Вера Ивановна Крыжановская-Рочестер
Фараон Мернефта
Вдруг на нас упал дрожащий свет лампады, и раздались слова:
– Это что такое?
Я опомнился и увидел отца, который, опираясь на Хама, еле двигался по комнате.
Он продолжал:
– Я не поверил бы, если бы не увидел собственными глазами. Мир разрушается, а он играет в любовь, да еще с невольницей.
Испуганная Хэнаис мгновенно скрылась, а я бросился к отцу и донес его до кресла.
– Батюшка, – сказал я, – эта невольница, как ты ее называешь, была твоею верною хранительницею… Зачем ты встал с постели?
– Слишком страшно лежать, когда дом ежеминутно готов рухнуть. Мезу и его бог хотят нас уничтожить. Клянусь Озирисом, если город не разрушится и не погребет нас под развалинами, то нам придется умирать с голоду… Пшеница, виноград, овощи – все погибнет.
Я сокрушенно опустил голову, но при виде матери, которая, шатаясь, вошла в залу, бросился к ней навстречу.
– Что происходит? – проговорила она слабым голосом, хватаясь за меня. – Какой мрак, треск и гром! Где Ментухотеп? Боюсь оставаться одна.
Я подвел ее к отцу и усадил в кресло рядом с ним. Немного спустя пришла Ильзирис, опираясь на руку верной Акки. Собравшись вместе, мы молча забились в отдаленный уголок залы.
Эта гроза действительно походила на светопреставление: тьма была такая, что глаз не различал близких предметов. Лампы и факелы догорели и потухли, и мы остались в потемках, не смея тронуться с места.
Часы или дни прошли, я не мог сообразить. Иногда я чувствовал голод, порой впадал в тяжелое забытье. Наконец усталость взяла верх: оглушенный и убаюканный глухим ревом бури, я уснул. Сколько времени я проспал, не знаю, но когда проснулся, был светлый день. Я вскочил на ноги и осмотрелся.
В нескольких шагах от меня, совершенно изнуренные и похожие на мертвецов, крепко спали родители и сестра. Зала представляла собой печальное зрелище: пол был залит водой и усеян осколками дорогих ваз и редкими растениями. Зато воздух стал необыкновенно чист и прохладен.
Я сошел вниз, собрал людей, еще не оправившихся от испуга, приказал одним готовить завтрак, другим идти к господам. Потом разбудил родителей и сестру, сказал им, что поеду во дворец узнать, что там делается и сколько времени продолжался ураган. Наскоро позавтракав, я выехал из дома с тяжелым сердцем. Хэнаис исчезла, это тревожило меня больше, чем события во дворце фараона.
Улицы были запружены народом. Люди, бледные и расстроенные, хлопотливо бегали за покупками, собираясь группами, оживленно беседовали. Было много выздоравливающих от чумы, которые медленно волочили ноги, опираясь на палку или плечо кого-нибудь из своих домашних. В толпе шныряло немало евреев, в последнее время избегавших показываться на улицах. Они громко разглагольствовали, уверяя всех, что не видали и не слыхали никакой бури, что стояла прекрасная погода.
Добрые египтяне толпились вокруг них и слушали, онемев от изумления и ужаса. Я проехал мимо с равнодушным видом: они могут рассказывать все что угодно; некому опровергнуть их вранье. После той речи фараона я смотрел на Мезу иначе: возможно, евреи рассказывают небылицы по его приказанию, чтобы устрашить легковерный народ.
Прежде чем посетить дворец, я отправился туда, куда влекло сердце, то есть к Кермозе. Я предполагал, что Хэнаис вернулась туда. Молоденький негр объявил, что все в доме спят, кроме Пинехаса, который уже принимает. Войдя к нему, я застал его погруженным в папирусы. Он сильно похудел, но имел радостный вид. Не давая мне заговорить, он насмешливо сказал:
– Ты приехал насчет Хэнаис? Она тебе нравится и ты хочешь владеть ею?
– Почему ты так думаешь, Пинехас?
– Она сама все мне сказала, – спокойно отвечал он. – Разве она может скрыть что-нибудь от своего господина?
