Валерий Петрович Большаков
Целитель. Любовь, комсомол и физфак
Я ласково уложил девушку на спину и поцеловал ее, опершись локтем.
– Никуда я не уеду, и искать никого не буду, – мой голос был мягок и тверд одновременно. – Нашел уже!
Рита всхлипнула и порывисто обняла меня. Прижалась, задышала в шею.
– Так хорошо, что в сон тянет… – пробормотала она смущенно. – Давай, поспим чуть-чуть? М-м? Как Штирлицы? А потом сходим куда-нибудь! Еще светло совсем… Давай?
– Давай… – я крепче стиснул девушку, и с наслаждением закрыл глаза. Сладкая дрема накрыла нас теплым, невесомым одеялом…
Мне снилась Инна.
Суббота, 30 октября. День
Нью-Йорк, Крэнберри-стрит
Пройдясь по причалу и косясь на небоскребы Манхэттена, Вакарчук оглядел «свою» облупленную яхту. Почившего Уортхолла не интересовали всякие новомодные навороты, вроде облицовки амарантовым деревом. Этот скряга купил себе «бэушный» иол с маленькой бизанью позади грот-мачты, чтобы можно было справляться с парусами даже в одиночку. Но вот, не доглядел…
– Шеф! – напомнил Чак о себе. – Такси ждет!
– Иду!
За рулем желтого кэба перемалывал жвачку толстомордый негр. Фуражка таксиста едва удерживалась на стриженной голове с мясистым загривком.
– Куда? – промычал он, неприятно выкатывая глаза в зеркальце.
– Бруклин-Хайтс. Кэнберри-стрит.
В глазах «кэбби» заворочался интерес – район для богатеньких!
– Да, сэр, – рокотнул он, и тронулся.
Степан помалкивал всю дорогу. Его занимала весьма важная проблема: как узнать «собственный» дом? Брайену Уортхоллу принадлежит трехэтажный особняк-браунстоун в тени высоких деревьев. На мятой фотокарточке всё это хорошо видно, вот только снимок черно-белый! И какого же цвета недвижимость? Коричневого, желтого, красного, серого? А черт его знает…
Такси свернуло на Кэнберри-стрит, узкую и уютную улочку, застроенную теми самыми браунстоунами. Было похоже, что выставленные в ряд двух- и трехэтажные дома сгребли, лишая проулков, и не просто сцепили боками, а еще и сплющили.
Высокие деревья вырастали чуть выше крыш, наводя тень и придавая месту элегическую утонченность. Глянешь – и не поверишь, что отсюда недалеко до трущобного Гарлема или эмигрантских кварталов Куинса.
Вакарчуку улица по душе пришлась. Что-то в ней было узнаваемое, не раз виденное в старых районах Москвы, и потому немного даже родное, дававшее волю легкой ностальгии.
– Стоп! – сказал Призрак Медведя. – Приехали.
Степан не спорил. Вылез из кэба и дождался индейца.
– Сколько ты ему сунул?
– Десятку.
– Раздаваха… – заворчал Вакарчук.
– Zhlob, – ухмыльнулся Чак.
Обменявшись любезностями, они поднялись по ступенькам особняка из коричневого камня на своеобразное крыльцо, чей навес удерживала пара дорических колонн. Окна полуподвала сбоку ограждали кованые решетки. Дорого и стильно.
– Ключ у тебя?
Чарли отрицательно мотнул головой. Обшарив все карманы, Степан обнаружил искомое на дне объемистой сумки. Открыв, потянул на себя тяжелую резную дверь, и шагнул в темноватый холл, отделанный деревом.
Из людской уже шаркал Борден, старый эконом с замашками английского дворецкого.
– Добрый день, сэр, – с достоинством поклонился он.
– Добрый, Борд, – буркнул Вакарчук, отыгрывая нелюдима.
– Рад вашему приезду, сэр. Вас так долго не было, сэр…
– Дела, Борд.
– Кухарку я отпустил, сэр, готова лишь холодная закуска. Но, если нужно…
– Нет-нет, Борд, все в порядке, – скинув куртку на руки эконому, Степан тяжело зашагал к лестнице. – Должен подойти один хомбре, впустишь его. А пока отдыхай.
– Слушаюсь, сэр…
Прямой, как огородное пугало, Борден величественно удалился.
– Закуска – это неплохо, для начала, – рассудил Степан, и понизил голос: – По-моему, он принял меня за хозяина!
– Старый слуга, – пожал плечами Чак. – Подслеповат и глуховат.
