Вера Ивановна Крыжановская-Рочестер
Фараон Мернефта
– Это легко устроить, – отвечал я, – после обеда я пришлю сюда верного человека, который проведет верблюдов на сборное место каравана.
Яркая краска покрыла щеки Радамеса, и брови его нахмурились.
Алчность и скупость возничего фараона ни для кого не были тайной, и я понял, что ему сильно не хотелось расставаться с частью приданого своей невесты.
– Позволь мне заметить, – начал он, тщетно стараясь сохранить нежный и почтительный тон, – что ты распоряжаешься вещами, о ценности которых не имеешь понятия. Знаешь ли ты, сколько стоят десять верблюдов, нагруженных сокровищами? Конечно, время от времени мы можем посылать помощь твоему брату, но не отдавать же ему целое состояние. Ты ничего не понимаешь в делах, Смарагда, и так как Мена избрал меня твоим супругом, то вместе с тем я становлюсь распорядителем твоего имущества и не могу позволить расточать его.
Смарагда встала, презрительно вздернув губки, и глаза ее злобно сверкнули.
– Я всегда умела повелевать и распоряжаться, и ты не смеешь лишить меня этого права. Тебе жаль уступить десять верблюдов с ценным грузом владельцу этих палат, которому ты обязан всем, что получишь? Даже и без этих верблюдов в доме Мены останется довольно сокровищ, чтобы поддержать его с надлежащим блеском.
Она отвернулась, собираясь уйти, но Радамес понял свою ошибку и удержал ее, говоря:
– Извини меня, дорогая, поступай как знаешь. Я люблю только тебя одну.
Косой взгляд и нервное дрожание губ выдавали его притворство, поэтому он, под предлогом необходимости ехать во дворец, стал прощаться:
– Знаете ли вы, что охота, назначенная на завтра, отложена из-за неприятного приключения с наследником? Сходя с лестницы, он оступился и подвернул себе ногу.
Как только он уехал, Смарагда бросилась в кресло с негодующим восклицанием:
– Ах, наглец, так скоро он уже обнаруживает себя… Что мне делать, как от него избавиться? Сети, наследник престола, всегда оказывает мне большое внимание. Поезжай к нему, Нехо, расскажи все и умоляй спасти меня.
Я обещал тотчас съездить во дворец, так как, независимо от ее просьбы, мне следовало явиться к Сети, чтоб засвидетельствовать свое сожаление по поводу вывиха его ноги.
Я направился к павильону, в котором жил наследник престола, и без затруднения был введен в покои, где он находился.
Сети лежал в обширной комнате на золотой кушетке, покрытой пурпурными подушками и львиными шкурами.
Это был молодой человек прекрасной наружности, стройный и величественный. Его величавая осанка, строгий, глубокомысленный взор и гордое обращение ни на минуту не позволяли забывать о высоком сане царственного юноши. Поврежденная нога его была забинтована, но, очевидно, не причиняла ему большой боли, так как он с заметным интересом смотрел на фокусы фигляра.
Не смея мешать царевичу, я примкнул к толпе офицеров и царедворцев, наполнявших залу, и, только когда он заметил мое присутствие, решился подойти к нему с почтительным поклоном. Сети заговорил со мною благосклонно, и я, заметив его хорошее настроение, сказал, что одна молодая девица поручила передать ему секретную просьбу. Он улыбнулся и, движением руки отдалив всех присутствующих, внимательно выслушал меня.
– Мне жаль, – сказал он в ответ, – что моя больная нога не позволяет мне лично переговорить с прекрасной Смарагдой. Но поручаю тебе передать ей мой совет покориться силе обстоятельств, потому что человек с таким характером, как у Радамеса, будет ее жестоко преследовать и не уступит никому. Если она непременно хочет выйти за Омифера, – что окончательно погасило бы старинную вражду их семей, – то она должна бежать и противопоставить отвергнутому жениху факт своего брака с другим. Но решение это опасно по многим причинам: государь очень любит Радамеса и может весьма неблагосклонно принять обиду, нанесенную его возничему без всякого видимого повода.
