Василий Ворон
Васильки
то пустится с места бегом.
Считая мгновения срока,
стучится в груди метроном.
Тоскует душа на планете
у звездной колючей стены
и светит, безжалостно светит
тюремный прожектор луны.
…Не бойся – не вечно все это.
Не верь, что оставят без сил.
Попросишь – и включат рассветы.
Но ты все равно не проси.
23-25 сентября 2002
Променял
Вот и осень опять.
Я любил эту женщину-Осень.
Золотистая прядь
чуть скрывает заплаканный лик;
как забывшийся шут,
ветер трогает снежную проседь.
Я стихов не пишу —
это просто обычный дневник.
Шел, да будто упал.
Может, шаг не с ноги нужной начал.
Кто я был, кем я стал —
не пойму заболевшей душой.
Я грущу по Весне,
ну а Осень безудержно плачет,
прислонившись ко мне
своей мокрой, холодной щекой.
Что на что променял?
Разлюбил? Или, все-таки, предал?
От себя ли устал,
на ладони упав головой?
Что же я натворил?
Не предвидел, не думал, не ведал?
Без руля и ветрил
кораблем дрейфовал за волной.
Подарила Весна
аромат позабытой свободы,
пробудила от сна
и дала путеводную нить.
Закружилась душа,
растеряла всю ржавую одурь.
Стало ближе на шаг
то, что я называл словом «жить».
Осень бьет по щеке
на ветру изогнувшейся веткой,
отражая в реке
хмурый взгляд дождевых облаков,
и подолгу стоит,
глядя в окна на лестничной клетке,
тихо рамой скрипит
и вздыхает волной сквозняков.
А когда-то она
синим взглядом своим волновала,
за собою звала
в расписную, с туманами, даль,
и в ладони мои
щедро яблоки с веток роняла,
и, росой напоив,
мне дарила святую печаль.
И осталась со мной
та печаль – не везде ее примут, —
обернулась тоской,
поседела, согнулась как тень,
и сосватала мне
злую, глупую, длинную Зиму,
и с приданым – как снег —
равнодушие, жадность и лень.
Я сполна получу,
не забыл я о скорой расплате.
Я надежды хочу,
да мечты превратились в золу.
И невеста Зима
в белоСнежном завьюженном платье
на колючих губах
принесет ледяной поцелуй.
8-14 октября 2002
Междустрочье
Понять я все время силюсь:
Откуда ты вдруг такая?
Иль правда – скажи на милость —
Отбилась от птичьей стаи?
Груз стольких противоречий
К земле тебя тянет, Птица.
Он давит хрупкие плечи,
Мешая крыльям раскрыться.
Не смей смаковать отраву,
Не смей в себе зло лишь видеть!
Кто дал тебе это право —
Так себя ненавидеть?!
«Оставьте меня, – просила, —
Под мягкой ленивой пылью».
А могут оставить силы.
А где их возьмешь для крыльев?
Не сверху ли суть увидеть
Стремятся на небо птицы?
Прежде, чем ненавидеть,
Нужно любить научиться.
Эхо в моем междустрочье
Нарочно или невольно?..
Любовь – это вены в клочья.
Любить – это очень больно.
Так в муках детей рожают,
И крест несут на Голгофу.
Бывает, что умирают.
И льют на бумагу строфы.
Но сердце в песок не спрячешь
И стук его не умеришь.
Ты плачешь… Я знаю, плачешь!
И, значит, любить умеешь!
Любовь не дает поблажек,
Но ей не «жестокость» имя —
Она тебе правду скажет
И в небо опять поднимет.
Стань с ветрами снова вровень.
Не бойся начать сначала.
Влюбиться нужно до крови,
Чтоб сердце сильней стучало.
Пробьюсь ли к тебе строкою,
Достану ли глубже, выше?
Оставить тебя в покое?
Нет, не дождешься!
Слышишь?!
14-16 декабря 2002
Проводник
фантастический рассказ в стихах
АБС
Шум вокзала растаял как сбивчивый сон.
Как секунды мелькали столбы.
Сердца стук, дрязг колес – все слилось в унисон
как шаги по дороге Судьбы.
Я в холодном купе был совсем одинок,
и в окно надоело глазеть.
Вдруг в раскрытую дверь проводник мне: «Сынок!
Хочешь чаю – чтоб душу согреть?»
Вроде бубна вагон грохотал во всю мочь,
и в углу притаился ночник.
И глотал из стакана беззвездную ночь
мой попутчик – седой проводник.
Он молчал и кивал, ну а я говорил,
остужая язык в кипятке,
о семье, что своими руками разбил
и любви – как воде на песке.
