Василий Павлович Щепетнев
Хроники Арехина
Дело о Лунном Звере
1
Двуколка остановилась у парковых ворот. Открыты, шлагбаум поднят, но у въезда стояла будка, а у будки – старик почтенной наружности в форме стрельца допетровских времён. С настоящим бердышом, солнце так и сверкало на лезвии.
– Куда изволите ехать, господин хороший? – спросил он.
– Не узнаешь, Петрович? – спросил сидящий на козлах человек, одетый практично, и вместе с тем достойно, всякому видно: барин, а не кучер.
– Узнаю, как не узнать, Александр Иванович, но для порядка обязан спросить.
– Порядок – то, в чём прежде всего нуждается русский человек, – согласился барин. – Помещик Арехин Александр Иванович с сыном и господин Конан-Дойль, английский путешественник, по приглашению его высочества принца Петра Ольденбургского.
– Добро пожаловать, – ответил ряженый стрелец и отставил бердыш на манер салюта, мол, проезжайте, вам тут рады.
Барин вроде бы и не пошевелился, но лошади шагом прошли ворота, рысью пробежали по парку и шагом же въехали в другие, уже дворцовые ворота, впрочем, тоже открытые нараспашку.
Подскочил казачок Никита, паренёк лет шестнадцати.
– Карл Иванович сейчас подойдёт, а пока дайте, вашбродь, я помогу – он взял левую лошадь под уздцы, и двуколка двинулась к свитским номерам, где лошади и застыли. Барин соскочил на землю. Из двуколки вылез мальчик лет семи и господин в полном расцвете сил.
Как раз и мажордом поспел, Карл Иванович.
– С приездом, гости дорогие! Его высочество сейчас на заводе, но через час освободится – сказал он на безупречном русском языке, что сразу выдало в нем немца. – Вам, господин Алехин, отведена голубая комната, а вам, мистер Конан-Дойль – жёлтая. Обе во втором этаже. Никита вам поможет с багажом и прочим.
– Уж я постараюсь, – сказал казачок, и начал доставать чемоданы из двуколки и аккуратно, чтобы не испачкались, ставить на каменное крыльцо. Малый он был сильный, и справился с делом в минуту. Затем посмотрел на Карла Ивановича.
– Начни с англичанина, он человек непривычный, а Александр Иванович Россию знает.
– Мусью, – начал казачок, – силь ву пле…
– Он по-русски не понимает, и во французском не силен, – сказал Арехин-младший, а Арехин старший одобрительно кивнул. – Я ему переведу, – и он заговорил с англичанином.
– Он рад, всех приветствует и благодарит, а жёлтая комната для него имеет особое значение, за что благодарит отдельно, – перевел мальчик слова Конан-Дойля.
– Вот и чудесно.
Мальчик указал казачку багаж англичанина и тот быстро, полубегом, отнес чемоданы наверх. Затем пришел черёд самого англичанина. Нет, казачок не нёс английского путешественника, но сопровождал таким образом, что Конан-Дойль нечувствительно оказался в номере в считанные секунды. Казачок показывал, а Арехин-младший переводил – ванная с горячей и холодной водой, ватерклозет – всё, что и положено современному дому. Рамонь к двадцатому веку готовится на славу.
Оставив англичанина привыкать к месту, казачок взялся за Арехиных. Тут и перевод не требовался.
– Я немного погуляю в парке, – сказал Арехин-младший.
– В парке? В парке погуляй, в парке можно, – ответил Арехин-старший рассеянно. Рассеянность объяснялась просто: он раскладывал на столе маленькие листки пергамента. Издали можно было подумать – пасьянс, но листки были не игральными картами, а географическими. Точнее, фрагментами географической карты. Взять географическую карту, начертанную прилежным картографом старых времён, разрезать её на сто неравных кусочков, выбрать двадцать и попытаться сложить их так, чтобы понять, какое место изображено. Но не получалось. Проекция непонятна. Масштаб неизвестен. Широта и долгота не указаны. Населенные пункты? Есть изображения ступенчатых пирамид, православных церквей и зубчатых башен, такой вот набор. И надписи есть, на непонятном языке. Не латинский шрифт, не кириллица, не арабская вязь, не китайские иероглифы, вообще, петербургскими учёными не опознан ни один из известных живых или мертвых языков. Есть извилистые линии, вероятно, реки. Есть массивы елочек и дубков – вероятно, леса. Есть холмы – очень немного. И есть пятиугольник размером с ноготь указательного пальца мужчины. Серый на свету, в темноте он переливался всеми цветами радуги. Не ярко, но вполне заметно.
