Вера Ивановна Крыжановская-Рочестер
Фараон Мернефта
– Это кричит испуганный народ, я должен говорить с ним, – сказал он и пошел на плоскую кровлю над оградою дворца.
Как только толпа увидела государя, раздались радостные восклицания, и тысячи рук протянулись к тому, от которого каждый ожидал защиты и спасения.
Мернефта поднял скипетр, давая знать, что хочет говорить. Как по волшебству шум и крики утихли, и воцарилась полная тишина.
– Успокойтесь, мои верные египтяне, – произнес сильный и звучный голос фараона, – и не поддавайтесь страху, которым еврейский чародей хочет вас заставить отпустить работников. Согласны вы на их освобождение?
– Нет, никогда! – загремела толпа.
– Если так, то успокойтесь и ждите решения созванного мною совета. Я призвал к себе мудрецов Египта. Надо надеяться, что они уничтожат чары нечестивого семита. Ступайте же спокойно по домам и тщательно сторожите фонтаны и колодцы, вода которых осталась чиста.
Одобрительные крики и хвала царю пронеслись в толпе, и, пока Мернефта вернулся в приемную залу, народное сборище быстро рассеялось. Усевшись на трон, государь сказал:
– Волшебник хочет запугать нас отвратительной порчей, которую он навел на священную реку и многие фонтаны и колодцы. Члены совета, что вы можете сказать относительно этого?
– Все вытерпеть, но не уступать его требованиям освободить евреев, – с твердостью произнес царевич Сети.
– Да-да, все вытерпеть и не уступать ни в коем случае, но посоветоваться с учеными, – шумно возгласило собрание.
– Позвать сюда мудрецов и магов, – громко сказал царь.
Группа людей отделилась от собрания и, подойдя к трону, пала ниц. Большинство из них были в длинной белоснежной одежде жрецов. Остальные почти совершенно наги, только полотняный передник покрывал их бронзовые чресла, руки их были украшены золотыми браслетами, а в уши продеты массивные кольца из того же металла. То были чародеи.
Фараон велел им встать и спросил:
– Можете ли вы совершить предо мною все чудеса, сделанные евреем? Вы, жрецы, учились в одной с ним школе. Неужели он знает больше вас?
Снова преклонившись пред царем, мудрецы и чародеи совершили чудеса превращения змеи в трость и прокаженной руки, а затем обратили в кровь воду, поданную им в серебряной лохани. Мернефта с довольным видом кивнул головой.
– Я рад, – сказал он, – что мои египтяне не уступают в знаниях человеку нечистого племени. Однако вы заслужите похвалу только в том случае, если избавите страну от постигшего ее бедствия.
– Великий государь! – отвечал один из мудрецов от имени всех товарищей. – Мы можем сделать это не иначе, как увидев прежде способ, который использовал Мезу, превращая воду в кровь. Только тогда мы будем в состоянии противопоставить ему свою силу.
– Отыскать немедленно еврея! – крикнул фараон, и я невольно вздрогнул, вспомнив предсказание волшебника, что царь сам призовет его к себе.
Скорее, чем можно было ожидать, прибежал один из офицеров с докладом, что посланный встретил Мезу на улице и ведет теперь во дворец.
Вскоре Мезу, за которым следовал неразлучный с ним брат, с холодным и высокомерным видом остановился пред троном. Но, при всем самообладании пророка, молния торжества блеснула в его глазах, когда взоры его и царя встретились, подобно скрестившимся мечам двух смертельных врагов.
– Посланник великого Иеговы, – начал фараон с легкой иронией, – с помощью наших богов эти мудрецы совершают все те чудеса, которые ты творишь, но, кроме того, они уверяют, будто производят настоящую кровь, а ты мнимую. Итак, докажи, кто из вас прав, и, если победа будет на твоей стороне, я отпущу израильтян.