– Ты прав – я пришел выкупить ее. Назначь цену, Пинехас.
– Не думаю, что Хэнаис можно продать. Впрочем, обратись к моей матери: все, касающееся женщин дома, ее дело. Я в это никогда не вмешиваюсь.
Он не хотел торговаться и переложил хлопоты на Кермозу, которая оберет нас дочиста. Я попытался сменить тему разговора:
– Что ты думаешь о последних событиях?
– Ничего.
– Но как ты полагаешь, чем все это кончится? – спросил я.
– Это трудно предвидеть.
– Когда можно будет переговорить с твоей матерью? – холодно спросил я.
– Сегодня вечером или завтра утром, когда тебе будет удобнее, – отвечал Пинехас, притворяясь, будто не заметил моей холодности.
Я поехал во дворец, где все еще толковали об урагане и чуде, произошедшем у евреев. Мой приятель-офицер, стоявший в то утро на страже в комнате фараона, сообщил, что советники доносили царю об этом поразительном явлении и о том, что народ пламенно желает удаления из Египта евреев, вид которых стал ненавистен. Но Мернефта с гневом топнул ногой и объявил, что буря и тьма прошли и теперь все равно, были они или нет в еврейских усадьбах, а что касается освобождения евреев, то он больше не хочет слышать об этом.
Появление Мезу в зале телохранителей прервало наш разговор. Часовые с безмолвным ужасом пропустили его. Когда он приказал доложить, что желает говорить с фараоном, то никто не отважился так спровадить его, чтобы Мезу больше не смог приходить.
Мернефта разрешил ввести Мезу, мы последовали за ним и стали у дверей. Пророк подошел к трону и прямо спросил:
– В последний раз спрашиваю тебя, повелитель Египта, намерен ли ты послушаться Иегову и отпустить народ Израильский?
Фараон смерил его с ног до головы надменным взглядом.
– Нет, – отвечал он дрожавшим от сдержанного негодования голосом, – в последний раз говорю тебе, Мезу, что твоя наглость истощила мое терпение, и потому приказываю тебе в течение трех дней оставить Египет. Если ты осмелишься ступить на нашу землю, то никакое чародейство тебя не спасет!
Мезу выслушал эти слова.
– Фараон, я повинуюсь, – отвечал он с загадочной улыбкой. – Я не покажусь тебе на глаза, пока ты сам не попросишь вывести из Египта избранный народ Иеговы.
Он медленно вышел, оставив всех под жутким впечатлением. Один Мернефта был спокоен:
– Столько раз дерзкий чародей угрожал нам, и с помощью богов мы столько раз избавлялись от его козней, что Иегова, должно быть, истощил все свои средства.
На следующий день я отправился к Кермозе, чтобы выкупить Хэнаис. Она выслушала меня с блаженным видом и произнесла лицемерную речь, объясняя, что Хэнаис, дочь ее родственницы, нельзя продать, но, с давних пор чувствуя себя нездоровой, она счастлива видеть, что почтенное семейство хочет взять на себя заботы об этой милой девушке, которую она любит как свою собственную дочь. Если я соглашусь вернуть ей значительные издержки на воспитание и содержание Хэнаис, то она не откажет мне. Я попросил Кермозу определить сумму этих издержек, а она потребовала коллекцию ваз, амфор, золотых и серебряных кубков и блюд. Я не мог понять, для чего ей понадобилось столько дорогой посуды, и лишь впоследствии узнал, в чем было дело. Хотя требуемая сумма была в несколько раз выше цены любой невольницы, я согласился, потому что Хэнаис стоила еще дороже. Я спросил, нельзя ли мне повидаться с нею, но хитрая мегера отвечала, что девушки нет дома и что она пришлет ее завтра.
Я вернулся довольный и попросил отца приказать нашему старому управляющему отнести в дом Кермозы то, о чем мы договорились. Сначала он возмутился такой невыгодной сделкой, затем покачал головою и подозрительно на меня посмотрел, но, потрепав меня по щеке, согласился.
Наш верный слуга отправился с дорогой посудой к Кермозе, а взамен привез Хэнаис в наш дом. Я увидел ее только на следующий день, так как был дежурным.
