Веся Елегон
Место, где живут розовые пони
– Чтобы человек потерял сознание от х…
…хлороформа, понадобится много больше времени, чем показано в фильмах, хотела сказать я. Но нападавшие не нуждались в инструкциях. Грязная тряпка была прижата к моему лицу. Я возмущенно уставилась в глаза бритоголового громилы, нависшего надо мной. Но в итоге я всё-таки потеряла сознание. Скорее от удушья, чем от хлороформа.
Сквозь ватное вязкое оцепенение расслышала обрывки далёкого разговора.
– Какого чёрта… Почему она без сознания?
– Так ведь было приказано… доставить.. Вроде как этот… подарок.
– Какой к чёрту подарок?!
– Так у вас же эти… именины. Вот. От брата и от всех так сказать…
– Пошёл вон…
Раскатистое рычание многократно отразилось от стен и обрушилось на меня, как показалось, сразу со всех сторон. И я, видимо, снова провалилась в забытье, потому что, когда окончательно пришла в себя и открыла глаза, уже было тихо.
– Божечки… – простонала я, делая чудовищное усилие, чтобы принять сидячее положение. Перед глазами всё плыло. Я зажмурилась, потёрла лицо руками.
– Вот. Попей, – произнёс мужской с приятной хрипотцой голос, и что-то прохладное коснулось тыльной стороны прижатой к лицу ладони.
Убрала руки. Передо мной кто-то сидел на корточках. Лицо субъекта было размыто, а вот металлическая кружка, маячащая у моего носа, обрисовалась вполне отчётливо.
Ощутив чудовищную жажду, схватила её и мгновенно осушила. Вытерла губы, почему-то вдруг показавшиеся припухшими, и подбородок ладонью, протянула кружку обратно.
– Спасибо, – буркнула, одновременно пытаясь понять, где я и что происходит. Перед мысленным взором всплыла телеграмма… Поездка на автобусе. Куда?
Затем прошедшее, наконец, обрело чёткие очертания, и я вспомнила. Бабушка! С ней что-то случилось! И, наконец… Точно! Меня же похитили!
– Твою ж мать! – скрипнула я сломавшимся голосом и отпрянула от незнакомца, который до сих пор сидел на корточках передо мной.
Прижалась к стене. Уставилась на темноволосого мужика… или парня. Было сложно определить возраст. Лицо незнакомца, выражающее до сего момента что-то наподобие радости, вдруг стало жёстким и отчуждённым. Взгляд мгновенно потемнел, подражая небесам перед бурей. Он нехотя поднялся и отошёл чуть в сторону. Не на много, всего на пару шагов. Я попыталась оглядеться: серые стены, глухая дверь, окно… забитое решеткой?!
– Не узнала?
Вопрос, озвученный незнакомцем, не сразу привлёк моё внимание, но, наткнувшись бегающим по вызывающему странные ассоциации помещению взглядом на бледное лицо мужчины, а точнее на его холодный, даже, можно сказать, колючий взгляд, немного пришла в себя, почувствовав что-то странное. Что-то вроде дежавю…
– А должна была?
Я завозилась, застёгивая на всякий пуговицы на плаще до самого подбородка, и вновь судорожно огляделась по сторонам.
– Где я? Это что… камера?
Озвученное вслух смутное предположение мгновенно стало настолько реалистичным, что в ответе молчавшего до сих пор мужчины я уже и не нуждалась. Я вскочила и, пробежав мимо заключенного, затормозила у двери и попыталась открыть. Но к своему ужасу поняла, что это невозможно, поскольку ручки у тяжёлой металлической двери не было, от слова совсем. Я пару раз безрезультатно толкнула дверь, а затем заколотила по ней кулаками. И почти сразу остановилась и зашипела, почувствовав тягучую боль в ушибленных кистях.
– Не старайся, дверь заперта, – слова звучали сухо. Так звучит ветер, роющийся в опавшей осенней листве. – Ты в Соколином Парке.
– Где? – всхлипнула я и, резко развернувшись, уставилась на мужчину. – В тюрьме для особо опасных? Ты псих? С чего мне быть…
– София, – с какой-то очень странной интонацией, протянул заключенный. Я вздрогнула. Моё имя никогда не вбирало в себя столько боли и чего-то ещё… Но…
– Откуда… – он знает моё имя, в голове в каше из мыслей сложно было что-то вычленить.
– Так и не вспомнила? Я Макс… Максим Егоров.
– Максим?
Я удивлённо всмотрелась в черты держащегося на расстоянии мужчины.
Максим – мальчишка с соседней улицы. Мальчишка, которого бездетные Егоровы забрали из детдома. Мальчишка, которого вечно шпыняли в школе. Бледный, неразговорчивый… и черноглазый. Да, я помнила этот его острый взгляд, пробирающий до мурашек. Взгляд загнанного в угол зверёныша, готового наброситься на любого, кто сделает ещё один неосторожный шаг в его сторону. Теперь в этом взгляде не было того отчаяния, зверёныш превратился в зверя…
– Максим? – всё ещё сомневаясь, переспросила я. Как это вообще вяжется – моё похищение, тюрьма для особо опасных заключённых и мальчишка из полустёртых детских воспоминаний?
– Это всё напоминает дурной сон… Почему я здесь? Что вообще происходит?
– У меня день рождения, – сморщив нос, словно невпопад произнёс Макс.
– А я тут при чём? – возмутилась я, совсем не понимая, к чему это сейчас.
