Вера Анатольевна Прокопчук
Рецепт тумана со специями
ЧАСТЬ 1. Молитва Рози Марвелл
Рози Марвелл было дурно.
И берега Темзы, укутанные вечерним туманом, и огни и палуба прогулочного пароходика, и сама публика на этой палубе – все плыло перед ее глазами… Даже звуки веселого оркестра, играющего мелодию «Хорошее рейнское вино», столь популярную в Лондоне в конце 19 века, доносились до нее словно издалека – то проваливаясь в глубокую вату ее дурноты, то громко взрываясь в ее сознании…
Она из последних сил пыталась улыбаться своей хозяйке. Это было трудно еще и оттого, что несносный мальчишка Джеймс, кудрявый пятилетний малыш, которому она приходилась няней, вертелся у нее на руках, как угорь.
– Рози, вам нехорошо? – донесся, как будто издалека, голос миссис Ларкинс.
– Это все качка, – пролепетала Рози, – я не могу на корабле…
– Так у вас морская болезнь! – воскликнула добросердечная матушка Джеймса, – сказали бы сразу! Я бы не предложила эту прогулку на пароходе! Знаете что? Давайте сойдем на ближайшей остановке и возьмем кэб. Идите с Джеймсом к трапу – я сейчас возьму в каюте вещи…
Лицо миссис Ларкинс осветилось живой, очаровательной улыбкой, которая должна была подбодрить Рози. Глядя на нее – свежую, милую английскую даму – на ее пышные темные локоны и большие яркие глаза, на узенькую талию, затянутую в корсет, Рози в тоске задалась вопросом, чего хозяину не хватало?
Она быстро удалилась. Глядя ей вслед, Рози обреченно размышляла:
«Похоже, она про нас с хозяином ничего не знает… Но все равно дело дрянь: через месяц мой живот уже все равно будет заметен, и тогда…»
Что будет тогда, она знала точно: ничего хорошего. Потому что – куда деваться беременной прислуге, которую выгнали из приличного дома без рекомендаций?
Ей представилась лондонская ночлежка… Ящики, прозванные «гробами». В них, на куче соломы, можно поспать тому счастливцу, у которого на руках есть четыре пенса. Если пенсов только два, то спать можно на веревках, протянутых через комнату, когда несчастные спят стоя, перекинув через эту веревку руки… «Боже мой, – взмолилась несчастная Рози – только не это, милосердный Боже, все что угодно… сотвори что угодно, но не дай мне попасть в эту ночлежку с веревками!»
Меж тем, миссис Ларкинс собирала вещи в каюте; саквояжик с детской одеждой и деревянный расписной сундучок с игрушками, без которого маленький капризюля Джеймс категорически отказывался выходить на улицу. В сундучке лежали только несколько оловянных солдатиков, но Джеймса мало волновало содержимое сундучка. Ему был важен, очевидно, сундучок как таковой; это всегда смешило его мать.
Она намотала на запястье ручку-ремешок сундучка; огляделась – не забыла ли чего? – и в этот момент с палубы донеслись крики, точнее – единый крик сотен людей, крик ужаса; через секунду судно потряс чудовищный удар, оно накренилось, и…
Газеты впоследствии описывали происшедшее так: « Прогулочный пароход Принцесса Магдалена» столкнулся с грузовым судном, направлявшемся в Ньюкасл за углем; оно, не успевшее сбросить скорость и подгоняемое течением реки, своим форштевнем на полном ходу врезалось в правый борт «Принцессы Магдалены». Удар пришелся чуть позади гребного колеса, и угольщик практически разрезал корпус пассажирского парохода пополам…»
Капитану грузового судна, Чарли Моррисону, при виде того, что он натворил, стало плохо с сердцем. Задыхаясь, он прислонился к переборке, и только мог слушать крики людей с гибнущего судна. Надо было что-то командовать, но дышать было нечем, а разум его был охвачен паникой, отчаянием, ужасом безысходности; поэтому он не командовал ничего целых несколько минут. И это спасло жизнь части пассажиров на «Принцессе Магдалене», ибо за это время матросы сумели спустить на воду две из шести шлюпок; в одну из них успела спрыгнуть – точнее, ее столкнули – няня Рози с маленьким Джеймсом на руках.
