывать в компании былых аристократов, став своим человеком. В один из вечеров, когда играли за столом в вист[26], князь, в очередной раз сдавая карты, поинтересовался, как Александр относится к большевикам.
– Большевики, Юрий Петрович, лишили меня будущего. Как я, по-вашему, должен к ним относиться?
– А к немцам? – поднял на него выцветшие глаза литератор.
– Нормально. Они цивилизованная нация и несут России освобождение.
– Мы тоже так считаем, – рассматривая в руках взятку, сказала бывшая фрейлина, а князь тяжело вздохнул: – Жаль, не можем им помочь.
На следующее утро, встретившись с Судоплатовым на явочной квартире, «Гейне» рассказал о состоявшемся разговоре, и тот усмехнулся:
– Этого следовало ожидать. Так что переходим к завершению внедрения…
Миновав длинный ряд глухих дверей в мрачном сводчатом коридоре, по которому изредка шмыгали похожие на ворон монахини, Александр остановился у предпоследней и постучал в нее костяшками пальцев.
– Да, – неясно послышалось изнутри, он открыл и вошел в просторную келью.
Садовской в свете семилинейной[27] лампы что-то писал, сидя в инвалидной коляске, а его жена, расположившись напротив, неспешно раскладывала пасьянс[28]. При виде Александра в красноармейской форме оба открыли рты.
– К-как прикажете вас понимать? – сглотнул слюну литератор, а Надежда Ивановна побледнела.
– Да не пугайтесь вы так – успокоил чету гость. – Меня призвали в армию, отправляют на фронт, зашел с вами попрощаться.
– Ах вот оно что, – первой опомнилась дама, и на ее лицо вернулись краски жизни. – Милости просим, Саша, раздевайтесь.
Демьянов, расстегнув портупею, повесил шлем с шинелью на крючок, а потом с саквояжем в руке прошел к столу, куда поочередно выложил качалку колбасы, пару банок сардин в масле, батон и в завершение поставил засургученную бутылку водки.
– Купил по случаю у знакомого директора гастронома.
– И кто вы по званию? – покосился Борис Александрович на его алые петлицы.
– Младший лейтенант связи, буду воевать в пехоте. А почему не видно Юрия Петровича? – оглянулся по сторонам.
– Одну минуту, – покатился Садовской к тихо потрескивающей дровами голландке, взял прислоненную рядом кочергу и несколько раз стукнул в боковую стену.
Вскоре за дверью зашаркали шаги, она, чуть скрипнув, отворилась, в проеме появился князь в толстовке и обрезанных валенках на ногах. В отличие от Садовских, виду гостя он не удивился и, пожав тому руку, изрек:
– Значит, все-таки призвали?
– На днях получил повестку, – ответил Александр. – Решил зайти к вам попрощаться, а потом сразу к себе в часть.
– Что-что, а заставить за себя воевать они умеют, – хмыкнул бывший предводитель дворянства. – Сучье племя.
– Фу, нехорошее какое слово, князь, – сморщила нос жена литератора.
– Какое племя, такое и слово, – пробурчал тот.
Затем Демьянов помог Надежде Ивановне накрыть стол, откупорив бутылку, разлил водку по стаканам и поднял свой:
– За победу, господа!
– Чью? – уставились на него три пары глаз.
– Тех, кого мы ждем, – и князь осушил свой стакан в три глотка.
Литератор с князем повторили, Надежда Ивановна чуть пригубила. Стали закусывать консервами и пахнущей чесноком краковской.
– Так получается, будете против них воевать? – сжевал очередной ломтик Глебов.
– Совершенно верно, – разлил Демьянов оставшуюся водку. – До первого, так сказать, боя.
– А потом? – тихо вопросила Надежда Ивановна.
Вместо ответа тот пробежал пальцами по столу.
– За это и выпьем, господа – заговорщицки сказал князь. И поднял стакан: – Прозит[29].
Затем крякнул «Хорошо» и занюхал горбушкой батона.