На обороте каждой карточки карандашом были проставлены номера, вразброс, от 3 до 98. Ни одного номера подряд. Арехин-старший раскладывал их рядами десять на десять, пять на двадцать, восемь да двенадцать, но выходило скверно. Слишком много пустого пространства. Пятиугольник? Да, интересно, собственно, с этим он и приехал сюда, но кто знает, что осталось за пределами двадцати лоскутков?
Арехин-младший тем временем спустился по лестнице, прошёл вестибюль, вышел на дворцовую площадь (не петербургскую, но с фонтаном в центре), дошёл до ворот и оказался в парке. Парк размерами невелик, а если сравнивать с парками Царского Села, Гатчины или Петергофа, так просто мал, но Арехин-младший парками избалован не был, и потому с удовольствием гулял по аллеям, разглядывая клумбы, деревья и лабиринт в центре. Правила прохождения лабиринтов он знал теоретически, из книжки, и теперь хотел опробовать на практике. Не съест же его Минотавр.
Вход в лабиринт он нашёл легко. Да что искать: на столбике была деревянная стрелка-указатель с надписью «Лабиринт. Вход».
Башенные часы сыграли два такта «Коль славен наш Господь в Сионе», после чего пробили полдень.
Он посмотрел на небо. Солнце стояло высоко, как и должно стоять июльскому солнцу в это время. Представил, что взлетел в небо на триста шагов. Оглядел окрестности. Под ним – сплошной зеленый квадрат. Лабиринт. Ну, это он пока сплошной.
Арехин-старший шагнул ко входу.
– Погодите!
По парку шёл мальчик его лет. Одет так, как одеваются дети из приличных семей. Не слишком броско, но чисто и опрятно. Он и сам так одет.
– Вы сегодня приехали, да? Я из окна видел.
– Сегодня. Александр Арехин-младший, – представился Арехин. В гимназии, говорят, представляются только по фамилии, но ведь он ещё не гимназист.
– Георг Тольц, – и, секунду помедлив, мальчик добавил: – Барон Тольц.
– Отлично. Я буду вас звать Тольцем, а сойдемся поближе – просто бароном.
– Хорошо, – согласился мальчик. – Вы хотели войти в лабиринт?
– И сейчас хочу.
– А вы знаете, в лабиринте недолго и заблудиться?
– Догадываюсь. Но взрослому заблудиться легче.
– Почему?
– Он полагается на свой возраст, опыт, знания, нам же остаётся думать.
– Согласен, – сказал Тольц. – Но я ходил в лабиринт с отцом. Он путешественник, бывал и в Африке, и в Индии, и в Амазонии. Так он говорит, что в лабиринте всякий может растеряться. Особенно если гроза, змеи, тигры.
– Тогда нам повезло. Небо ясное. И тигров, похоже, нет.
– Нет. Но вам не кажется, что из лабиринта веет жутью? Вы, вообще, боитесь страшного? Говорят, только девочки боятся, а я… я не знаю.
– Я вот не девочка, а знаю. Боюсь. Не люблю. Мне потом страшные сны снятся, как будто я уже взрослый, а жути всё больше и больше.
– Господин Арехин! Господин Арехин!
Арехин-младший оглянулся.
– Это англичанин, писатель и путешественник. Меня к нему папа переводчиком приставил, чтобы разговорный английский подтянуть, – и громко сказал в ответ:
– Да, сэр, как я рад, что вы уже отдохнули.
– Благодарю, но я нисколько не устал. Парк этот – местная достопримечательность?
– Парк – это парк. Место для прогулок, – сказал Арехин-младший.
– Это я и имел в виду. А это, если не ошибаюсь, лабиринт?
– Мы тоже так решили, – вежливо согласился Арехин-младший.
– Аккуратный. С песчаной дорожкой. Что важно, дорожка подметена, следовательно, есть возможность вернуться по собственным следам.
– Тут уже есть следы. Кто-то вошел в лабиринт. И не вышел, – Арехин-младший указал на отпечатки на дорожке.
Англичанин наклонился.
– Вы правы, мой юный друг. Следы принадлежат мужчине, находящемуся на склоне лет, вероятно, отставному солдату, ростом пять футов восемь дюймов, прихрамывающему на левую ногу и курящему… курящему местный заменитель табака – махорку, которую он заворачивает в клочок газеты «Новое время».
Арехин-младший перевёл слова чужеземного гостя барону – Тольц в английском, по его собственному признанию, пока хромал.
