Виктор Чугуевский
Авдотья – дочь И. И. Сусова
2
В то же роковое утро, в центре Москвы, в пределе храма божьего, произошло покушение на всесильного Едренкина. Из мрака церковного прихода, с мерцающими свечками, выскочил некий субъект в длиннополом плаще и в ковбойской шляпе. Передвигаясь семимильными шагами, он продефилировал вдоль фасада "Союзмультфильма" и скрылся в арке соседнего дома. Погони за ним не было, возможно телохранитель замешкался. Этим дерзким киллером оказался Шандор. Бывший клоун искусно преобразился в образ дылды, благодаря приставным ходулям. Во дворе он соскочил с них, с цирковой ловкостью, и побросал деревяшки и заметный плащ в мусорный контейнер. За поясом у него торчала рукоятка «Беретты М9». Поправив куртку, Артур вытащил из кустов, заранее приготовленный скейтборд, встал на него и выкатил из арки.
– Эй, коротышка!– окликнул его обезумевший телохранитель, подбежав к дому.– Ты не видел человека в плаще?!
– Не-е-е, дяденька!– ответил весело лилипут и продолжил движение в сторону Садового кольца. Скосив набок взгляд, он замедлил ход и с досадой заметил свой живехонький объект устранения, которого поддерживал сердобольный священник, препровождая к черному "БМВ". Проскользнув мимо них, Шандор нащупал за поясом пистолет, но не стал рисковать повторной попыткой и отложил ликвидацию на потом…
А подстреленный предприниматель, повалившись на заднее сиденье, пузом вниз,– пуля застряла в правой ягодице,– с трудом выудил из кармана мобильник Авдотьи и позвонил жене Сусова, наугад, – вдруг она у него с визитом, и не прогадал.
– Да, Илья рядом…– косноязычно ответила Ксения и передала трубку мужу.
– Это кто? – спросил в трубку узник Бутырки.
– Конь в пальто! Это ты меня заказал, Сусик?!
– Что ты, Вован!– заартачился тот, узнав голос своего недруга.– Даже думать не смей! Я могу задать, в свою очередь, такой же вопрос:– а это ты меня подставил?.. И… почему, твою мать, ты звонишь с телефона моей дочери?!..
– Потому, что она у меня, Сусик! – сползая на поворотах с сиденья, произнес зловеще Едренкин и крикнул водителю: – Стручок, не гони коней! Я же не мешок с картошкой!..
– Прости, босс! Я думал, поскорее довести вас в клинику…– оправдывался шофер, не спуская глаз с бампера впереди ползущего «фиата» в обычной автомобильной пробке.
– Ты куда запропастился, Обмылок?!– негодовал в трубке чиновник.– Говори, где моя дочь?!
– Не гони волну, Сусик! Слушай меня и не ерепенься! К тебе зайдет мой человечек и все тебе растолкует! А ты будь паинькой и делай так, как он тебе скажет! Ясно, оборотень госслужбы?!..
– Да, понял, понял, Вован! Ты тоже не горячись и не вздумай обидеть девочку!.. Не то, сердце вырву и заставлю сожрать!
– Отбой!– ответил Едренкин и отключил мобильник. Распластавшись по всему сиденью, он стал припоминать случившееся. В церковном приходе никого не было, кроме него, отца Иоанна и телохранителя. После отправления покаяния, послышались чьи-то чеканные шаги, и он обернулся. В проеме, прислонившись к стене, стоял высокий тип в длинном плаще. Из-под полы шляпы на него смотрело маленькое морщинистое личико ребенка. Острым взглядом уловив в его руках блеск ствола, Едренкин развернулся к нему спиной, чтобы спрятаться за священника и услышал едва слышный выхлоп. Тут же острая боль пронзила его пониже поясница. Косой бросился к хозяину и подхватил обмякшее тело. Едренкин указал на дверь, и тот кинулся на выход…
Разглядывая резиновый коврик и ничего не понимая в произошедшем кошмаре, поверженный предприниматель высморкался в прямо в салон машины и застонал от щемящей боли. «БМВ» вовремя притормозил у частной клиники. Косой и Стручок, в сопровождении дежурного врача, понесли босса в операционную. Едренкин был вне себя от бешенства, – ругал, на чем свет стоит, своего телохранителя, водителя, стрелка и хирурга, который извлекал пулю из его широких ягодиц.