Настроение у всех заметно улучшилось, а когда перешли к чаю, вскипевшему на плите, литератор поочередно взглянул на жену с князем (те согласно опустили глаза) и вплотную придвинулся к Александру.
– Если у вас получится, а мы будем за то молиться, передайте на той стороне, что мы ждем их, а если понадобится какая помощь – сделаем всё, что в наших силах.
– Именно так, – решительно кивнули бывшая фрейлина с князем.
– Нынче в Германии в фаворе мой давний знакомый Кнут Гамсунг[30], – мечтательно сказал Садовский. – Нас познакомил Блок во время его приезда в Россию, и мы даже одно время состояли в переписке. Вот бы передать ему привет.
– Где-то там и друг моей юности полковник Улагай, – томно вздохнула супруга. – Но это всё в прошлом. А вот если в случае удачного исхода от вас придет весточка, мы будем очень рады, – бывшая фрейлина мигнула пушистыми ресницами на Демьянова.
– Или человек с паролем – многозначительно добавил князь, вздев вверх палец.
– И каков пароль?
– «Пути Господни неисповедимы», – приблизил вплотную голову.
– Я запомню, – утвердительно кивнул Демьянов. – А что за полковник Улагай? – обратился к даме. – Это не тот, что командовал Кубанской армией у генерала Врангеля?
– Однофамилец, – мечтательно сказала та. – Его звали Кучук, из знатного черкесского рода, близкий друг албанского царя, сейчас где-то в Югославии.
– Ясно.
Спустя еще час Демьянов покинул «единомышленников», сославшись, что в двадцать три часа нужно быть в части. На прощание бывшая фрейлина благословила Александра, литератор крепко пожал руку, а захмелевший князь облобызал в обе щеки.
Выйдя из монастыря тем же путем, Демьянов миновал площадь перед главным входом и свернул в ближайший переулок, где его ждал автомобиль, за рулем которого сидел Маклярский.
– Ну как? – поинтересовался он, когда хлопнув дверцей, «Гейне» уселся рядом.
– Все идет по плану, они даже благословили меня на переход к немцам.
– Зашевелились тараканы, – хмыкнул старший лейтенант и, провернув ключ, включил зажигание. «Эмка», заурчав мотором, тронулась с места, набрала ход и в сгущавшемся мраке понеслась к центру. В приглушенном свете фар кружились снежинки, по асфальту низко мела поземка.
– Да, ранняя в этом году зима, – переключил скорость оперативник.
– И к тому же морозная, – поплотнее укутался в шинель «Гейне».
– Кстати, ты не читал в «Красной Звезде» очерк «Завещание двадцати восьми павших героев»?
– Нет. О чем он?
– О подвиге роты солдат генерала Панфилова. В ноябре, как известно, фашисты вышли к Волоколамскому шоссе, до Москвы оставался последний рывок. На этом участке оборону держала стрелковая дивизия генерала Панфилова и конница Доватора.
Артиллерии у них практически не было, и когда немцы ввели в бой полсотни танков, против них выдвинули заслон из роты бойцов вооруженных стрелковым оружием, гранатами и ПТР[31]. Бой был страшный. Пройти фашисты не смогли, герои сожгли пятнадцать бронированных машин и уничтожили до роты пехоты. Двадцать восемь из них погибли.
– Да, то настоящие герои, – откликнулся напарник. – Я бы, наверное, так не смог.
Миновав Белорусский вокзал, затемненный и с безлюдной привокзальной площадью, выехали на пустынное Ленинградское шоссе, по которому изредка проезжали грузовые автомобили с бойцами в кузовах или грузами. Вскоре высотные дома с темными, заклеенными крест-накрест белыми полосами окнами закончились. У последнего дома стояли противотанковые ежи и зенитный пулемет-спарка, здесь у них проверили документы.
– Все нормально, можете следовать дальше, – махнул рукавицей старший поста в сторону полосатого шлагбаума. Один из бойцов в тулупе поднял его, автомобиль сделал между надолбами зигзаг и стал, урча, набирать скорость.