– Положим, с махоркой угадать нетрудно, – сказал Тольц. – Вон она, самокрутка, в стороне от дорожки лежит. И спичка обгоревшая. Видно, кто-то зажег её, да выбросил и спичку, и самокрутку.
– Правильно, – выслушав перевод Арехина-младшего, сказал англичанин. – Видите, дальше он идет на цыпочках. Значит, услышал что-то важное или просто интересное, решил подкрасться, потому и бросил samokrutku, чтобы едкий дух makhorki его не выдал. Интересно, кого он надеялся застать врасплох?
– Не знаю, – ответил Арехин-младший.
– Эй! – воскликнул Артур Конан-Дойль.
Никто не отозвался.
– Ну, конечно, если кто-то и был, то давно ушёл.
– А следы? Здесь нет следов, ведущих в обратную сторону!
– Бывают лабиринты с двумя выходами, – рассеянно сказал англичанин. Идти он старался, не наступая на прежние следы.
– Вы постарайтесь точно наступать на мои следы, вам это будет легко: мои ботинки больше ваших, а шагать я буду нешироко.
Они миновали два поворота, как вдруг англичанин остановился:
– Погодите, ребята! Дальше я один!
Арехин-младший послушно замер, так что Тольц едва не налетел на него.
– Англичанин велел, – объяснил он барону причину остановки.
Англичанин пошёл дальше один, но было видно – на песчаной дорожке лежали чьи-то ноги в старых солдатских сапогах и солдатских же штанах времен Александра Третьего. Остальное скрывалось за поворотом.
– Не приближайтесь, – предупредил англичанин.
– Не очень-то и хочется, – пробормотал Арехин-младший. Роль переводчика начинала утомлять. Совсем это не весело – быть попугаем и трещать на двух языках. Сначала весело, а потом нет. И ещё ноги чьи-то.
И ног, и людей целиком, валяющихся то там, то сям, Арехин-младший видел предостаточно. Пьют люди без меры, говорит папенька, вот и валятся с ног. Но чтобы здесь, в дворцовом парке – это перебор. Тут сторож, и вообще… нехорошо. Разве назло сделали? Есть такие – себе навредят, но чтобы и другим настроение испортить. Да еще англичанин. Будет потом рассказывать, что в России пьют что угодно и где угодно.
– Ребята! Вы сходите, что ли, взрослых позовите. Полицию, или кого тут у вас принято.
Арехин-младший засомневался, что по такому пустяку стоит звать полицию, но вслух ничего не сказал. Он не в полицию пойдет, в Рамони и полиции-то никакой нет. Он лучше папеньке расскажет, что и как. А уж папенька знает, что делать.
2
– Это следы огромной собаки, – сказал Егоров.
– Какой именно? – спросил Петр Александрович охотника.
– Если судить по размеру и глубине отпечатков, вес её от четырех до пяти пудов, скорее пять, чем четыре.
– То есть восемьдесят килограммов.
– Да, семьдесят пять, восемьдесят. Не меньше.
– Меделян?
– Возможно. Но меделяны в губернии наперечёт, а в уезде нет ни одного.
– Однако в губернии все-таки есть? – вступил в разговор ротмистр Ланской. – Вы можете составить список владельцев меделянов?
– Отчего ж не составить, составлю
– Вот и отлично. А мы проверим самым деликатным образом, не был ли кто из них в Рамони.
– Вряд ли, – сказал Петр Александрович. – Рамонь – селение небольшое, пришлые редки, каждый на виду. А уж пришлый с меделяном…
– Вполне вероятно, ваше высочество, но…
– Петр Александрович, – поправил принц.
– Вполне вероятно, Петр Александрович, но это наша обязанность – проверить каждую возможность. К тому же владельцы меделянов могут что-нибудь подсказать.
– Это верно, – подтвердил охотник. – Меделянщики – они как братство, всё обо всех знают.
– Положим, и вы, Андрей Владимирович, по части охоты всё обо всех знаете.
– Получается, не всё, раз не могу определить, чьи именно следы. Помимо меделянов, есть и другие крупные собаки, но не охотничьи: кавказские и азиатские овчарки, водолазы, сенбернары, не перечислишь. Сейчас модно привезти из Европы или Америки диковинную собаку. Но в уезде мне такие неизвестны.
– А если завезли тайно? – спросил ротмистр.
– Исключить не могу, но не могу и представить, зачем? Редкую собаку заводят большей частью напоказ, а не для того, чтобы делать из неё тайну. И опять же – кто и зачем привёл собаку ночью во дворцовый парк?
Никто не торопился отвечать охотнику.