Аарон, по-видимому, хотел отговорить Мезу от этого испытания и шептал ему что-то на ухо. Но волшебник, уверенный в победе, потребовал лохань с водою и, подняв руки, стал делать над ней различные жесты. Наши мудрецы совершали то же самое над другой лоханью, и вскоре обе оказались наполненными жидкостью, до того похожей на натуральную кровь, что царь не знал, кому отдать предпочтение. Между тем верховный жрец Амона проскользнул за спинку царского трона и наклонился к фараону. С минуту они тихо разговаривали между собою, потом Мернефта обратился к Мезу.
– Я вижу, что ты искусный маг, – сказал он. – Итак, если через три дня мои мудрецы не успеют возвратить воде Нила ее чистоту и ты сам разрушишь свои чары, приходи ко мне, и я отпущу тогда евреев.
Мезу и Аарон удалились, а царь пошел во внутренние покои в сопровождении коронных советников и ученых жрецов.
– Теперь объясните мне, как вы будете действовать? – спросил он последних.
– Великий государь, – отвечал верховный жрец, – мы теперь знаем, в чем дело. Нам придется потерпеть еще три дня, за это время, как он и предсказывал, начнет издыхать рыба. Так как ты обещал освободить евреев, если Мезу сам разрушит свои чары, то он снимет свою волю, и воды Нила будут чисты по-прежнему. Тогда нам будет легче действовать на них собственною силою, и мы не только уничтожим чародейство, но и не допустим вторичного совершения его.
Весьма обрадованный, я поспешил домой успокоить своих, которые ждали меня с нетерпением и также предпочитали всевозможные бедствия освобождению евреев.
Прошли три тягостных дня. Действие чар продолжалось, мертвые рыбы, выброшенные на берег, распространяли зловоние.
Наконец наступило утро четвертого дня, и когда на заре я ехал во дворец, то воды священной реки все еще были темно-красного цвета.
Фараон нетерпеливо прохаживался по внешней галерее, примыкавшей к той плоской кровле, с которой он говорил с народом, когда Мезу и брат его явились пред ним, требуя исполнения данного обещания.
– Хорошо, – мрачно ответил Мернефта, – избавь нас от кровавой воды и тогда уводи свой народ.
– Нынче вечером, – сказал Мезу, и молния сверкнула из его глаз, – вы избавитесь от этой язвы…
Страшный шум, поднявшийся на улице, прервал его речь. Царь быстро взошел на плоскую кровлю, куда за ним последовали оба еврея и его свита. Со всех сторон на улицу сбегался народ с криками радости. Люди бросались друг другу в объятия, воздевали руки к небу, благословляли царя, а с берегов Нила, который сверкал на солнце снова чистый как кристалл, приближалась ко дворцу громадная толпа, с триумфом неся на плечах мудрецов и чародеев.
Как я потом узнал, в то время, когда Мезу был у царя, они собрались на берегу реки, прочли заклинания и обратились к богам с горячею молитвою. Тогда на виду всего народа красный цвет воды начал бледнеть, и вскоре река стала чиста по-прежнему.
Я взглянул на пророка. Бледный, с поджатыми губами, стоял он у балюстрады, и глаза его метали пламя, словно хотели обратить в пепел радостную толпу, волновавшуюся под его ногами.
– Ну, великий посланник бога богов, – сказал царь, обернувшись к нему, – ты видишь сам, что наши мудрецы избавили нас от твоего колдовства. Ступай же и скажи своему Иегове, чтоб он придумал что-нибудь получше, если хочет освободить своих «избранников».
Бледное лицо Мезу вспыхнуло, но он не ответил ни слова, отвернулся и быстро ушел вместе с братом, дрожащим от гнева.
Фараон иронически захохотал им вслед, и царский смех, которому усердно стали вторить все окружающие, звучным эхом отозвался в залах, галереях и переходах, словно тысячи насмешливых голосов издевались над посрамлением уходящих евреев.
– Теперь, – сказал Мернефта, – отправимся все в храм возблагодарить богов и принести жертвы, достойные той великой милости, которую оказали нам бессмертные.
Наступившее затем время было очень веселое. Все словно избавились от смертельной опасности и старались вознаградить себя за прошлое. Мезу больше не показывался, а царь был в лучшем настроении.