–Глубоко засела, зараза!– говорил хирург, дотошно ковыряя скальпелем в мягких тканях.– Но жизненно важных органов не задето…
– Так вытаскивай поскорее, медик заторможенный!– потребовал раздраженный Едренкин.– За что я плачу?!
– Надо бы акт составить…– промямлил хирург.
– Не надо!– строго повелел страдающий пациент. – Трех штук достаточно?
– Более менее…– насупившись, произнёс эскулап и со звоном отправил свинцовый снаряд в лоток.– Он ваш…
Дождавшись команды, крутобедраая медсестра обработала рану, наложила швы и затем уже стонущего Едренкина оставили на кушетке, на пару часов акклиматизации. Окидывая подозрительным оком медперсонал, бдительный Косой в белом халате, походил на стервятника-альбиноса, высматривающего добычу.
Спустя двадцать минут утомительного бездействия, Едренкин сунул пачку банкнот в карман хирурга, что-то пишущего неразборчивыми каракулями, сгреб в кулак медицинский опус, и в раскоряку покинул частную клинику.
Глава 5. Не будите спящих девочек
1
Вот уже целый час, как похищенная Авдотья проснулась от громыхания за обшарпанной дверью неопределенного цвета. Забившись в угол скрипучей кровати, юная узница в который раз осматривала место своего заточения. Дверь была накрепко заперта извне и как она не старалась биться в нее, в ответ ничего не услышала. Она смирилась и решила дождаться появления своих мучителей.
Ох, не комфортно сиделось ей в тесной комнатушке в одно окно с решеткой. Она привыкла к простору рублевского особняка, где широкие створы пропускали уйму света, и темные углы вовсе исключались. Здесь же было темно и не уютно,– железная кровать на кривых ножках, грязный коврик с лебедями и скрипучие половицы, – вызывали в девочке оторопь и страх.
Авдотья прекрасно понимала, что ее выкрали злодеи, но то, что это случилось с ней,– не могла принять детским умом. Сколько раз она смотрела фильмы и сопереживала за маленьких героев, которых держали взаперти отвратительные преступники, с целью получить денежный выкуп, а опытные полицейские в финале освобождали их, со счастливым хэппи-эндом. Но больше всего ей нравилось, когда дети сами прилагали усилие и бежали из неволи, оставляя бандитов с длинным носом.
Авдотья сморщила лоб и вспомнила, что говорила Мариванна про отца, будто он попал в тюрьму и, что квартира опечатана и теперь туда никак не попасть. Если это правда, то выходит, только на нее, Авдотью, и осталась надежда,– собраться с мыслями и продумать план побега, как по сюжету криминального фильма.
Пленница потрогала решетки, они оказались крепкими. Тогда она вскарабкалась на кровать и задумалась. Затхлый запах мешал ей сосредоточиться, именно так пахло в квартире бабушки Эллы, жившей на Плющихе. Это родовое гнездо у Смоленской площади, отец оставил не тронутым, в память основателей семьи Сусовых. Там он родился и вырос, а продать это странное жилье, даже за большие деньги, у него не поднималась рука…
За дверью послышались шаги, загремела щеколда и вошел коренастый человек в коричневом костюме. Он держал толстыми пальцами поднос.
– Вот, поешь супчика с клецками!– сказал заботливым голосом злодей с черными бровями и поставил на обшарпанную тумбочку приготовленную еду.– Ты с каким хлебом будешь,– с черным или с белым?
– Не надо хлеба…– ответила голодная Авдотья и принялась есть.– А тебя как зовут?
– Толик!– немного смутившись, ответил похититель детей. Он настолько свыкся со своей кличкой, что стал забывать настоящее имя. Девочка опустошила тарелку и стала ковыряться в котлете, не притронувшись к гречке.
– Испей киселя! Баба Нюра сварила! Очень вкусный, – на смородине…
Авдотья отхлебнула вязкий напиток, покрытый тонкой пленкой. Хитро прищурившись, она выпалила, словно из пулемета:
– А ты настоящий бандит?.. И пистолет у тебя есть?.. И сколько человек ты укокошил? А баба Нюра тоже параллельна или сугубо перпендикулярна вашим убеждениям?..
Рылов, а это был он, растерялся от детского простодушия и настырной заумности. Дети вызывали у него неприятное ощущение ущерба для его значимости, из-за непредсказуемости поведения и каверзных вопросов, на которые у него ответов не находилось. В такие минуты, ему казалось, что его интеллект падал до нуля, а вместе с ним и вся его никчемная жизнь, с тремя классами начального образования.