С этими словами Сети отпустил меня и повернул голову к арфисту, которого в эту минуту ввели в комнату.
Выходя, я заметил, что офицер по имени Сетнехт, двоюродный брат Радамеса, состоявший при особе наследника, подозрительно следит за мной. К счастью, он ничего не мог слышать из нашего разговора с царевичем.
Возвратившись домой, я узнал, что к нам приехал гость и что все сидят на плоской кровле. Пообедав и отдохнув немного, я присоединился к остальным. Родители и сестры сидели около гостя, который, энергично жестикулируя, рассказывал им что-то. Это был дородный, свежий и красивый малый по имени Хам, немного хвастун, немного враль, но веселый собеседник, ловкий говорун и владелец хорошего состояния.
Я не очень симпатизировал ему, но мать моя очень любила этого краснобая и желала выдать за него Ильзирис.
Хам поздоровался со мною и, когда я пожелал узнать, какую это интересную историю он рассказывает, с таинственным видом сообщил мне, что напал на следы заговора, открытие которого сделает фараона и всех египтян обязанными ему навеки.
В своем воображении он видел уже себя, подобно Иосэфу, некогда спасшему страну от голода, восседающим на триумфальной колеснице, с почетным ожерельем на шее и царским перстнем на пальце, а бегущие впереди глашатаи провозглашают имя спасителя отечества. Не доверяя этому восторженному заявлению, я спросил, по какому же случаю удалось ему напасть на следы тайны, которую он намерен обнаружить.
– Я открыл ее в Рамзесе, куда ездил по делам, – начал Хам, принимая самодовольный вид. – Надо сказать тебе, что, пропадая со скуки в этом городишке, я позволил любить себя одной еврейке, воспылавшей ко мне безумною страстью. Так как она была прехорошенькая, то у меня не хватило духу оттолкнуть ее. Лия должна была скрывать свои чувства, потому что ее отец, владелец огромного состояния, имеет самые дикие понятия о женской добродетели. Благодаря его строгости мне удалось открыть заговор. Это случилось за несколько дней до моего отъезда. Лия ухитрилась переслать мне письмо, где назначила свидание в одном потаенном месте, вход в которое подробно описала. Когда наступила ночь, я пошел на свидание. Ты ведь знаешь, что в любовных делах я бываю смел до безрассудства. Тайный вход был устроен в старой высохшей цистерне: один камень поворачивался на незаметных железных скобках, и открывалось отверстие в подземные галереи и склепы. Там дожидалась меня Лия и сказала, что рискует жизнью, открывая мне существование этого тайника, в котором ее отец и ближайшие родственники прячут самое ценное имущество. Мы поднялись по каменной лестнице и уселись в просторном подземелье, заставленном большими сундуками и огромными кадками. В самый интересный момент нашего разговора послышались шаги, и мы увидели слабый свет. Лия, чуть живая от страха, увлекла меня в темный угол, где мы притаились за двумя большими кадками и потушили лампу. Вскоре свет и шаги приблизились, и по лестнице в подземелье спустились несколько человек. В щель между двумя кадками я увидел того, кто шел впереди с факелом, – это был Авраам, отец Лии. За ним следовал незнакомец высокого роста и внушительной наружности: бледное, строгое лицо, черные волосы, густые, как львиная грива, глаза своим блеском и выражением тоже напоминали царя зверей.
Я стал внимательно прислушиваться к рассказу Хама. Если описанный им человек был Мезу, который, до своего появления в Танисе, посеял смуту в Рамзесе, то дело усложнялось.
– Продолжай, я слушаю, – сказал я Хаму.