– За мной!
В столовой был накрыт огромный овальный стол, окруженный двумя десятками старинных стульев, сразу напомнивших Вакарчуку наследство Кисы Воробьянинова. В меню имелось холодное запеченное мясо, нарезанное тонкими пластиками, безвкусный сладковатый хлеб, похожий на поролон, и красное вино в графине.
– Ага, да тут и выпивка! Живем…
Хлебнув для храбрости, Вакарчук основательно закусил. Страх и тревога, не отпускавшие его с раннего утра, как только в светлеющем небе зазеленела статуя Свободы, немного ослабили хватку. Степан повеселел. Проверку дворецким он выдержал…
Мысли разлетелись вспугнутыми мухами, стоило ударить колокольчикам в холле. Вакарчук настороженно, перестав жевать, глянул на индейца. Тот успокаивающе повел рукой – спокойней, бледнолицый, спокойней…
Вскоре зашаркал Борден, и вот с лестницы донесся его дребезжащий голос:
– Мистер Сандерс, сэр!
Степана окатило облегчением. Быстро дожевав мясо, он крикнул:
– Пусть поднимается!
Вскоре в столовую вошел Уинни Сандерс, он же Николай Ладынин, большой спец из «Фирмы» Питовранова. Выглядел он как типичный «белый воротничок» – костюмчик, галстучек, безукоризненно белая рубашечка. А иронию во взгляде прятали затененные стекла очков.
– Приветствую вас на земле Ньюйоркщины! – поздоровался он на русском, и небрежно отмахнулся, словно стирая с лица Степана тень неуверенности. – Не волнуйтесь, подслушки нет, ребята обследовали весь дом. Ах, да… – Николай повернулся к Призраку Медведя. – Как ваши успехи в русском?
– Хорошо, товарищ, – старательно выговорил индеец. – Но лучше – инглиш.
– О`кей, – кивнул Сандерс. – Я уже второй месяц тружусь в вашей компании «Мэшинтрекс», товарищ Уортхолл. Пока простым менеджером, но… Вы же меня повысите?
– Куда ж я денусь! – фыркнул Вакарчук. – И что «Мэшинтрекс»?
– Да ничего так, крепкий бизнес, – Ладынин покрутил кистью. – Без долгов, но и без особых амбиций. Торгует компьютерами и программным обеспечением. Что я предлагаю на первом этапе? Создать фирму «Софтимпэкс» – и продвигать на американский рынок советское ПО, то есть софт, а затем и хард – нашенские микроЭВМ «Коминтерн-1». Сейчас в Штатах найдутся десятки тысяч энтузиастов, готовых покупать недокомпы, вроде «Альтаира», «Сол-20» или «КИМ-1», а мы им предложим роскошные аппараты с дисплеем, ворд-редактором, графикой, QWERTY-клавиатурой, сетевой картой! Операционка «Ампара» в качестве бонуса, а модем – за отдельную плату…
Степан внимательно слушал, понимая с пятого на десятое, кивал с умным видом, а затем спросил:
– И что будет?
Ладынин картинно упал на стул и раскинул руки в широком жесте.
– Бум! – воскликнул он. – Ажиотажный спрос! Миллионы американцев встанут в очередь за нашими «Коминтернами», и будут их хапать, не жалея кровных долларов! «Мэшинтрекс» займется солидным делом – адаптацией советских микроЭВМ к американским реалиям. Ну, например, заменой штепсельных вилок с круглыми контактами на те, какими пользуются здесь – с плоскими. А в недалекой перспективе мистер Уортхолл выходит в миллиардеры, что и требовалось доказать! Конечно, – Николай прижал к сердцу пятерню, – все это легко лишь на словах. Потребуется звонкая реклама, и подкупы, и команда зубастых юристов-крючкотворов, но любые расходы окупятся! А параллельно будем играть на бирже. Зная будущие котировки фьючерсов, можно сделать оч-чень серьезные деньги!
В дверь робко постучали.
– Сэр, вам пакет!
– Заходи, Борден! – встав со стула, Вакарчук торжественно пожал руку Ладынину. – Благодарю за консультацию, мистер Сандерс! Надеюсь, вы принесете немалую пользу нашей компании на посту генерального менеджера.
– Я не подведу, мистер Уортхолл, – заверил Степана агент КГБ, и расплылся в откровенно гагаринской улыбке.