«Я Иуда, отец!» – так рассказ о своем
я закончил, сорвавшись на крик.
«Что ты знаешь о нем?» Я не понял: «О ком?»
«Об Иуде», – ответил старик.
Сбитый с толку, в смущеньи, я медленно стал
ворошить ту Заветную мглу:
про Пилата, про вечерю и про Христа,
и предательский тот поцелуй.
Дотерпев мой нескладный рассказ, проводник,
постарев, что ли, больше, налил
чаю – мне и себе – и, уставясь в ночник,
хриплым голосом заговорил:
«Всё – как будто вчера, хоть прошло столько лет,
но не всё обрекают на тлен.
Так и было – почти… Только – все-таки, нет! —
я не умер в пеньковой петле».
…Поезд в завтра летел, я за чаем поник,
свою вечную глупость кляня,
а напротив меня полоумный старик
не то бредил, не то сочинял…
«Из дурманящей мглы Он их вел на Огни,
оставляя всем ищущим нить.
Притчи им говорил – не слыхали они
то, что Он так хотел объяснить.
Лишь один ученик из двенадцати душ
видел те путевые Огни,
не дрисливый гусенок, не мальчик, не муж —
я чужой был, наверно, для них.
Я ведь тоже всё знал – наперед, как и Он,
надо двигаться было след в след:
Ему – крест, мне – позор и – да будет спасен,
кто уверует в Новый Завет.
Не бывает героев, когда нет врага;
а на должность врага – вот беда! —
не найдется героя – так ноша туга.
Дураков лишь найдешь без труда.
Фарисеев и книжников много вокруг,
кто их там различит, разберет?
А предатель – один. И сужается круг:
вот Иуда, что Искариот!
Я всё сделал как надо в ту страшную ночь,
блеск мечей изуродовал мглу.
И ничем я уже был не в силах помочь.
И был искренним мой поцелуй…
Я сломался потом, я хотел умереть,
задушив свою трусость в петле.
Вот за это Всевышний отсрочил мне смерть —
до сих пор я на этой земле».
Проводник помолчал, глядя в ночь за окном,
по щекам покатилась вода:
«Я не предал Его! Я был с Ним заодно:
у весов ведь две чаши всегда».
Он ушел. Ну а я до утра не сомкнул
воспаленных, испуганных глаз.
На платформу как будто бы в небыль шагнул,
вспоминая полночный рассказ.
…Часто сон вижу я – не уходит он прочь,
не давая забыть про Огни:
в полутемном вагоне пьет горькую ночь
молчаливый седой проводник.
16-20 февраля 2003
Притча о Ненависти и Любви
Рядом с нами, всего в двух шагах (неспроста),
В доме многоэтажном и длинном,
Проживала Любовь – и скромна, и чиста,
Простодушна, и, даже, наивна.
Остается добавить единственный штрих:
Так случилось – скажите на милость! —
Повстречалась ей Гордость – завидный жених,
И Любовь (извините) влюбилась.
Гордость к ней снизошла, завязался роман
(Ненадежное, броское слово:
Он дурманит как ром и читающий пьян,
Дочитал – и рассеялся сладкий туман,
Не устал – перечитывай снова).
Ну а Гордость устала, роман надоел
И к Любови – увы! – охладела.
А Любовь – что поделать, таков, знать, удел —
Разлюбить и забыть не сумела.
Жизнь имеет свой план, и роди́лось дитя,
Ворвало́сь в этот мир, иль прокра́лось.
И, быть может, отцовские чувства так льстят,
Только Гордость осталась – играя ль, шутя, —
Превратившись из Гордости в Жалость.
Что ж, семья так семья. И Любовь зацвела,
И в заботы, и в быт окунулась.
Но, хоть Жалость бездельницей и не слыла,
Равнодушием вдруг обернулась.
Повздыхала Любовь, погрустила тайком,
Да подушкою вытерла слезы.
«Значит, это мой крест, жить с таким мужиком», —
Размышляла она и мечтала о том,
Что воскреснут увядшие розы.
И Любовь пуще прежнего холила дом,
Свое чувство сверяя с терпеньем.
Ну а муж лишь совсем изменился лицом —
Равнодушие стало Презреньем.
«Ей ну все нипочем, – думал муж о жене, —
Ей в лицо наплюешь – улыбнется».
Хоть не мерился он добродетелью с ней,
Не хотел для нее выше быть и сильней —
Все равно был ей светом в оконце.
Все усилья Любви унеслись в пустоту —
Ведь мелодия гибнет без такта.