– А это, не твоего ума дело!– не найдя ни чего лучшего, угрюмо произнес Рылов и обиженно захлопнул дверь с той стороны. Авдотья поняла, что перегнула палку. Она всего лишь хотела втереться в доверие злодея, прощупать обстановку, а потом, усыпив его бдительность, убежать без оглядки на ближайшую станцию…
– Прости, Толик! Я пошутила!– крикнула она через дверь.– Можно помыть за собой посуду? Честное слово, я не убегу!..
Каким бы не казался отпетым негодяем Рылов, его сердце было не из кремня. Бывалому в кровавых разборках, братку, нравилась в людях честность и ответственность, хотя сам он не всегда следовал этим завышенным требованиям человеческой морали. То, что богатенькая девочка извинилась, да к тому же выказала желание приложиться к мытью посуды, смягчило сердце телохранителя, но задвижку он не открыл, твердо памятуя наказ босса…
2
В деревне Желябино осталось всего пять жилых дворов, в остальных никто не жил: кто-то переехал в город, кто-то умер от старости, не оставив после себя наследников, а кто-то вовсе спился и бесследно пропал. Место расположения захолустного поселения не было особенно благоприятным для жилья, – в низине ощущалась вечная сырость, а вокруг находились непроходимые болота – Желябинские топи. Единственный проход, Кондрахина гать, еще могла служить дорогой, связующей с внешним миром, но уже слыла опасной и не такой надежной, какой была раньше.
А раньше здесь было людно и деревня, известная как колхоз "Млечный путь", славилась молочной фермой, чьи сливки, творог и йогурт поставляли Кремлевскому столу, самому Брежневу, а затем и Горбачеву. Ныне же, осталась одна буренка у бабы Нюры, в прошлом, – орденоносной Анны Грушиной, передовой доярки-ударницы. К старухе на девятом десятке приезжал на лето правнук Сережа Кружков, пятиклассник московской школы. Из-за перебоя электричества, как это было не прискорбно для него, ему приходилось на время оставлять компьютерное увлечение. В прошлом году он спалил свою игровую приставку на самом интересном месте. Интернет в этой глухомани вовсе был не доступен, и Сережа изнывал от праздного безделья.
Мальчик целые дни слонялся по окрестностям деревни, и однажды чуть не утоп в трясине, хорошо еще рядом оказался дед Силантий, единственный мужик на все селение. Этот старец, убеленный сединой, попав в плен в начале второй мировой войны, воевал в армии генерала Власова, вкусил сталинские лагеря и ни на грамм не раскаялся…
Облазив все задворки деревни, неуемный отпрыск бабы Нюры забрел, от нечего делать, к дому Едринкиных, которые когда-то жили тут, и наткнулся на Рылова, коловшего дрова.
– Здрасьте, дядя Анатолий!– сказал учтиво Сережа.
– Привет, горемыка! Что, не знаешь чем заняться? Скучно в дремучей дыре?
– Ага…– ответил честно Сережа.– А вы чем занимаетесь?
– Домину стерегу… с племянницей…– соврал Рылов.
– Да, кому она нужна, старая развалюха! Здесь таких полно и никто на них не зарится,– даром не нужны!..
– Не скажи, братан! Когда болота осушат, сразу понаедут и скупят все! Время такое, что стоило дешево, то станет втридорога! Смекаешь, пацан?
– Это когда еще будет! – здраво произнес Сережа.– И вообще, отец говорит, что здесь построят водохранилище!.. А как зовут вашу племянницу?
Рылов напрягся, отложил в сторону чурбан и топор и разогнул широкую спину. Он не любил излишнее любопытство и часто от этого впадал в ступор. Босс ему не дал подробных инструкций по этому грязному делу, и приходилось выкручиваться самому, по мере умственных возможностей.
– Приболела она…– уклончиво отбрехался телохранитель, нахмурив густые брови.– Коклюш у нее! А ты иди, гуляй дальше!.. Заразишься еще…
И Рылов зашел в избу, плотно прикрыв за собой скособоченную дверь. Внезапное недружелюбие жильца насторожило мальчика, но он не подал виду и покинул захламленный двор. Было далеко за полдень, июльское солнце припекало, вызывая испарения болотистой местности. Становилось душно, как в бане, но все же лучше, чем в вечернюю пору комариного нашествия. Обогнув незаметно сруб, Сережа перелез через плетень, подкрался к зарешеченному окошку и заглянул внутрь.