– Старый Авраам, – продолжал наш гость, – воткнул факел в светец на стене, и собрание, состоявшее человек из десяти, расселось, кто как мог. К сожалению, я не очень хорошо знаю еврейский язык, но все-таки понял, что личность, описанная мной, не кто иной, как еврейский мальчик Мезу, найденный на Ниле покойной царевной Термутис. То, что говорил сам Мезу, я также понял. Он долго рассуждал о судьбе евреев, о том, как мы, египтяне, жестоко их угнетаем, и, наконец, завел речь о каком-то боге Иегове, который явился ему в пустыне и повелел идти к Мернефте, – да хранят его боги, – чтоб чудесами покорить его волю и принудить отпустить евреев, после чего этих последних ожидает блистательная судьба. Они пойдут в какую-то неведомую землю и создадут государство, царем которого будет сам Мезу… Еврейское царство!.. Забавная идея. Они еще много болтали между собою. Речь шла о чудесах, ими хотят устрашить фараона, потом принесли корзину и поставили ее перед Мезу. Он вынул из нее длинную змею, держа ее за середину туловища, сделав воззвание к Иегове, устремил на гадину неподвижный пристальный взор, одновременно поглаживая ее свободной рукой слегка согнутыми пальцами, – змея выпрямилась и превратилась в настоящую палку, и Мезу громко постучал ею по той самой кадке, за которой прятался я. Потом он передал палку присутствующим, и они стали ее рассматривать, передавая из рук в руки. Когда ему возвратили ее, он опять стал гладить ее рукой и сказал: «Именем Иеговы, превратись снова в змею». Едва он успел произнести эти слова, как змея завертелась и свилась кольцом. Он делал еще и другие фокусы, но я их не видел, потому что его обступили кругом. Я понял, что Мезу – искусный волшебник, который хочет околдовать нашего фараона. Открытие это заставило меня поспешить с отъездом из Рамзеса, чтоб вовремя предупредить Мернефту о замыслах опасного человека. Лия меня не выдаст: она слишком любит меня и боится отца и Мезу.
Выслушав рассказ Хама, я убедился, что у Мезу был составлен хорошо обдуманный план, но, не желая объяснять, что я уже видел в Танисе таинственного защитника евреев, оставил общество рассуждать обо всем услышанном и удалился в свою комнату. Становилось уже поздно, и с минуты на минуту должен был явиться посланный Смарагды с верблюдами. Я переговорил с нашим управителем, и с его помощью все устроилось: десять верблюдов были присоединены к каравану.
С наступлением ночи я отправился к брошенным постройкам храма Хатор, где меня поджидал Мена. Известие, что сестра посылает ему богатые дары и его преданного невольника, видимо, возвратило моему другу спокойствие и бодрость. Он горячо обнял меня и поручил благодарить Смарагду за ее щедрость.
Через минуту верный нубиец с радостными глазами обнимал ноги Мены, мы в последний раз обменялись поцелуями; мой друг взобрался на верблюда, и караван двинулся в путь. Я долго смотрел за путешественниками, пока фигура последнего из вьючных животных не скрылась во мраке. Увы, в земной жизни мне уже не суждено было увидеть Мену.
На следующее утро я поехал к Смарагде передать ей известие об отъезде брата, а также ответ Сети. Радамес был уже там, это помешало мне поговорить с молодой девушкой. Но она догадалась удалить его на несколько минут, чем я и воспользовался, чтобы сообщить ей все нужное.
– Я понимаю, Сети прав, – сказала она, побледнев. – Но этот мерзавец шпионит за мною, я начинаю его ненавидеть.
Возвращение Радамеса положило конец нашей беседе, и я немедленно откланялся.
Два дня спустя у государя снова происходил публичный прием просителей. Я был дежурным и находился в нескольких шагах от трона, а немного дальше, между лицами царской свиты, стоял Хам, который, представившись старшему гофмейстеру двора, выпросил себе частную аудиенцию, чтобы открыть фараону важную тайну.
Прием приближался к концу, когда в залу вошла группа из нескольких человек. Я невольно вздрогнул: в одном из них я узнал Мезу. За ним следовали человек среднего роста с живой и хитрой физиономией и несколько стариков евреев. Взволнованное и растерянное лицо Хама показывало, что он также узнал заговорщика. Приблизившись к трону, Мезу остановился, не делая установленного земного поклона.
