Вера Анатольевна Прокопчук
Призрак служанки, или Тайны старой аптеки
Глава 1
– Откройте, откройте!!! Есть же тут кто-нибудь! – надрывался детский голосок.
Был поздний вечер, и я – старый аптечный кот Лео – поужинав кусочком рыбки, уже предвкушал, как я устроюсь под боком у своего хозяина, юного аптекаря Маттеуса, и предамся сну. Но сейчас, сидя на аптечной стойке, я повернул голову в сторону входной двери, из-за которой раздавался звонкий полудетский голос вперемежку с ударами дверного молотка – там, за дверью, был кто-то, кому нужна помощь. Потрусив в комнату хозяина, я попытался своим мяуканьем привлечь его внимание.
– Что-то случилось, Лео? – осведомился он. Затем взял свечу и пошел следом за мной. Дрожащий огонек свечи последовательно осветил коридор, затем мраморную лестницу, холл с высоким потолком, украшенным старинной росписью, и, наконец, массивную входную дверь, запертую на щеколду. Когда дверь была отворена, мы увидели там миловидную девочку – судя по скромной одежде, юную служанку – лет двенадцати, не более.
– Чем могу быть полезен, синьорита? – осведомился Маттеус.
– Мне нужна синьора Оливия, хозяйка этого дома. Меня послали за ней… Прошу извинить, что я поздно, но мне важно увидеть ее прямо сейчас!
Голос крошки дрожал от волнения.
Лицо Маттеуса подернулось дымкой печали.
– Синьора Оливия умерла полгода назад, – отвечал он, – я сожалею.
Девочка отшатнулась так, словно с разбега налетела на стену.
– Но… как же…
– Сеньора Оливия – моя прабабушка, я очень любил ее, – тихо ответил Маттеус, – может, я могу вам чем-то помочь вместо нее?
Девочка опустила глаза, затем вздохнула глубоко, как бы прощаясь со всеми своими надеждами, и покачала головой.
– Умирает одна женщина… она всю жизнь служила в доме моих хозяев, старая нянюшка, – сказала она тихо, – она послала меня сюда…. хотела чтобы сеньора Оливия помогла ей…
– Помогла? Но чем?
– Я не знаю… и сеньор Антонио так расстроен… и что я теперь скажу им обоим?
Она развернулась и, опустив плечи, медленно побрела прочь.
Маттеус, вздохнув, закрыл дверь.
– Да, Лео, – сказал он, взяв меня на руки и запирая дверь, – уходят те, кого мы любим, и что бы я мог сказать в утешение этой бедняжке? Разве что помолиться за упокой души этой доброй женщины, ее няни…
Но мы еще не знали тогда, что душа этой доброй женщины не скоро обретет покой.
Глава 2
Ночью сквозь сон я слышал странный гул, свист: за окном поднимался ветер. И это бы не легкий ветерок, а ураганный поток воздуха, сгибающий деревья – несомненно, он сбил бы с ног любого человека, который осмелился бы в такую погоду покинуть свой дом. Я пошевелился, приподнял голову, встопорщил шерстку…
– Спи, Лео, – пробормотал сонным голосом Маттеус, которого я разбудил, ворочаясь у него под боком, – это трамонтана…
Да, видимо так, вздохнул я. Свирепый зимний ветер с гор, именуемый трамонтана – холодный и злой, пропитанный вековыми горными снегами, сейчас обрушился на наш город. В комнате становилось прохладно, и я забрался под одеяло к хозяину, прижался к его горячему телу…
И уснул. Во сне я снова увидел себя человеком – старым маркизом де Колле, чья душа днем была заключена в теле старого аптечного кота. Я сидел на краю кровати и слушал вой ветра, пытаясь понять, отчего моей душе так мучительно, так тягостно?
Словно не звуки стихии, а человеческий голос слышал я в завываниях ветра, и голос этот взывал, умолял… а этот стук – что это? это ветка, отломившись от дерева, стукнула в нашу дверь? Но нет, стук повторяется, – однако, возможно, это просто ветер шатает дверь? Странно: она плотно пригнана…
Мои беспокойные размышления были прерваны появлением в углу комнаты графа де Абрантеса – точнее, его привидения. Граф де Абрантес, извольте видеть, когда-то погиб с этой старой аптеке, проводя некий магический эксперимент – и теперь его дух был привязан к этому месту навсегда. Белоснежное, полупрозрачное, привидение графа некоторое время пребывало неподвижным, затем покойный граф поднял палец весьма многозначительно.
– Вы слышите? – спросил он.
– Да, – кивнул я, – но не могу понять, что это за звуки…
– Неупокоенная душа, – отвечал он, – и она, похоже, жаждет проникнуть именно в наш дом.
– Как же ее отогнать? – спросил я в тревоге.
– А стоит ли отгонять? Если она рвется именно в наш дом, то это, уверяю вас, неспроста – ей нужна либо помощь, либо…
– Либо что? – спросил я, замирая. – Месть? Кому-то из нас?
– Возможно. Но в любом случае, в покое она нас точно не оставит никогда, и нам придется жить в вечном напряжении – так что уж лучше впустить ее и спросить, чего ей надобно.
– А почему она сама не пройдет сквозь дверь? – осведомился я, – вы же умеете проходить через стены и запертые двери прекрасно.
– Я – старое и опытное привидение, – возразил граф, – а эта душа, возможно, стала неупокоенной совсем недавно…
– Но как же открыть дверь? – спросил я растерянно.
– Идите и откройте.
– Но погодите! Я же сплю. Значит, и дверь я открою не по-настоящему, а во сне, не так ли?
– Этого достаточно, – спокойно возразил граф, – она ведь тоже не принадлежит к материальному миру, так что вперед – пойдемте знакомиться.
И выплыл из комнаты.
Последовав за ним, я спустился по мраморной лестнице на первый этаж и отворил дверь. Во сне тяжелая щеколда отпирается как по маслу, а попробуйте-ка справиться с нею днем! – но это я так, к слову.
Из открытой двери в комнату ворвался ледяной воздух, колючий шквал снежных хлопьев, и на мгновение я узрел бездонно-черное ночное небо, словно проглоченное тьмой – и огромный, зловещий, кровавый диск луны. А на фоне всего этого – силуэт простоволосой старухи, чьи седые космы нещадно трепал свирепый ветер. Она была одетой в одну лишь ночную сорочку, но это ее, по-видимому, не смущало.
– Где дона Оливия? Мне нужна дона Оливия, – прохрипела она, – она меня вылечит… Проводите меня к ней!
– Но сеньора, дело в том, что… – начал было я, однако она не дала мне договорить. Обернувшись ко мне и уставив на меня горящий полубезумный взгляд, она разразилась тирадой:
– Разве вы не видите, сеньор? Перед вами тяжелобольная женщина, которая встала со смертного одра из последних сил, и пришла сюда в надежде на исцеление, несмотря на эту ледяную ночь и сбивающий с ног ветер! Будьте же милосердны, проводите меня к сеньоре Оливии!
Теперь, когда она вошла в темный зал аптеки, она явилась нашему взору совершенно полупрозрачной; было яснее ясного, что ее бренное тело осталось где-то далеко отсюда, и исцелять его уже поздно – и точно так же было ясно, что сама дама этого не осознает; она все еще считала себя живой.
– Сегодня вам стало немного лучше, да? – спросил тихо де Абрантес.
– Да, лучше. Но как знать, не временное ли это облегчение? Мне было так плохо, а мне нельзя болеть, мне надо встать на ноги – я должна понять, кто пытался убить меня и зачем, и вообще – что происходит в доме…
Она осеклась, словно спохватившись, что сказала лишнее.
– Так могу ли я видеть дону Оливию?
– Дона Оливия умерла полгода назад, – отвечал де Абрантес, – мне очень жаль.
Старуха тихо ахнула и прижала ладонь к губам.
– Какой ужас, – пролепетала она.
– Да, это ужасное известие, но боюсь, оно не единственное. У меня есть для вас еще одно известие, и даже более ужасное …
– Какое же?! – глаза ее широко распахнулись.
– Вы сами умерли, сударыня, но, судя по всему, душа ваша не обрела покоя, ибо здесь, в этом мире, у вас есть какое-то неоконченное, но очень важное дело… И да, не пытайтесь упасть в обморок, ибо вы теперь привидение, а привидения в обморок не падают.
Последние слова его относились к попытке дамы закатить глаза и тихо осесть на пол.
– Я бы охотно угостил вас вишневой наливкой для поддержания сил, – вмешался я, – но не знаю, можно ли этого снадобья привидениям…
– Но ведь я думаю, чувствую, следовательно, я существую, – пролепетала она робко.
– Рене Декарт тоже считал, что «Cogito ergo sum» – «Мыслю, то есть существую», но не уточнил, о существовании какого рода идет речь. Оставим этот вопрос философам, – возразил граф.
– Да что вы такое говорите! – вскричала она в растерянности, – что вообще происходит … Я пришла сюда поговорить с живыми людьми, а меня встречают привидения… И еще твердят, что я тоже умерла!
– Я могу только извиниться перед вами за то, что уже закончил свое бренное существование, – вежливо начал граф, – но что касается вас, то увы….
Старуха замолчала и как будто задумалась.
– Я вспомнила! – воскликнула она, – я вспомнила, прежде чем мое сознание померкло, я вслух, шепотом, молила небеса: «Пусть дух мой не будет знать покоя, пока я не выясню, кто и зачем лишил меня жизни!». Но неужели Бог услышал мою молитву?
Граф помолчал немного, потом усмехнулся.
– Кто-то ее услышал, – сказал он, – это несомненно. Теперь вы дух – смиритесь с этим.
– Нет, нет! – вскричала дама в отчаянии, – я вам не верю! Пусть хоть весь этот город умер, но я жива, и Оливия тоже – она не могла умереть…
С этими словами она взвилась в воздух, пронеслась вихрем по лестнице, юркнула в коридор…
– Куда это она, – спросил я в замешательстве.
– Вероятно, ищет Оливию, – отвечал граф, – что интересно – она точно знает, где ее комната… надо как-то ее успокоить, быть может, мы сможем ей помочь…
Но призрак уже пронесся мимо нас к выходу, проструился в неплотно прикрытую дверь и исчез.
– Интересно, откуда она знала Оливию, – вздохнул я, – но теперь уже не спросишь.
– Мне почему-то кажется, – заметил де Абрантес после небольшой паузы, – что нам еще не раз придется встретиться с этой шумной дамой, так что расспросить ее обо всем – у вас точно будет шанс.
Глава 3
Наутро ветер нисколько не утих. Он пел свою свирепую песню за окном, с подсвистом и аккомпанементом из шума падающих обломанных веток. Я был совершенно уверен, что сегодня у нас не будет ни одного посетителя: кто же высунет нос из дома в такую погоду? Таких безумных мало, точнее – вовсе нет. Поэтому, закончив завтрак, я свернулся клубком в кресле, лениво наблюдая, как Маттеус, кутаясь в меховую прабабушкину накидку, готовит глинтвейн.
Стук в дверь удивил нас обоих. Отодвинув кувшин с горячим вином, благоухавшим корицей, гвоздикой и мандариновыми корочками, мой хозяин встал, пересек холл и отворил двери. На пороге стоял мужчина, закутанный в плащ; войдя в зал и откинув капюшон плаща, он обратился к Маттеусу:
– Мне нужна сеньора Оливия.
Я рассматривал его, сидя на аптечной стойке: у незнакомца были правильные черты лица, но пока о его внешности я не мог сказать ничего определенного – кроме того, что лицо его было красным, словно ошпаренным кипятком – ледяной ветер славно потрудился, обжигая его кожу.
«Ну надо же, – думал я, нервно хлопая хвостом по стойке, – всем срочно потребовалась вдруг Оливия, да так понадобилась, что этот господин бежал сквозь ветер – а пока она была жива, про нее никто и не вспоминал».
Маттеус открыл было рот, желая сказать, что Оливии больше нет в живых, но мужчина его перебил. Вынув из складок плаща маленький конверт, запечатанный восковой печатью, он заявил:
– Я должен передать этот конверт лично ей в руки. Дело в том, что один очень дорогой и близкий мне человек в этом мире – моя старая нянюшка скончалась, вчера вечером. Но незадолго до смерти она попросила бумаги и чернил. И, собрав последние силы, написала короткое письмо, адресованное доне Оливии, запечатала его и попросила отнести. Она сказала, что это ее прощальное «прости». Поскольку просьба передать письмо, причем как можно скорее, была ее последней волей, я здесь…. Я должен немедленно видеть дону Оливию.
– Я сожалею, – развел руками Маттеус, – но дело в том, что дона Оливия…
– Ее нет дома? – резко перебил незнакомец. – В таком случае, передайте ей это письмо, когда она вернется. Полагаю, если это просто прощальное «прости», мне нет особой нужды передавать ей лично в руки…
Отдав конверт моему хозяину, он подул на руки, пытаясь их согреть – не слишком удачная попытка, ибо они, судя по их багровому цвету, тоже изрядно окоченели. Затем, коротко поклонившись, он повернулся к двери с явным намерением снова шагнуть туда, где властвовал колючий пронизывающий ветер.
– Постойте, сударь! – окликнул его Маттеус, – я вижу, вы продрогли, и вам бы не помешало отогреться, раньше, чем вы пойдете обратно. Вы позволите мне предложить вам бокал горячего вина?
– Вы очень любезны, – неуверенно произнес наш гость, – но мне, право, неловко…
– Было бы неучтиво с моей стороны не угостить чем-то горячим гостя в такую погоду. Уверен, что и моя прабабушка, и ваша нянюшка не хотели бы видеть вас простуженным, – улыбнулся Маттеус.
Улыбка у Маттеуса, надо сказать, имела такое свойство, что обволакивала нежным флером душу любого, за редким исключением, человека. Наш гость исключением явно не был, поэтому с благодарностью принял приглашение и устроился поближе к камину.
Когда горячее вино было разлито из кувшина по бокалам, Маттеус покосился на меня, и налил немного вина в блюдце, и обратился к нашему гостю.
– Я не успел объяснить вам, что дона Оливия была моей прабабушкой, и она ушла из жизни полгода назад. Мне очень жаль, но если это письмо адресовано ей, то – что мне с ним делать? Оставить нераспечатанным? – или воспользоваться тем, что я все же ее единственный наследник, которому она завещала все, что у нее было – и на правах этого наследника вскрыть письмо?
Гость подумал немного, пожал плечами, и сказал равнодушно:
– Прочтите, возможно так будет лучше.
Я сидел подле блюдца с горячим вином, однако не вино занимало меня сейчас. Лакая душистый глинтвейн, я следил за Маттеусом – а затем перепрыгнул на спинку кресла, и оттуда, через плечо моего хозяина, наблюдал за тем, как он ломает печать на конверте. Наконец, письмо было вскрыто. Глаза мои полетели по строчкам:
«Дорогая сеньора Оливия, пишет вам Адонсия Гарсия, ваша бывшая служанка. Я пишу вам на смертном одре – перед смертью не лгут, и это письмо вы можете считать предсмертной исповедью. У меня есть сын, и он ваш внук…»
На этом месте я оторвался от письма и покосился на Маттеуса: он был явно потрясен. Я продолжил чтение:
«Я любила Габриэля, вашего сына, но не смела и мечтать о нем. Я же понимала – кто он и кто я. Но он собрался на войну, и в последнюю ночь я решилась в отчаянии на безрассудство, я сама пришла к нему в комнату. Вскоре я узнала о своей беременности. Я не посмела довериться вам, я боялась, что вы меня осудите за распутство. Меня спасла сеньора Рамирес, она была бездетна, и предложила тайно усыновить мальчика, а мне остаться при нем няней. Сейчас этот выросший мальчик перед вами, его зовут Антонио Рамирес, но он ваш внук и сын Габриэля. А теперь главное: я умираю потому, что меня убили, отравили, я не знаю, кто это сделал и почему, но, возможно, опасность грозит моему сыну, поэтому молю вас, спасите его! Я вчера ничего не ела, но выпила остывший шоколад. Я уверена, что его сварили для Антонио, но он не выпил его. Однако, тот, кто сделал это, попробует еще раз свершить зло. Я ухожу навсегда и некому защитить моего ребенка. Вся моя надежда на вас и вашу прозорливость. Всегда преданная вам Адонсия.»
Почерк, коим написано было письмо, был корявым, старческим; женщина была не очень грамотна, и некоторые слова были написаны с ошибками; кое-где перо – видимо, от слабости руки – чертило бессильную линию вниз. Но, тем не менее, читать было можно. Дочитав письмо до конца, я был ошеломлен.
Как? У меня есть еще один потомок? Вот этот почтенный мужчина – мой правнук, внук Оливии? Интересно… А что значит: «выпила остывший шоколад»?
Антонио Рамирес, видимо, не подозревая ни о чем, с удовольствием отогревал руки о горячий бокал, прихлебывая из него душистое вино. Что до меня, я соскочил с кресла и кинулся в комнату моего хозяина. Там я попытался открыть ящик комода и добыть лорнет, но куда там! – тяжелый ящик, полный постельного белья, сидел в своей нише плотно и не поддавался усилиям кошачьей лапки.
Огорченный, я вернулся обратно. Маттеус перечитывал письмо; наконец, он поднял глаза на гостя.
