Валерий Ковалев
Агент Абвера
Не думай о секундах свысока.
Наступит – сам поймешь, наверное:
Свистят они, как пули у виска,
Мгновения, мгновения, мгновения.
У каждого мгновенья свой резон,
Свои колокола, своя отметина.
Мгновенья раздают – кому позор,
Кому – бесславье, а кому – бессмертие!
Роберт Рождественский
© Ковалев В., 2022
© ИК «Крылов», 2022
Глава 1
Лубянка
«В течение 24-го июня противник продолжал развивать наступление на Шауляйском, Каунасском Гродненско-Волковысском, Кобринском, Владимир-Волынском и Бродском направлениях, встречая упорное сопротивление войск Красной Армии.
Все атаки противника на Шауляйском направлении были отбиты с большими для него потерями. Контрударами наших механизированных соединений на этом направлении разгромлены танковые части противника и полностью уничтожен мотополк.
На Гродненско-Волковысском и Брестско-Пинском направлениях идут ожесточённые бои за Гродно, Кобрин, Вильно, Каунас.
На Бродском направлении продолжаются упорные бои крупных танковых соединений, в ходе которых противнику нанесено тяжёлое поражение.
Наша авиация, успешно содействуя наземным войскам на поле боя, нанесла ряд сокрушительных ударов по аэродромам и важным военным объектам противника. В боях в воздухе нашей авиацией сбито 34 самолёта.
В Финском заливе кораблями Военно-Морского Флота потоплена одна подводная лодка противника.
В ответ на двукратный налёт на Севастополь немецких бомбардировщиков с территории Румынии советские бомбардировщики трижды бомбардировали Констанцу и Сулин.
В ответ на двукратный налёт немецких бомбардировщиков на Киев, Минск, Либаву и Ригу советские бомбардировщики трижды бомбардировали Данциг, Кенигсберг, Люблин, Варшаву и произвели большие разрушения военных объектов. Нефтебазы в Варшаве горят.
За 22-е, 23-е и 24-е июня советская авиация потеряла 374 самолёта, подбитых, главным образом, на аэродромах. За тот же период советская авиация в боях в воздухе сбила 161 немецкий самолёт. Кроме того, по приблизительным данным, на аэродромах противника уничтожено не менее 220 самолётов».
(Сообщение Советского Информбюро за 24 июня 1941 года)
В ночном небе над Москвой висели аэростаты, шел четвертый месяц войны.
На Лубянке, в одном из кабинетов с затененными светомаскировкой окнами, за столом, в желтом пятне света сидел лет тридцати пяти, крепкого сложения человек. С петлицами старшего майора госбезопасности[1], тремя орденами и знаком «Заслуженный работник НКВД» на коверкотовой гимнастерке. Фамилия его была Судоплатов, должность – начальник 2-го отдела НКВД СССР.
Это был опытный сотрудник контрразведки, начавший свой боевой путь мальчишкой еще в Гражданскую войну. Сначала рядовым бойцом, потом сотрудником Особого отдела[2] и оперативником губернской ЧК. Далее началась служба в центральном аппарате и выполнение спецзаданий в европейских странах – ликвидация основателя ОУН[3] Коновальца и предавшего идеи большевизма Троцкого[4].
В настоящее время он возглавлял отдел, занимавшийся разведкой, контрразведкой и организацией диверсионной деятельности в тылу противника.
Перед чекистом лежало дело оперативной разработки в глянцевой обложке, которое он внимательно изучал, делая временами карандашом пометки в блокноте.
Судоплатов Павел Анатольевич (7 июля 1907 г., Мелитополь, Российская империя – 24 сентября 1996 г., Москва, Россия
Разработка именовалась «Монастырь» и имела далеко идущие цели.
Месяц назад нарком НКВД Берия, желая скрасить мрачное настроение Сталина от чудовищных поражений Красной Армии на фронтах, докладывал вождю об успехах наркомата в борьбе с немецкой агентурой, забрасываемой в наши тылы, о выявленных и уничтоженных резидентурах, диверсантах и вредителях.