Теперь за стеклами была сплошная темень, лучи света высвечивали лишь местами разбитую гусеничной техникой, уносящуюся под колеса дорогу. Через десяток километров по сторонам возник высокий густой бор, а потом с левой стороны потянулся двухметровый сплошной забор с заиндевелой колючей проволокой поверху.
Автомобиль сбавил скорость и через пару сотен метров подвернул к дощатому стационарному КПП, дал короткий сигнал. Хлопнула входная дверь, к машине зарысил в синей фуражке и ватнике, придерживая кобуру на поясе, сержант. Маклярский, опустив стекло, предъявил развернутое удостоверение. Сержант, подсвечивая фонариком, молча прочел и поспешил обратно. Через минуту створки металлической глухой двери с легким шорохом открылись, машина въехала на обширную территорию. Это был особо секретный объект высшей школы Наркомата Внутренних Дел СССР для подготовки разведчиков и диверсантов, забрасываемых в глубокий тыл врага. На местном жаргоне он звался «обитель».
Свернув от КПП в одну из нескольких, проложенных в бору аллей, «эмка» подкатила к двухэтажному, с мезонином деревянному коттеджу под соснами и, не глуша двигатель, остановилась у входа.
– Ну, давай, Саша, отдыхай, – пожал руку Демьянову старший лейтенант, – а я назад в Москву, еще есть работа.
Хлопнув дверцей Александр вышел из кабины и проскрипел по снегу к крыльцу коттеджа, а машина, развернувшись, мигнула подфарниками и исчезла во мраке.
Внутри, в холле с задернутыми плотными шторами окнами и приглушенным светом, от высокой кафельной печи шло тепло, пахло сосновой смолою. Пошаркав сапогами по коврику у входа, Александр поднялся на второй этаж с коротким, в обе стороны коридором, остановился у одной из филенчатых дверей и, достав из кармана ключи, отпер номер.
Здесь он жил с того момента, как руководством «Мосфильма» был отправлен в длительную командировку в Алма-Ату, и проходил перед заброской специальную подготовку. Доставив «Гейне» первый раз на объект, Маклярский подмигнул: «Сейчас будет сюрприз», и он превзошел все ожидания.
Инструктором по подготовке оказался старый знакомый Рудольф Абель. Учитель с учеником тепло обнялись, но вопросов друг другу не задавали, что было обычным в их профессии.
Абель, из семьи российских немцев, имел блестящее образование, знал несколько языков и с 1927 года являлся кадровым сотрудником Иностранного отдела ОГПУ. Работал в нелегальных резидентурах Норвегии и Великобритании, где успешно занимался сбором разведданных, а еще был высококлассным радистом и знатоком шифров.
В годы ежовщины его карьера ненадолго прервалась, а затем возобновилась внутри Союза. Теперь Рудольф Иванович готовил на специальном объекте разведчиков, диверсантов и партизан для заброски в тылы противника. Их находилось здесь несколько десятков, все были на казарменном положении и проживали в таких же коттеджах, как Александр, упрятанных в бору. Занятие проводились в двух кирпичных двухэтажных зданиях со специально оборудованными классами, спортзалом и подземным тиром, а также на открытом полигоне. В классах читались специальные дисциплины, на полигоне и в тире велись практические занятия.
Курс подготовки был напряженный, по двенадцать часов в сутки, с перерывами на обед и ужин, длился он в зависимости от специализации от одного до трех месяцев. Общение меж курсантами сводилось до минимума, фамилий друг друга не знали, обходились вымышленными именами.
Имевший необходимый оперативный опыт Демьянов под руководством Абеля активно осваивал работу на передатчике. Особое внимание инструктор уделял работе на ключе на слух, правилам выхода на связь с разведцентром, методам шифровки и дешифровки радиограмм.
Дело облегчалось тем, что в свое время «Гейне» закончил три курса Ленинградского политехнического института по специальности инженер-радиомеханик. Уже спустя месяц он уверенно принимал и передавал двести знаков в минуту, в совершенстве знал рацию, основы и приемы шифрования.