Воскресенье, 31 октября. Время обеда
Москва, проспект Вернадского
Просторный, залитый светом спортзал потихоньку превращался в мастерскую-лабораторию. Ряды столов вдоль стен уставлены «Коминтернами», осциллографами, какими-то стендами… Пишмашинки «Консул» с пулеметными стрекотом выкатывают распечатки… А посреди обширного помещения, прямо на паркете, грудой свалены блестящие кирпичики неодимовых магнитов, градиентные катушки в форме восьмерок, седловидные РЧ-катушки, синтезаторы частоты и усилители – это Ваня Скоков колдует над ЯМР-томографом, вдохновленный моей подсказкой. Я шепнул ему насчет частотного и фазового кодирования – и время пошло. Иван с добровольными помощниками вступил в гонку с американцами Лотербуром и Дамадьяном – эти «яйцеголовые» уже в следующем году испытают первый в мире МРТ-аппарат.
Ну, это мы еще посмотрим, кто первым порвет финишную ленточку…
Активно отдыхая за «клавой», я просмотрел отпечатанную страничку с задачей из учебника по «праку». «Изучение тензора инерции твердого тела методом колебаний».
Полдня обрабатывал измерения, обсчитывал погрешности и строил графики. А таких задач – двенадцать за семестр. И попробуй только не реши! Ну, зубы у меня крепкие, разгрыз…
– Етта… – неожиданно послышался знакомый голос, и я завис. – А где мне найти Гарина?
Иван и Гоша Леднёв, мудривший с термоэлектрическим модулем, молча указали на меня. Да я и сам уже вскакивал, скалясь во все тридцать два.
– Ромуальдыч! – опрокинув стул, заспешил навстречу дорогому гостю.
Вайткус, смущенно посмеиваясь, шагнул и крепко пожал мою руку.
– Давно не виделись, хе-хе…
– Только не говорите, что вы просто так наведались! Нам срочно нужен технический директор, вы же в курсе!
– Так уж и срочно? – притворно засомневался Арсений Ромуальдович.
– Срочнее не бывает!
– Ой, Ромуальдыч приехал! – донеслось от дверей.
Хлопая в ладоши, вбежала Альбина в новом джинсовом костюмчике.
– Как я вам? – повертелась она.
Леднёв и Скоков, ни слова не говоря, выставили большие пальцы – люкс!
– В комиссионке взяла! – оживленно болтала Ефимова. – Никогда джинсов не носила, вообще, а тут увидела – и не выдержала. Почти все деньги потратила!
– И чё? – возник на пороге растрепанный Изя. – Прокормлю уж как-нибудь!
– Ой, кормилец нашелся! – подпустила Аля ехидцы в голос.
– А чё?
– Как будто и не уезжал! – рассмеялся Вайткус. – Миша, пойдем, я там кой-какие гостинцы привез, поможешь донести…
Мы вышли к лифтам, и Ромуальдыч, распуская «молнию» на своей шикарной дубленке из кенгуру, сказал негромко:
– Так ты серьезно насчет вакансии?
– От и до! – серьезно кивнул я. – С вашими связями… Просто мне сейчас приходится не думать, а бегать, доставать и пробивать! Вон, вчера неодимовые магниты выцарапал. Новейшая разработка! Так вот пробегаешь весь день, поможешь тому же Ваньке, а у самого всё стоит колом…
– Понимаю, понимаю… – Вайткус потер щеку, кривя губы. – Ну, считай, вакансия заполнится… м-м… через недельку.
– Здорово! – обрадовался я. – Нет, правда, что ли?
– Что ли, – улыбнулся Арсений Ромуальдович, и тут же построжел. – Только давай сразу расставим акценты. Там, в Первомайске, я реально, как ты выражаешься, хотел толкать прогресс. Но сейчас иная ситуация. Настают тревожные времена, Миша, и я не хочу, чтобы с тобой случилось… э-э… нехорошее. Понимаешь?
– Понимаю, – я щелкнул кнопкой, вызывая лифт.
– Вот и хорошо, что понимаешь, – заворчал Вайткус, насупясь.
Уверять старого зубра в том, что сами-де бережемся и кое-что могём, я не стал – это выглядело бы слишком по-детски. «Могём»… Да мне до сих пор не удалось вычислить ни одного прикрепленного! И я же наверняка видел мою охрану – в метро, на остановке или в универе, – но кто есть кто? Как распознать среди москвичей и гостей города сотрудников 9-го управления? Или со мной работает 7-е? Да я даже этого не знаю!
Выйдя, мы зашагали мимо вахты.