Фараон смерил его удивленным взглядом и, недовольный этим невиданным нарушением этикета, резко спросил:
– Кто ты и что тебе от меня нужно?
Огненный взор Мезу впился в лицо Мернефты, но, смущенный важностью минуты и присутствием царя, он довольно долго хранил молчание. Наконец ответил медленно и как бы с некоторым затруднением в выборе слов:
– Бог богов, Иегова, которому поклоняется племя Израиля, посылает меня к тебе с повелением, чтобы ты освободил евреев из неволи и отпустил их в пустыню для принесения Ему жертвы, ибо Израиль есть избранный Его народ, любимый более всех прочих.
– Евреи заняты полезными работами, и я не намерен прерывать их, – спокойно отвечал Мернефта.
Глаза Мезу засверкали.
– Тысячи евреев изнемогают под тяжестью работ, которые египтяне взваливают на их плечи. Ты сознаешь себя великим и могучим, о царь, и презираешь братьев моих как нечистых. Однако ни сам ты, ни твой народ не гнушаетесь питаться их потом и кровью. Ты приносишь жертвы своим богам, веришь, что преступные души должны искупать свои грехи в теле какого-нибудь животного, а между тем дозволяешь притеснять беззащитных людей, таких же подданных твоих, как и египтяне. Подобно последним, они платят подати, трудятся для тебя, увеличивают твои богатства и роскошь. Взамен того они презрены, поруганы и подавлены непосильным трудом. Иегова, великий и единый Бог, долготерпение которого равняется мудрости и правосудию, истощил его и говорит так: «Я допустил царствовать не одну династию фараонов, не поражая их жезлом моего гнева, но отныне отниму у египтян народ, питающий их трудами рук своих, ибо они несправедливы, неблагодарны и жестоки». Иегова посылает меня сказать тебе, фараон Мернефта, чтобы ты отпустил сынов Израилевых в пустыню для принесения Ему всесожжении и жертв.
Мертвое молчание воцарилось в громадной зале.
При такой дерзкой речи, казалось, царь сначала онемел от изумления, потом яркая краска покрыла его лицо, и глаза его засверкали. Мы все схватились за рукоятки мечей, думая, что он немедленно повелит нам арестовать дерзкого и изрубить его на куски. Но ничего подобного не случилось: гнев фараона как бы погас в презрительной и насмешливой улыбке.
– Что это за бог, – сказал он, – осмеливающийся судить меня и моих предков? Он не может внушить мне ни страха, ни благоговения, если заявляет себя отцом и покровителем такого низкого, ленивого и грязного племени, как израильское, видимо созданное для рабства, ибо его отродья плодятся подобно нечистым насекомым, так что не знаешь, куда девать его. Все прекрасное и благородное встречается редко, в числе многих тысяч быков едва найдешь одного Аписа, масса же всегда заурядна. Перестань же надоедать мне повелениями своего бога.
– Не дерзай презирать Иегову, великий государь, – звонким голосом произнес спутник Мезу (впоследствии я узнал, что это был его брат Аарон). – Ты можешь убедиться в этом, не сходя со своего трона.
В ту же минуту Мезу бросил свою трость на ступени царского трона и поднял руки. Мернефта вздрогнул, все головы вытянулись вперед, и восклицание испуга вылетело из уст всего собрания. По ступеням трона, шипя и извиваясь, ползла змея. Мезу нагнулся, схватив ее за средину туловища, и провел по нему свободною рукою, точь-в-точь как говорил Хам. Змея опять сделалась тростью сероватого цвета, которой он громко стукнул о каменные плиты. Все были встревожены и бледны, один Мернефта быстро возвратил свое хладнокровие.
– Ты искусный волшебник, – сказал он, – но что касается могущества твоего бога, то я его не вижу.
– Смотри, – отвечал Мезу, – моя рука совершенно здорова. – И, спрятав руку за пазуху, через минуту вынул ее покрытой проказой.
Царь с отвращением отшатнулся. Тогда пророк снова спрятал руку за пазуху и вынул по-прежнему чистой и невредимой.