Как только нам представился случай остаться наедине, молодая девушка, заливаясь слезами, бросилась в мои объятия.
– Что с тобою, Хэнаис? – сказал я. – Разве ты не рада, что навсегда избавилась от Пинехаса и его матери?
– Я была бы счастлива, если б меня не мучило одно ужасное опасение… Я все расскажу тебе, Нехо, но обещай мне сохранить тайну. За несколько часов до моего отъезда я нечаянно услышала разговор Эноха с Пинехасом. Я не смогла всего понять, но знаю – готовится избиение всех первородных сынов, от первого богача до последнего нищего. Нехо, ведь ты тоже первенец, и при этой мысли у меня закружилась голова, и я не разобрала, на пятую или на шестую ночь назначены эти убийства. Поклянись, что эти две ночи вы с отцом не будете спать и ни на минуту не снимете с себя оружия.
Чрезвычайно изумленный, я поклялся ей во всем, чего она хотела. Я сообщил обо всем отцу, и мы решили, не поднимая бесполезной тревоги, провести две ночи настороже.
Время тянулось тоскливо, первая ночь прошла благополучно, я начинал надеяться, что Хэнаис плохо поняла слышанное. После полудня в нескольких шагах от ворот нашего дома я встретил женщину под покрывалом, которая, задыхаясь от усталости и волнения, спросила, могу ли я указать дом родителей начальника отряда колесниц благородного Нехо, сына Ментухотепа.
– Я Нехо, – ответил я с удивлением. – Кто ты и что тебе угодно?
Незнакомка затрепетала и, конвульсивно схватив меня за руку, прошептала:
– Если Хам у вас, то проводи меня к нему.
Видя, что она чуть держится на ногах от усталости, я подал ей руку. Однако стройная фигура и нежные руки посетительницы заставили призадуматься. Очевидно, она была молода и хороша.
– Что ты хочешь передать Хаму? Он – жених моей сестры Ильзирис.
При этих словах незнакомка остановилась, как бы пораженная молнией.
– Ах, изменник! – вскричала она, схватившись руками за голову. Покрывало соскользнуло, и я увидел лицо семитического типа, но поразительной красоты.
Иссиня-черные волосы рассыпались шелковистыми волнами, кожа была нежна и бела, как слоновая кость, а великолепные темно-синие глаза загорались страстью и гневом.
– Пусть же он гибнет! – прошептала она, очевидно забыв о моем присутствии, и, быстро развернувшись, убежала.
Теперь нельзя было сомневаться, что готовится нечто ужасное. Прекрасная Лия не стала бы по пустякам рисковать. Но что еще замышлял Мезу? Я прошел к отцу и передал ему новые сведения, подтверждавшие рассказ Хэнаис. Он решился снова вооружиться и не спать всю ночь с несколькими сильными слугами, чтобы охранять женщин без их ведома, а мне советовал донести обо всем государю, потому что если Мезу действительно намеревался покуситься на умерщвление первенцев, то жизнь наследника престола находилась в опасности. Приняв необходимые меры, я, вооруженный с головы до ног, отправился во дворец.
Неподалеку от нашего дома я опять увидел незнакомку под покрывалом. Хам держал девушку за руки и что-то говорил ей.
– Нехо, – воскликнул он, увидав меня, – у меня есть просьба! Моя добрая и милая Лия, которой мы обязаны спасением наших стад, ушла от родителей, но я сознался, что женюсь на твоей сестре. Великодушная девушка прощает меня. Только, боясь гнева родителей, не решается вернуться домой, а хочет отправиться завтра в Бубастис, к родственнице отца, которая выпросит прощение для нее. Сегодня ей негде переночевать, она просит гостеприимства в вашем доме. Ты не откажешь ей? Нет нужды обо всем рассказывать Ильзирис.
Эта просьба мне сильно не понравилась. Я инстинктивно боялся ввести в дом молодую еврейку. Но отказать в убежище одинокой девушке, которая приходила с добрым намерением, показалось мне чудовищным, и я согласился.
Приехав во дворец, я узнал, что фараон занят. Потом он сел ужинать, и наступила ночь, когда я получил позволение войти в его внутренние покои.