– Сейчас, Панасовна, – забасил Ромуальдыч, – посылки только передам!
– А як же, а як же, Арсений! – разулыбалась баба Дуся.
Я отвернулся, чтобы скрыть ухмылку – Вайткус и тут засветился! Воистину, нет в Союзе ССР людей, не знакомых с Ромуальдычем.
Зеленый «Ижик» на стоянке сразу бросился в глаза.
– Посылки Зиночке передали, и Але, а етто, – Вайткус шлепнул по капоту, – тебе!
– Что? – не сразу дошло до меня. – Машинка? Вся?!
– Полностью! – засмеялся Ромуальдыч. – Документы я оформил, всё, как полагается, права есть, восемнадцать исполнилось. Пользуйся! И уйми свои смутные сомнения. Ты же ее сам собрал – из сущего хлама, из списанного ломья!
– Да, но… – замямлил я.
– Никаких но! – отрезал Вайткус. – А свою «Волжанку» я через неделю пригоню. Хватай ящик, тащим!
Я украдкой погладил машинку, и нагрузился увесистой посылкой.
– Устроим девчонкам праздничек! – подмигнул мне Ромуальдыч, и боком толкнул стеклянную дверь ДСВ.
Там же, позже
Альбина осталась одна – Тимоша умотала к Дюхе.
Ефимова мотнула головой, откидывая челку, и улыбнулась, истово протирая пол. Зиночка – существо приятное, но и вредное. Капризное. Угодить ей – проблема.
Причем, Андрей любит Тимошу, тянется к ней, да и она не против его робких приставаний, но Зиночкино настроение переменчиво, как осенняя погода. Хотя… Может, она потому и мечется, что все решено, и эхом доносится марш Мендельсона?
Чует Тимоша, что станет Жуковой, вот и выеживается напоследок…
Альбина старательно отжала тряпку, прополоскала и снова выкрутила – протереть надо линолеум, чтобы сиял. Наверное, это у нее из детства, «от противного».
В родном доме всегда было не прибрано, вещи валялись где попало, а посуду после мамы приходилось перемывать.
Пока был жив отец, порядок кое-как соблюдался, но он умер, когда Аля перешла в восьмой – сердце подвело. И понеслось…
Пьянки-гулянки… Благо, родни полно – то днюха, то свадьба, то юбилей, то просто так, для души. Младший брат, слабак и нытик, быстро перешел от «пивасика» к дешевому «Вермуту» – тошнотворной «вермути», а после стал накачиваться мамкиным самогоном, мутным, вонючим шмурдяком из сахарной свеклы…
Ефимова отнесла швабру в санузел, и вернулась, радуясь чистоте – комната годилась хоть на выставку, как экспонат идеального «орднунга» в общажном интерьере.
Девушка вздохнула, упираясь руками в подоконник, и прижалась виском к раме. За стеклами разъезжался проспект, а вдали лиловел силуэт универа.
Былая радость прилила вновь, будоража и грея. Прошедшее лето выдалось самым прекрасным в ее жизни – никогда прежде не удавалось испытать столько счастья сразу!
«Какой же Мишка молодец! – слабо, будто по инерции, восхитилась Альбина. – Уговорил-таки провинциальных клушек!»
А иначе… Она передернула плечами.
Каждую весну, лет, наверное, с тринадцати, у нее портилось настроение. В душе росла тоска и страх – приближался дачный сезон…
Наверное, она была единственной из класса, кто не радовался летним каникулам. Девчонки уезжали в гости к бабушкам и дедушкам, а то и вовсе отдыхать на близкий юг – в Крым, на Кавказ, или, наоборот, на север. Зенковы постоянно стремились, куда подальше – в дебри Карелии, в горы Алтая, или сплавляться на лодках по Волге… А она пропадала на даче.
Перелопачивала огород – и плакала потом над огрубелыми ладонями. Сажала проклятую картошку, окучивала ее, удобряла, подкармливала, пропалывала, опрыскивала от колорадского жука или собирала в баночку мерзкие личинки, выкапывала чертовы корнеплоды, сушила их, перебирала, волочила тяжелые мешки к раздолбанному «Москвичу» соседа, готового подвезти урожай к гаражу Ефимовых за литр самогона. В гараже, правда, машины никогда не стояло, зато имелась смотровая яма, ведущая в погреб.
Лето кончалось, а дача – нет. Морковку и свеклу, тугую хрустящую капусту, дольчатую тыкву собирали до самых холодов.