Вождь молча слушал, расхаживая по кабинету, а потом, подойдя вплотную к наркому, сказал:
– Плохо, Лаврентий, очень плохо.
– Не понял, товарищ Сталин? – побледнел тот лицом.
– Ты работаешь по хвостам, как в игре «казаки-разбойники». Одни бегут, вторые догоняют. А нужно совсем другое.
– Что именно? – вытянулся нарком.
– Упреждать. Для чего иметь своих людей там, где готовятся эти планы, и своевременно получать от них сведения. А при необходимости дезинформировать противника и срывать его планы. Ты меня понял? – вождь недобро блеснул глазами.
Что означает этот блеск, Берия хорошо знал и внутренне похолодел.
– Так точно, товарищ Сталин!
Берия Лаврентий Павлович (29 марта 1899 г., Мерхеул, Кутаисская губерния, Российская империя – 23 декабря 1953 г. Москва, СССР)
– В таком случае иди, я жду результатов.
Шагая к двери на деревянных ногах, нарком спиной чувствовал взгляд Хозяина[5]. Во взгляде том таилась угроза.
Вернувшись из Кремля на Лубянку, Берия тут же вызвал своего заместителя Абакумова, руководившего Особыми отделами, и Судоплатова. И учинил обоим начальственный разнос.
– Заберите свою филькину грамоту! – швырнул на стол подготовленную для доклада вождю справку. – Это не работа, детский лепет! Мне нужно упреждение! А именно агентурные позиции в Абвере[6], который ведет к нам заброску агентуры и устраивает диверсии!
– Лаврентий Павлович… – открыл было Абакумов рот.
– Молчать! – грохнул кулаком по столу нарком. – Немедленно продумать и дать конкретные предложения! Срок неделя! Пока свободны!
– Есть! – вздернули оба подбородки, повернулись через левое плечо и заскрипели сапогами к двери. Миновав приемную со скучающим у телефонов адъютантом, вышли в овальный с ковровой дорожкой коридор и молча разошлись в разные стороны.
Оба недолюбливали друг друга. Судоплатов считал Абакумова выскочкой и костоломом. В органы тот пришел с комсомольской работы в 1932-м и несколько лет служил оперуполномоченным в ГУЛАГе[7]. Потом занимался контрразведывательным обеспечением штабов и был начальником Ростовского управления НКВД, где проявил себя спецом по выбиванию из подследственных признательных показаний. Нарком это качество ценил и забрал умельца к себе заместителем.
Абакумов в свою очередь завидовал Судоплатову как опытному разведчику-нелегалу, не один год проработавшему за границей и осуществившему там ряд блестящих операций.
И не безосновательно завидовал. Дело в том, что у Судоплатова уже имелось то, что требовал с подачи вождя нарком. А именно – оперативная разработка с кодовым названием «Монастырь». Заведена она была в июле и ставила своей целью внедрение чекистской агентуры в немецкую военную разведку.
Для этого создали фиктивную антисоветскую организацию, дав ей название «Престол», якобы искавшую контакты с германским верховным командованием. Несмотря на основательные чистки, многие представители русской аристократии остались в живых, но все были под оперативным наблюдением.
Выбор пал на князя Глебова, некого Садовского и его жену. Все трое нашли пристанище в Новодевичьем монастыре, где общались с кругом своих знакомых. Никакой антисоветской деятельности не вели, контакты сводились к ностальгическим воспоминаниям и ожиданию прихода немцев.
Князь был в преклонном возрасте, но ясен умом, деятелен и пользовался авторитетом в кругах остатков былой аристократии. Ему не надо было доказывать преданность монархии. В подшивке журнала «Нива» за 1913 год имелся номер, посвященный приезду Николая II в Кострому по случаю 300-летия дома Романовых. На большой фотографии князь приветствовал царя от имени русского дворянства.