Однако, по прошествии нескольких минут, к несчастью для всех, капитан Чарльз Моррисон кое-как пришел в себя, вспомнил, что он капитан, и, черт подери, надо же командовать. И это погубило тех пассажиров «Принцессы Магдалены», кто еще мог бы спастись. Ибо он, не оценив обстановки, отдал приказ «Полный назад!»
Нос грузового судна с трудом выдернулся из пробоины. Вода ринулась внутрь, и под ее давлением и от собственной тяжести «Принцесса Магдалена» переломилась пополам.
Пол каюты накренился так, что миссис Ларкинс отлетев, упала на кровать. Крики становились все сильнее; собрав все силы, миссис Ларкинс, цепляясь за все, что можно, кое-как добралась до двери каюты.
Она распахнула дверь – и ее тотчас же сбила с ног и понесла куда-то в бездну, в перевернутое вверх дном пространство, рухнувшая на нее глыба – иначе не скажешь – грязной ледяной воды, и еще через секунду она оказалась в Темзе, кишевшей тонущими людьми. Женщины, мужчины, дети – одетые в длинные платья, фраки и сюртуки, которые стесняли движения, тяжелели от воды и тянули на дно…
Едва ли случившийся ужас можно считать ответом небес на жаркую молитву Рози «О Боже, сделай хоть что-нибудь». Это была просто трагическая случайность; но это не отменяло того, что в жизни Рози случились серьезные перемены.
***
– Клянусь, я не виновата, – дрожа, отчитывалась перед хозяином Рози, – я и так рада, что мне удалось спасти Джеймса… Хозяйка велела мне идти к выходу, мы хотели сойти на ближайшей остановке, а сама она пошла в каюту взять вещи… Мы с мальчиком успели спрыгнуть в шлюпку – точнее, нас в нее просто втолкнули – и пароход тут же затонул, вместе с людьми… Больше я ничего не знаю…
– Как Джеймс?
– Получше. Доктор дал ему «лаумдауна», сказал, что это его немного успокоит… А то все звал маму, бедняжка…
– Лауданума1, – машинально поправил ее хозяин, – ладно, иди к нему.
Когда Рози покинула комнату, мистер Ларкинс еще раз просмотрел список погибших. Его жены там не было; это ничего не значило, конечно – она могла утонуть и тела попросту не нашли. Мистер Ларкинс размышлял…
Приданое, конечно, останется у него, а оно немалое; второй раз жениться можно, выдержав приличный случаю срок траура, а покамест можно преспокойно развлекаться с милашкой Рози… Она куда больше в его вкусе, чем покойная Абигайл!
Он усмехнулся, подумав о том, как растрогается любая юная леди, если он, повествуя о том, как овдовел, будет прижимать к глазам платок с траурной каймой. «Я не могу даже отнести цветов на ее могилу, ее последним местом успокоения стала Темза…» Жалость, это чувство, которому так легко поддаются все женщины, тут же впустит когти в неопытное сердце доверчивой девицы… А жалость, как известно, страдающая мать любви. «Она меня за муки полюбила, а я ее – за состраданье к ним» – сказал Отелло, и кто посмеет утверждать, что он был неправ?
Но еще приятнее были мысли о карточной игре – никто не будет его пилить, если что, за проигранные деньги… Он дал обещание жене не садиться больше за карточный стол – но теперь, когда ее нет, это слово не имеет силы, не так ли?
Ночью, лежа в постели с хозяином, Рози поразилась тому, как легко и быстро сбылась ее молитва! «Удачно сложилось – если хозяйка не вернется, то теперь я займу ее место в постели… а вдруг не только в постели?! Вдруг хозяин на мне женится? Это, впрочем, вряд ли… но вдруг?! По крайней мере, меня не выгонят, до самых родов… а может, что и после родов… а там – что, если хозяин привяжется к ребенку? Там посмотрим…» – и, полная радужных надежд, Рози заснула со счастливой улыбкой на лице.
ЧАСТЬ 2. Двадцать лет спустя
Мраморная лестница сверкала. Хрустальная люстра играла огнями, и блики ее отражались на тяжелых бархатных портьерах, на драгоценностях дам, на блестящей серебряной посуде, которую куда-то несли лакеи…. Ибо рассмотреть все сразу Агнес не могла. Великолепие дома миссис Олридж, в который их с мужем пригласили на праздник, подавляло ее. Она поднималась вверх по плюшу красной ковровой дорожки, опираясь на руку своего супруга. Боязливо поглядывая на него, она могла видеть, что он совершенно невозмутим.
– Мне что-то не по себе, – призналась она шепотом, – и как еще тут меня примут?
И пока они поднимаются по лестнице, позвольте, дорогой читатель, представить вам мою главную героиню: миссис Агнес Парсон, урожденная Мэйси; ей двадцать два года от роду, она очень хорошенькая и очень своенравная. Выражение наивности на ее пикантной мордашке пусть вас не смущает: ее хорошенькая головка, украшенная роскошной копной волос с медным отливом, соображает весьма недурно, и до истины она доберется всегда. Держит она эту голову очень гордо, и тому есть причина: уже целых две недели как она замужем! А это – достижение для английской леди немалое, особенно если удалось окрутить самого завидного жениха своих мест! На вопрос мужа, куда бы она хотела поехать в свадебное путешествие, Агнес отвечала с придыханием:
– В Лондон! Можем мы поехать в Лондон?!
Супруг ее, мистер Невилл Парсон (интересный брюнет и безупречный джентльмен), при этих словах сделал гримаску. Он, выросший в Лондоне, решительно предпочитал большому городу деревенские пейзажи: что может быть прекраснее сливочной прелести английской природы! Но не отказывать же любимой жене; тем более, рассудил он, надо проявить снисходительность – в ней просто говорит любопытство. Никогда не видевшая больших городов, она, естественно, жаждет узнать, что это за штука такая, столичный город; а в Лондоне у него пустует квартира… так почему бы и нет?
Теперь, глядя на волнение своей юной супруги, оробевшей перед лондонским обществом, Невилл покровительственно молвил:
– Вы просто мило улыбайтесь, подавайте первой руку мужчинам, опускайте глазки перед дамами – и не высказывайте своего мнения ни по какому поводу. Вот и все.
– Собственных мнений здесь не любят? – хихикнула Агнес.
– Собственное мнение в здешних местах подобно собственному фраку – есть у каждого, но не отличается от фраков всех прочих. А если отличается, то это как пижама вместо фрачной пары, то есть скандал…
– Пожалуй, мне лучше просто молчать и наблюдать, – решила Агнесс.
– Да, это лучше всего.
– Моя прическа в порядке?!
– Да, выше всех похвал.
– Слава богу! Из-за этого модного рукавчика я не смогла бы поднять рук, чтобы ее поправить.
И вместо прически она поправила гирлянду шелковых цветов, спускавшуюся от плеча на изящный лиф платья, а потом кокетливо убегающую под шуршащий шелковый турнюр.
Супруг ее не без удовольствия кинул взгляд в огромное венецианское зеркало, где он отражался рядом с совершенно прелестной декольтированной дамой. Такая спутница сделает честь кому угодно!
– А вот и хозяйка дома…
Пожилая леди в серо-зеленом платье, завидев наших героев, всплеснула руками и защебетала:
– Ах, мальчик мой, Невилл! Сто лет тебя не видела! А это, должно быть, твоя жена, простите, запамятовала ваше имя…
– Агнес, мадам, – полушепотом пролепетала Агнес, нежно улыбаясь, и на секунду подняла глаза на тетушку – а затем с увлечением принялась рассматривать носки своих туфель.
– Она так очаровательна, мой мальчик, где ты нашел такое сокровище! Как вам нравится Лондон, моя дорогая?
– Я еще не рассмотрела его как следует, – отвечала Агнес вполне искренне, – но ваш дом – это лучшее, что я успела увидеть в Лондоне!
– Как она мила, – растрогалась тетушка, – Жаль, что я не была на твоей свадьбе…
– Зато мы сегодня на помолвке вашего сына, тетя Пэнси, – мило согласился Невилл, скрывая улыбку, – а где же Джеймс? Герой сегодняшнего торжества?
– Бог знает, где этот несносный мальчишка… а! Вот он! Беседует со своим папашей, – она поджала губы, и он наблюдательной Агнес не укрылись ни презрительные интонации, с которыми были произнесено слово «с папашей», ни выражение глаз, в которых словно мелькнули острые злые льдинки.
Агнес оглянулась.
Вполне симпатичный юноша, светлый шатен с пышными усами, стоял рядом с довольно-таки потасканного вида джентльменом, чей фрак, судя по фасону, был сшит лет пятнадцать назад, да и выглядел поношенным.
– Папашей? Но ведь тетя Пэнси вдова, разве нет? – тихо удивилась Агнес, когда тетушка отошла к другим гостям.
– Джеймс – не родной, а приемный сын тетушки Пэнси, – пояснил ее муж, – ну вы же знаете, богатые родственники у нас порой усыновляют детей родственников бедных… так что Джеймс теперь не Ларкинс, как его папенька, а Олридж.
– Да, похоже, финансовые дела папеньки не блестящи, – заметила Агнес, приглядываясь к папенькиному фраку.
– Папенька вообще темная личность. – скривил гримаску Невилл. – Жена его погибла, говорят, при крушении парохода на Темзе, двадцать лет назад, и по мне, в этом есть что-то подозрительное…
– Бедняжка Джеймс, так он сирота…
– А тетушка усыновила Джеймса, когда поняла, что папенька пустился во все тяжкие…
– В смысле?
– Принялся проматывать придание покойной жены – и весьма в этом преуспел. Жена его, видимо, как-то сдерживала от опрометчивых поступков, а тут он потерял всякую меру… Боюсь, бедному Джеймсу от него достанутся в наследство одни долги. Впрочем, его невеста – весьма состоятельная девица, так что жизнь впроголодь ему не грозит. О! Вот и она.
– Миссис и мисс Виллоуби!
В комнату вошли две дамы – одна лет сорока пяти, другая – совсем юная.
Взгляд Агнес как-то сразу устремился к старшей даме. Это была истинная англичанка! Удлиненный овал лица, очень тонкие губы, тяжелый подбородок и яркие большие глаза. Нос ее был крупноват, как оно и пристало быть носу истинно английской леди. Великолепного покроя платье цвета красного вина, отделанное черными кружевами, золотой фермуар, но главное – прямая спина и твердый спокойный взгляд – все это создавало впечатление женщины с большими деньгами, уверенной в себе и преуспевающей.
Ее дочь, миловидная белокурая девица, имела вид ангела с пасхальной открытки: нежные голубые глазки, губки бантиком – и общее впечатление трогательной невинности, которая ничего не знает о сложностях и скорбях нашего бренного мира. Вся эта ангельская сущность оттенялась кисейным платьем цвета фисташек. Взволнованная, смущенная, она искала глазами своего жениха, и тот, разумеется, устремился к ней, не видя ничего, кроме предмета своих чувств.
Отец его, однако, помедлил, прежде чем подойти к дамам. Лицо его странно вытянулось; он смотрел на миссис Виллоуби, пожирая ее глазами. Он прищурился, губы крепко сжались – затем сделал глубокий вздох, как бы собираясь с духом, и, наконец, подошел к дамам.
– Позвольте, миссис Виллоуби, представить вам моего отца, – любезно ворковал Джеймс, – Папенька, это миссис Виллоуби, матушка моей дорогой Софи…
Лицо миссис Виллоуби застыло, как восковая маска. Однако, через долю секунды, она уж протягивала руку отцу жениха, со словами:
– Я рада, очень рада.
Взяв ее руку, мистер Ларкинс пристально посмотрел ей в глаза, а затем сделал глазами ей знак, указывая на дверь в оранжерею. Они тихонько привздохнула, и опустила ресницы.
***
Когда на улицах замерцали фонари, и гости стали расходиться домой, разговоров только и было, что о прелестной малютке Софи. Все сошлись во мнении, что она – идеальная девушка, так как ничего не знает о жизни, сама невинность, воплощенная беспомощность и так далее. Жениху, разумеется, повезло. Хотя некоторые мужчины все же высказались в том духе, что женщина, способная позаботиться о себе и кое-что понимающая в жизни, все же предпочтительнее для брака, ибо забота о ней не ляжет на плечи мужа непосильным бременем… но дамы им дали сухо понять, что их мнения не разделяют.
Сама же Софи, подсаженная в экипаж сияющим женихом, подарила ему нежный взгляд, помахала пальчиками, экипаж тронулся, и только теперь улыбка сползла с ее лица. Она обратилась к матери с искренней тревогой:
– Мама, что случилось? На вас лица нет…
– Я просто устала, мне дурно, – отвечала ее матушка, помахав рукой и как бы отмахиваясь от заданного вопроса. Из чего девушка с досадой поняла, что на самом деле все-таки что-то случилось, и случилось очень нехорошее, но мать по какой-то причине не хочет говорить.
«Может, не желает говорить в экипаже, а может, просто ей надо дать время успокоиться. Но в любом случае, случилось что-то серьезное».
Она была права; но всю меру серьезности она поняла, когда услышала из спальни матери глухие сдавленные рыдания, и вбежала к ней с округленными глазами. Платье и корсет уже были сброшены, а матушка, в одном пеньюаре, лежала на огромной кровати под балдахином, утопая в слезах.
Отыскать в этой огромной кровати, среди всяких пышных одеял и подушек одну-единственую даму было не так просто, но Софи, забравшись на кровать и проползя по ней на четвереньках, с задачей справилась. А найдя матушку, она очень удивилась.
Ибо выражение ее лица было странным – Софи никак не могла понять смысл блуждающей по лицу улыбки и в то же время – отчаяния в ее глазах.
– Мама, – решительным голосом, не допускающим возражений, заявила Софи, – вы мне сейчас все расскажете.
– Я… не могу, – раздался в ответ слабый голос, еле пробивающийся через рыдания.
– Можешь. Потому что я не позволю тебе прокисать тут в слезах, – заявила юная особа. – Это из-за папаши Джеймса? Я заметила, он тебе подавал какие-то знаки… Что он тебе сказал?
– Не проси меня, чтобы я тебе рассказала, – взмолилась миссис Виллоуби, – я и правда не могу говорить об этом…
– Все ясно, – вздохнула Софи, дергая ленту звонка для прислуги, – Мэри! Горячего чаю.
Когда служанка внесла поднос с ароматной дымящейся чашкой, в руках у Софи была весьма солидная бутылка бренди.
– Мама, тебе добавить бренди в чай? Это тебя поддержит, ну давай..
– Нет, – простонала миссис Виллоуби, – меня от бренди всегда тошнит…
– Ну как хочешь, – пролепетала малютка Софи, и уверенно сделала глоток прямо из горлышка бутылки.
– Что ты себе позволяешь, – простонала ее матушка, – а впрочем, теперь уже все равно…
Когда служанка удалилась, Софи склонилась к матери.
– Мамочка, он тебя чем-то шантажировал? Да? Скажи, чем?
Глухие рыдания были ей ответом. Наконец, матушка вынырнула из груды подушек и спросила тихо:
– Софи, ты не могла бы дать мне денег?