Однажды после ужина, когда фараон пил вино в кругу принцев крови и приближенных чинов свиты, я увидел, что Радамес подошел к нему и преклонил колено.
– Что ты желаешь, мой верный возничий? Если ты нуждаешься в какой-нибудь милости, говори смело – я расположен оказать ее.
При этих ободряющих словах Радамес покраснел от радости.
– О величайший из царей! Ты, который, подобно Ра, своему божественному предку, все оживляешь и укрощаешь своим присутствием, удостой меня бесконечной чести и счастья видеть тебя на моем бракосочетании со Смарагдой, сестрой Мены. Я желал бы его отпраздновать в скором времени и всеподданнейше прошу тебя назначить день свадьбы.
Фараон весело осушил чашу вина и, протянув Радамесу руку для поцелуя, благосклонно ответил:
– Твоя просьба будет исполнена, Радамес. На четвертый день, считая с нынешнего, мы отпразднуем твою свадьбу.
Поблагодарив царя и получив также обещание наследника быть на его свадьбе, Радамес ушел, весь сияющий. Я не мог понять, каким образом заставил он молодую девушку так ускорить их союз. Очень заинтересованный, я решил на другой же день съездить к Смарагде, с которой давно не виделся.
На следующее утро, взяв с собой великолепный букет и шкатулку с благовониями для подарка невесте, я поехал в палаты Мены. Проходя первый двор, я увидал Радамеса, окруженного управляющими и дворецкими, он отдавал им приказания, раздуваясь от гордости и чванства. Он не удостоил меня взгляда, и старый слуга повел меня к своей госпоже.
Во всем доме шли приготовления к свадебному торжеству. Слуги заполняли громадные вазы цветами, расстилали ковры, обвивали колонны гирляндами зелени. Взойдя на террасу, я увидел, что героиня предстоящего праздника была грустна.
С распущенными косами и нахмурившаяся, Смарагда лежала на кушетке и, видимо, была поглощена печальными мыслями. Услышав доклад обо мне, она встала, поздоровалась и предложила присесть, я же преподнес свои цветы и поздравил ее.
– С чем поздравляешь меня? – ответила она с горечью. – Ты не знаешь, что моя попытка бежать не удалась. Я должна была тайно уехать в Фивы, где ожидала встретить Омифера. Сетнехт, который всегда выказывал мне большую дружбу, взялся предупредить его о моем приезде. Но когда я прибыла в назначенное место, то нашла там не Омифера, а Радамеса, неизвестно откуда взявшегося. Несмотря на мое сопротивление, он повез меня обратно в Танис и с тех самых пор постоянно шпионит за мною, играя здесь роль хозяина. Но я уверена, что он дорожит только моим богатством, а вовсе не мною… О, как я несчастна.
Я слушал ее в изумлении.
– Успокойся, Смарагда, – сказал я в ответ, – и не оскорбляйся тем, что он распоряжается в твоем доме, так как послезавтра он будет твоим мужем. Вчера вечером он приглашал Мернефту, который обещал удостоить его свадьбу своим присутствием.
Смарагда вскочила со сверкающими глазами.
– Ах, негодяй! Он осмелился это сделать?
– Да… И следовательно, брак ваш – дело решенное, так как фараон поздравил жениха. Будь же благоразумна, Смарагда, смирись с тем, что ты не можешь изменить.
В эту минуту на террасе появился Радамес со сладенькой улыбкой на губах.
– Что вы тут делаете? – спросил он. – Смарагда, ты вся дрожишь, и щеки у тебя пылают… Что с тобой случилось, милая?
– То, что я ненавижу тебя! – воскликнула молодая девушка вне себя от ярости и забыв о моем присутствии. – Ты помешал мне бежать и теперь, не спрося моего согласия, назначил день свадьбы и пригласил царя. Но я не хочу выходить за тебя, слышишь? Не хочу, потому что люблю Омифера.
Радамес побледнел.
– Женщины жить не могут без капризов и историй, – заметил он. – Мена отдал мне твою руку, и я не уступлю ее никому. Ты меня любила, потому что когда я в первый раз заговорил о своих чувствах, ты приняла их благосклонно, а теперь, – да помилуют тебя боги, – ведешь себя как безумная.