А навоз? Веселый дядька из совхоза въезжал, бибикая, прямо на огород, и, с шуточками-прибауточками, вываливал пару тонн отборного, пахучего коровьего дерьма. А ты, Алечка, грузи «натуральное удобрение» на тачку, и кати к громадному ящику, сколоченному из полусгнивших досок. Вываливай, напрягаясь всем своим юным, гибким телом, и заворачивай обратно. Грузи, кати, вали… Туда – сюда, туда – сюда… А кому еще пахать?
Маме? Так она сразу же разноется, причитать начнет, жалиться на судьбу… Братцу Игореше? Ага…
Альбина хихикнула – на ум пришло сладостное воспоминание. Однажды, в седьмом классе, родители собрались – и уехали в отпуск! А она осталась «на хозяйстве» – на пару с пакостливым Игорешей. Ох, она его и лупила тогда… За лень, за наглость, за всё!
Наверное, толк с экзекуций был – Игорь до сих пор смотрит на нее снизу вверх, хоть и вымахал до баскетбольного роста. Но гадить не перестал. Сколько мешков картошки, с такими трудами выращенной, он продал по дешевке, сменял на поллитра!
А мамочка? Да она просто криком исходила! Но не в его адрес, отнюдь нет. «Ты сестра! – орала самая родная женщина. – Ты в ответе за брата! Ты должна ему помогать!»
А уж сколько было воплей, когда Аля собралась уезжать в Москву… Сколько обидных слов и поношений… И плача с подвываниями… И нудного бубнежа, и торопливой, неумелой ласки… И селянской хитрецы…
Но отчаяние было сильней. Холодное и мрачное отчаяние – порой оно доводило Алю до грешных, страшных мыслей, когда быстрый конец казался избавлением. Ну, нельзя было больше терпеть – подступил самый край! Сколько можно выносить тошнотворный запах сивухи, пропитавший белье, одежду, сами стены – мамочка втихую торговала самогоном, рубль пятьдесят за бутылку…
Ефимова вздохнула, жмуря глаза. Их пекло. И все же жалко маму… Да, кучу неприятностей она из-за мамульки перетерпела, массу несправедливостей, а на душе тяжело. «Ты должна…»
«Ты ничего никому не должна! – вопил Изя. – Это они тебе должны! Ты у них, как Золушка, как крестьянка крепостная! Хватит! Едем!»
И они поехали… Назло всем, кто не верил, назло затхлому, отстойному мирку нищедухов, где всё меряется стаканами, даже счастье, даже любовь!
– «И все же просится слеза, – шепотом продекламировала Альбина. – Кто мало видел, много плачет!»
Глава 3.
Суббота, 6 ноября. После занятий
Москва, проспект Вернадского
Прочный каркас из блестящего металла держал в себе огромные ободья электромагнита и охладители ЯМР-томографа. Громоздкая конструкция из стоек, перекладин и откосин уже весила восемьсот кило, а вся сборка потянет тонн на пять, как минимум. В общем, пришлось мне выбивать в ректорате отдельное помещение на цокольном этаже.
«Очень надо, Рем Викторович! Это ж настоящий прорыв в медицине! Ой, спасибо, Рем Викторович…»
Зато куда проще было обтянуть экраном, не пропускающим излучение, маленькую комнату, чем бывший спортзал. Заодно экранировка защищала томограф от телерадиопомех извне.
– Тут, короче, создается однородное магнитное поле от семи десятых до одной тесла, – бубнил Скоков, любовно оглаживая массивные катушки. – А ядра водорода в нас, будто малюсенькие компасы! Только их стрелочки вертятся, как попало. Включаем основной магнит – и миллиарды миллиардов протонов выстраиваются одинаково! Образно говоря, все на север указывают. А сюда мы, – кряхтя, он просунулся внутрь сканера и пошлепал рукой по вогнутой пластмассе, – градиентные катушки поставим, чтобы локализовать область исследования, сделать как бы срез! Ну, там, брюшной полости или грудной клетки. Ага… – Ваня запыхтел, выбираясь обратно. – Одна передающая РЧ-катушка уже намотана, надо еще парочку. Их задача – возбудить «наши» протончики радиочастотным импульсом. Ядра тут же срезонируют, излучая фотоны – и приемные катушечки снимут ЯМР-сигнал. Усилят его в тыщу раз, одновременно понижая частоту с мегагерц до килогерц. Вот тут-то и заковыка – сигнал, ведь, аналоговый! А нам его надо оцифровать, иначе ЭВМ «не поймет»!