Второй человек в организации, Борис Александрович Садовской, принадлежал к поэтам «серебряного века»[8], в тридцатые годы ОГПУ[9] ликвидировало три монархические ячейки молодежи, группировавшиеся вокруг него и имевшие прогерманские настроения. От всего этого литератора хватил удар, и он передвигался в инвалидной коляске.
Под стать Садовскому была и его жена – Надежда Ивановна Воскобойникова, в прошлом близкая фрейлина императрицы. После ареста Романовых она вошла в тайное общество по спасению царской семьи, получив для этого восемь миллионов долларов от американцев. Однако попытка не удалась, а вскоре всех Романовых расстреляли.
Как и Глебов, Садовские состояли под негласным надзором в целях их возможного оперативного использования. Теперь такой момент настал, требовался катализатор…
Когда напольные часы в простенке гулко пробили десять вечера, Судоплатов перевернул очередную страницу, заложил ее карандашом и открыл лежавшую рядом коробку «Казбека». Достал оттуда папиросу, став разминать пальцами.
В обитую дерматином дверь постучали.
– Да! – Судоплатов, прикусив мундштук, чиркнул спичкой.
– Разрешите, товарищ старший майор? – шагнул из тамбура цыганистого вида старший лейтенант госбезопасности с картонной папкой в руке.
– Входи, Михаил, присаживайся, – выпустил ноздрями дым.
Старший лейтенант (фамилия его была Маклярский) прошел вперед, уселся за приставной стол и положил папку перед начальником.
– Вот, Павел Анатольевич, подобрал из своих агентов кандидата для введения в разработку.
Маклярский являлся достаточно молодым, но умным и хватким оперативником. В органы пришел в конце двадцатых, хорошо себя зарекомендовал себя на «земле»[10], за что был переведен в центральный аппарат, где служил под началом Судоплатова начальником 1-го отделения.
– Поглядим, – старший майор открыл папку и стал внимательно читать лежавшую внутри отпечатанную на машинке справку с грифом «совершенно секретно».
Там значилось: «Демьянов Александр Петрович, псевдоним ”Гейне”. Родился 19 октября 1910 года в Санкт-Петербурге. Русский, из дворян, потомок казачьего атамана Головатого. Отец – есаул царской армии, умер от ран в Первую мировую, мать Мария Николаевна, урожденная Кульнева – дворянка, выпускница Бестужевских курсов.
Полтора года обучался за границей, а потом в Ленинградском политехническом институте, откуда был отчислен как «социально чуждый элемент» и в 1929 году завербован ОГПУ. Жена – Татьяна и тесть, профессор Березанцев, также являются секретными сотрудниками.
В 1930-м Демьянов переведен на работу в Москву, работает инженером-электриком на «Мосфильме». Вхож в артистические круги, по заданию разведки устанавливает контакты с иностранными журналистами, дипломатами и театрально- художественной богемой, активно участвуя в их разработках. Свободно владеет немецким и французским языками. Обучен формам и методам агентурно-оперативной деятельности, в том числе с иностранцами. Смел, инициативен, хладнокровен».
Ниже: «начальник 1-го отделения 2 отдела НКВД СССР, старший лейтенант государственной безопасности Маклярский М. Б.» и размашистая подпись.
– Интересная кандидатура, – Судоплатов положил бумагу в папку, вернул ее отделенному начальнику. – Организуй мне завтра с этим Гейне контрольную встречу[11].
– На какое время?
– В девять утра.
– Есть, – тот встал со стула и, забрав документы, покинул кабинет.
Лампа на столе горела, пока за шторами не засерел рассвет, а потом погасла…
Следующим утром, прохладным и туманным, по Садовому кольцу неслась защитного цвета «эмка»[12]. Кольцо было пустынным, изредка встречались автомобили, в основном военные, на площади Маяковского с оборудованных огневых позиций в небо уставились длинными стволами две зенитки и бинокль наблюдателя.