– Я думала, что люблю тебя, – отвечала Смарагда, – пока не узнала, что ты за человек. Ты не был так настойчив, когда мне принадлежала только часть нашего состояния, и, если б Мена был еще здесь хозяином, ты охотно уступил бы меня другому. С того дня, как ты торговался со мной о десяти верблюдах, которых я нашла нужным послать брату, ты мне опротивел и стал в моих глазах недостойным любви.
Тут выражение лица ее внезапно изменилось, и, сложив руки с умоляющим видом, она подступила к Радамесу, тот, кусая губы, молча ее слушал.
– Выслушай меня, Радамес. Я отдам тебе все: эти палаты, все свои земли, стада, золото и виноградники, которые ты просил у меня в приданое твоим сестрам, только откажись от меня. Возврати мне письмо Мены и возьми взамен все мое состояние… Я выйду отсюда пешком, с одной служанкой, чтобы идти к Омиферу. Он любит меня и потому возьмет в жены без ничего.
Она в эту минуту была очаровательна: ее черные распустившиеся косы чудно выделяли нежную белизну ее лица, а влажные от слез глаза сверкали как алмазы. Я посмотрел на Радамеса.
Предложение было блестящее и могло соблазнить его, но при взгляде на лицо возничего фараона я невольно подумал: «Бедная Смарагда, ты слишком хороша, чтоб этот человек решился от тебя отказаться». Так же явственно, как если б он произнес эти слова, я прочел в его взоре: «Я буду обладать тобою, обаятельная красавица, вместе со всем, что ты мне предлагаешь».
Обняв тонкий стан, он усадил ее на кушетку и покрыл поцелуями щеки, орошенные слезами.
– Смарагда, дорогая моя, успокойся и приди в себя. Ты ошибаешься в моих чувствах: они слишком пылки и глубоки, чтоб я мог решиться уступить тебя другому. Любовь к Омиферу – это каприз, он пройдет, и сердце твое возвратится ко мне, потому что я первый возбудил в нем любовь… Я уверен, что это так и будет, и на этой уверенности строю свое счастье.
Он опустился на колени и, склонив к ней лицо, продолжал с улыбкой:
– Погляди на меня. Разве я так дурен (черты его были красивы) или уж очень изменился с тех пор, как эти розовые губки поощряли меня своей нежной улыбкой? Не плачь, милая, прости меня, если я имел несчастье тебя чем-нибудь рассердить. Я всегда буду первым твоим рабом.
Он поцеловал ее еще раз и, так как Смарагда ничего не отвечала, встал и вместе со мной оставил террасу. В галерее он остановился и сказал мне с кисло-сладкой миной:
– Я сожалею, Нехо, что ты был свидетелем этой сцены и тех глупостей, которые я наговорил. Но чего не скажешь, чтоб угомонить капризы хорошенькой девушки.
Я сухо поклонился и вышел, думая: «Бедная Смарагда, печальная же участь ожидает тебя».
В день свадьбы все высшее общество Таниса съехалось в палаты Мены. Я был дежурным во дворце, а потому не мог присутствовать на брачной церемонии и приехал на свадьбу прямо к обеду, в свите царя.
Новобрачная в своем великолепном наряде, покрытом драгоценностями, была чудно хороша, но так бледна и задумчива, что все заметили ее мрачное настроение.
Поздравив молодых супругов и подарив новобрачной шкатулку, наполненную жемчугом, фараон сел за уставленный стол, приготовленный для него. Сначала присутствие царя несколько стесняло гостей, но превосходное старое вино, которым проворные слуги тотчас наполняли кубки, как только они осушались, вскоре развязало языки, и веселье сделалось общим.
Во все времена свадебные пиршества были одинаковы: люди всегда любили хорошо поесть. Но на этот раз злосчастная судьба не дала нам насладиться вкусными кушаньями.