Мернефта покачал головою и, устремив на Мезу пытливый взор, сказал:
– Ты говоришь, что тебя послал великий бог евреев и вы с ним хотите вывести их из Египта? Но спрашивал ли ты у сынов Израилевых, которые живут здесь целые века, не нуждаясь ни в чем, желают ли они сами следовать за тобою?
– Да, мы желаем, – в один голос отвечали старики, сопровождавшие Мезу и его брата.
– Хорошо. Стало быть, ты переговорил с ними, узнал их желания и объяснил им выгоды этой перемены? Я не могу поверить, чтобы соплеменники твои согласились на такой рискованный шаг, не зная наперед, что они могут через это выиграть.
При этом предательском вопросе Мезу быстро повернулся к своим спутникам, чтоб подать им знак молчания, но было уже поздно. Роковое «да» успело сорваться с их языка. Мы пришли в восторг от находчивости государя, и все головы жадно вытянулись вперед, когда он произнес с презрительной улыбкой:
– Посланник великого Иеговы, скажи своему богу, что если его могущество ограничивается подсылкой нескольких заговорщиков, искусно сеющих смуту в толпе лентяев, недостаточно занятых работой, то его избранный народ никогда не выйдет из Египта. Я распоряжусь, чтоб праздные слушатели злоумышленных и мятежных речей были заняты другим делом. Иди теперь и передай своему богу этот ответ фараона Мернефты.
Он величаво поднялся с места, давая тем знать, что прием окончен, и, медленно спустившись со ступеней трона, прошел мимо евреев, не удостоив их взгляда. Мезу сложил на груди руки и проводил царя загадочным и насмешливым взором.
– Я приду снова, – произнес он глухим голосом, но настолько явственно, что все присутствующие могли его слышать, и, отвернувшись, направился к выходу, сопровождаемый еврейскими старейшинами.
Возвратившись во внутренние покои, фараон отпустил свою свиту, за исключением некоторых вельмож, коронных советников и дежурных офицеров, снял царские регалии и стал ходить взад и вперед по комнате, погруженный в думы. Наконец он бросился на диван и, взяв со стола записную книжку, сказал:
– Пошлите за наследником, и пусть он явится ко мне.
Он написал несколько слов на табличках и, протягивая их одному из советников, прибавил:
– Аамес, заговор, объявленный нам сегодня этим дерзновенным, требует принятия мер. Позаботься же, чтоб мои распоряжения были исполнены немедленно и чтобы все начальники и надзиратели евреев, а равно правители городов, где они живут, собрались на совещание, в котором я сам буду председателем.
Аамес тотчас вышел, а государь облокотился на подушки дивана и снова задумался; лицо его было мрачно, брови нахмурены. Приход наследника заставил его поднять голову. Очевидно, царевич знал уже обо всем случившемся: его надменное лицо было бледно, губы сжаты. Он быстро подошел к царю, поцеловал ему руку и произнес голосом, дрожавшим от сдержанного гнева:
– Ты не отпустишь евреев, государь, не правда ли? Это было бы разорением для страны.
– Успокойся, они не уйдут… Но каким способом можем мы воспрепятствовать им болтать вздор, составлять заговоры и стремиться к свободе? Число их весьма значительно, и возмущение всегда опасно.
Лицо наследника выразило холодную жестокость.
– Розги и двойной труд лишат их времени и отобьют охоту мечтать о путешествии, – сказал он. – Разбитые усталостью, они рады будут возможности заснуть в часы отдыха.
Мернефта с улыбкой встал с места и потрепал царевича по плечу.
– Сейчас видно, что ты мой сын, Сети: одно и то же божество вдохновляет нас… Я уже послал приказ собрать правителей и надзирателей над евреями, и мы постановим работы, которые отобьют у этих бездельников всякую охоту к заговорам. Таким образом, Мезу и великий Иегова останутся не у дел.
– Почему ты не приказал арестовать этого опасного интригана? – спросил Сети.
– Потому, что не следует придавать ему обаяние, которое получают жертвы преследования. Его бессилие возбудит к нему презрение, а результат всех его великих проектов сделает его ненавистным в глазах евреев. Но довольно на сегодня толковать об этом. Я хочу развлечься охотой. Пусть собираются, и, если твоя нога позволяет, ты будешь сопровождать меня, Сети.
Мернефта, подвижный ум которого не любил долго останавливаться на одном предмете, весело заговорил об охоте, о достоинствах своих собак. Наследник отказался, а после отъезда царя я попросил у своего начальника отпуск до завтрашнего дня и получил его.
Вернувшись домой, я нашел всех своих в сборе. Хам также находился тут и не умолкал о событиях этого утра. Когда я вошел, он разглагольствовал о дерзости нечистого еврея, о неслыханном нахальстве его речи, об истинно царственном достоинстве Мсрнефты и о чувствах, которые Хам и все прочие испытали во время этой аудиенции. Мать и сестра засыпали меня вопросами, едва дав мне время выпить чашу вина.
– Назначен великий совет, – сказал я. – Аамес поехал к правителю города с повелением собрать всех начальников и надзирателей над евреями. Будут обсуждать, какие назначить им новые работы. Мернефта и Сети согласны в том, что необходимо подавить заговор, не давая евреям досуга слушать подстрекательства к возмущению.
– И они вполне правы, – заметил мой отец, – эти грязные ватаги слишком мало работают. Но не слыхал ли ты, совет будет тайный?
– Не знаю. Кроме должностных лиц, о которых я упоминал, приглашены еще главнейшие жрецы, потому что Мезу искусный волшебник, а с подобными людьми опасно иметь дело без помощи мудрецов.
Мы долго толковали об этих поразительных новостях дня. Все были взволнованы, предчувствуя что-то недоброе. Мать моя говорила о страшных предсказаниях, о которых узнала от благородной Гернеки, и оказалось, что Хам слышал то же самое в Фивах от своего двоюродного брата, жреца храма Амона.
На третий день после этого бурного дня фараон пожелал отправиться в храм бога Ра, своего предка, так как в тот же вечер должно было состояться заседание великого совета. В ту минуту, когда царь сходил с колесницы, чтобы сесть в шлюпку, группа людей выступила ему навстречу. Мы узнали Мезу с его спутниками и взялись за мечи, но Мернефта сделал нам знак успокоиться и надменно спросил:
– Что ты еще хочешь от меня, Мезу? Ты уже выслушал мой ответ.
После минутного молчания Мезу сказал:
– Я хочу того же, что и прежде. Повторяю тебе, фараон, отпусти народ Израильский. Великий Бог требует этого, Его могущество безгранично, и Он тебе это докажет. Сегодня я еще прошу и убеждаю, но страшись, когда начну угрожать, и трепещи пред карой, которая постигнет тебя за упорство.
В продолжение этой речи жгучие глаза его были прикованы к лицу фараона. Мернефта, видимо, испытывал тягостное чувство: взор его отуманился, и он несколько раз проводил рукою по лбу.
– Смотри, – продолжал Мезу, взяв у проходившей девочки кувшин с водой, который она несла на голове, – воля Бога моего может превратить в кровь эту чистую, прозрачную воду…
Он вылил воду из кувшина, и все мы с трепетом увидели, что по земле разлилась большая лужа крови, а на краях сосуда еще дрожали красные капли, сиявшие на солнце как рубины.
– Предупреждаю тебя, что если ты будешь продолжать удерживать избранный народ Иеговы, то он превратит в кровь воды Нила. Все рыбы в реке издохнут, и воздух наполнится смрадом.
Царь смотрел на кровавую лужу, бледный и неподвижный, точно его обворожил огненный взор чародея. Но вдруг он быстро тряхнул головой, как бы сбрасывая с нее невидимую тяжесть, лицо его вспыхнуло, глаза сверкнули, и, отвернувшись от Мезу, он прыгнул в шлюпку и сказал ему через плечо:
– Ты ошибся, думая запугать меня своими чарами. Ты искусный волшебник, но именно из-за этого я не отпущу с тобой евреев.
Мезу топнул ногой и некоторое время провожал мрачным взглядом царскую шлюпку, затем повернулся и исчез в толпе.
Фараон казался озабоченным и долго пробыл в святилище, наедине с верховным жрецом храма. Но когда наконец он вышел оттуда, лицо его было величаво, взор прояснился. Благосклонно шутя с окружающими насчет Мезу и тухлой рыбы, которой он собирается угощать египтян, государь возвратился во дворец.
С наступлением вечера в зале совета, блистательно освещенной, собрались надзиратели евреев, правители городов и почетнейшие жрецы, в их числе находился и знаменитый мудрец Аменофис из дома Сети, лично известный государю и очень им уважаемый. Я с некоторыми другими офицерами гвардии стоял на страже у дверей.
Когда все члены совета заняли свои места, вошел фараон в сопровождении наследника и сел на трон; на другом кресле, пониже, поместился Сети. Надзиратели, подозванные к трону, пали ниц. Царь приказал им встать и спросил, появлялся ли уже заговорщик между рабочими, вверенными их управлению. Надзиратели отвечали, что открыто он не появлялся, но они заметили, что по ночам рабочие собираются на сходки, а лазутчики, посвященные в планы Мезу, вращаются между ними, потому что все израильтяне находятся в напряженном ожидании чего-то, а их леность, небрежение к работе и грубое нахальство увеличиваются день ото дня.
– Какими работами преимущественно заняты они в настоящее время? – спросил фараон.
– Возведением различных зданий в Рамзесе, починкой каналов и выделкой кирпича для всех этих построек, – отвечали правители городов.
– Хорошо, – сказал Мернефта. – Слушайте же мое повеление и передайте его всем вашим подчиненным. Работы евреев должны быть увеличены в такой мере, чтоб усталость лишала всякой охоты и досуга заниматься заговорами. Но как можно увеличить количество их ежедневного труда?
– Мы думаем, великий государь, – отвечал один из архитекторов, – что если их заставить самих собирать солому, которую теперь они получают готовую, и в то же время потребовать, чтоб они поставляли ежедневно прежнее количество выделанных кирпичей, то это увеличит их труд до истощения сил.
Царь одобрил это мнение, и, когда в заседании условились относительно частностей предложенной меры, он поднялся с места и сказал в заключение:
– Чтоб с завтрашнего дня новый указ о работах евреев был приведен в исполнение.
Прошло около двух недель без особых событий. Мезу и его брата нигде не было видно, евреи работали вдвое больше против прежнего и, казалось, сильно приуныли. Все успокоились, а я был занят только своими семейными делами. В доме у нас готовились к свадьбе, так как желание моей матери исполнилось и Хам стал женихом Ильзирис.
В одно утро, когда я был свободен от службы, отец послал меня осмотреть отдаленный виноградник, надсмотрщик которого заболел. В некотором расстоянии от города я заметил значительное сборище народа. Там раздавались крики и угрозы. Я повернул лошадь в ту сторону, и в толпе людей разного возраста, изнуренных и почти нагих, узнал евреев, несущих солому в один из кирпичных заводов, где они работали. Надзиратели-египтяне, стоя в стороне, равнодушно наблюдали за происходившим смятением. Крайне удивленный, я приподнялся на седле и увидел в центре скопища Мезу и его брата Аарона. Яростная толпа осыпала их бранью и упреками.
– Коварный обманщик, – кричал один голос, покрывая все прочие, – ты ничего не можешь сделать… Вместо того чтоб освободить нас, ты только навлек на нас гнев великого фараона. Ступай во все места, где строят, где выделывают кирпичи, и посмотри, что ты наделал. Везде братья наши погибают от изнурения, замученные непосильной работой.
– Убьем его! – завопила сотня диких, нестройных голосов.
Я подумал, что если евреи сами убьют своего пророка, то окажут тем великую услугу фараону, но не хотел вмешиваться в это дело, боясь столкновения со страшным чародеем, и только с любопытством наблюдал за его действиями. Мезу, казалось, был невозмутим и спокоен.
Скрестив руки и нахмурив брови, он глядел глубоким загадочным взором на толпу, которая бесновалась вокруг него, и ни один мускул не шевелился на суровом лице посланника Иеговы. За спиною его Аарон, красный, взволнованный, сильно размахивал руками, очевидно пытаясь уговорить ближайшие ряды народа. Вдруг Мезу возвысил голос.
– Малодушные слепцы, – медленно произнес он, – вооружитесь терпением и уповайте на Иегову, который обещал освободить вас. Фараон пожалеет о своем упорстве и жестокости. Прежде чем солнце в третий раз появится на востоке, вы будете избавлены от работ и получите позволение выйти из Египта.
Шум и крики смолкли, камни попадали из рук, – и толпа расступилась, удивленно переглядываясь. Товарищ Мезу, видимо очень неспокойный, дернул его за плащ, приглашая поскорее удалиться, но Мезу резким движением освободился и, медленно протискиваясь сквозь густые ряды евреев, пошел на дорогу.
Проходя мимо меня, он сказал:
– Юный воин, передай своему государю, что удвоенный труд, которым он отяготил избранный народ Иеговы, скоро заставит фараона позвать меня к себе, чтобы просить о прекращении бедствия, поразившего Египет.
Я возвратился домой поздним вечером, когда все наши уже легли спать, и, усталый, поспешил также лечь в постель.
Утром меня разбудили толчки и громкий голос. Я открыл заспанные глаза и увидел бледного и встревоженного отца, который стоял у моей постели, говоря:
– Вставай, Нехо. Весь Египет потерял голову, Тифон напал на нас.
– Что случилось? – спросил я, вскакивая с постели.
Отец потащил меня в башенку, с высоты которой была видна вся улица и примыкавший к ней перекресток. Люди как помешанные бегали во все стороны, с отчаянным криком раздирая свои одежды. Водоносы разбивали кувшины и, падая на землю, валялись в пыли.
– Видишь, – сказал отец, – что делается в городе. На заре, когда водоносы пришли на берег Нила, оказалось, что вся вода в священной реке превратилась в кровь… Но – странное дело! – маленький фонтан у нас в саду остался чистым.
– Это колдовство проклятого Мезу! – воскликнул я. – Мне надо поскорее ехать во дворец…
Я приказал запрягать лошадей и, одевшись, сбежал вниз. Проходя залу, я увидел мать и сестру, которые в слезах шли мне навстречу.
– Нил превратился в кровь! – воскликнула Ильзирис.
– Знаю, знаю… Но, ради Озириса, успокойтесь, – отвечал я, целуя их. – И так как у нас в саду есть чистая вода, то прикажите наполнить ею все амфоры, кувшины и вазы, какие только найдутся, на случай, если окаянный волшебник околдует и фонтаны. Я сейчас еду во дворец. Фараон, без сомнения, найдет средство избавить нас от этого бедствия, и как только я узнаю что-нибудь новое, тотчас вас уведомлю.
Я погнал лошадей во всю прыть, и колесница моя вихрем помчалась по улицам Таниса. У дворца была такая толпа, что я мог проехать только с величайшим трудом. Солдаты пропускали лишь колесницы и паланкины сановников, поспешно собиравшихся во дворец.
В числе их я увидал верховного жреца храма Амона, сопровождаемого мудрым Аменофисом, и вошел вслед за ними.
Внутри дворца встревоженные придворные направлялись в приемную залу, где, по приказанию фараона, должны были собраться все приглашенные. Когда звук труб и возгласы глашатаев возвестили приближение фараона, воцарилось глубокое молчание. Мернефта вошел вместе с наследником, бледный и озабоченный. За ними шли правитель города, жрецы и коронные советники. Поставив ногу на первую ступень трона, царь приостановился: крики народа, которые доносились до залы, поразили его слух.