Мернефта собирался лечь в постель и отослал всю свиту, исключая Радамеса, подающего ему ночную одежду.
– Говори, Нехо.
Я был недоволен присутствием царского возничего, которого презирал за подлую трусость и бесчеловечное отношение к Смарагде, но делать было нечего. Я вкратце сообщил царю все, что знал. Делясь своими мыслями с фараоном, я пристально смотрел на Радамеса, и мне показалось, что он вздрогнул, в его глазах мелькнула злоба.
Фараон внимательно меня выслушал.
– Благодарю тебя, мой бдительный и верный слуга. Поголовное избиение всех первородных сынов кажется мне невероятным. Он жаждет поразить меня в сердце убийством моего наследника, но я не позволю причинить ему вред. Радамес, ступай и прикажи удвоить караул у павильона царевича Сети. Узнай, кто начальник отряда, который в эту ночь стоит на страже в покоях наследника.
– Сегодня начальником стражи будет Сетнехт, – ответил Радамес.
– Это храбрый и доблестный офицер, – заметил царь. – На него можно положиться, прибавлю к нему Нехо. Охраняй своего будущего государя.
Радамес, выходивший из комнаты, поспешно вернулся и, преклонив колена пред государем, произнес:
– Окажи милость, великий сын Ра, мой венценосный благодетель. Дозволь и мне провести ночь на страже в покоях царевича, надежды Египта. Иначе тревога о нем не даст мне ни минуты покоя.
– Просьба твоя исполнена, – ласково отвечал Мернефта. – Ступайте же оба, я усну спокойно, зная, что трое верных и преданных людей берегут наследника.
Личной привязанности к Сети я не питал; я мало знал его, надменное обращение царственного юноши держало на почтительном расстоянии даже его свиту. Но я дорожил надеждой династии, потомком величайших монархов Египта, и, чтоб защитить его, готов был пролить свою кровь до последней капли.
Сетнехт был недоволен моим назначением на стражу и успокоился лишь после долгого шептания с Радамесом. Все сторожевые посты были удвоены, часовые поставлены даже на галерее, куда выходила спальня царевича. Проконтролировав исполнение распоряжений, я зашел к наследнику представиться. Сети лежал в постели, но не спал. Облокотившись на подушку и подпирая голову рукой, он был погружен в раздумье. Дав мне знак приблизиться, он спросил, по какому случаю я навестил его.
Преклонив колено у кровати царевича, я передал ему наши тревоги и подозрения.
– Злодеи, – проговорил он вполголоса. – Нехо, подай мне незаметно кинжал, который лежит на табурете. Не хочу оставаться безоружным.
Я исполнил его приказание, почтительно поклонился и вышел, чтобы еще раз сделать обход. Когда я вернулся на галерею, Сетнехт сказал мне, пожимая плечами:
– Я думаю, все это пустая тревога. Выпьем по чашке вина, чтобы подкрепить силы.
Глубокая тишина воцарилась в громадном дворце, нарушаемая легкими, мерными шагами обоих офицеров, ходивших по галерее. Прислонясь к колонне, я стоял неподвижно, погружая бдительный взор во все углы комнаты, ничего подозрительного не замечалось, и глаза мои остановились на часовом, стоявшем на галерее. Опираясь на широкий меч и держа на плече боевую секиру, он казался безжизненным как статуя.
В эту минуту на галерее появился Радамес и медленным шагом прошел мимо часового. Неподалеку стоял большой треножник, слуга подложил в него свежих угольев и курения. Дойдя до треножника, Радамес остановился, протянул руку над угольями, которые слегка затрещали, как будто на них бросили какое-то вещество. Фигура Радамеса показалась из-за колонны, и он прошел дальше, не взглянув в мою сторону.
Я протер себе глаза. Уж не грезится ли мне? Я осторожно подкрался к галерее и стал следить за Радамесом. На самом конце террасы он остановился возле Сетнехта, и, перекинувшись шепотом несколькими словами, оба подошли к столу, на котором стояли амфоры с вином и большая алебастровая чаша с водой. Намочив в воде полотенце, офицеры вытерли лицо и руки. Ночь была не жаркая, и вряд ли они сделали это для того, чтоб освежиться. Оба заняли свои посты. Не видя больше ничего подозрительного в их действиях, я покачал головой и вернулся на свое место у постели Сети, который, по-видимому, уже спал.