В ту самую минуту, когда веселость гостей достигла высшей степени, на дворе внезапно поднялся шум и крик. Мернефта поставил на стол чашу, которую подносил к губам, и с удивлением устремил глаза на дверь, откуда вбежало в залу несколько бледных и перепуганных рабов, громко кричавших:
– Крысы, крысы! Они пожирают все!..
В зале поднялась суматоха. Гости вскакивали со своих мест, женщины пронзительно кричали, но царь повелительным жестом остановил всех.
– Узнать, что случилось, – приказал он.
Я и еще несколько человек бросились по парадной лестнице к тому месту, откуда доносился необычайный шум, возраставший с каждым мгновением, и вскоре зрелище поистине невиданное представилось нашим глазам.
На обширном дворе и в саду были поставлены громадные столы, за которыми угощали пирогами и жареным мясом бедняков из простонародья, но в настоящую минуту это место походило на поле битвы. Большая часть столов и пивных бочек были опрокинуты, мужчины, женщины, дети и рабы как сумасшедшие бегали, толкая и сбивая друг друга с ног, с криками ужаса отбивались от легионов мышей и крыс, которые осаждали столы, кидались на блюда с кушаньями, карабкались по людям, обезумевшим от страха.
Мы поспешно бросились назад и заперли двери палат, чтобы преградить нашествию путь, но по всем лестницам стремились вверх бесчисленные ряды отвратительных тварей.
В зале также происходила невообразимая сумятица. Многие женщины попадали в обморок, другие, вскарабкавшись на столы, громко вопили, требуя, чтоб их скорее везли домой, между тем как мужчины и слуги колотили мечами, палками и даже стульями мерзких животных, набегающих, казалось, из всех углов дома. Они как бешеные бросались на все, цеплялись за одежды и пожирали кушанья, разбросанные по столам и по полу. Телохранители собрались вокруг фараона и наследника, которые, стоя с обнаженными мечами в руках, смотрели на это невероятное зрелище.
– Это новое колдовство Мезу, – мрачно сказал Мернефта. – Я возвращаюсь во дворец. Послать мудрецам повеление немедленно туда собраться…
Мы тотчас составили из щитов носилки для государя и, подняв на плечи, осторожно понесли через залу пиршества, залитую вином из опрокинутых амфор, и по лестницам, покрытым кровью и трупами крыс, мышей и лягушек. Спустившись вниз, фараон сел в свой паланкин, но как только народ увидел царя, поднялись неистовые крики, и все руки протянулись к нему. В то же мгновение огромная крыса, вскарабкавшись по одежде одного из носильщиков, вскочила в царский паланкин. Мернефта поймал ее за хвост, задушил и, встав на ноги, чтоб все могли его видеть, поднял животное вверх и произнес громким голосом:
– Смотрите, египтяне! Как я держу эту крысу, так все мы держим в руках презренных евреев, которые хотят устрашить нас нечистыми чарами своего предводителя. Успокойтесь, ступайте по домам и защищайте свои жилища. Мудрецы сейчас соберутся ко мне и избавят вас от нашествия мерзких хищников, как избавили от кровавой воды.
При виде спокойствия и мужества, с каким государь умертвил крысу, не выказав ни малейшего страха или отвращения, дикий восторг овладел египтянами. Я возвратился в палаты Мены, отыскал отца и помог ему перенести в паланкин мать и сестру.
С большим трудом добрались мы до своего жилища, потому что улицы были запружены народом, и во всех домах происходила отчаянная борьба. Во дворе нашего дома главный управляющий в слезах бросился к ногам отца. Он совершенно потерял голову: двор, сени, крыльцо, лестницы – все было усеяно трупами крыс, жаб и лягушек. Отец приказал у каждой двери развести большой костер, но – удивительное дело – животные, точно ослепленные, лезли в пламя, одни гибли в нем, другие выскакивали из огня и, полуобгоревшие, издыхали в нескольких шагах от него. Невольники, прибежавшие к нам с бледными как смерть лицами, доложили, что житницы и погреба были также атакованы. Отец схватил себя за голову.
– Это разорение! – воскликнул он. – Они уничтожат все запасы… Поезжай скорее во дворец, Нехо. Может быть, мудрецы найдут средство от этого убийственного нашествия, а я всеми мерами буду защищаться здесь.