– Ты – мой подарок, – спокойно пояснил мужчина.
– Что?
– Тебя подарили мне на день рождения, – словно ребёнку, почти по слогам разъяснил Максим.
– Как… То есть… Что? Кто подарил? – от абсурдности услышанного эмоции просто зашкалили.
– Мой брат, – глухо произнёс мужчина и отошёл к стене. Там к камню на железные болты была привешена металлическая перекладина. Максим подпрыгнул и, зацепившись руками, начал подтягиваться.
А я стояла, прижавшись спиной к запертой двери, в камере Соколиного Парка – бывшего когда-то поместьем, позже, уже после революции, лечебкой для душевнобольных, которую в девяностые переделали в место содержания особо опасных заключенных, и пыталась осознать произошедшее.
Подтянувшись последний раз, мужчина спрыгнул на пол. Потянулся. Плечи и руки его, неприкрытые футболкой, вздулись, из-под смуглой кожи выступил живописный рельеф мышц. От этого начинало казаться, что драконы, набитые от кистей рук до плеч, ожили и теперь затаились в ожидании добычи.
– Выпьем? – неожиданный вопрос вырвал меня из вязкого отупения, в котором я находилась.
Проследив за взглядом мужчины, я удивилась, разглядев в глубине комнаты накрытый стол и два стула.
– Я не буду с тобой пить. И находиться здесь не намерена. Давай зови этих своих подельников, пусть уже откроют эту чёртову дверь и…
Мой голос сорвался, а я вдруг поняла, что вот сейчас заплачу. Чёрт. Как такое могло случиться? И в порядке ли бабушка? Уперев взгляд в стену, попыталась справиться со слезами, готовыми вот-вот вырваться за пределы покрасневших глаз. Шмыгнула носом.
– Послушай…
Голос Максима прозвучал слишком близко. Я испуганно дёрнулась и, выставив перед собой руки в попытке защититься, приказала:
– Не подходи!
– Хорошо. Я не хотел тебя пугать. Извини.
Макс снова отошёл к противоположной стене и оттуда уставился на меня своими чёрными глазами.
– Это не продлится долго. И здесь тебе ничего не угрожает. Отнесись к этому, как к встрече давних друзей.
– Друзей? Мы с тобой и словом ни разу не обмолвились… – искренне возмутившись, выпалила я.
– Но я считал тебя своим другом. После того случая с плеером Кирила.
Плеер Кирила… Вредный богатенький мальчишка – Кирил Дорохов, живущий в двухэтажном частном доме на холме. Кирил и его дружки вечно задирали одноклассников, тех из нас, которые были послабее и боялись дать сдачи или пожаловаться взрослым. А после того, как к нам в класс перевели Максима, всё внимание Кирила и его шайки сосредоточилось на «прикормыше», как они называли его и ржали, тыкая пальцами. Вскоре Дорохову показалось скучным выдумывать обидные прозвища для мальчишки, тем более что тот никак на них не реагировал, и Кирил перешёл к действиям. Как-то на большой перемене Кирил и его дружки поймали Максима в школьном саду у футбольного поля. Тогда собрался весь класс, но никто не заступился за мальчишку, окружённого ржущими и улюлюкающими хулиганами. Но когда Кирил, абсолютно уверенный в своей непобедимости, приблизился к Максиму, желая выписать оплеуху мелкому подкидышу, этот самый подкидыш заорал и набросился на онемевшего от неожиданности Дорохова. В тот день Кирил Дорохов лишился двух передних зубов и впервые в своей жизни заработал смачный фингал под глазом. На какое-то время задиры затихли. А через месяц школа загудела от новости, что среди учеников завёлся вор. Украли плеер Кирила, который он вот уже неделю носил в школу и хвастался им перед дружками. Обвинили, само собой, Максима Егорова. Учитель в присутствии всего класса заставил Максима выпотрошить рюкзак. Тогда на парту вместе с учебниками вывалился тот самый синий плеер. Максим молчал. Да и не нужно было ничего говорить, всё и без слов стало понятно. А как иначе? В детдом других и не сдают…
Но в тот день, на большой перемене у меня болела голова, и я осталась в классе. Сидела на подоконнике, смотрела на густую листву деревьев, где-то слышала, что это помогает от головной боли. За плотной шторой меня не было видно. И когда в класс зашли Дорохов и пара его дружков, я всё ещё сидела на подоконнике. Я слышала их разговор, каждое из тех обидных слов, которые они выплёвывали, вспоминая Максима. И, конечно, видела, как Кирил взял свой плеер и, сверкая беззубой улыбкой, подложил его в рюкзак Егорова…
– Я всего лишь сказала правду. Не то, чтобы…
– Ты сказала правду и избавила меня от позора. Мне бы никто не поверил, а тебе поверили. И ты не побоялась ни Кирила, ни его шайки.
– Я тогда об этом не подумала, – пробурчала я. – Я просто не могу терпеть несправедливость.
– Спасибо.
Искренность, прозвучавшая в голосе Максима, заставила меня поднять на него глаза.
– Я не сказал этого тогда. Я рад, что могу наконец отблагодарить тебя.
– Странный способ благодарить.
Поёжившись, я обвела комнату загнанным взглядом. От мысли, что я нахожусь в комнате того самого мрачного дома с колонами, который всё детство лицезрела в своё окно, становилось жутко. Никогда не думала, что попаду в одну из глухих камер Соколиного Парка…