Миновав площадь, машина сбавила скорость, свернула в узкий неприметный переулок и, скрипнув тормозами, остановилась. Хлопнули дверцы, из автомобиля вышли Судоплатов с Маклярским.
Чуть позже оба поднимались по ступеням лестничного марша одного из жилых домов за углом. На площадке третьего этажа остановились, старший лейтенант вынул из кармана ключи и отпер одну из четырех, выходящих туда дверей.
В прихожей оба сняли черные кожаные плащи с фуражками, повесили их на крючки, прошли в одну из комнат, где начальник отделения щелкнул выключателем. Двухрожковая люстра осветила неярким светом матово блестевшую там старинную мебель, вытертый ковер на полу и несколько копий картин Айвазовского на стенах.
Судоплатов уселся на один из венских стульев у стола и принялся листать лежавший там свежий номер «Огонька», Маклярский ушел на кухню, откуда вскоре тонко засвистел чайник.
Ровно в назначенное время в квартире раздались три коротких звонка. Старший лейтенант, сняв цепочку и отперев дверь, впустил посетителя. Они молча кивнули друг другу, вошедший расстегнул осеннее пальто и вместе со шляпой поместил на вешалку, вслед за чем был препровожден в комнату, где находился начальник.
– Будем знакомы, я – Павел Анатольевич, – отложив в сторону журнал, Судоплатов встал и протянул руку.
– Александр Петрович, – с достоинством пожал ее агент.
На вид ему было лет тридцать, тонкие черты лица выдавали аристократа, фигура подтянутая и спортивная. Одет был в темный элегантный костюм в елочку, светлую с полосками сорочку и при галстуке. Расселись за столом, завязалась непринужденная беседа. В ее ходе Судоплатов выяснил еще целый ряд фактов биографии Гейне, помимо указанных в справке.
Как оказалось, языкам Александра обучили мать и гувернантка, остзейская[13] немка, а первым наставником и учителем в разведке был Рудольф Абель[14], которого Судоплатов знал лично и глубоко уважал. Помимо прочего агент увлекался конным спортом и имел на Московском ипподроме скаковую лошадь, что использовал для установления связей с работниками зарубежных дипломатических ведомств и торговых представительств. Псевдоним «Гейне» при вербовке избрал сам, поскольку увлекался его поэзией и знал наизусть многие произведения.
Демьянов Александр Петрович, псевдоним «Гейне»
– Ну что же, для первого знакомства вполне достаточно, Александр Петрович, – констатировал начальник, – а теперь перейдем к вашему очередному заданию. Предупреждаю, оно весьма опасное, поскольку предполагает работу во вражеском тылу и в случае провала – вас ожидают пытки и смерть, фашисты в таких случаях не церемонятся.
– Я готов, – бесстрастно ответил собеседник.
– Позволю заметить, Павел Анатольевич, – вступил в разговор Маклярский, – с товарищем Демьяновым я работаю второй год, и в первые дни войны он потребовал отправки на фронт, что было обещано, но по линии разведки.
– В таком случае наши желания совпадают, – чуть улыбнулся начальник. – А теперь, Александр, слушайте и вникайте.
Спустя час, подробно изложив план операции, Судоплатов поинтересовался, есть ли вопросы?
– Имею два, – взглянул Демьянов на Судоплатова, – что будет с фиктивной группировкой стариков?
– Она под нашим наблюдением и безвредная. Так что пусть предаются ностальгии и мечтают, это не возбраняется. Слушаю второй?
– Хотелось бы побольше узнать про обстановку за линией фронта, она мне известна только в общих чертах.
– За это можете не беспокоиться, вся необходимая информация будет предоставлена.
Встреча с перерывом на чай с сушками продолжалась до полудня, а когда все детали обсудили, стороны распрощались, и Маклярский конспиративно выпустил агента из квартиры.
– Ну, как вам Гейне? – вернувшись из прихожей, вновь присел за стол.