Я побежал в конюшню, чтобы взять оседланную лошадь, но там встретил новую картину бедствия. Черные легионы противных тварей осаждали лошадей, коров, овец. Люди отрывали их от бедных животных, но они, казалось, множились под руками, и скот, беснуясь от укусов, метался в страшном беспорядке. Ржание лошадей, блеяние овец, рев ослов и мулов – все эти резкие и нестройные звуки сливались в один нестерпимый, оглушающий шум.
С пылающей головой я вскочил в седло и во всю прыть поскакал в царский дворец, где происходила такая же суматоха. Обычный строгий этикет был забыт, и я без всяких затруднений прошел в залу, принадлежавшую к внутренним покоям. Там фараон и наследник сидели у стола на возвышении, окруженные офицерами, которые старались не допустить до них противных животных. В зале находилось множество кошек. Одни бегали по комнате, храбро сражаясь со своими природными врагами, другие прижимались к ногам фараона, третьи сидели на спинке его кресла и даже на плечах наследника. Если б обстоятельства не были так серьезны, я от души расхохотался бы, – до того было забавно видеть этих кошек вокруг особы царя, обыкновенно окруженной неприступным величием и почти божественными почестями.
Гнев Мернефты достиг высшей степени, когда наконец появились мудрецы, ступая по живой массе из мышей и крыс, не позволяющей им пасть ниц перед государем, как того требовал этикет.
– Глядите, что делается, и избавьте нас от этих мерзких тварей, которых наслал на нас еврей! – крикнул Мернефта, ударив кулаком по столу с такою силою, что кубки попадали на пол и амфоры с вином опрокинулись.
Мудрецы заявили, что им необходим для этого трехдневный срок.
– Три дня? – воскликнул фараон. – Да за это время они съедят нас живьем… Приказываю вам сейчас же найти против них средство.
– Великий государь, – сказал один из мудрецов, – Мезу применил особый корень и велел курить им повсюду: дым этот приводит животных в бешенство.
– Так отыщите другой корень, дым которого их отгоняет, – нетерпеливо возразил царь. – Я дам каждому из вас по два вавилонских таланта, если вы до утра освободите нас от этого бедствия.
– Могучий сын Ра, – печально ответил самый старый из мудрецов, – растение это везде уничтожено до последнего стебелька. Если мы замедлили явиться пред твои очи, то именно потому, что искали его, желая прежде всего очистить твой дворец.
Трепет смертельного ужаса пробежал по телу всех присутствующих.
Что же с нами будет? Мернефта встал, бледный от ярости, и голос его прогремел по зале как громовой раскат:
– Ступайте, захватите с собой евреев и заставьте их искать это растение. Они должны знать, где оно еще находится… Скажите им, что если они не найдут его, то им отрубят головы и бросят на съедение крысам, которых наслал на нас их заступник. Такова моя неизменная воля!
Мудрецы вышли, сопровождаемые многочисленным конвоем. Воцарилось молчание, нарушаемое только писком грызунов либо каким-нибудь восклицанием царя или наследника. Каждый стоял на месте мрачный и унылый, ограничиваясь тем, что отрывал от своей одежды карабкавшихся по ней животных и убивал их.
Протекли долгие часы самого томительного ожидания, мудрецы не возвращались. Наконец я не выдержал: беспокойство пожирало меня при мысли о том, что делается дома. Я проскользнул во двор и вскочил на своего коня. На улицах народ был еще на ногах, повсюду горели костры, и я удивился тому, с каким мужеством и упорством защищались египтяне. Не только слуги, но и господа, вооруженные заступами, палками, крючьями, в поте лица избивали своих отвратительных врагов.
«Какой ужас! – подумал я. – О, если б этот злодей Мезу попался мне теперь, я бы тоже задушил его, как крысу».
Подъехав к нашему дому, я увидел, что главный двор ярко освещен большими кострами и факелами. Одни из рабов продолжали воевать с крысами, другие длинными метлами сметали в кучу убитых животных и бросали их в огонь; удушливый смрад наполнял весь двор.