Рудольф Иванович Абель (настоящее имя Вильям Генрихович Фишер), 11 июля 1903, Ньюкасл-апон-Тайн, Великобритания – 15 ноября 1971, Москва, СССР
Еще два инструктора занимались с ним подрывным делом, огневой подготовкой и рукопашным боем. Здесь все шло тоже достаточно неплохо, поскольку Александр был активным членом спортивного общества «Динамо» и «Ворошиловским стрелком»[32].
Помимо названного, его ознакомили в спецчасти с имевшимися там документами о структуре Абвера и гестапо, основными формами и методами их деятельности. В январе 42-го курс подготовки завершился, и на явочной квартире в Москве Судоплатов провел с «Гейне» подробный инструктаж.
Он касался порядка переброски агента в тыл немцев посредством сдачи в плен, акклиматизации и последующих действий.
– Главное, чтобы они поверили тебе, – попыхивая папироской, щурился от дыма начальник. – И заглотнули наживку, она весьма заманчивая. При этом учти, будет обязательно проведена проверка, и, уверен, не одна, Абвер это умеет.
– Легенда у меня реальная – путь проверяют, – пожал Александр плечами.
– Это да, – затушил окурок в пепельнице Судоплатов. – Я имею ввиду и другое, проверку на лояльность.
– В смысле?
– Тебе могут предложить расстрелять нашего пленного командира, комиссара или бойца. Что скажешь на это? – пытливо заглянул в глаза.
– Н-не знаю, – чуть побледнел агент.
– Расстреляешь, – жестко сказал начальник. – Или все дело насмарку. Это понятно?
– Но ведь то советский человек?
– Теперь нет. Всякий попавший в плен – изменник Родины и враг, как определил товарищ Сталин. Тебе ясно? – Судоплатов чуть подался вперед.
– Ясно, – зло блеснул глазами Демьянов. – Расстреляю.
– Правильный ответ, – встал из-за стола старший майор. – Ночуешь здесь, всё, что нужно, в квартире есть. Завтра в пять утра за тобой заедет Маклярский. Ну, желаю удачи, до встречи, – крепко тряхнул руку.
Когда он оставил квартиру, Демьянов долго не мог уснуть. За время секретной службы убивать ему приходилось – заброшенного в конце тридцатых диверсанта, отказавшегося сдаться. Здесь же было совсем другое. Но выбора не оставалось.
Глава 3
Нихтшиссен![33]
17 февраля с. г. за линию фронта на Гжатском направлении по агентурному делу «Монастырь» был переброшен агент 4-го Управления НКВД СССР «Гейне» под видом курьера существующей в Москве церковно-монархической группы.
Направляя нашего агента к немцам от имени организации, мы имели в виду следующие задачи:
) создать канал, по которому можно будет забрасывать нашу специальную агентуру в Германию и на оккупированную территорию;
2) дезинформировать германское командование о положении в СССР;
3) выяснить круг вопросов, интересующий германскую разведку в СССР.
Находясь на оккупированной территории в течение месяца, «Гейне» побывал в Гжатске, Смоленске и Минске.
15 марта с. г. «Гейне» с минского аэродрома на самолете был доставлен на нашу территорию и сброшен на парашюте в районе Рыбинска Ярославской области. Вместе с «Гейне» в самолете следовал германский разведчик-радист с рацией под кличкой «Краснов», прошедший специальную подготовку в Варшавской разведывательной школе.
На основании информации «Гейне» принятыми УНКВД по Ярославской области мерами «Краснов» был обнаружен, арестован и доставлен в Москву. «Гейне» получил задание Смоленского разведывательного пункта вести на нашей территории активную военно-политическую разведку.