– Поживем-увидим, – ответил старший майор. Начальник не любил давать поспешных оценок.
По прошествии недели они вместе с Абакумовым сидели в приемной Берии.
Три года назад Лаврентий Павлович сменил на этом посту Ежова[15], а до этого возглавлял соответствующие наркоматы в Закавказье, где проявил себя и был замечен Сталиным, и тот сделал его главой Лубянки. Новый нарком тут же отменил политику «Большого террора»[16], проводимую прежним наркомом, назначил на руководящие посты своих людей и создал мощную агентурную сеть советской внешней разведки в Европе, Японии и США. По натуре был жестоким, отличался высокой работоспособностью, с подчиненными был груб, но справедлив.
Его адъютант, полковник Саркисов, что-то записывал в журнале, время от времени отвечая на звонки: «Нарком занят». Последний уже час допрашивал у себя бывшего командующего 34-й армией генерал-майора Качанова. В результате ударов превосходящих сил вермахта под Старой Руссой его армия отошла на реку Ловать, а затем в район Демянска.
Для расследования обстоятельств поражения на Северо-Западный фронт выехала комиссия уполномоченных Ставки Верховного Главнокомандования во главе с армейским комиссаром 1 ранга Мехлисом[17]. Комиссия обвинила Качанова в самовольном отводе войск и пораженческих настроениях. Генерала арестовали, доставили в Москву, и теперь в отношении него велось следствие.
Председатель комиссии Мехлис, он же заместитель народного комиссара обороны и начальник Главного политуправления РККА, до революции являлся членом рабочей сионистской партии «Поалей Цион». С началом Гражданской войны стал большевиком и обретался в Гражданскую войну политработникам в штабах. Затем несколько лет был личным секретарем Сталина, утвердившим его на эту должность. Высшим руководством Красной Армии Лев Захарович по праву считался цербером[18]. Являясь болезненно подозрительным, мстительным и жестоким, он видел вокруг только врагов и вредителей, требуя в лучшем случае снятия таких с должностей, а в худшем расстрела.
Наконец в высокой двери тамбура послышались шаги, она отворилась. Сначала появился конвойный сержант с тяжелой кобурой на ремне, за ним подследственный в синих галифе, распоясанной гимнастерке со следами крови и споротыми петлицами, замыкал процессию второй конвойный. Когда процессия вышла из приемной, на столе адъютанта тренькнул телефон.
– Слушаю, Лаврентий Павлович, – приложил к уху трубку. – Есть, – опустил трубку на рычаг и взглянул на ожидавших: – Проходите.
Те встали, одернули мундиры и скрылись за начальственной дверью.
– Каков подлец! – встретил их Берия, нервно расхаживая по кабинету. – Бежал с армией с поля боя, как заяц, и не признает вины. Явный враг народа!
Остановился у резной тумбы в углу, налил из бутылки в стакан боржома, жадно выхлебал:
– Садитесь.
Когда, отодвинув стулья, оба присели за приставной стол, грузно опустился в кресло своего и Берия:
– Докладывай, Абакумов, ты первый.
– Согласно вашему указанию, Лаврентий Павлович, военная контрразведка пересмотрела свою стратегию и разработала новую. Она позволит более активно…
– Кончай миндальничать, ближе к телу, – резко оборвал его нарком.
– Понял, – втянул в голову в плечи комиссар госбезопасности 3-го ранга и доложил конкретику. Согласно ей всем Особым отделам фронтов армий и флотов предписывалось подобрать и забросить в тыл противника агентов с последующим их внедрением в части вермахта, вспомогательные войска, полицию и гестапо. Основной задачей для них поставить сбор информации о школах подготовки диверсантов на оккупированных территориях, проникновению в них, получению информации о личном составе и командовании, передаче ее в центр.
– И сколько таких агентов планируется к заброске? – сложил руки на груди Берия.
– Для начала по десятку с каждого фронта.
– Когда можно ожидать первых результатов?
– Месяца через три-четыре.
– Ну что же, принимается, – пожевал губами нарком и дополнил сказанное несколькими дельными указаниями, которые Абакумов тут же аккуратно записал в блокнот.
«Да. Что-что, а дело, в отличие от Ежова, он знает», – подумал Судоплатов, много раз убеждавшийся в этом, когда докладывал закордонные разработки и планы их реализации. Берия схватывал все на лету, всегда улавливал главное. Прежний же нарком, мстительный и злобный недомерок, оперативную работу знал слабо, компенсируя отсутствие опыта личной преданностью вождю, интригами и звериной жестокостью.
– Теперь послушаем разведку, – перевел на Судоплатова холодный взгляд хозяин кабинета.
– У нас, товарищ Берия, аналогичные предложения, направленные территориальным управлениям НКВД. А кроме того уже имеется разработка «Монастырь», имеющая целью внедрить агента сразу в Абвер, – коротко доложил старший майор.
– Вот как? – блеснули стекла пенсне. – Поподробнее, Павел Анатольевич, это интересно.
– Надеюсь, вы помните дела по монархическим организациям, группировавшимся в тридцатых вокруг Садовского?
– Как же, помню. Молодые фашисты, мы их всех выявили и расстреляли. А этого поэта «серебряного века» с женой-фрейлиной оставили на потом. Получается, пригодились?
– Именно, – кивнул Судоплатов и подробно доложил перспективы разработки.
– То есть сразу в дамки? – оживился нарком. – А почему не доложили раньше?
В отличие от большинства своих подчиненных, нарком всегда называл его на «вы», подчеркивая тем самым уважительное отношение.
– Подбирали агента для внедрения, чтобы мог заинтересовать немцев, – ответил старший майор.
– Когда планируете к заброске?
– Через месяц.
– Ну вот, Абакумов – учись, как надо, – взмахнув рукой, довольно изрек Берия. – Пока ты пишешь свои указания, Судоплатов уже действует.
– Я это учту, – налился краской контрразведчик.
– Значит так, – забарабанил пальцами по столу нарком. – Немедленно подготовьте мне по этому вопросу развернутую справку, буду докладывать Хозяину.
– Разрешите вопрос? – поворочал Абакумов шеей.
– Давай.
– Почему бы эту разработку не передать нам? По ней придется взаимодействовать с Генштабом, а его обслуживает военная контрразведка.
– Очень уж ты хитрый, Виктор Семенович. Хочешь и рыбку съесть и на х… сесть, – рассмеялся нарком. – Не выйдет. А вы, Павел Анатольевич, докладывайте мне результаты еженедельно, беру «Монастырь» на личный контроль. На этом всё. Больше не задерживаю.
Спустя час, приняв еще двух начальников и учинив одному разнос, Берия внимательно читал многостраничный документ с визами исполнителей на обороте. Завершив чтение, взял авторучку и поставил внизу последней страницы, где через два пробела значилось «Народный комиссар Внутренних дел СССР Берия», размашистую подпись.
Встав из кресла, запер справку в массивный сейф, а затем позвонил по «вертушке» Поскребышеву[19] в Кремль и записался на прием к Сталину на 23.00 вечера. Рабочий день вождя составлял пятнадцать-шестнадцать часов в сутки и заканчивался глубокой ночью. В таком же режиме трудились ЦК партии, Совет народных комиссаров, наркоматы и нижестоящие госструктуры. Ну а кто не выдерживал, от того освобождались, не взирая на прежние заслуги.
За десять минут до назначенного времени черный лаковый «паккард» Берии, тихо урча мотором, поднялся по брусчатке от ГУМа к Спасской башне. Охрана взяла под козырек, автомобиль въехал в темную арку ворот, повернул направо и, высветив сосновую аллею, остановился у Сенатского дворца с темными рядами окон.
Это парадное здание в Кремле, построенное известным архитектором Казаковым по воле императрицы Екатерины Великой, теперь использовалось как резиденция Совнаркома.
Нарком вышел из салона и потянул на себя дубовую, с начищенной бронзовой рукояткой дверь. В фойе из-за стола вскочил подтянутый лейтенант госбезопасности, вскинув к фуражке с синим околышем руку.
Берия молча кивнул, снял в раздевалке верхнюю одежду и, пригладив перед зеркалом волосы, поднялся мраморными ступенями на второй этаж. Здесь его приветствовал второй страж. Нарком снова кивнул и направился по алой ковровой дорожке в приемную. Там, сидя за обширным столом с телефонами и стопкой документов, что-то записывал в журнал приема средних лет лысый человек с одутловатым лицом, в темном габардиновом костюме.
– Кто сейчас у Хозяина? – пройдя к столу, пожал руку Поскребышеву нарком.
– Товарищ Калинин, – бесцветно ответил тот.
– Обождем, – Берия уселся на один из мягких стульев у боковой стены, положив на колени папку тисненой кожи. – Много записано на прием?
– Еще трое после вас, – поднял секретарь набрякшие глаза, оба замолчали.
Этот неприметной внешности человек много лет бывший помощником Сталина являлся ходячей энциклопедией и мог ответить на любой вопрос, который ему задавали. К тому же имел феноменальную память, пользовался доверием вождя, и нарком лелеял тайную мечту сделать его своим осведомителем. Но пока опасался.
В трубах отопления чуть потрескивал пар, маятник старинных каминных часов в углу размеренно отстукивал течение времени, навевая дрему и покой. На пятнадцатой минуте ожидания дверь, ведущая в кабинет Сталина, бесшумно отворилась, оттуда появился сухощавый старичок в очках и с козлиной бородкой.
– Здравствуйте, Михаил Иванович, – встав, приветствовал Всесоюзного старосту нарком.
Официально тот был вторым после Сталина руководителем государства, но мало что решал. В революцию Калинин пришел вместе с Лениным, считался хорошим организатором и пропагандистом, но силой характера не отличался. Еще в 38-м его жена была арестована по подозрению в участии в террористическом заговоре и находилась в тюрьме, но муж никаких мер к ее освобождению не принимал.
– Рад видеть, Лаврентий, – сунул ему Калинин худую руку и засеменил начищенными штиблетами к выходу.
На столе у Поскребышева брякнул телефон.
– Заходите, товарищ Берия, – сняв трубку, секретарь взглянул на наркома.
Тот встал, пробежал пальцами по мундиру с гербованными пуговицами и решительно вошел в кабинет Верховного.
– Здравия желаю, товарищ Сталин! – вытянулся у входа.
– И тебе не хворать, проходи, присаживайся, – послышался в ответ гортанный голос.
Кабинет вождя был просторным, с хрустальной под потолком люстрой, отделанными мореным дубом стенами, портретом Ленина над рабочим местом, цветной картой боевых действий в простенке и длинным столом для совещаний под зашторенными бархатными портьерами окнами.
– С чем пожаловал? – шевельнул усами вождь, ломая над коробкой папиросы «Герцеговина Флор» и набивая душистым табаком трубку.
– Доложить о перестройке работы наркомата в борьбе с немецкой агентурой, диверсантами и вредителями.
Присев за приставной стол, Берия извлек из папки машинописные листы справки.
– Слушаю, – Хозяин чиркнул спичкой и зачмокал губами, раскуривая трубку.
Доклад длился ровно час, и всё это время отец народов молчал, время от времени окутываясь синеватым дымом. Лицо оставалось беспристрастным, рысьи глаза с прищуром ничего не выражали.
Закончив, нарком вернул справку в папку и закрыл ее, в кабинете наступила напряженная тишина. А затем Верховный пожевал губами:
– Годится для начала. Кстати, а почему этот Садовской жив? Помнится, он проходил у вас по нескольким делам, где всех участников расстреляли.
«Ну и память», – мелькнуло в голове наркома. А вслух ответил:
– Оставили для возможного оперативного использования, товарищ Сталин, и теперь он очень пригодился.