– Алгоритмы на мне, – успокоил я Ваню начальственным мановением, – проги сам напишу, а за тобой – матчасть.
– Здорово! – крякнул Скоков, потирая руки. – Это здорово!
«Три богатыря» – бородатые очкарики из Ваниной команды – радостно заулыбались, пихая друг друга локтями.
«Даёшь советский томограф! Даёшь пятилетку в три года!»
Хмыкнув, я обошел сканер, переступая кабели и вязки проводов. За стеклянной стеной рябили Удальцовские пруды, а на тот берег выходили белые пятиэтажки.
Меня передернуло. Вообразил, каково это – окунуться в стылую воду. Обжигает, как огнем, только с обратным знаком…
Снега мы пока не видали, однако белёсое небо помаленьку затягивалось клубистой, синевато-пепельной хмарью, да и ветерок поддувал морозный – лицо немеет. Лужи по утрам окаймлялись целлофановым, перепончатым ледком, тонким, как покровное стеклышко для микроскопа – он колко хрустел под колесами «Ижика». Предзимье…
– Ладно, дерзайте, – улыбнулся я в дверях, вдохновляя однокурсников на новые трудовые подвиги. – Нужен буду, наверху ищите.
Цоколь пустовал, лишь в гладильной шипела утюгами пара студенточек. Зазывно распахнутые дверцы лифта словно поджидали меня, но я свернул на широкую лестницу, взбегая на первый этаж, просвеченный насквозь, как сухой аквариум.
– О, Миша! – живо развернулась тетя Дуся. – А тут к тебе!
С низенького диванчика плавно, по-кошачьи, встала Инна в пухлой куртке и задорной лыжной шапочке с вышитыми снежинками.
– Привет! – расцвела Хорошистка улыбкой. – А я… Вот! – она провела пальцами по картонному ящику со знакомой синей картинкой. «МикроЭВМ «Коминтерн-1А». – Купила тут, недалеко… А он такой тяжелый! Олег на съемках сейчас, в Казахстане где-то… А потом смотрю – твоя машина стоит! Думаю, может, ты…
В синих глазах сияла такая несмелая и чуточку кокетливая мольба, столько в них светилось надежды, что я уступил.
– Пошли, – сказал, подхватывая ящик. – Как ты его только дотащила!
– На себе! – жизнерадостно прозвенела Инна. – Ой, ты же в одном свитере!
– Да ладно, – запыхтел я, боком проходя в раскрытые девушкой двери, – в машине согреюсь.
Осторожно уложив хрупкий груз в кузов, прижал его сбоку запаской, чтобы не елозил, и залез на водительское.
– Садись!
По-женски суетливо, Хорошистка устроилась на переднем сиденье.
– Да тут недалеко, на Ленинском! – затараторила она. – В большой квартире ремонт, пришлось нам переехать в съемную. А то пыли столько!
Я промычал нечто сочувственное, трогаясь и выезжая на Кравченко. А Москва принарядилась к празднику…
Отовсюду жгло красным цветом – трепетали на ветру флажки и полоскали стяги, надувались, как паруса, транспаранты, переброшенные через улицу. Голые деревья уже не гасили сполохи наглядной агитации, и в поле зрения постоянно попадали образы Великого Октября – «Аврора», красногвардейцы, вдохновенный профиль вождя мирового пролетариата…
– Буду сразу и учиться, и сниматься! – оживленно щебетала Инна. – А вот на сцену выйти стесняюсь! Представляешь? Ну, вот что я за человек…
– Красивый человек, – вставил я, выворачивая на проспект и улавливая в глазах пассажирки такой знойный посыл, что кровь в жилах закипела. – Куда ехать?
– А вон! До того дома – и направо! Вон, где арка!
Остановившись у подъезда, я нагрузился и зашагал за Хорошисткой, ругая курский «Счетмаш» – могли бы и прорезей наделать в ящикотаре, а то и ухватиться не за что…
– Сюда! – Инна отперла дверь квартиры и пропустила меня за порог. – Да ты не разувайся!
– Ну, вот еще… – проворчал я, скидывая туфли.
– А тебе в них не холодно?
– А там стельки из войлока. Тепло…
В квартирке еще держался старушечий нафталинный дух, но уже победно витал молодильный запах валютного «Нескафе».
Девушка засеменила вперед, распахивая дверь спальни, куда вписалась огромная квадратная кровать, застеленная стеганным хуторянским одеялом, грузный кустарный шкаф о трех дверцах и модерновый стол в углу, простейший, как «Квадрат» Малевича.