Странная тяжесть налегла на все мои члены, непреодолимый сон начал клонить меня. Я не спал вторую ночь, но мое изнеможение казалось ненормальным. Никогда в жизни я не испытывал ничего подобного.
Голова кружилась, ноги дрожали и подкашивались, а веки, будто налитые свинцом, закрывались сами собой, несмотря на все усилия удержать их открытыми. За один час сна я дал бы отрубить себе руку или ногу, но я ни за что не хотел заснуть, так как от моей бдительности зависела жизнь наследника престола. Я боролся с овладевавшей мной дремотою с таким напряжением, что пот выступил у меня на лбу.
Вдруг мой помутившийся, блуждающий взор упал на серебряную лохань с водой, стоявшую на столике у стены. Вода была приготовлена для компрессов, которые Сети иногда спрашивал по ночам, так как во время выздоровления от чумы страдал головною болью. Собрав последние силы, я дотащился до стола, сбросил шлем и погрузил в воду лицо и руки. Мне стало легче: дремота рассеялась, голова посвежела, но все тело было так истомлено и разбито, что я, не в силах вернуться на пост у колонны, прислонился к стене. Только тогда я заметил, что старый раб, никогда не покидавший царевича, лежал на ступеньках в глубоком сне.
Я насторожился, но ни малейший шум не нарушал глубокого безмолвия ночи, даже шаги сторожевых офицеров замолкли. Уголь в курильницах потух, и полупрозрачная темнота распространилась по комнате.
Какая-то тень проскользнула вдоль стены. Я окаменел от ужаса… Человек в длинной белой одежде с черным покрывалом на голове появился у постели наследника. Широкий кинжал сверкнул в поднятой руке и с быстротою молнии вонзился в грудь спящего царевича. Сети поднялся с диким криком и тотчас снова упал на подушки.
Несколько секунд я оставался недвижим, но, опомнившись, нечеловеческим усилием преодолел свою слабость и бросился на злодея в тот момент, когда он собирал кровь царевича, ручьем лившуюся из раны, в собственную его золотую чашу с дорогими каменьями. Я схватил убийцу, пытаясь свалить его с ног, но мое странное изнеможение лишило меня всякой силы и ловкости.
Еврей вырвался, оттолкнул меня так, что я упал, и скрылся, унеся с собою чашу Сети.
Падая, я сильно ушиб себе голову и вскрикнул, но никто не отозвался на этот крик. С трудом поднявшись на ноги, я схватил светильник и выбежал на галерею.
Первое, что я увидал там, был часовой, который спал мертвым сном, далее я нашел другого и затем третьего в том же состоянии, а на мраморной скамье лежали Радамес и Сетнехт, также крепко спящие.
Напрасно расталкивал я их, громко кричал над ухом, они просыпались только на мгновение и опять падали как мертвые. В отчаянии я схватил вазу с водой и плеснул им в лицо. В испуге они вскочили на ноги и уставились на меня мутными глазами.
– Сети убит! – крикнул я не своим голосом и побежал дальше, оглашая стены зал и галерей отчаянным воплем: – Наследник зарезан. Сети убит!
В мгновение ока весь дворец проснулся. Со всех сторон бежали рабы с факелами, офицеры с обнаженным оружием, царедворцы и сановники, полуодетые, только что проснувшиеся от крепкого сна. И вся эта толпа повторяла страшную новость, которая как эхо переходила из галереи в галерею, распространяя повсюду испуг и смятение.
Вдруг у входа в одну из зал показался Мернефта, бледный как смерть, окруженный своими телохранителями и служителями. Все мы устремились бегом в спальню наследника. Неподвижно лежал Сети с откинутой назад головой и сброшенным одеялом. Старый нубиец пытался перевязать мокрым бинтом широкую рану, зиявшую на груди царевича. При этом зрелище фараон вскрикнул. Силы меня оставили, в голове зашумело, все предметы запрыгали перед глазами, я выронил светильник и упал без чувств.