Кроме того, он привез указания для монархической группы, заключающиеся в следующем:
1) активизировать антисоветскую пропаганду среди населения, всячески восхваляя гитлеровскую Германию и «новый европейский порядок»;
2) вести агитацию за немедленное окончание войны;
3) развернуть диверсионную и саботажническую деятельность;
4) приступить к созданию подпольных ячеек организации в промышленных и областных городах СССР.
Согласно легенде «Гейне» сообщил немцам, что организацией, от имени которой он послан, сконструирован в Москве радиопередатчик, который не может действовать из-за отсутствия кварцев. Перед отъездом немцы вручили агенту кварцы и телеграфный ключ, прося наладить его бесперебойную работу.
В целях самостоятельной работы на передатчике его в течение двух недель обучали два немецких инструктора-радиста. Для передачи разведывательных сведений по радио немцы снабдили «Гейне» двумя шифрами и позывными.
Обер-лейтенант из Смоленского разведывательного пункта, который непосредственно работал с «Гейне», обещал для развертывания диверсионной работы прислать в Москву необходимое оружие, взрывчатые вещества и специальных людей.
В качестве явки для германской агентуры, которая будет направлена в Москву, «Гейне» сообщил немцам заранее подготовленный нами адрес отца его жены.
Агент отмечает большой интерес, проявленный работниками Смоленского разведывательного пункта в отношении формирования кавалерийских частей Красной Армии и наличия войск союзников на Западном фронте, и в частности в Москве.
Кроме того, немцы настойчиво просили его регулярно информировать их о результатах бомбежки Москвы, точно указывая, где упали и что разрушили германские бомбы.
В Гжатске, Смоленске и Минске «Гейне» собрал заслуживающие внимание военно-политические разведывательные данные.
Учитывая, что посылка «Гейне» за линию фронта дала положительные результаты, позволяющие рассчитывать на реализацию всех намеченных нами по этой легенде задач, целесообразно дальнейшую игру с германской разведкой продолжать.
Для укрепления легенды и положения «Гейне» в германских разведорганах следовало бы в ближайшие дни начать регулярную передачу немцам дезинформационных материалов.
(Из докладной записки начальника 4-го Управления НКВД СССР старшего майора госбезопасности Судоплатова заместителю народного комиссара Внутренних дел СССР)
По опушке посеченного осколками бора извилисто тянулась линия обороны, со стрелковыми окопами, ячейками и блиндажами. Впереди, теряясь в морозном тумане, расстилалось обширное заснеженное поле с темневшими на нем заиндевелыми кустами и бурьяном. Там в предрассветной мгле тонко свистел ветер, гоня по насту колючую поземку.
В одном из блиндажей позади окопов сидел за дощатым столом комбат Башкатов в распоясанной гимнастерке и чистил разобранный пистолет. Перед ним горела карбидная лампа[34], в углу на снарядном ящике у раскаленной печки клевал носом телефонист, в темном углу на нарах храпели несколько солдат.
Блиндаж был добротный, в три наката, обшит свежим тесом, на котором выступила янтарная смола. Еще месяц назад в нем обитал немецкий комбат, от которого остались забытые впопыхах патефон с пластинками и синего бархата альбом с тонкой серебряной пластиной, на которой значилось: «Майор Эрих фон Хильден». В альбоме имелось десятка два фотографий, на которых майор был снят с семьей на фоне готического замка в горах, у греческого Акрополя и подножья Эйфелевой башни.
После изнурительных и продолжительных боев наступление немцев под Москвой застопорилось. Часть группы «Центр»[35] была отброшена назад, Западный фронт, перегруппировавшись и укрепив позиции, готовился к наступлению. Ночью в батальон прибыло пополнение – маршевая рота сибиряков-лыжников, сейчас отдыхавшая в землянках, в окопах находились только дежурные пулеметчики и боевое охранение.
Тихо насвистывая, Башкатов протирал масляной ветошью детали и размышлял, кого назначить командиром четвертой роты. Прежний выбыл по ранению, вопрос был не простой. Командиров в батальоне не хватало, взводами командовали сержанты. Наверху послышался скрип снега, дверь блиндажа, скрипнув, распахнулась, впустив клубы морозного пара и трех человек в белых маскхалатах.