– Ставь! А… – в Инкином голосе зазвучали кроткие просительные нотки. – Мишенька, подключишь? А?
– Подключишь, – улыбнулся я, с треском распаковывая тару.
– Ой, спасибо, спасибо! – возрадовалась Хорошистка, и две милые ямочки заиграли на ее упругих, по-дитячьи пухлых щечках. – Девчонки показали, как пользоваться, а куда тут все эти провода втыкать…
– Сейчас я…
– Ага!
Монитор – в угол, к самой стенке, системник – под стол, «мышу» – на коврик. ГМД – в дисковод, то бишь в накопитель гибких магнитных дисков…
Щелкнув кнопкой, я вызвал к жизни микроЭВМ – дисплей осветился, а НГМД зажужжал шершнем, сглатывая инфу. Монитор мигнул – загрузка. Клик-клик. «Установить». Клик. «Готово». Клик-клик. Встроенный динамик донес знакомый перебор нот, и на экране взошла звезда «Ампары».
– Миша…
– Работает, пользуйся, – бодро сказал я, не отрываясь от дисплея. – Надо будет еще модем прикупить, сетевая карта в комплекте…
– Мишенька…
Встал. Подвинул стул. Обернулся. Замер.
Инна тянулась стрункой в шаге от меня – в босоножках на каблучке. А больше на ней ничего не было.
Я завис. Глаза жадно хватали то стройные ноги, то дразнящий изгиб бедра, то трепещущий от волнения животик, то набухшие соски, похожие на спелые малинки.
«Надо же, – плавала в пустоте одинокая мысль, пародируя ослика Иа-Иа, – мой любимый размер…»
– Мишенька! – Хорошистка ухватила мою безвольную левую руку и прижала к своей груди. Я отмер – мои пальцы вмялись в атласную туготу. Правая рука сама дотянулась до упругой, как мячик, ягодицы – и я грубо притянул девушку к себе.
– Да… Да… Да… – податливо шептала Инна, задыхаясь – и стягивая с меня тренировочные брюки с лампасами. Свитер с футболкой я скинул сам, выкручиваясь из рукавов.
Не помню, кто из нас кого повалил на кровать. Просто не хочется осуждать одну лишь Хорошистку. Я ведь прекрасно осознавал происходящее, но совесть не донимала меня ничуть. Не чувствовал за собой ни вины, ни раскаяния.
Да! Рита, Рита, Рита! Это имя колотилось у меня в голове, отзываясь частым биением пульса, но его пересиливало горячее стонущее аханье Инны, и тонкий голос, ронявший:
– Ещё! Ещё-о… О-о…
Я овладевал чужой женой на пределе сил, едва удерживая в объятиях гибкое и сильное тело. Кровь бурлила во мне, донося тающие льдинки мыслей:
«Освободись… Это освобождение… Ты хотел ее? На! Бери! Расколдуйся – и забудь!»
Тут же промелькнуло ощущение, что я просто заучиваю будущее оправдание. Или объяснение…
Пик! Экстаз! Взрыв!
Все обрывки дум, корчи переживаний и зашквар эмоций смыло в сладостном содрогании плоти.
«Свободен…»
Мы не сразу расплели руки и ноги – и тут же задышали, как утопающие, вырвавшиеся из бездны вод. Повалившись на спину, я бездумно глядел в потолок, исследуя трещинки в побелке и завитки резного багета.
– Не жалей ни о чем… – колыхнулся высокий томный голос. – И не вини себя – я давно, очень давно хотела, чтобы мы… Чтобы мы с тобой… Мое желание исполнилось.
– Мое – тоже, – я повернул голову набок, спокойно созерцая, как вздымаются Инкины груди, похожие на древнерусские шеломы, только живые и теплые, исцелованные да истисканные.
«Синяки будут…» – промелькнула мысль.
– Наверное, тебе придется плохо… – прерывисто шептала девушка, будто слабея, и являя синий блеск из-под трепета ресниц. – Всем опять хуже станет… Из-за меня. Я знаю, но… – смолкнув ненадолго, она тихонько напела: – «Мишка, Мишка, где твоя улыбка…» Самая нелепая ошибка – то, что я ушла от тебя. Из-за этого всё. Ну, да, я играла в любовь, было такое, но и любила! Тебя. Веришь? – она нащупала мою руку и погладила ее.
– Верю, – вытолкнул я.