Я пришел в себя на скамье, куда меня уложили во время обморока. Старый негр смачивал мне лицо эссенцией. Я встал, слабый и дрожащий. Бегавшие вокруг меня люди оживили мою память.
– Сети умер? – спросил я одного офицера.
– Нет, – отвечал он, – еще жив. Если ты в силах, пойдем к нему, я проведу тебя.
Мы вошли в спальню царевича, все выходы которой были заняты воинами. У постели раненого стоял делавший перевязку врач. На противоположной стороне комнаты сидел Мернефта, облокотясь на стол и опустив голову на руки. Два советника стояли позади государя. Двое обували босые ноги фараона, третий старался застегнуть ему хитон, а четвертый зачесывал ему волосы золотым гребнем. Царь сидел, не шевеля ни одним членом, точно превращенный в камень. Напрасно виночерпий несколько раз подносил ему чашу с вином – фараон ничего не видел и не слышал.
Врач отошел от постели, и я увидел лицо лежавшего на подушках царевича. Глаза его были закрыты, но дрожание губ показывало, что он был жив. Врач подошел к царю и, бросившись к его ногам, обнял его колени.
– Великий сын Ра, отец и благодетель своего народа. Подними голову, склонившуюся от скорби. Милость бессмертных даровала великую радость: надежда твоей династии, радость и гордость Египта, царевич Сети будет жить, могучая рука Ра прикрыла его. Взгляни – орудие преступления попало на амулет, который, пробитый насквозь, ослабил удар. Рана тяжела, но не смертельна.
Мернефта встрепенулся, поднял голову, и легкая краска выступила на его лице. Схватив амулет, он с пламенной благодарностью воздел руки к небу.
– Если ты говоришь правду, старец, и твое искусство действительно спасет жизнь моего сына, то день этот поистине будет днем счастья для тебя и твоего потомства, – сказал царь и, заметив чашу, которую подал виночерпий, осушил ее залпом. – А теперь, – продолжил он, поднимаясь с места, – я должен подумать о моем народе. Пусть все советники короны немедленно собираются в мои покои, а вы, Нехо с офицерами, берите с собой солдат и отправляйтесь по городским кварталам. Стучите в двери всех домов, богатых и бедных, и будите жителей. Может быть, хоть некоторым из них удастся еще спасти своих сыновей.
Я тотчас вышел. Это распоряжение доставляло мне возможность немедленно узнать, что происходит у нас в доме. Улицы были безмолвны и пусты, многолюдный город спал. С горьким чувством глядел я на темные, запертые дома, где, быть может, случилось уже несчастье.
«Бедные люди, – думал я, – вы спите мертвым сном под влиянием какой-нибудь травы или порошка, тайно подброшенных в курильницу, не ведая, что надежда вашего рода, опора вашей старости погибает под кинжалом убийцы».
Мы начали наше нелегкое и невеселое дело. У всех домов, богатых и бедных, мы стучали до тех пор, пока кто-либо не выходил отворить дверь.
– Берегите первых сыновей у вас в доме. Их убивают в эту ночь, – говорили мы тогда и быстро шли далее, нередко слыша за собой отчаянные крики, которые свидетельствовали, что жители дома уже нашли жертву.
Наконец я не выдержал и, пожираемый мучительным беспокойством, направился со своими солдатами в родительский дом.
В нем царствовало то же зловещее молчание. Мой громкий голос и стук в ворота подняли старого привратника. Оставив своих подчиненных на улице с приказанием будить соседей, я бросился в дом и побежал прямо в комнату Хама. Неподалеку от дверей ее крепко спал на полу черный невольник. Я схватил его за плечи и встряхнул так сильно, что он сразу открыл глаза.
– Где та молодая женщина, которую сегодня привел Хам? Куда ее поместили? – спросил я.
– Не знаю, – отвечал негр, протирая глаза, – ей отвели комнату налево от лестницы. Благородный Хам велел мне смотреть, не будет ли кто-нибудь прокрадываться к нему… и мне показалось, что туда прошла эта женщина…
Я бросился в комнату Хама, слабо освещенную лампадой. Лии нигде не было. Тогда, схватив ночник, я подбежал к постели и едва устоял на ногах. Там с посиневшим лицом, закатившимися глазами лежал Хам. Широкая рана зияла на его обнаженной груди, кровь обагряла всю постель и заливала пол. Я попытался отыскать в убитом тлевшую искру жизни, но он уже окоченел. Я бросил его и побежал в покои родителей.
– Вставайте, – кричал я, расталкивая отца, – во дворце ранен Сети, а здесь ранен Хам, но, может быть, немедленная помощь еще спасет его.
Отец вскочил на ноги, мать подняла громкий вопль. В несколько минут весь дом был на ногах, и все побежали в комнату Хама. У дверей ее к нам присоединилась полуодетая Ильзирис, поддерживаемая Аккой.
– Что такое? Что случилось с моим женихом? – дрожащим голосом спрашивала сестра, цепляясь за мою руку.
– Будь мужественна, моя бедная Ильзирис. Большое несчастье поразило наш дом и весь Египет… Иди в свою спальню и молись. Тебе не годится смотреть на то, что произошло в этой комнате.
В отчаянии и ужасе Ильзирис закрыла лицо руками. Акка увела ее, а я вернулся на улицу к своим подчиненным.
С пылающей головой я снова принялся за исполнение своей печальной обязанности, стуча и крича у дверей каждого дома.
Но город уже начал просыпаться, и страшно было это пробуждение. Почти во всех домах поднимались отчаянные вопли. Улицы наполнялись народом; полуодетые люди бегали во все стороны. Одни искали врачей, другие бродили без цели, обезумев от отчаяния.
Солнце встало, озарив своим светом трупы египетских первенцев, окруженные рыдающими родными, которые проспали глубоким сном то время, когда смерть поражала их сыновей. Воспоминание о Радамесе и его загадочных действиях в эту роковую ночь неотвязно меня преследовало. Неужели он и Сетнехт участвовали в чудовищном заговоре? Это было невероятно. Следовало ли мне сообщить государю свои подозрения? Но у меня не было доказательств для обвинения двух офицеров, уважаемых всеми.
С этими мыслями я возвратился во дворец. Бесчисленная толпа собралась уже пред царскими палатами, громкие крики раздавались со всех сторон:
– Отпусти евреев!
С большим трудом пробился я во дворец и вместе с моим приятелем взошел на одну из башен толстой каменной стены, ограждавшей царское жилище. С высоты этой башни вся главная площадь была видна как на ладони. Приятель сообщил мне, что наследнику лучше, а фараон заседает в совете; в залу, смежную с залой совета, созваны все дворцовые писцы, а два офицера с отрядом солдат посланы искать Мезу, чтобы немедленно привести его к фараону.
Пока мы разговаривали, толпа на площади все увеличивалась. Мольбы видеть фараона усиливались с каждым мгновением.
Но Мернефта не показывался, задержанный совещанием с мудрецами, советниками, правителями городов и военачальниками.
Вдруг на площади произошло смятение. Был ли кем-то пущен слух, что царь и наследник убиты, или замедление фараона заставило толпу заподозрить это несчастье, только в массе народа внезапно поднялись неистовые вопли:
– Мернефта убит вместе с наследником! Мезу хочет захватить корону Египта… Мы погибли, мы погибли, ибо кто нас защитит, кто будет царствовать над нами!
Толпа ринулась вперед, налегая на стены.
– Покажите нам фараона, живого или мертвого. Мы хотим знать правду! – вопили тысячи голосов.
И обезумевший народ осадил дворцовые ворота, стараясь разбить их и вступая в борьбу с солдатами, которые в сомкнутом строю, с оружием в руках, преграждали ему путь.
В эту минуту фараон, которому донесли о происходящем, появился на плоской кровле, и при виде его масса людей отхлынула, потрясая воздух криками радости и облегчения.
Фараон возвысил свой могучий, металлический голос и в энергичной речи объявил народу, что, согласно мнению всех высших сановников государства и мудрейших жрецов, он решился на немедленное изгнание евреев и что до заката солнца они должны все до последнего оставить Танис, а в течение трех дней – египетскую территорию.
