Вашингтон Ирвинг
Таинственный портрет
Повсюду поднялась суматоха и спешка – встречались знакомые, приветствовали друг друга друзья, совещались деловые люди. И лишь я был одинок и ничем не занят. Меня никто не встречал и не приветствовал. Я ступил на землю предков, но чувствовал себя на ней чужаком.
Английские писатели об Америке
Мне кажется, будто перед моим умственным взором встает славный и могучий народ, подобный пробудившемуся сильному мужу, стряхивающий с себя тяжкие оковы. Мне кажется, я вижу его подобным орлу, вновь одетому оперением могучей молодости, воспламеняющим свои зоркие глаза от полуденного солнца.
Мильтон о свободе печати[4]
Я не могу наблюдать ежедневно разрастающуюся между Англией и Америкой литературную вражду без чувства глубокого сожаления. С недавних пор Соединенные Штаты пробуждают величайшее любопытство, и лондонская пресса кишит пространными отчетами о путешествиях по республике, но отчеты эти, похоже, призваны распространять заблуждения вместо знаний, и преуспели они в этом настолько, что, несмотря на постоянные сношения между нашими странами, ни о дин народ не сравнится с широкой британской общественностью по части скудости правдивой информации или многочисленности предрассудков.
В мире нет лучше и в то же время хуже путешественников, чем англичане. Там, где им не мешают соображения гордости и личных интересов, никто не может сравниться с ними по глубине и философичности взглядов на общество, правдивости и красочности описания предметов окружающего мира, но как только интересы либо репутация их страны сталкиваются с чужими, англичан бросает в другую крайность, и они тут же забывают о своей честности и прямоте в угоду желчной иронии, нетерпимости и насмешкам.
По этой причине путевые заметки англичан тем правдивее и точнее, чем захолустнее страна, о которой они пишут. Я готов безоговорочно верить английским описаниям земель по ту сторону Нильских водопадов, неизученных островов в Желтом море, внутренних районов Индии и любой другой местности, о которых иные путешественники поведали бы, дав волю воображению. Однако я с большой осторожностью отнесусь к рассказу о ближайших соседях и тех странах, с которыми у англичан существуют особенно тесные связи. Отдавая должное английской прямоте, я не верю в английскую искренность.
Нашей стране к тому же выпала странная участь принимать у себя наихудший тип английских путешественников. В то время, как Англия отправляла философов духа и утонченных мыслителей обшаривать полюса, забираться вглубь пустынь и исследовать повадки и обычаи варварских народов, своими оракулами в Америке она позволяла быть разорившимся дельцам, интриганам-авантюристам, бездомным ремесленникам да приказчикам из Манчестера и Бирмингема. Вот какими источниками она довольствуется в получении сведений о стране, находящейся на необыкновенном этапе морального и физического развития, стране, в которой прямо сейчас совершается один из величайших политических экспериментов в истории мира и которая служит для государственного деятеля и философа предметом углубленного эпохального изучения. Неудивительно, что такие люди отзываются об Америке предвзято. Поводы для размышлений, которые она дает, слишком пространны и велики для их способностей. Американский национальный характер еще не перебродил – он не лишен пены и мутного осадка, однако составляющие его части здравы и благонравны, он успел продемонстрировать свою мощь и великодушие и обещает приобрести отменное качество. Увы, причины, его укрепляющие и облагораживающие, как и ежедневные проявления его похвальных свойств, не видны близоруким наблюдателям, замечающим одни лишь мелкие шероховатости нынешнего положения. Они способны судить только о поверхности вещей и только о тех делах, что прямо затрагивают их частные интересы и личную выгоду. Им недостает мещанского уюта и мелочных удобств старого, устоявшегося, густонаселенного общества, где сферы полезного труда давно заняты и многие влачат тягостное, холопское существование, повинуясь всем капризам алчности и сибаритства. Тем не менее для ограниченных умов нет ничего на свете важнее этих мелочных удобств. Они не сознают либо не желают признать, что отсутствие таких мелочей у нас уравновешивается огромным, щедрым разнообразием других благ.
Приезжие, возможно, неоправданно понадеявшись на легкую прибыль, испытывают здесь разочарование. Они, видимо, воображали себе Америку эдаким Эльдорадо, где золото и серебро валяются на дороге, а местные жители не отличаются большим умом, и где они каким-то случайным и в то же время легким способом внезапно несказанно разбогатеют. Слабоумие, питающее абсурдные ожидания, порождает и вызванные разочарованием обиды. Такие субъекты ожесточаются на страну, обнаружив, что здесь, как и везде, человек вынужден сначала сеять, прежде чем собирать урожай, прикладывать усердие и талант, чтобы разбогатеть, преодолевать препоны, которые ставит на его пути природа, и соревноваться в прозорливости с другими умными и предприимчивыми людьми.
Подчас, ошибочное или незаслуженное гостеприимство, поспешная готовность приветствовать и поддержать чужака, столь часто встречающиеся среди моих земляков, оказывают приезжающим в Америку медвежью услугу. Привыкнув всю жизнь считать себя ниже уровня приличного общества, будучи воспитанными в рабском ощущении собственной ущербности, эти люди, встретив обыкновенную вежливость, задирают нос и объясняют собственное возвышение низким положением других, недооценивая общество, лишенное искусственных различий, в котором могут выйти в люди даже такие, как они.
Казалось бы, что поступающие из подобных источников сведения о предмете, правда о котором столь желательна, должны осмотрительно восприниматься цензорами прессы и что побуждения таких людей, истинность их утверждений, степень их осведомленности и наблюдательности, их способность выносить правильные суждения следует подвергать доскональной проверке, прежде чем принимать на веру огульные заключения о родственном народе. На самом же деле происходит прямо противоположное, являя поразительный образчик человеческой непоследовательности. Ничто не сравнится с бдительностью, с какой английские критики взвешивают правдивость слов путешественника, опубликовавшего отчет о какой-нибудь далекой и маловажной стране. С каким тщанием они сличают размеры пирамид и описания руин и с какой строгостью порицают любую неточность в заметках, сделанных из чистого любопытства, в то время как с готовностью и непоколебимой верой принимают грубые искажения невежественных проходимцев, касающиеся страны, с которой их собственная родина пребывает в крайне важных и зыбких отношениях. А то и включают эти сомнительные байки в школьные хрестоматии, которые потом распространяют с азартом и ловкостью, достойными лучшего применения.
Я, однако, не стану задерживаться на этой докучливой, избитой теме. И не стал бы ее касаться, не питай к ней мои соотечественники интереса, которого она не заслуживает, и не наноси она, на мой взгляд, определенный урон национальному чувству. Мы придаем этим нападкам слишком большое значение. Они не способны серьезно навредить нам. Пелена искажений, которой нас пытаются окружить, похожа на паутину, опутывающую чресла дитя-великана. Наша страна непрерывно растет и обрывает эти путы. Выдумки одна за другой сами по себе отскакивают от нас. Нам приходится жить, и мы каждый день живем, опровергая массу наветов.
Все авторы Англии вместе взятые, если бы только великие умы хоть на мгновение могли снизойти до недостойного их объединения, не смогли бы скрыть нашу быстрорастущую значимость и беспримерное преуспевание. Не смогли бы скрыть, что мы обязаны этим не только материальным и местечковым особенностям, но и духовным причинам – политическим свободам, всеобщему распространению образования, торжеству принципов здравомыслия, морали и веры, наделяющих характер народа силой и неиссякаемой энергией, тех же, по сути, принципов, что стали признанными дивными столпами могущества и славы их собственной нации.
Так почему же мы так остро реагируем на клевету из Англии? Почему так явно страдаем от оскорблений, которыми нас стремятся осыпать? И наша честь, и наша репутация живут и питаются не одним только мнением Англии. О славе нации судит весь мир, он в тысячу глаз следит за деяниями народа, и национальное достоинство либо национальный позор складываются на основе этого коллективного свидетельства.
Поэтому лично для нас не так уж важно, воздает ли нам должное Англия или нет – это, пожалуй, важнее для нее самой. Она раздувает в груди юной нации возмущение и неприязнь, которые будут расти по мере ее роста и набирать силу вместе с ней. Если Англия обнаружит подтверждение того, в чем ее старались убедить ее авторы, и увидит, что Америка стала для нее ненавистной соперницей и грозным неприятелем, то благодарить за провоцирование соперничества и ожесточенной вражды следует тех самых авторов. Любой знает о сегодняшнем всепроникающем влиянии литературы и о том, насколько ей подвластны мнения и страсти человечества. Состязание мечей преходяще; от нанесенных ими ран страдает плоть, щедрые духом прощают такие обиды и забывают о них. Клевета пера, однако, проникает в самое сердце, дольше всего отравляет даже самый благородный дух, постоянно тлеет в уме, делая его болезненно чувствительным к самым пустячным коллизиям. Неприкрытое действие редко порождает вражду между двумя нациями. Обычно вражда возникает, когда уже накопились зависть, злая воля и склонность к обидчивости. Если добраться до их причины, то часто можно обнаружить, что они берут начало от подлых излияний наемников пера, которые в безопасности кабинетов ради позорного заработка высасывают из пальца и распространяют отраву, воспаляющую умы великодушных и смелых людей.
Не хочу зацикливаться на этом моменте, но очень уж он подходит к нашему конкретному случаю. Такого неограниченного влияния на народ, как в Америке, пресса не имеет ни в одной стране, ибо всеобщее образование даже самых бедных классов каждого превращает в читателя. Все, что публикуется в Англии о нашей стране, проникает в самые дальние ее уголки. Любая капля клеветы, сорвавшаяся с кончика английского пера, любая желчная насмешка, высказанная английским государственным деятелем, омрачают добрую волю и подпитывают скрытое чувство обиды. Англия – тот источник, из которого бьет фонтан литературы на нашем языке. Кому как не ей по силам и по долгу быть агентом дружелюбия и великодушия, той рекой, на берегах которой оба народа встречались бы и пили живительную влагу в обстановке доброты и мира? Но если она по-прежнему будет отравлять эти воды, однажды наступит время, когда она пожалеет о своем безрассудстве. Нынешняя дружба с Америкой для нее, возможно, не имеет большого значения, однако будущая судьба нашей страны не вызывает сомнений, а вот будущая судьба Англии затянута тучами неопределенности. Если однажды настанет мрачный день, и удача изменит ей, от чего не застрахована ни одна гордая империя, она еще с сожалением оглянется назад на то, как с безрассудным ожесточением отталкивала от себя народ, готовый прижать ее к груди, лишив себя единственного шанса обрести друга за пределами своих доминионов.
В Англии царит предубеждение, что люди в Соединенных Штатах недружелюбно относятся к метрополии. Это одно из заблуждений, старательно насаждаемых писаками-интриганами. Несомненно, предвзятость английской прессы вызывает значительную политическую неприязнь и всеобщее раздражение, однако, говоря о нации в целом, расположение людей склоняется в пользу Англии. Более того, некоторое время во многих частях Союза оно сильно смахивало на слепую предубежденность. Английское происхождение само по себе служило пропуском, обеспечивающим доверие и гостеприимство любой семьи, и много раз использовалось в качестве разменной монеты бездарями и хамами. Идеал Англии повсюду в стране вызывает определенное воодушевление. Мы взираем на нее со священным чувством нежности и преклонения как на землю праотцов, величественное хранилище памятников и реликвий нашего племени, родину и усыпальницу мудрецов и героев отеческой истории. Помимо нашей собственной нет другой такой страны, чьей славой мы бы восхищались больше, чем славой Англии, чью похвалу мы старались бы заслужить и к кому бы так влекло наши сердца, трепещущие от сознания горячего кровного родства. Даже во время последней войны, как только возникала возможность проявления добрых чувств, великодушные умы нашего отечества были рады показать, что даже в разгар вражды лелеют искры будущей дружбы.
Неужели всему этому наступит конец? Неужели золотые узы родственных симпатий, столь редкие между странами, навсегда будут разорваны? А может быть, оно и к лучшему – это рассеет недосказанность, державшую нас в духовном рабстве, подчас вредящую нашим исконным интересам и мешающую росту истинной национальной гордости. Но как трудно разорвать родственную связь! К тому же есть чувства поважнее интересов, которые сердцу дороже гордости и заставляют нас в сожалении оглядываться назад на путь, ведущий все дальше от отеческого крова, горюя о дурном нраве родителя, отвергшего сыновью любовь.
Каким бы близоруким и необдуманным ни было поведение Англии в этой лживой системе, с нашей стороны было бы не менее недальновидно отвечать на него взаимными обвинениями. Я имею в виду не быстрое и решительное выступление в защиту нашей страны либо суровое бичевание клеветников, но намекаю на склонность отвечать тем же, обмен колкостями и внушение предрассудков, которые, похоже, широко распространились среди наших авторов. Мы должны беречься подобной несдержанности, ибо вместо того, чтобы загладить обиду, она лишь удваивает зло. Нет ничего проще и притягательнее отповеди оскорблению или желчной насмешки, да только такое соревнование ничтожно и не приносит никакой пользы. Это выбор нездорового ума, скорее впавшего в мелочное раздражение, чем воспламененного праведным негодованием. Если Англия желает проявлять мелочную зависть в торговле и мстительную враждебность в политике, ронять достоинство своей прессы и отравлять колодец общественного мнения, не следует подражать ее примеру. Она, возможно, считает, что, плодя заблуждения и порождая неприязнь с целью сдерживания эмиграции, действует в своих интересах – нам же нет смысла им помогать. Нам также не требуется потакать духу национальной зависти, ибо в соперничестве с Англией мы до сих пор оставались растущей и крепнущей стороной. Следовательно, у нас нет иного оправдания кроме удовлетворения чувства обиды и мести ради мести, но даже такая месть бесполезна. Наши остроумные ответы в Англии не публикуют, поэтому они не достигают цели, зато они поддерживают ворчливость и желчность среди наших авторов, мутят свежий поток нашей ранней литературы, сеют шипы и колючки среди ее цветков. Что еще хуже, они циркулируют внутри нашей собственной страны и, если оказывают какой-то эффект, то лишь возбуждают прилипчивые национальные предрассудки. Последнее зло заслуживает особого порицания. Нами целиком и полностью управляет общественное мнение, поэтому с особым тщанием следует беречь чистоту общественного разума. Знание – сила, а истина – знание, поэтому тот, кто сознательно распространяет предрассудки, ведет злонамеренный подкоп под фундамент могущества своей страны.
Граждане республики более всех остальных людей должны оставаться честными и непредвзятыми. Каждый из нас – частица независимого ума и независимой воли и должен иметь возможность подходить ко в сем вопросам общенационального значения спокойно и беспристрастно. Из-за особой природы наших отношений с Англией нам приходится решать с ней больше вопросов сложного и щекотливого характера, чем с какой-либо другой страной, вопросов, затрагивающих острые и легко возбудимые эмоции, и так как, по их рассмотрению, национальные меры будут в итоге определяться настроениями нашего народа, мы должны предельно внимательно очищать их от подспудных страстей и предубеждений.
Предоставляя, как это делаем мы, убежище для чужаков со всех концов света, мы должны всех принимать без пристрастия. Мы должны гордиться тем, что являем собой образец нации, лишенной национальной неприязни и оказывающей не только формальный радушный прием, но куда более редкие и великодушные знаки внимания, проистекающие из терпимости наших общественных взглядов.
Но как быть с национальными предрассудками? Это – закоренелая болезнь старых стран, подхваченная в грубые, невежественные эпохи, когда народы мало чего знали друг о друге и смотрели на соседей недоверчиво и враждебно. Мы же, напротив, обрели жизнь как нация в эпоху просвещения и философии, когда разные части обитаемого мира и различные ветви человеческого семейства подверглись неутомимому изучению и были представлены друг другу. Мы растеряем преимущества нашего рождения, если не стряхнем с себя национальные предрассудки, как стряхнули местечковые суеверия старого мира.
Но прежде всего нам не следует поддаваться возмущению и закрывать глаза на действительно превосходные и привлекательные черты английского характера. Мы – молодой народ, а потому склонный к подражанию, и в большой степени должны перенимать примеры и эталоны у существующих наций Европы. Среди них нет страны более ценной для изучения, чем Англия. Дух ее конституции наиболее схож с нашей. Наклонности ее людей, их интеллектуальная деятельность, свобода мнений, привычка задумываться о предметах, затрагивающих самые глубокие интересы и священные блага частной жизни, наиболее близки по духу американскому характеру. Все они сами по себе превосходны, ведь именно моральные устои народа заложили основу британского процветания, и как бы со временем ни износилась и ни обросла злоупотреблениями надстройка, должно быть нечто крепкое в фундаменте, великолепное в строительных материалах и устойчивое в конструкции здания, раз это здание выстояло, не шелохнувшись, наперекор всем бурям в мире.
А потому пусть наши мастера пера из уважения к себе отбросят раздражение, брезгливость и желание поквитаться с британскими авторами за нетерпимость и говорят об английской нации без предвзятости, но с решительной прямотой. Давая отпор некритичному фанатизму, с которым некоторые из наших земляков восхищаются и подражают всему английскому по единственной причине, что оно английское, пусть наши авторы честно указывают на то, что действительно заслуживает похвалы. Таким образом мы поставим Англию перед собой как непреходящий справочный том, содержащий здравые выдержки из многовекового опыта и, не поддаваясь на ошибки и нелепости, прокравшиеся на страницы, сможем извлекать золотые максимы практической мудрости, чтобы с их помощью усиливать и расцвечивать наш национальный характер.
Сельская жизнь в Англии
Ах! Людскою добродетелью согрета,
В неспешных думах, в целомудренном покое
В домишках деревенских жизнь текла!
Уильям Купер
Чужеземец, желающий составить правильное мнение о характере англичан, не должен ограничиваться наблюдениями в столице. Ему следует побывать в провинции, пожить в деревнях и селах, посетить замки, виллы, фермы, коттеджи, побродить по садам и паркам, вдоль живых изгородей и зеленых лужаек, заглянуть в деревенские церкви, посмотреть на храмовые праздники, ярмарки и прочие сельские народные гуляния, пообщаться с людьми самых разных сословий, изучить их привычки и настроения.
В некоторых странах все богатство и разнообразие нации впитывает в себя столица, она является единственным пристанищем элегантного, интеллигентного общества, а остальную страну почти полностью населяет забитое крестьянство. В Англии, наоборот, метрополия служит светскому обществу не более чем местом для сборов и рандеву, где оно проводит малую часть года, торопливо предаваясь веселью и развлечениям, а вкусив карнавала, возвращается к более свойственным для него привычкам сельской жизни. Поэтому различные слои общества рассеяны по всей территории королевства, и там, где проживает много отставного люда, можно найти выходцев самого разного звания.
Надо признать, что англичане имеют дар тонко чувствовать сельскую жизнь. Они наделены острой восприимчивостью к природным красотам и умеют находить искреннее удовольствие в утехах и занятиях, которые дает жизнь в провинции. Это, похоже, прирожденная страсть. Даже обитатели городов, родившиеся и выросшие в окружении кирпичных стен и шумных улиц, с легкостью перенимают деревенские привычки и выказывают уважение к деревенским занятиям. Купец держит уютное гнездышко неподалеку от столицы, где нередко демонстрирует не меньше гордости и рвения в разведении цветов и зрелости фруктов в своем саду, чем в коммерции и ее плодах. Даже те, кому повезло меньше других и кто обречен влачить жизнь среди грохота и суеты, изловчаются и обзаводятся чем-нибудь таким, что напоминало бы о природной зелени. В самых темных и закопченных кварталах города окно гостиной зачастую напоминает цветочную грядку. Каждый пятачок, пригодный для растительности, имеет свою делянку травы и цветник. Каждая площадь тщится выглядеть парком, разбитым с артистическим вкусом и сияющим свежестью зелени.
Столкнувшись с англичанином в городе, люди имеют обыкновение составлять неблагоприятное мнение о его общественном характере. В огромной столице он либо с головой погружен в дела, либо разбрасывается на тысячи занятий, поглощающие время, мысли и чувства. Поэтому на его лице слишком часто застывает выражение спешки и рассеянности. Где бы он ни находился сейчас, уже торопится куда-то еще. Стоит ему заговорить о чем-то, как разум перескакивает на что-то другое. А нанося визит, он высчитывает в уме, как сократить время, чтобы успеть нанести все визиты, запланированные на утро. Необъятная столица вроде Лондона предсказуемо превращает людей в скучных эгоистов. Беглые, мимолетные встречи позволяют лишь накоротке поболтать о банальностях. Они представляют собой лишь холодный фасад характера, его богатство и радушие не находят времени, чтобы оттаять.
И только в деревне естественным побуждениям англичанина есть, где разгуляться. Он с радостью отрывается от холодных формальностей и негативной корректности города, отбрасывает привычку к робкой сдержанности, становится веселым и чистосердечным. Он окружает себя удобством и изяществом светской жизни, избегая ее ограничений. В его поместье нет недостатка всего необходимого для серьезного досуга, возвышенных удовольствий или сельского моциона. Книги, картины, музыка, лошади, собаки и спортивный инвентарь всякого рода – все это под рукой. Он не накладывает никаких ограничений ни на своих гостей, ни на себя самого, но следуя истинному духу гостеприимства, предоставляет право пользования и каждому позволяет вести себя, как заблагорассудится.
Осведомленность англичан в обработке земли и так называемом ландшафтном садоводстве не имеет себе равных. Они внимательно изучили природу и развили в себе потрясающее чутье ее прекрасных форм и гармоничных сочетаний. Эти прелести, которые в других странах природа расточает на безлюдные дебри, в Англии группируются вокруг домашних очагов. Англичане сумели ухватить ее робкие, застенчивые благодати и внедрить их, словно волхвы, в своих сельских усадьбах.
Нет ничего импозантнее английских парковых пейзажей. Широкие лужайки, расходящиеся в стороны коврами яркой зелени, группы могучих деревьев тут и там с пышными шапками листвы. Важная помпезность рощ и опушек, по которым бесшумно бродят стада оленей. Удирающий в поисках убежища заяц или внезапно взлетающий из-под ног фазан. Ручей, обученный извиваться как в условиях дикой природы и впадающий в зеркальное озерцо, потаенный пруд, отражающий колыхание древесных крон, с прилипшим к груди желтым листом. Форель, бесстрашно рыскающая в прозрачных водах. Какое-нибудь полевое капище или лесная статуя, позеленевшие от возраста и сырости, придающие уединенному месту атмосферу классического храма.
Таковы лишь немногие черты паркового пейзажа. Однако, больше всего меня восхищает творческая даровитость, с которой англичане украшают неброское жилище среднего достатка. Самое примитивное жилье, самый бесперспективный и скудный земельный участок превращаются в руках англичанина, наделенного вкусом, в райский уголок. Острым, проницательным взглядом он мгновенно ухватывает его потенциал и рисует в уме будущий ландшафт. Бесплодный надел обретает под его руками прелестный вид, при этом искусные действия, приводящие к этому результату, практически неразличимы. Подкормить и подправить одни деревья, аккуратно подрезать другие, красиво разместить цветы и растения с мягкой, изящной листвой, укрыть зеленый склон бархатистой травой, оставить промежуток, чтобы открывался вид на голубую даль или серебристый блеск воды, – все это делается с тонким вниманием, всепроникающим, но спокойным усердием, напоминающим последние волшебные мазки, которыми художник завершает свой шедевр.
Проживание в деревне состоятельных и утонченных людей придает сельскому укладу хороший вкус и изысканность, проникающие даже в низшие классы. Каждый поденщик ухаживает за своим домиком под соломенной крышей и участочком земли. Подстриженная живая изгородь, делянка травы у порога, небольшой цветник с деревянным бордюром, растущая вдоль стены и свешивающая свои соцветия с садовой решетки жимолость, цветочный горшок на подоконнике, остролист, расчетливо посаженный рядом с домом, чтобы скрасить зимнюю тоску и внести оживление у камина напоминанием о летней зелени, – во всем этом проявляется влияние вкусов высших слоев общества, проникающих на самый низкий уровень общественного сознания. Если, как поют барды, любовь находит отраду в хижине, то, должно быть, имеют в виду хижину английского крестьянина.
Пристрастие высших классов Англии к сельской жизни оказывает мощный целебный эффект на национальный характер. Я не знаю более изысканной породы людей, чем английские джентльмены. Вместо изнеженности и вялости, характерных для мужей высокого звания большинства стран, они демонстрируют сплав изящества и силы, крепость фигуры и свежесть лица, которые я склонен приписывать обилию времени, проводимого под открытым небом, и готовности к активным загородным развлечениям. Физическая закалка порождает здоровый настрой разума и духа, мужественность и простоту манер, которые даже сумасбродство и беспутство города не могут извратить и до конца разрушить. В деревне различные сословия, похоже, легче сближаются и с большей готовностью перемешиваются и благотворно влияют друг на друга. Их различия не проявляются так отчетливо и непреодолимо, как в городах. Принцип разделения собственности на небольшие поместья и фермы определил упорядоченную расстановку по ранжиру от титулованной аристократии, включая сословия мелкопоместного дворянства, мелких земельных собственников и зажиточных фермеров, до наемных аграрных работников. В то время как эта система объединила диаметрально противоположные части общества, она породила в каждом сословии дух независимости. Надо признать, что в наши дни это не так повсеместно выражено, как прежде, – крупные имения в периоды бедствий поглощали более мелкие и в некоторых частях страны почти полностью уничтожили живучую прослойку мелких фермеров. Но это, как мне кажется, лишь временные перебои во всеобщей системе, упомянутой выше.
В сельском труде нет ничего грязного и унизительного. Он открывает перед человеком сцены величия и красоты природы, дает время заняться собственными мыслями, поддержанными влиянием самых чистых и возвышенных внешних обстоятельств. Такой человек, возможно, прост и грубоват, но отнюдь не пошл. Поэтому человек из высшего света в отличие от случайных встреч с городской чернью не находит ничего отталкивающего в общении с низшими сословиями в деревне. Он отбрасывает отстраненность и сдержанность, с радостью пренебрегает различиями в положении и предается честным, искренним удовольствиям простой жизни. Воистину, деревенские увеселения еще больше сплачивают мужчин, добрая собака и охотничий рог перемешивают все ощущения в единую гармонию. Я вижу в этом причину, по которой дворянство в Англии вызывает у низших сословий меньше неприязни, чем в других странах, и по которой последние готовы терпеть множество нужд и крайностей, не ропща на неравное распределение богатства и привилегий.
На счет смешения культурных и сельских слоев общества можно также отнести пасторальный дух, пронизывающий британскую литературу, частое использование сцен сельской жизни, несравненные описания природы, изобилующие в британской поэзии. Начало положил «Цветок и лист» Чосера, который принес в гостиные свежесть и запахи росистых полей. Пасторальные поэты других стран пишут о природе, как будто нанесли ей случайный визит и бегло вкусили ее прелестей. Британские же поэты жили, полностью в нее погрузившись, проникали в ее самые тайные уголки, наблюдали за ее мельчайшими капризами. Струя фонтана не задрожит на ветру, листок не зашуршит на земле, алмазная капля не упадет в поток, робкая фиалка не дохне́т ароматом, маргаритка не раскроет румяные лепестки утреннему солнцу, не будучи замеченными увлеченным и тонким наблюдателем и включенными в какое-нибудь прекрасное нравоучение.
Эффект, произведенный увлеченностью изысканных умов сельскими занятиями, преобразил лик страны. Бо́льшая часть острова равнинна и была бы унылой, если бы не культурные украшения. Благодаря им он унизан и инкрустирован дворцами и замками, расшит парками и садами. Здесь не так много величественных и впечатляющих видов, зато много небольших домашних сцен сельского покоя и потаенной тишины. Каждый старинный фермерский дом и обросший мхом коттедж сам себе картина. Дорога постоянно петляет, вид перемежают рощи и живые изгороди, и глаз радуется непрерывной череде малых, пленительно очаровательных ландшафтов.
Однако, главное обаяние пейзажу Англии придает пронизывающее его нравственное чувство. Оно ассоциируется в умах с мыслями о порядке, покое, мудрых, устоявшихся принципах, стародавних традициях и уважаемых обычаях. Все вокруг кажется плодом многих веков размеренного, мирного бытия. Поддерживаемая в безупречном состоянии старая церковь с архитектурой глухой старины – низким, массивным порталом, готической башней, ажурными оконными переплетами и витражами, величавые монументы воинов и героев прежних времен, предков нынешних хозяев земли, могильные плиты с именами целых поколений отважных йоменов, чьи потомки до сих пор пашут все те же поля и преклоняют колена перед теми же алтарями, резиденция приходского священника – затейливая, несимметричная громадина, отчасти сохранившая древний вид, но отремонтированная и переделанная в соответствии со вкусами разных эпох и жильцов, калитка и дорожка, согласно незапамятному праву прохода по чужой земле ведущие с погоста через ласкающие глаз поля, вдоль тенистых живых изгородей, соседская деревня с почтенного возраста коттеджами, общественный луг в окружении деревьев, под которыми резвились прародители нынешнего племени, старинный особняк, стоящий поодаль посреди небольшого надела, но с видом защитника свысока взирающий на окружающий ландшафт, – все эти привычные черты английского пейзажа служат иллюстрацией покоя и оседлой надежности, передачи по наследству доморощенных добродетелей и местных привязанностей, так глубоко и трогательно отражающих нравственный характер нации.