– Выходит так, – раздумчиво сказал вождь. – Но почему только одно дело, да и то по линии Судоплатова, где военная контрразведка? У тебя Абакумов что, вообще мышей не ловит? В таком случае подбери другого заместителя. Мне нужен результат. Результат, ты понял? – И сдвинул густые брови.
– Понял, – нервно дернул щекой нарком. – Результат обязательно будет.
– Хорошо, иди, а справку оставь, я почитаю. И еще… доклад о проделанной работе на этом участке ежемесячно, – похлопал по столу ладонью.
Сталин Иосиф Виссарионович (настоящая фамилия Джугашвили, (9 декабря 1879, Гори, Российская империя – 5 марта 1953, Московская область, СССР)
– Слушаюсь, товарищ Сталин. Разрешите идти?
– Иди, – последовал кивок. – Желаю удачи.
Когда за наркомом закрылась дверь, Сталин встал, подошел к окну, чуть отодвинул штору и стал задумчиво глядеть на прыгающих за стеклом по веткам снегирей, празднично смотревшихся на фоне снега.
И в памяти всплыла довоенная пора, Закавказье. В тот год он отдыхал на правительственной даче в Абхазии и решил устроить в резиденции праздник. Помимо руководителя республики Лакобы, туда были приглашены Ворошилов с Калининым, Берия и ближайшее окружение, многие с женами.
Накрытый в главном зале стол ломился от яств и горячительных напитков, выступал ансамбль местных танцоров, было весело и непринужденно. Гости поочередно произносили за здоровье вождя тосты, изощряясь в красноречии. Когда очередь дошла до наркома Обороны, тот произнеся здравницу, выпил свой бокал, после чего в восторге и под винными парами, дважды пальнул из револьвера в висевшую над столом зала люстру.
Кто-то из женщин взвизгнул, вниз посыпались мелкие осколки хрусталя, вино в бокалах припорошила штукатурка. Все, глядя на вождя, замерли.
– Да, Клим, – невозмутимо разгладил он усы, – хоть ты и главный «Ворошиловский стрелок», а мазила. Попал в белый свет, как в копейку.
Маршал, покраснев как рак, сунул револьвер в кобуру и молча сел, а Сталин повернулся к сидевшему рядом Лакобе.
– Нестор, покажи, как надо стрелять. Пусть учится.
– Просим! – вновь развеселились и захлопали в ладони гости.
Герой Гражданской войны, устанавливавший советскую власть в Абхазии, слыл непревзойденным снайпером. Он было стал отказываться, но хозяин настоял, бурно поддерживаемый остальными. Лакоба махнул стоявшему у одного из окон распорядителю (тот быстро подошел) и что-то прошептал ему на ухо.
Распорядитель испарился, через минуту возник снова в сопровождении курчавого повара в белом, турка-месхетинца[20]. Он держал в руке блюдце с куриным яйцом.
Пара отошла в дальний конец зала, начальник взял из рук повара блюдце и угнездил в его шевелюре яйцо. Лакоба поднялся из-за стола, достал свой револьвер, прицелился – грохнул выстрел, по лицу месхетинца потек желток.
– А-а-а! – восторженно завопила публика.
Лакоба, подойдя к турку, потрепал того по плечу:
– Молодец! Иди работай, дорогой.
Вождь попросил наполнить бокалы и поднял свой.
– За тебя Нестор, ты наш Вильгельм Телль, – и, не отрываясь, выпил.
Потом картина растворилась, на ветках снегири клевали ягоды рябины, вождь вернулся к текущим делам…
Назад Берия возвращался в противоречивых чувствах. С одной стороны доклад прошел относительно удачно, но, хорошо зная Сталина, он понимал – в случае отсутствия результата и перелома в борьбе с Абвером головы ему не сносить. Он вспомнил Ягоду с Ежовым и поежился, их судьба была не завидной.