Из кадаверной, которую использовали и как секционный зал, вышел доктор Хижнин. Он уже переоделся, умылся, протёр руки спиртом, и, верно, не единожды, но ротмистру казалось, что доктора окружает ореол трупных миазмов. Чушь и обман чувств. Просто в жандармском управлении с мертвецами дело имеешь куда реже, чем, скажем, в полиции.
– Что скажете, доктор? – обратился к врачу Петр Александрович.
– У покойного была аневризма аорты. Произошло её расслоение, разрыв, и, как результат, практически мгновенная смерть.
– А что послужило причиной разрыва этой самой аневризмы? – спросил ротмистр.
– Циркуляция крови. Сердце бьётся, кровь бежит по аорте, давит на стенку. Если стенка здоровая, ничего плохого не происходит, но если она истончена, растрёпана, то в один роковой момент она рвётся. Лопается, как воздушный шарик, налетевший на куст шиповника. Физическое или психическое напряжение могли спровоцировать наступление этого момента.
– Физическое или психическое напряжение?
– Подъём тяжестей, радость, испуг, да просто приступ кашля – всё, что вызывает учащение сердцебиения.
– Понятно, – протянул ротмистр. – Непонятно только, как он с таким сердцем работал сторожем.
– Никто не знал, что у Пахомова аневризма, – ответил Ольденбургский. – К врачам он не обращался, а до принудительного всеохватного медицинского осмотра мы пока не дошли. Хотя, как свидетельствует данный случай, дело это нужное. Впрочем, Пахомову служба нравилась, и для его лет выглядела вполне посильной: ходи с ружьём по парку, и всё. Сторож нужен для поддержания порядка. Он и выстрелил-то лишь однажды, два года назад, солью со щетиной. Но молва разнесла: здесь не дремлют. И более попыток залезть не было.
– В собаку он не стрелял,– заметил охотник. – Он попросту не мог её видеть: ночь облачная, тучи густые, в три слоя, развиднелось лишь поутрую. В любом случае, никаких признаков того, что собака причинила Пахомову вред, нет. Следы могли быть оставлены и час спустя, и два.
– Верно, – согласился ротмистр. – А всё-таки происшествие.
Этого отрицать никто не стал, да и как отрицать очевидное.
– Что ж, господа, займёмся повседневностью, – сказал Ольденбургский. Некоторая выспренность речи была ему присуща всегда, а сегодня и вовсе простительно. «Займёмся повседневностью» – так может говорить полубог.
Ротмистр пошёл готовить рапорт. В любое другое время смерть паркового сторожа прошла бы для жандармского корпуса незамеченной, но сейчас не любое время. Готовился визит в Рамонь Государя с сестрой, великой княгиней Ольгой Александровной. По слухам, Романовы и Ольденбургские в очередной раз собирались породниться. У великой княгини Ольги и принца Петра Ольденбургского и без того были коронованные предки по прямой линии – Павел Первый и Николай Первый. То есть они троюродные брат и сестра. И четвероюродные тоже. Но это не забота корпуса жандармов. Забота корпуса жандармов – чтобы за время пребывания в Рамони членов царской семьи всё было чинно, благородно. Легко предписать: «взять под тщательное наблюдение неблагонадежных лиц», а если таковых нет? Рамонь – село небольшое. Не слишком бедное, чтобы водились свои босяки, не особо богатое, чтобы привлекать босяков чужих. Мастеровые все при деле: сахарный завод, гончарные и ковроткацкие мастерские, стройки. Платят по труду, хороший мастеровой может содержать семью, а если в семье работают двое, то появляется достаток – по местным меркам. Есть водопровод, водоразборные колонки на каждой улице. Школа, больница. Иными словами Рамонь – село образцово-показательное. По малым размерам селения записных смутьянов не привлекает. Благодать! И на тебе – смерть паркового сторожа. Ну да, от естественных причин. Но лучше бы эти естественные причины наступили через месяц, когда визит высочайших особ завершится. Хотя, с другой стороны, могло быть хуже, сторож мог умереть прямо во время визита. Воистину, что не делается, то к лучшему. Да тут ещё и следы огромной собаки. Чушь, никакой анархист не устраивал покушений с помощью собаки, да и как устроишь? Но нужно проверить. Порой ищешь собаку, а находишь хозяина. А порой и наоборот.
Ротмистр присел на скамью, рядом сел и охотник, достал из кармана блокнот и начал вспоминать владельцев меделянов.