Я осведомился об отце. Мне сказали, что он за садом, у амбаров с зерном и мукою, и я проворно побежал в ту сторону. Крики и громкие распоряжения доносились оттуда. Приблизившись к житницам, я увидел отца, который, стоя на опрокинутой вверх дном кадке, охрипшим от напряжения голосом раздавал приказания. К амбарам были приставлены лестницы, по ним рабы переносили мешки с хлебом в верхние помещения, еще не подвергшиеся нашествию, но враги следовали за ними и туда. Некоторое время я смотрел на все происходившее, в то же время сообщая отцу о том, что случилось во дворце. В заключение я сказал:
– Оставь, батюшка, это напрасный труд, пойдем лучше в дом.
– Нет, – отвечал он, – я останусь здесь. Может быть, мне удастся спасти хоть часть нашего добра. Ты же ступай к матери и сестре и постарайся ободрить их.
Я пошел в комнаты, вид которых производил самое тягостное впечатление. На столах, креслах, коврах – всюду кишели черные тени алчных тварей, с остервенением грызших все подряд. Входя в комнату матери, я увидел комическую картину, заставившую меня покатиться со смеху. На табурете, поставленном на стол, сидел Хам, бледный и расстроенный, одной рукой придерживая на коленях кошку, а другой держа вилы, которыми он размахивал во все стороны и убивал неприятеля, дерзавшего нападать на его крепость. Напротив Хама был воздвигнут настоящий монумент из столов, кресел и кучи подушек, на самом верху восседали мать и Ильзирис с распухшими от слез глазами, прижимая к груди своей толстых котов.
– Наконец-то ты пришел, Нехо! – с гневом воскликнула мать. – Я удивляюсь, как ты можешь смеяться, когда твои близкие чуть не до смерти загрызены крысами.
Продолжая хохотать, я вспрыгнул на стол и, усевшись возле Хама, рассказал все происходившее во дворце.
– О, если только не найдут этого растения, – всхлипывая, сказала Ильзирис, – мы будем заживо съедены или умрем с голоду. Представь себе, Нехо, что все съестное не только пожирают крысы и мыши, но еще изгажено жабами и лягушками. Кринки с молоком наполнены ими, а фрукты в шкафах и корзинах перепачканы их слизью.
– Да, – заметил Хам, не переставая вертеть своим оружием, – эта война хуже войны с ливийцами. А такой свадьбы, как у прекрасной Смарагды, не бывало никогда.
– Ах, – вздохнула мать, – я надеялась хорошо повеселиться на этой свадьбе, и вместо того – какой конец. Туалеты наши испорчены, и, что меня больше всего огорчает, в этой суматохе я потеряла великолепный браслет со скарабеем из настоящего мафкатского камня (изумруда), который подарил мне Ментухотеп в день нашего брака.
Я старался утешить их, и таким образом проходили в разговорах эти тяжелые часы бедствия.
Ближе к утру я решился опять съездить во дворец и узнать, не вернулись ли туда мудрецы с утешительными известиями.
Я сел на коня и простился с отцом; тот, измученный, весь в поту, держался твердо и продолжал защищать наши хлебные запасы от прожорливых грызунов. Гнев и злость кипели в моей душе при мысли о страшных убытках, причиненных нам проклятым чародеем; но, проезжая мимо нескольких еврейских домов, я с удивлением увидел, что в них царствовало полное спокойствие. Вдруг дверь одного из этих домов отворилась, и из него вышли два старых еврея. Увидев меня, они быстро скользнули в переулок и скрылись, но в голове моей блеснула одна мысль.
Я соскочил с лошади и стал стучать кулаком и рукояткой меча в двери того еврейского дома. Сначала полное молчание было мне ответом, но когда доски затрещали под ударами моих сильных рук, дверь приотворилась, и из нее высунулась лысая голова старого еврея. Не дав ему возможности заговорить, я ударил его по голове рукояткой меча. Оглушенный, он повалился на землю как сноп, а я вошел в дом и очутился в узком темном коридоре, по которому быстро побежал вперед. В глубине его полуоткрытая дверь вела в довольно большую залу, оттуда выходил острый, но приятный запах. С первого взгляда я убедился, что ни одна крыса или лягушка не проникала туда. Посреди комнаты стояла жаровня с раскаленными угольями, на которые как раз в эту минуту молодая еврейка бросала горсть какой-то травы. Несколько корзин с этой травой стояли возле нее на полу. На галерее, выходившей во двор, виднелись еще другие жаровни, у которых также сидели женщины, занятые окуриванием.
– А, – воскликнул я, одним прыжком очутившись у жаровни, – вы защищаете себя от крыс, поганые твари?
Женщина и несколько мужчин, прибежавших со двора, хотели на меня броситься. Но я обнажил меч и, размахивая им во все стороны, закричал громовым голосом, что искрошу их всех в куски.
Трусы завыли от страха и попятились, а женщины разбежались. Тогда я захватил две корзины с травой и мешок с белым порошком и, выскочив на улицу, во весь дух поскакал домой с драгоценной добычей. Едва успев доехать, я громкими криками стал звать отца и, когда он прибежал, рассказал ему все, что видел у евреев.
Мигом принесли жаровню с горячими углями, отец бросил в нее горсть травы и немного порошка… Затаив дыхание, смотрели мы на клуб дыма, поднимающийся с жаровни, и – чудное дело – едва успел распространиться сильный ароматический запах, как крысы, мыши и жабы бросились бежать и с необычайной быстротой скрылись в свои неведомые норы. При виде этого даже не крик, а прямо рев восторга вырвался из груди каждого зрителя, люди полетели доставать жаровни и расставлять их повсюду.
Но я не стал дожидаться окончательного очищения нашего дома и, взяв с собой одну из корзин с травой и полмешка белого порошка, опять вскочил на коня и помчался во дворец. Там не произошло никакой перемены: мрачное отчаяние выражалось на всех лицах, а перед Мернефтой стояла депутация жрецов из города мертвых. В разодранных одеждах и с натертыми грязью лбами, они докладывали царю, что крысы наводнили склепы и мастерские бальзамировщиков и грызут мумии; весь город и храмы наполнены отчаянными воплями людей, которых охватывал ужас от одной мысли, что драгоценные останки их близких могут стать добычей нечистых животных.
Пот катился по мрачному лицу фараона, когда я пробился к нему сквозь толпу окружающих. Сложив мешок и корзину на ступень царского трона, я в коротких словах доложил государю о своем приключении. Чело Мернефты прояснилось и разгладилось.
– Ты достойный египтянин, – сказал он, – и велика будет твоя награда, если ты действительно нашел средство от постигшего нас бедствия. Подайте сюда жаровню.
Он приказал поставить перед собой принесенную жаровню с раскаленными углями, и я бросил на них траву и порошок. Как и у нас в доме, действие было поразительное: едва по комнате распространился густой и острый дым, противные твари бросились во все стороны, ища выхода, и исчезли словно по мановению волшебного жезла.
Царь от радости захлопал в ладоши и обратился к жрецам города мертвых:
– Возьмите большую половину этой травы и порошка и отправляйтесь как можно скорее в храм. Мертвые составляют самое драгоценное наше сокровище и сами не могут защитить себя, – следовательно, мы должны позаботиться об их спасении.
Жрецы вышли с просиявшими лицами и у выхода встретили мудрецов, которые возвращались во дворец. Они также несли спасительную траву, хотя и в небольшом количестве. Царь приказал им разойтись по всем городским кварталам, раздать людям найденное средство и проконтролировать, чтоб курение было совершено по тем местам, где нашествие крыс грозило наибольшей опасностью.
Отдав эти распоряжения, фараон подозвал меня, заставил подробно пересказать, каким образом я отобрал у евреев траву и порошок, похвалил мою находчивость и мужество и вручил мне великолепный перстень со своей руки. Затем подошел царевич Сети, снял свое ожерелье и надел его на меня, сопровождая этот царственный дар благосклонными и лестными словами.