Крики безумной радости и благодарности заглушили последние слова царя, и толпа начала расходиться, разнося повсюду счастливую весть, что ненавистные евреи наконец оставляют страну.
Я спустился с башни и пошел в приемную залу, желая видеть последнее свидание фараона с Мезу.
В галерее, выходившей в залу, сидели писцы и переписывали на листах папируса царский указ, разрешавший исход евреев. Глашатаи должны были читать его народу во всем Египте. Мернефта сидел у стола.
Он подписывал экземпляры указа, которые подавал ему сановник, а другой прикладывал к ним царскую печать.
Вошел офицер с докладом о приходе Мезу, и в ту же минуту еврейский пророк со спокойным и надменным видом приблизился к царю. При виде его лицо фараона покрылось зеленоватыми пятнами, он сжал кулаки, и пена показалась в углах его рта.
– Я пришел, фараон Египта, – сказал Мезу, и голос его зазвучал с нескрываемым торжеством. – Угодно тебе подтвердить известие, которое подданные твои разглашают на улицах, что ты подчинился наконец воле Иеговы и отпускаешь народ Его?
Воцарилась мертвая тишина. Все глаза с ожиданием устремились на фараона. Мернефта поднялся с места и скрестил руки на груди.
– Да, предводитель убийц и злодеев, – произнес он хриплым голосом, – бери и веди этих избранных сынов бога, достойного своего посла, но чтоб до заката солнца ни одного еврея не было в Танисе, иначе острия мечей пронзят спины запоздавших. А ты, гнуснейший из моих подданных, слушай эти последние мои слова. Неблагодарный, которого Египет вскормил и воспитал, одарил знаниями и почестями, ты прикрылся именем Бога, чтобы безнаказанно терзать свою родину и покрывать ее разорением и трупами… Если же действительно тебя послало Божество, то я призываю Его на твою голову как Судью и Мироздателя. Скитайся отныне без отдыха и покоя, не находя места, где воздвигнуть трон, которого ты жаждешь, и да падет на тебя вся невинная кровь жертв чумы и кинжалов в эту ночь…
Он остановился, задыхаясь от ярости. Виночерпий робко поднес ему чашу с вином.
Мернефта схватил ее, но, вместо того чтобы поднести к губам, бросил ее в лицо Мезу, крикнув диким, неузнаваемым голосом:
– А теперь вон отсюда, проклятый!..
Еврей с пылающим лицом слушал речь фараона. Кубок упал на пол и со звоном покатился по мраморным плитам. Мезу поднял его и воскликнул:
– Из этой царской чаши я буду пить вино на троне, который себе воздвигну!
Затем он быстро спрятал кубок за пазуху и скорыми шагами вышел из залы.
День прошел тяжело и беспокойно. По всем улицам расхаживали офицеры с отрядами солдат, предупреждая кровавые стычки народа с евреями, колонны которых направлялись во все городские ворота.
Каждое израильское колено под предводительством старейшины и подчиненных ему начальников выступало в стройном порядке, забирая все свое имущество. При виде бесчисленного количества скота и всех богатств, увозимых евреями, сердце мое разрывалось от гнева.
На террасе самой высокой башни дворца стоял Мернефта, окруженный безмолвною свитою, и угрюмым взором глядел на шумное шествие многих тысяч людей, его недавних слуг и работников.
Уже поздно вечером вернулся я домой, разбитый усталостью. Как бы то ни было, а мне невольно стало легче на душе при мысли, что наступил конец всем этим тревогам и что теперь не надо страшиться какого-нибудь неожиданного бедствия. Но при мысли, что такие знатные египтяне, как Радамес и Сетнехт, принимали участие в гнусном заговоре, я с бешенством сжимал кулаки. Дорого бы я дал, чтобы вывести на чистую воду подлых изменников, но в настоящий момент это было невозможно из-за недостатка доказательств. Фараон очень любил Радамеса, и, кроме того, в роковую ночь весь Египет спал мертвым сном, и никто не мог подкрепить своим свидетельством то, что видели одни мои глаза. Но я дал себе клятву тщательно следить за всеми действиями двух негодяев и при первом удобном случае сорвать с них маску без всякого милосердия.