Андрей Владимирович Егоров был охотником в тургеневском смысле. Дворянин, владелец изрядного имения, он с детских лет, подобно своему отцу, увлекался охотой и рыбалкой. Как ни странно, имение при таком хозяине не только не пришло в упадок, но давало устойчивую прибыль. – «Что ж, я на управляющих не трачусь, сдаю землю в аренду и получаю чистоганом», – отвечал он на расспросы менее удачливых соседей, немного привирая: имением управляла младшая сестра Егорова, Анна фон Тольц. Её муж, безземельный балтийский барон, пропал без вести семь лет назад, будучи старшим офицером печально известной экспедиции лорда Кеттеля к Северному полюсу. Анфиса фон Тольц второй раз замуж не пошла, а переселилась в отцовское имение вместе с сыном Георгом. Имение по смерти отца было разделено между ней и Егоровым, но Андрей Владимирович, будучи убежденным холостяком, сказал сестре, чтобы та брала хозяйство в свои руки целиком, всё равно причитающуюся часть он завещает ей, либо Жоржику. На собственные нужды из доходов своей доли имения он брал треть, остальное оставлял на усмотрение сестры, которая вела хозяйство на взгляд окружающих странно, по Гоголю, используя «Выбранные места…» как настольную книгу. Выходило более, чем удовлетворительно. Сам же Егоров путешествовал, два года провел в Африке, три – в центральной Америке, участвуя в разного рода экспедициях. Полтора года назад он вернулся в родовое имение Богданово, возобновил знакомство с губернскими охотниками и часть времени проводил на охоте, а часть – за письменным столом. Две книги об африканских экспедициях вышли в Росси и в Англии, принесли Егорову славу и деньги, опять же не очень большие, но и не совсем маленькие – теперь уже по меркам помещика. Сейчас он работал над третьей книгой, «Охота среди индейских пирамид», переписываясь по этому поводу с исследователями Великобритании и САСШ. Время от времени наезжал к Ольденбургским, Петр Александрович интересовался дальними, экзотическими странами. Ну, и деловые связи тоже: в Богданово выращивали сахарную свеклу, которую сбывали сахарному заводу Ольденбургских. Всё это ротмистр знал по долгу службы, но к подозрительным личностям Егорова не относил, несмотря на переписку с заграницей. По мнению ротмистра, в анархисты идут те, кто науки в гимназиях и университетах с грехом пополам осилили, а ума не набрались. Или же люди обиженные, недовольные своим местом в обществе.
И первое, и второе к Егорову применить было трудно: устроен хорошо, средства вполне достаточные, книжки пишет, да не только для местной публики, а и для заграницы. Уважаемый человек.
– Вот, здесь владельцы меделянов нашей губернии, – Егоров вырвал страницу из блокнота и протянул Ланскому. – Все пятеро. Можете сослаться на меня. Но повторюсь – вряд ли.
– Благодарю вас, – ротмистр сложил листок пополам и отправил во внутренний карман пиджака (здесь, в имении, он был в штатском).
Они вместе прошли в «свитские номера» – строение по соседству с дворцом Ольденбургских, предназначенное для проживания гостей, императорской свиты или близких друзей. Андрей Владимирович прошёл в свою комнату писать очередную главу американских приключений, а ротмистр в свою, составлять рапорт, который сегодня к вечеру будет на столе начальника губернского отделения. Теперь, когда между Рамонью и Воронежем ежедневно ходил поезд (до станции Графская совсем маленький, в два вагона, желтый и голубой), проще было передать бумаги нарочным, чем отправлять шифрограмму, тем более, что отправлять телеграммы приходилось бы там же, на станции. От дворца Ольденбургских – три версты. А квалификация местного телеграфиста такова, что обратно шифрограммы не расшифровывались.
Перечитав рапорт, Ланской поместил его в конверт манильской бумаги, запечатал патентованным клеем и выглянул в окно.
– Иван! Иди сюда!
Ординарец в свитских номерах не жил, не по чину, а снимал комнатку у местного обывателя. Оно и лучше – сбор сведений непосредственно у населения.
Отдав конверт, он наказал Ивану купить в Воронеже в магазине Демуазо швейцарского горького шоколада, выделив на это пять рублей.
– Скажешь – ротмистру Ланскому, он мой сорт знает.
Когда ординарец (на самом деле Иван Никифоров ординарцем не был, не полагалось, а был агентом наружного наблюдения) отбыл, ротмистр спрятал список Егорова в шкатулку с секретом. Нет, теперь он ещё меньше подозревал Егорова в симпатиях к анархизму, уже то, что тот отдал список, не предварив его просьбой «только между нами», напротив, предложил свое имя, говорило о нём, как о человеке государственном. Но пусть бумага полежит.