– Вот такая вышла из меня роковая фемина… – длинно вздохнула Хорошистка. – Я кругом виновата, но все равно хочу, хочу быть счастливой! И стану! – повернувшись набок, она поцеловала мою руку, словно присягая. – Больше не буду вмешиваться в твою жизнь! Обещаю.
Подтянувшись, я чмокнул в сухие, как будто воспаленные, слегка припухшие губы Инны, и встал, оттолкнувшись коленом.
– Редко кто бывает виновен сам, – неторопливо облачаясь, всё поглядывал на Хорошистку, словно стараясь запомнить получше. Девушка лежала, бесстыдно раскинув ноги и заложив руки за голову. Глаза ее влажно блестели, словно отражая слабую блаженную улыбку, застывшую в изломе рта.
– Прощай, – сказал я, оборачиваясь в дверях.
– Пока… – прошелестело в ответ.
Понедельник, 8 ноября. День
Аденский залив, борт БПК «Сторожевой»
– Вы представьте только, что было бы, вздумай сомалийцы пойти войной на эфиопов! – с жаром воскликнул замполит Якушев, прохаживаясь по кают-компании. – Нам пришлось бы выбирать, чью сторону занять, а оно нам надо? В любом случае, мы понесли бы потери – и материальные, и репутационные! Зато теперь Советский Союз и Куба сплотили социалистическую федерацию Эфиопии и Сомали, куда вошел и Южный Йемен… – он сбил свою обычную сосредоточенность, на минутку рассеяв внимание. – Да… Йемен… Я там служил, где-то с полгода. Очень необычная земля, очень! Эти древние расписные «небоскребы» в горах Хадрамаута… – его взгляд на секундочку расфокусировался, приобретя мечтательность, но офицер тотчас же вернулся в явь, смущенно кашлянув: – К-хм… Хочу надеяться, что сейчас, когда йеменцы скинули Салема, заигрывавшего с Мао, и к власти в Адене пришел Абдель Фатах Исмаил…
– Мы ему помогли! – вылетело из толпы матросов.
– Да! – оживился замполит, подхватывая. – Помогли! Поставили, можно сказать, своего человека. И это лишь доказывает нашу силу, товарищи, наш высокий профессионализм – как военных, так и дипломатов. Ведь кого попало не возведешь! Восток – дело тонкое…
– А Эритрея? – вдумчиво спросил Гирин. – Что ж они сразу делиться, как амебы какие-то?
Смех разошелся по кают-компании и стих. Матросы выжидательно уставились на каптри Якушева.
– Африка! – улыбчиво развел руками замполит. – Эритреей кто только не правил – и цари Аксума, и турецкие султаны, и короли Италии… Лет десять назад Асмэра вошла в союз с Аддис-Абебой, но самодержец Эфиопии, человек недалекий, упразднил федерацию. Естественно, эритрейцы были против! И тамошним народам очень повезло, товарищи, что «красного негуса» Менгисту сменил адекватный генерал Аман Андом. Его самого, кстати, чуть не расстреляли менгистовцы! Андом – умный человек. Он не стал гоняться за эритрейскими партизанами, а вернул им автономию, выговорив для Эфиопии выход к морю, и те уступили порт Асэб. А мир всегда выгоднее войны! Ну, и мы тут тоже выиграли… Наш корабль держит курс на остров Дахлак у побережья Эритреи – СССР взял его в аренду на девяносто девять лет. Шестой… или седьмой месяц там строится наша военно-морская база. Будем присутствовать в Красном море и не дадим империалистам нагличать!
– Товарищ капитан третьего ранга! – привстал матрос Баныкин. – А Джибути? Мы ее как, насовсем потеряли? Или не насовсем?
– А там нечего терять, – длинно улыбнулся Якушев. – Официально Джибути – Французская территория Афаров и Исса. Французы разместили там главную базу Иностранного Легиона и держат свой флот. И какой нам прок бодаться с ними за клочок пустыни?
Неожиданно грянул сигнал боевой тревоги, и матросы, опрокидывая стулья, ринулись к выходу. Самым первым с места сорвался Иван Гирин. Ссыпавшись по трапу на свой пост, он с разбегу оседлал принайтованное сиденье и забегал глазами по мерцающим экранам локаторов. Хотел было отчеканить по-уставному, но капитан-лейтенант Фролов раздраженно отмахнулся – не до того. Склонившись к сетчатому микрофону, он торопливо, глотая буквы, доложил командиру корабля:
