Василий Криптонов
Ты можешь идти один
Глава 4
На следующий день мы с Бриком шли в школу вместе.
– Нормально выспался? – поинтересовался я.
– Такое чувство, как будто я заново родился! – воскликнул Брик. – Потрясающее чувство. Этим можно заниматься ежедневно?
На нас начали коситься прохожие. Я стиснул зубы и прошипел:
– Заткнись!
– В чем дело? – удивился Брик.
– В тебе. Ты можешь говорить тихо?
– Могу. – Он понизил голос. – Что было не так в моих словах?
– Все не так в твоих словах. Знаешь, есть вещи, которые я не смогу тебе объяснить. Они не объясняются. Но если ты чего-то не знаешь, то спрашивай тихо, чтобы остальные этого не слышали.
Брик некоторое время шел молча и только перед самой школой подал голос:
– Трусливые вы все тут. Скучно.
Я не ответил. Снова думал о Жанне, гадал, подтвердит ли она свое приглашение. И чем оно для меня обернется?
Перед уроком ко мне вдруг подошла Маша.
– Есть минутка? – спросила она.
Мы отошли к дальнему подоконнику. Вторая девушка за одну неделю хочет со мной поговорить. Сумасшедшая популярность…
– Что случилось? – полюбопытствовал я.
– Да ничего не случилось, – тихо сказала Маша, водя пальцем по стеклу. – Скажи, а вы подружились с этим Маленьким Принцем?
– С кем?
Она усмехнулась.
– Ну, его так называют. Наверное, потому что он маленький, а осанка и повадки гордые, как у принца.
– А, ты про Брика? – улыбнулся я. С Машей говорить легче, чем с Жанной. Слова привычно рождались сами по себе. – Да, вроде как подружились. Он, конечно, странный…
– Мне кажется, он очень жестокий человек, – оборвала меня Маша.
– Что?
– Просто мои мысли. Тогда, когда Рыбин его бил, мне показалось, что ему действительно плевать. Он даже не воспринял этого. Забыл спустя минуту, если не меньше. И то, как он говорил о своем отце, помнишь? Будто заучил наизусть текст из учебника. Все какие-то термины, определения. Логические выводы. Человек, который так себя ведет – очень жесток.
– К чему ты это все? – Я развел руками.
– К тому, что мне страшно.
– Ты боишься Брика?
– Я – нет. Я за тебя боюсь.
Тут она посмотрела мне в глаза, и я вздрогнул. Внимание противоположного пола мне все же в новинку.
– Ну, со мной-то все в порядке будет.
– Ты бы не зарекался. – Маша вернулась к невидимым узорам на стекле. – Заметь, Рыбин к Брику теперь на пушечный выстрел не подходит, хотя он и тупой как бревно. Просто, как зверь, чует, что не на того прыгнул. И хвост поджал.
– Не скажу, что очень жаль, – признался я. – От меня Рыбин тоже отстал.
– Это потому что ты с ним всегда. Как бы под его защитой. Не думаю, что это хорошо. В поселке разное говорят…
– Что говорят?
– Ну, ты, к примеру, знаешь, где мать Брика? Ее видели в прошлые выходные. Говорят, жизнерадостная, общительная женщина. А потом она перестала выходить. Ты был дома у Принца?
– Был.
– Видел его мать?
– Нет, не видел. И…
«Я убил свою мать», – вспомнил слова Бори и содрогнулся.
– Ты хочешь сказать…
– Я хочу сказать, что это очень странный и опасный человек. И на твоем месте я бы с ним так сильно не сближалась.
Мы немного помолчали, игнорируя неизбежные в подобных ситуациях выкрики от заходящих в класс оригиналов. «Жених и невеста» и тому подобное. Я, тем не менее, косился на дверь. Не хотелось, чтобы Жанна заметила мое «предательство».
– Слушай, а почему ты обо мне так беспокоишься? – спросил я.
Маша улыбнулась.
– Ну, знаешь, иногда взглядом всего не скажешь.
– Ты о чем?
– Можно подумать, ты не заметил, как мы с тобой «общались» последние два года.
– Заметил. Но я думал, что фантазирую.
– Когда я пришла в школу впервые после смерти мамы, меня все бросились утешать. Я смотрела в их глаза и видела либо страх, либо жалость, как к мокрому котенку посреди дороги. Настя из кожи вон лезла, что-то говорила, говорила, а я видела только пустоту. Хотелось растолкать их всех, убежать и никогда не возвращаться. И вдруг я поймала твой взгляд. Ты не подошел ко мне, ничего не сказал. Но когда я посмотрела тебе в глаза, то мне внезапно стало легче. Я подумала: «Он понимает не только то, что я пережила, но и то, что я переживаю сейчас». Одним взглядом ты изменил мою жизнь. У тебя огромная душа. Не подумай, что я в любви тебе признаюсь, просто говорю, как есть. Ты хороший человек, Дима, и я очень рада, что ты оказался рядом в нужный момент. Не хочу, чтобы у тебя начались неприятности из-за этого Маленького Принца и…
В этот момент прозвенел звонок. Попрощались мы с Машей старым проверенным способом: взглядами.
– О чем говорили? – полюбопытствовал Брик.
– О всяком, – рассеянно ответил я. – Кстати, поздравляю. Ты официально вошел в систему. У тебя появилась кличка. Теперь ты – Маленький Принц.
В этот момент в класс зашла Екатерина Михайловна, и начался урок алгебры. Ученики один за другим «горели» у доски и садились на место, провожаемые хриплыми воплями Екатерины Михайловны. Я, вцепившись в учебник, как в Писание, молился, чтобы меня не вызвали. А Брик внезапно изменил своему обычному познавательному угару и проигнорировал новый материал. Только учебник раскрыл на нужной странице, но решать уравнения не стал.
– Брик! – Екатерина Михайловна завопила так, что все подпрыгнули. Все, кроме Брика, разумеется. Он спокойно поднял взгляд на учительницу.
– Да?
– Встать, когда к тебе учитель обращается!
Боря поднялся быстро, но без излишней раболепной поспешности.
– Тебе, я смотрю, скучно?
– Нет, нисколько. Я изучаю нечто вроде психологии коллективного страха.
– А тебе не кажется, что ты должен изучать сейчас алгебру? – Екатерина Михайловна то ли не поняла сарказма, то ли предпочла не заострять на нем внимания.
– Не вижу в этом ни малейшего смысла. Алгебра, да и вообще математика – вспомогательная наука, не более. Она обретает смысл только в сочетании с другими науками. Изучение ее разумно строить именно в тесном контакте с естественными дисциплинами.
Если раньше в классе царила мертвая тишина, то сейчас она стала еще более мертвой. Будто все мертвецы ожили в день страшного суда, а потом снова умерли и на этот раз – абсолютно. Даже бактерии перестали разлагать плоть и застыли.
– Значит, так, – проскрежетала Екатерина Михайловна. – За урок ты получаешь «кол». Завтра жду в школу родителей.
Брик вздрогнул. Я заметил, как его лицо изменилось. Короткое мгновение Брик выглядел испуганным, но быстро взял себя в руки.
– На основании чего вы ставите мне самую низкую оценку? – спросил он.
– На основании твоих знаний. Которых нет.
– Которые вы не проверили.
– Ах, вот оно как! – Всплеснула руками Екатерина Михайловна. – Ты весь урок балду пинал, а я должна догадаться, что ты прекрасно знаешь материал! Ладно, давай так. К доске, с учебником! Переписывай пример номер триста семьдесят.
Брик пошел к доске. Я посмотрел на указанный номер и закрыл глаза. Это было уравнение, помеченное звездочкой: особо сложное, для особо увлеченных. Когда-то я пытался решать такие задания, но ни разу не достиг успеха.
Боря быстро переписал пример, потом, не спросившись, прошел к своему месту, положил учебник и вернулся к доске. Ни слова не говоря, поставил после изображенного на доске чудовища знак равенства и принялся писать решение. Все, затаив дыхание, следили за ним. Доска постепенно покрывалась вереницей иксов, игреков, альф и бет. Множились и исчезали скобки. В какой-то момент доска закончилась. Боря на мгновение замер, потрясенный этим неожиданным препятствием, потом взял тряпку, стер исходное уравнение и более мелким почерком продолжил. Аккуратно подчеркнул ответы.
– Не больше чем разминка для мозга, – резюмировал он свои действия. – Ничего интересного. Простая цепочка логических выводов.
Все ученики, и я в том числе, уставились на Екатерину Михайловну. Чего ждать от этого посрамленного божества? Грома? Молний? Всемирного потопа? Огня и серы?
Екатерина Михайловна поднялась со стула. Медленно повернулась к классу. На ее сморщенном лице не было видно ни тени удивления.
– Знаете, что? – сказала она так тихо, что мы затряслись в предчувствии катастрофы. – Есть такая пословица: «век живи – век учись». Я всю жизнь была строга к ученикам. Но нередко делала и некоторые послабления. Для тех людей, кто искренне говорил: «математика – не мое». Есть люди с гуманитарным складом ума, безусловно. Софья Николаевна, ваш учитель русского и литературы, одна из таких моих бывших учениц. Я в свое время «натянула» ей «четверку» и ни разу об этом не пожалела. Она своего добилась, математика ей действительно не нужна. Но вот теперь я поняла, что больше таких послаблений не будет. Когда человек, которому математика неинтересна, выходит и решает такое уравнение, которое даже те из вас, кто метит в программисты, решить не может, я считаю, опускать планку просто нелепо! Вы у меня еще взвоете! Брик, садись. «Пять» с плюсом. Не запускай!
– Поздравляю, Маленький Принц, – шепнул я Боре, когда он сел на место, провожаемый яростным взглядом Пети, мечтающего о карьере программиста. – Теперь тебя все будут ненавидеть.
– Почему? – так же шепотом ответил он.
– Потому что из-за тебя со всех будут больше спрашивать.
– Ну и хорошо. Будет сильнее стимул к познанию. Даже такой ерундовой науки.
– Будет сильнее стимул тебе «темную» сделать.
– Пускай, тоже интересно.
– Ты вообще хоть чего-нибудь боишься?
Я восхищался им, беспокоился за него, но теперь все эти чувства оказались вытеснены раздражением. Брик же только улыбнулся, отвечая на мой вопрос:
– Разрушителей. Если это чувство можно назвать страхом. Остальное не заслуживает внимания.
* * *
Когда уроки закончились, Брик внезапно предложил мне отметить свой высший балл по математике. Я спросил его, что он имеет в виду, и получил следующий ответ:
– Давай нажремся!
– Чего?
– Ну, забухаем. Вмажем. Выпьем. Раздавим по пузырю. Накиряемся. Наклюкаемся.
– Остановись, я понял!
Я никогда не испытывал тяги к алкоголю. Пару раз пил с отцом пиво, но так и не разобрался, что в этом напитке замечательного. Однако глаза Бориса сияли такой жаждой безграничного познания, что спорить было бессмысленно. Нет, пить я все равно не собирался. Только вот оставить Маленького Принца наедине с большой бутылкой значило подвергнуть опасности всю его кампанию. Как минимум, была угроза раскрытия легенды. Как максимум – смерть от отравления.
Мы пошли к магазинчику на самом краю поселка, куда мои родители заходили нечасто. Борю я оставил снаружи, взял у него деньги и пошел покупать спиртное.
Продавщица – пожилая женщина в очках с толстыми стеклами – услышав слово «водка», принялась ворчать на непутевую молодежь. Судя по всему, вообще не различая надписей на этикетках, она ощупывала каждую бутылку, продолжая отвлекать себя ворчанием. Когда ее рука в пятый раз легла на сторублевый «Минал», я не выдержал и зашел за прилавок. Взял с витрины бутылку водки «Матрица», о которой слышал много хорошего, и вернулся обратно. Сработал так быстро, что продавщица, видимо, ничего даже не заметила. Во всяком случае, ритм ее ворчания остался непоколебимым.
– А закуска? – спросил Боря, увидев в черном пакете лишь одну водку.
– Закуску давай в другом магазине возьмем. А то мы отсюда до утра не выберемся.
За огурцами и помидорами (Боря где-то вычитал, что именно это и есть самая лучшая закуска на всем белом свете) Брик сходил сам.
– Получилось? – встретил я его.
– Ага. Я еще сала взял.
– О, Господи. Ну, пошли.
И вот, настал момент истины. Мы у Бориса дома, он скручивает пробку с бутылки, я ищу что-нибудь, что может сойти за стопку в коробках с посудой. Внезапно меня отвлекает хруст огурца.
– Ты бы приберег, – поворачиваюсь я. – Закуску не едят, ей заку… сы… ва… ют…
Бутылка была пуста. На Бориных глазах блестели слезы радости.
– Ты что, залпом ее, что ли? – севшим голосом спросил я.
– Угу, – ответил он, давясь огурцом.
– Боря, твою мать… Ты ж читал! Водку стопками пьют!
– Я вчера смотрел фильм «Антикиллер». Там так пили. А что? Так быстрее гораздо!
Поздно объяснять пришельцу, что распитие алкогольных напитков сродни медитации, со своими ритуальными словами и действиями. Поэтому я сел за стол и крепко задумался. В бутылке было пол-литра водки. Я поглядел на этикетку в поисках хоть какой-нибудь лазейки, но надпись 40 % сверкала непогрешимым серебром. Тогда я принялся вспоминать, какая доза алкоголя является смертельной для шестнадцатилетнего подростка. Который раньше, предположительно, вообще алкоголя не пробовал. Что-то нам такое говорили, то ли на ОБЖ, то ли на внеклассных мероприятиях… Кажется, речь шла о литре. Я заставил себя в это поверить и немного успокоился.
Боря оперативно умял огурец, сжевал несколько кусочков сала, придавил все это помидоркой и загрустил.
– Это и есть состояние алкогольного опьянения? – посмотрел он на меня. – Ничем не отличается от обычного. Хотя вкусовые ощущения, надо сказать, весьма интересны.
Я содрогнулся, вспомнив единственный случай своего знакомства с водкой. Да уж, интересные ощущения, слов нет.
– Скоро у тебя начнется состояние. Мало не покажется. Ешь!
– Я сыт.
– Ешь, говорю! Ты хотел, чтобы я стал твоим другом? Так вот, я тебе как друг говорю: ешь как можно больше!
Боря послушно принялся есть. Проглотил еще парочку огурчиков, один помидор. Доел сало, которое, кажется, действительно пришлось ему по вкусу. Я с тоской взглянул на часы. Упрямая стрелка приближалась к отметке с цифрой «5». Мама скоро с работы придет, а меня опять дома нет, на ужин ничего не приготовлено. Но не могу же я этого чудика одного оставить! А если правда помрет от отравления?
– Ой, – тихо сказал Боря. – Я ощущаю, как мое сознание затуманивается.
Он ощупал голову и посмотрел на меня полными паники глазами.
– Это конец? – спросил он. – Тело умирает?
– Нет, не умирает. Просто ты нажрался как свинья.
– Я не ждал такого! О, боже… Что мне теперь делать?
– Расслабиться и получать удовольствие от новых ощущений. Ну или, как вариант, пойти проблеваться.
– Что сделать?
– Ну, поблевать. Порыгать. Вызвать рвоту. Тогда сильно не накроет.
– Я не умру?
– Не умрешь. Я рядом.
– Тогда пускай.
– Чего «пускай»?
– Пускай продолжается. Я буду изучать.
Некоторое время он сидел с дурацкой улыбкой и прислушивался к своим необычным ощущениям. Потом взгляд его совершенно затуманился.
– Слушай, Дима, – пробормотал он. – А ты Жанну любишь, да?
– Боря, не лезь, а?
– Ну ты чего, дружище? Я ж по-дружески! Ну вот скажи, как пацан пацану: любишь ее?
Я понял, что Бориса понесло дальше некуда. И тут меня осенила идея:
– А давай так: откровенность за откровенность. Идет?
– Че… чего?
– Ну, я честно отвечаю на твой вопрос, а потом ты – на мой. Тоже честно. Договорились?
Я надеялся, что спьяну он забудет о моем долге и, кажется, не прогадал.
– Ну конечно! Никакой лжи между нами быть не должно! Знаешь, Дима, я тебя так люблю…
– Люблю.
– Ну да, люблю…
– Нет, я про Жанну. Да, я ее люблю. С первого класса. Каждый день и каждый час.
Боря икнул и взял еще один помидор. Откусил неловко: сок потек по руке. Но его это не смутило.
– А почему ты с ней совсем не общаешься?
– Погоди, сейчас мой черед вопрос задавать.
– А… А, ну да, конечно, задавай!
– Как звали твою учительницу в начальной школе? – Это была моя последняя надежда – подловить пьяного Брика. Если он назовет имя или скажет: «не помню», то все его предыдущие россказни – вранье.
Брик слился с помидором в страстном поцелуе и, лишив его всех соков, посмотрел на меня.
– Какая начальная школа? Я ведь только… вот… А раньше – там! – Он махнул рукой куда-то вверх и вправо. – Там знаешь, как круто было? Ух! Летишь! Ничего, кроме восторга! И с каждой секундой узнаешь все больше, сильнее становишься. Это как на мотоцикле… Слушай, а пошли на мотоцикле покатаемся? Там в сарае стоит какой-то «Урал».
– Нет, мы никуда не пойдем. Сидим дома. Задавай свой вопрос.
– А, вопрос… Ну да, вопрос… Я про что говорил-то?
– Про Жанну, – напомнил я, борясь с искушением подловить его с этим вопросом и вернуть очередь себе. Но в какой-то мере самому хотелось исповедоваться в чувствах.
– Жанна, да… Так вот, почему ты не общаешься с ней?
– Потому что я ей не нужен.
– Погоди, но…
– Поздно, моя очередь.
– Нет, погоди. Ты не ответил толком. Кажется, вчера ты был ей нужен. А до этого? Почему ты сразу к ней не подошел?
Я вздохнул. Даже пьяный, этот человек оставался пытливым исследователем, и сбить его с логического пути было нелегко.
– Я полюбил ее в первом классе, с первого же взгляда. Хочешь знать, почему я сразу к ней не подошел? Дело в том, что у детей такого возраста любить непринято. Тех, кто держится за ручки, дразнят, гоняют, бьют. Они не выдерживают и расстаются, ненавидя друг друга. Ведь в таком возрасте близкие отношения не являются необходимостью. Поэтому их так легко разрушить. Дети могут быть даже более жестокими, чем взрослые, поверь. Но это не главная причина. Я с детства очень застенчив. В садик не ходил никогда, со мной сидела бабушка. Зато я много читал. Всяких сказок, фантастики. И я был уверен, что, когда приходит настоящая любовь, должно быть какое-то приключение. Какие-то силы зла, борьба. Я ждал злого волшебника, который похитит Жанну. Тогда я смог бы побороть его на глазах всей школы. И все условности стали бы не нужны. Она бы без слов поняла, что я люблю ее. И, само собой, тоже бы в меня влюбилась.
Я помолчал, глядя в стол. Боря негромко икал, не мешая мне думать.
– Я ждал этого волшебника до тех пор, пока не повзрослел и не перестал верить в волшебников. Остался наедине с той огромной стеной, которую строил все эти годы между собой и остальными. Жанна осталась по ту сторону стены. Все, что я мог – это смотреть на нее через окно и надеяться, что однажды она подойдет и сломает к чертям эту стену.
Почувствовав, что в глазах начинает щипать, я сжал кулак, позволив ногтям впиться в ладонь. От этой боли стало легче.
– Не смогу тебе иначе объяснить. Поймешь – хорошо, не поймешь – значит, не судьба.
– Дима! – Боря накрыл мой кулак своей ладонью. – Я тебя прекрасно понял. Ты не бойся! Я тебе помогу. Хоть сейчас – пошли к ней! Я ей объясню, что ты вообще самый классный парень из всех!
– Никуда мы не пойдем, – улыбнулся я, радуясь, что не пил – а то ведь согласился бы. Наутро после такого визита пришлось бы планировать суицид.
– Ну почему?
– Ну потому. Моя очередь. Что случилось с твоей мамой?
Боря убрал руку. В его затуманенных алкоголем глазах мелькнул недобрый огонек.
– Я убил ее, – сухо ответил он.
– За что?
– Это другой вопрос.
– Блин, погоди…
– Ты сформулировал свой вопрос так, что он не требует развернутого ответа. Поэтому теперь – моя очередь. Почему ты боишься Рыбы?
У меня пересохло во рту. Если Боря действительно соблюдает наш уговор и говорит только правду, то сейчас я сижу напротив убийцы, к тому же пьяного. Но ведь он все еще считает меня другом, так?
– Потому что… Потому что он может бить меня и унижать. Может делать это постоянно.
– И что?
– Что «и что»?
– Это не причина. Объясни, что страшного в побоях и унижении?
Я внезапно понял, что Боря сейчас всеми силами сражается с алкоголем. Так же, как пытался раньше победить сон. Его лицо напряжено, на шее вздулись жилы, глаза покраснели. Чего ему стоила эта концентрация? Страшно представить.
– Я не смогу объяснить. Ты ведь не понимаешь самой сути страха. Ну, во-первых, инстинкт самосохранения.
– Запомни, – скрипнул зубами Боря. – Жизнь – это бесконечная битва. За все нужно драться. Там, откуда я, это выглядит иначе, но суть та же: мы постоянно преодолеваем трудности. Такие, которые тебе и не снились. И мы изучаем эти трудности. Забудь про страх. Тебе нравится девушка? Возьми ее и не отпускай! Боишься человека? Покори или убей его. А не можешь убить – пусть он тебя убьет. Или изобьет. Раз, два, десять, сто. А ты поднимайся с улыбкой. И запоминай эти чувства. Помни эту боль, наслаждайся ею. Потому что потом тебе очень сильно пригодятся эти знания. Больше, чем какие-нибудь другие.
Мне сделалось не по себе. Боря уже не походил на человека – до такой степени покраснело его лицо.
– Я ответил на твой вопрос? – спросил я.
– Да. Задавай свой.
– Зачем ты убил свою мать?
– Совокупность причин. Она была глупой женщиной, склонной к истерикам. Я пытался освоиться. В мозгу Бориса нашел знание о том, что мама – самый близкий и нужный человек. Но она мне совсем не помогла. Я казался ей странным. Она обвиняла меня в наркомании, алкоголизме, называла «психом, таким же, как отец». В понедельник утром я попросил ее помочь мне собраться в школу, а она устроила скандал. Бегала по дому, глотала какие-то таблетки. Я понял, что эта женщина постепенно сходит с ума. Догадался, что и до моего появления ее поведение логикой не отличалось. Поэтому убил. Избавил от бессмысленных неприятностей ее и себя.
Ну вот, я и узнал истину. Что я чувствовал в этот момент? Сложно сказать. Я не боялся Бориса. Но ощущение жути не покидало. Убил свою мать… В голове не укладывается.
– Что? – встрепенулся я, поняв, что Боря говорит.
– Ты можешь дать мне ту книжку, о которой говорил? Я должен ее прочесть. Потом. Сейчас, извини, я больше не могу контролировать это.
Речь его снова стала невнятной, взгляд затуманился.
– Конечно. Завтра сходим в библиотеку.
Я вскрыл еще несколько коробок, пока Боря стонал и нес какую-то чушь, ткнувшись в стол головой. Наконец, мне посчастливилось: я нашел таблетки активированного угля и вернулся к Боре.
– Вот, выпей.
Он поднял голову, и я отступил на шаг. В глазах Брика застыл ужас.
– Дима, – прошептал он. – Мама… моя мама, она… Я же ее сам…
Я замер, не в силах не то чтобы шевельнуться – слова сказать. У штурвала стоял настоящий Брик…
– Мама… Мамочка!
Он завизжал, попытался вскочить, но зацепился за ножку стола и упал. Несколько секунд я слышал только его дыхание. Потом он поднялся на ноги.
– Все в порядке, – сказал другой человек. – Больше я этого не допущу. Где таблетки?
Я шел домой, размышляя об услышанных откровениях. Как мне поступить? Любые мои действия должны основываться на одном лишь допущении: верю ли я в то, что мой друг – не человек? А как я мог безоговорочно поверить в это?
Мама готовила ужин. В доме царила атмосфера недовольства.
– Привет, мам, – сказал я, входя в кухню. – Прости, я…
– Понятно, – отмахнулась она. – Чайник поставь, я печенья купила. Все равно нескоро приготовится.
Я наполнил чайник, включил его и задумался, сидя за столом. Мама, заметив мое состояние, спросила:
– Ты чего такой грустный?
Внезапно я решился на откровенный разговор. Хотел спросить какую-нибудь глупость, типа: «Мама, а если я узнал, что один из моих одноклассников совершил преступление, как мне стоит поступить?» Одним махом преодолеть огромную пропасть, разделившую меня с родителями. Я даже открыл рот, но мама меня опередила:
– Что, наполучал чего-то? «Двойка», поди, опять?
– Ничего я не получал, – отозвался я, как тает в душе порыв.
– А чего грустишь тогда?
– Так. У друга неприятности.
– Тебе не о друзьях думать надо, а об учебе. Дима, это же выпускной год, в конце-то концов!
– Я понимаю…
Позже, сидя в своей комнате, я смотрел невидящим взглядом в учебник и думал. Думал о своем будущем, которое представлялось мне в каком-то сером и вязком тумане. Безрадостная громада института высилась надо мной, являя воплощение Высшего Образования. Чему я там буду учиться? Кем пойду работать?
Лишь годы спустя я осознал, что жизнь подростка проходит в абсолютной тьме. И взрослые, которые должны бы помочь выбрать нужный путь, зажигают лишь один тусклый фонарь. «Ты должен учиться, чтобы не забрали в армию. Ты должен устроиться на работу, где платят много денег». Это – все жизненные ориентиры. Нас готовят к бегству от армии, к бегству от бедности. Но никто не поможет понять, где твое место в этом мире.
Сейчас же я сидел, не понимая ничего этого. Я был уверен, что жизнь такая и есть: серая и безрадостная. В ней нет места любви, восторгу, приключениям. Только страх и деньги, деньги и страх.
Тогда я принял твердое решение молчать. Возможно, это был некий подсознательный протест против взрослого общества. Ведь сдай я Бориса, я сыграл бы им на руку. Позволил бы бесчувственной машине правосудия разжевать и проглотить этого необычного человека. Возможно, его преступление было для меня символом освобождения. А может, я просто успел привязаться к нему сильнее, чем можно было ожидать.