– Ну как, капитан, всё готово? – сняв перчатку, пожал руку комбату первый, то же сделал и второй, а последний, с капюшоном на голове, молча присел в стороне на край нар.
– Так точно, – вщелкнул магазин в рукоятку ТТ Башкатов.
– Ну, тогда одевайся и вперед, – приказал первый.
Это был начальник полковой разведки майор Удальцов и пришедшие с ним Маклярский и «Гейне».
Капитан снял с гвоздя белый полушубок с шапкой, быстро перетянулся портупеей, сунул в кобуру пистолет и, прихватив висевший на гвозде автомат, первым шагнул к выходу. Край неба на западе чуть посветлел, со стороны немецких окопов взлетела и лопнула в небе зеленая ракета, высветив часть поля и за ними темную кромку леса.
Пройдя по узкому ходу сообщения в стрелковую траншею, группа свернула направо и через сотню метров остановилась у более мелкой траншеи, с замаскированной огневой точкой.
– Ну как тут у тебя, Маклаков? – спросил комбат у заснеженного бойца в тулупе, лежавшего за щитком «максима».
– Всё путем, товарищ комбат, – просипел тот. – Час назад фриц постреливал, а теперь стих. Не иначе перекуривает.
– Ладно, давай бди, – комбат похлопал пулемётчика по плечу и, согнувшись, первым скользнул в неглубокий ход, позади сопели остальные. Вскоре ход сошел на нет и пересекся с промоиной.
– Здесь ползком, – обернулся капитан. Шурша снегом, поползли, через несколько минут скатились в бомбовую воронку, на дне которой лежали длинные лыжи с палками.
– Ячейка передового охранения, – паря ртом, приблизил капитан лицо к Удальцову. – Ребят, как вы приказали, я убрал.
– Добро, – шевельнул губами Удальцов.
Несколько минут все наблюдали за дальним концом поля с немецкими позициями на взгорке. Там по-прежнему свистел ветер, но поземка прекратилась, мороз крепчал.
– Ну что, Саша, давай, – толкнул Маклярский в бок напарника.
Тот молча надел лыжи, затянул крепления, взял в руки палки, и остальные тихо вытолкнули перебежчика наружу.
«Шурх, шурх, шурх», – удалились от воронки шаги и стихли.
…Командир стрелковой роты лейтенант Вернер пил в своем блиндаже утренний кофе с коньяком и просматривал свежий номер «Фелькишербеобахтер»[36]. На титульном листе был запечатлен фюрер, державший с трибуны речь перед восторженной толпой арийцев[37], ниже шли несколько победных снимков с Восточного фронта. Они дополнялись сводками оттуда, выступлением доктора Геббельса[38] и ряда известных журналистов. Все это весьма бодрило, наполняя чувством патриотизма.
Лейтенант был родом из Баварии, где его отец имел пивоварню, в двенадцать вступил в гитлерюгенд[39], стал там членом НСДАП, а потом, закончив военное училище в Ганновере – пехотным офицером. С началом войны, являясь командиром взвода, принял участие в разгроме Польши, а два месяца назад принял под Москвой роту.
Война ему нравилась, нравилось и командовать людьми, устанавливая превосходство арийской расы. Русских считал унтерменшами[40], подлежащими уничтожению, презирал и ненавидел.
Чтение прервал негромкий стук в дверь, по ступеням скатился фельдфебель Ливински. В отличие от своего командира тот в партии не состоял, был из крестьян, но являлся рьяным служакой и регулярно отправлял на родину вещевые посылки.
– Господин лейтенант! – фельдфебель щелкнул каблуками. – К нам по минам, что установили саперы прошлой ночью, со стороны иванов[41] бежит человек.
– Вот как? – отложил в сторону газету Вернер. – Это интересно.
Быстро надел шинель изимнее кепи, натянул меховые перчатки, после чего оба поднялись наверх.
У бруствера траншеи, на площадке перед амбразурой МГ-34[42], гогоча и обмениваясь замечаниями, стояли несколько солдат, а вдали мелькала неясная фигурка быстро приближавшегося человека.
– Смирно! – рявкнул Ливински, гогот прекратился, все, хлопнув руками по ляжкам, вытянулись.
– Вольно, – кивнул Вернер и протянул ладонь за биноклем. Приложил к глазам, цейсовская оптика четко приблизила картину: белый балахон, широко раскрытый рот и локти, быстро мелькающие палками.
– Держу пари, подорвется, – ощерился стоявший рядом фельдфебель.
– А возможно, и нет, он на лыжах – продолжил наблюдение офицер.
Через сотню метров неизвестный дернулся, швырнул палки в стороны и наддал ходу, затем в его руке затрепетало белое, а ветер донес крик:
– Нихтшиссен! – Не стрелять, – опустив бинокль, приказал ротный пулеметчику Рашке, державшему неизвестного на прицеле.
Еще через несколько минут, запалённо дыша, беглец перемахнул через заснеженный бруствер, где его свалили, а затем, обыскав и стащив лыжи, подвели, держа за локти, к Вернеру.
– Вер бист ду?[43] – ткнул его офицер пальцем в грудь.
– Младший лейтенант РККА, добровольно перешел на вашу сторону, чтобы бороться с большевиками, – последовал ответ на немецком.
– О, лейтенант! – высоко вскинул брови Вернер. – Ты знаешь наш язык?
– Да. И у меня есть важные сведения для германского командования. Прошу организовать с ним встречу.
– Не спеши. Сначала расскажешь, кто ты и где служил. Ливински! – Вернер обернулся к командиру взвода.
Тот, вынув парабеллум из кобуры, махнул им в сторону блиндажа – вперед.
Когда спустились вниз, Вернер уселся за раскладной стол, фельдфебель приказал русскому «Стой!» и положил перед командиром изъятые у перебежчика карманные часы, перочинный нож, мятую пачку папирос «Пушка», спички и командирское удостоверение.
– Демьянофф Александр Пьетрович, – брезгливо развернул удостоверение ротный. – Командир стрелкового взвода 183-го пехотного полка.
– Совершенно верно, – утер рукавом мокрое лицо «Гейне».
– Ну и что у тебя за сведения для германского командования? – откинулся на стуле лейтенант.
– Они касаются антибольшевистского подполья в Москве, которое желает оказать помощь вермахту.
– Вот как? – высоко вскинул брови Вернер. – Дальше.
– Подробности, господин лейтенант, я уполномочен сообщить только Абверу.
– Откуда о нем знаешь? – поморщился немец.
– У нас серьезная организация, с обширными связями.
– Хорошо, – чуть подумал Вернер и бросил Ливински: – Увести и взять под охрану.
– Яволь! – щелкнул каблуками фельдфебель. – Давай, иван! – развернул пленного к выходу.
Наверху Ливински окликнул двух солдат, те отвели Демьянова в деревянный сарай в сотне метрах за линией обороны. Когда закрылась дверь и щелкнул навесной замок, перебежчик осмотрелся.
В тусклом дневном свете, проникавшем сквозь щели крыши, у боковой стены лежали остатки сена, а в глубине виднелось что-то накрытое брезентом. Подошел и, наклонившись, приподнял – на земляном полу аккуратным рядом лежал десяток убитых солдат вермахта в наглухо застегнутых шинелях и с инеем на лицах. У одного не было ног, от второго осталось лишь туловище, рядом темнел запекшейся кровью безголовый.
«Так вам и надо твари», – мелькнула мысль. Опустив брезент, Демьянов вернулся назад и, подгребя сапогами сено, уселся, прислонившись к бревенчатой стене.
Вскоре короткий день стал меркнуть, и Александр погрузился в сон, зябкий и тревожный. Ему снился бешеный бег по полю, свист ветра и ожидание выстрелов, а потом звяк палки на мине, и всё прокручивалось вновь.