А Презренье последнюю стерло черту,
Превратившись вдруг в Ненависть как-то.
Так Любовь и с ней Ненависть вместе живут
Как в иссушенном зноем колодце.
И вы спросите: как же дитя их зовут?
Он Цинизмом с рожденья зовется.
Оставайтесь собою всегда, до конца,
И не потчуйте ближнего ядом.
Не скрывайте под маской живого лица,
Лучше пусть ваш ребенок растет без отца,
Чем с Презреньем иль Жалостью рядом.
От Любви и до Ненависти только шаг;
Не петляйте, коль чувство не прочно.
Будьте честным во всем – ложь первейший наш враг,
А иначе пойдет все неверно, не так,
Если первый ваш шаг был неточным.
15-17 мая 2003
Пишите письма
На крыльях снов качается рассвет,
И снова тает звезд холодных россыпь.
Зачем мы здесь? – кто может дать ответ,
И почему нас мучают вопросы?
Нам не поможет созданный кумир.
Пойдем след в след за добрым верным другом.
И прежде, чем объять пытаться мир,
Себя познать придется. Круг за кругом.
Спроси́те – и услышите ответ.
Лишь только СЛУШАТЬ нужно научиться.
Нельзя бояться вдруг услышать «нет» —
Такой ответ нам тоже пригодится.
Глаза и уши нам, бывает, лгут.
Нельзя терять терпенья и упрямства.
Пишите «Письма» – и они дойдут,
Преодолев запретное пространство.
Пусть тишина натягивает нерв,
Пусть только эхо нам в ответ смеется.
Вдруг на другой, неведомый манер,
Когда-нибудь нам Вечность отзовется?
23 июня 2003
Всерьёз
Андрею
Жил на свете чудак не от мира сего.
Я всю жизнь с ним, наверно, дружил.
Чудаком не считал он себя самого,
И как думал, так, в общем, и жил.
Он картины писал – он художником был —
И раскрашивал мир за окном.
Он был занят всегда, но совсем не спешил,
Успевая везде и во всем.
Кукол он мастерил и куда-то девал —
Может, просто раздаривал всем.
«Оживают они, – подмигнув, объяснял. —
Оживляют и нас. Но не всех».
Идя следом за ним, отставал вечно я,
Пот ронял и дышал горячо.
Он всегда поджидал терпеливо меня,
Улыбаясь мне через плечо.
И не мог я понять, как он Время провел
Вокруг пальца, как кольцами дым.
Словно это не он вдоль по времени шел,
А оно семенило за ним.
Как-то раз его тайну я все же узнал
(Будто вспышка блеснула во мгле) —
Он ручные часы из кармана достал
И забыл, положив на столе.
Целый день за часами следил я тайком,
Часто пряча испуганный взгляд:
То стояли они, то пускались бегом,
То вращали вдруг стрелки назад.
Он вернулся, и встретились наши глаза.
Он не стал напускать мне туман.
«Торопись повзрослеть», – он всего лишь сказал
И часы снова спрятал в карман.
Он от этого мира порой уставал
И чудил, упиваясь мечтой.
А однажды он красками пририсовал
Два крыла за своею спиной.
Я смеялся над ним до икоты, до слез,
К крыльям тем прикасаясь рукой.
Он шутил мне в ответ, только взял и всерьез
В небо взмыл над моей головой.
Я смотрел ему вслед и не верил глазам,
А он крыльями рвал облака.
Я рукою блуждал в забытьи в волосах,
Не заметив, что в краске рука.
…Жил на свете чудак с беспокойной душой,
Пряча тень от рисованных крыл.
И однажды, задумавшись, в небо ушел.
И дверей за собой не закрыл.
Он все делал всерьез, даже если шутил,
И смеялся как будто навзрыд.
Он воздушные замки из ветра кроил,
Сам имея монашеский скит.
Я чуть-чуть не дошел, не догнал, не доплыл…
Вот и время теперь как зола.
Вдруг все то, что он мне не всерьез говорил,
Это чистая правда была?..
Я ощупывал спину, у зеркала встав,
И примеривал кисти в руках.
И я понял теперь: был во многом он прав.
И не запер ту дверь в облаках.
10-15 июля 2003
Ощущенье полета
Над головой перелетные птицы
Взмахами крыльев приветствуют ветки.
Мне же твое одиночество снится
С небом чужим, разлинованным клеткой.
Книги сорвались с насиженных полок,
Лестницей в Вечность натянуты строки.
Где тот непонятый мной орнитолог,
Окольцевавший тебя ненароком?
Облаком рваным прикрыто бездонье.