– Эй, есть тут кто живой?– приглушенным голосом спросил он.
На высокой кровати зашевелилась груда одеял из разноцветных лоскутков, и наружу высунулось личико с худыми косичками.
– Меня кличут Сергеем! Твой дядя сказал, что ты болеешь…– сочувственно сказал подросток, уткнувшись носом в решетку.
– Никакой он не дядя!– отозвалась возмущенно девочка сквозь разбитое стекло.– Я – Авдотья! Меня выкрали бандиты!..
– Я так и думал! То-то Толик какой-то не свой…
– А ты знаешь его!– спросила Авдотья, заподозрив визитера в сговоре с ним, и отпрянула от окна. Сережа увидел ее реакцию и, таинственно оглядевшись по сторонам, спокойным тоном прошептал:
– Ну, да, и дядю Вову тоже!.. Они мне с прошлого лета не понравились, тусовались тут и занимались неизвестно чем… Решетку зачем-то поставили…
– Это, чтобы держать взаперти людей!.. Злодеи крадут детей богатых родителей, за выкуп!..
– Как в кино?– удивился Сережа.
– Это не кино, а взаправду!– грустно констатировала Авдотья.
– И твои родители богатые?
– Очень…
Дверь загромыхала щеколдой, и мальчик пригнулся, а девочка, с разгона, прыгнула на кровать.
– Сама с собой базаришь?– усмехнулся Рылов, входя в каморку.– На, вот, кашу поешь и парного молока от бабы Нюры!..
– Передайте вашей «бабе Нюре», вашему главарю банды,– пусть сама пьет свое парное молоко!– громко выразила недовольство Авдотья.– А кашу я съем! Из чего она?
– Из пшена!– кратко пояснил, как отрезал, Рылов.– А баба Нюра – старожил деревни, орденоносец, и просто добрый человек!..
– Это вы следователю скажите, когда загремите в полицию, бандюги проклятые!– крикнула девочка в круглое и перекошенное лицо надзирателя. Он побагровел, нечленораздельно выругался и пулей вылетел из «камеры».
– Ну, ты его классно отшила!– восхищенно прошептал мальчик, высунувшись из-под окна.– А баба Нюра – моя родная прабабка!..
– Ой, извини!– спохватилась Авдотья.– Я даже не предполагала, думала такая бандитская кличка…
– Пустяки! Знаешь, что? Ты пока потомись тут, а я что-нибудь придумаю!..
–Я сама справлюсь!– самонадеянно заявила юная узница.– Они у меня еще попляшут!
Сережа сдержанно хохотнул, попрощался с боевитой девчонкой и скрылся в кустах крыжовника.
Глава 6. Дух-Мельчайшей-Песчинки
1
При очной встречи, пожилой чиновник, исходя из меры предосторожности и безумной любви к молодой жене, уговорил Ксению поехать с Иннокентием в Испанию, отдохнуть, как следует, пока идет разбирательство дела, а потом, с новыми силами, включиться в борьбу за его злосчастную судьбу. Адвокат Наплевако, опираясь на статью о презумпции невиновности подозреваемого, пытался собрать достоверные факты, обеляющие его клиента и доказать в суде, что дело сфабриковано на сомнительных уликах очевидной провокации, или попросту говоря, подставы.
Находясь в камере предварительного заключения, Сусов думал о похищенной дочери и ждал посланника Обмылка, но он не явился. От выпитой бутылки «Бордо» трещала голова, а на принесенные яства, после насыщения своего желудка, он смотреть не мог и отдал их надсмотрщикам.
Утром, на прогулке по тюремному двору, вдруг поднялся сильный ветер, и в левый глаз Сусова залетела песчинка. Сколько он не тер, резь не убавлялась, и становилась острее. В медпункте врач осмотрел его, промыл глаз и отпустил в камеру.
Сосед по нарам, действующий депутат городской Думы, Альберт Лизопяткин, задержанный за незаконное содержание игровых автоматов, лежал лицом к стене и занудно стонал, оплакивая свою арестантскую участь. К ночи, после кормежки, он уснул, даже не притронувшись к тюремной еде.
Сусов, с прищуренным левым глазом, глядел в решетку окна, на чистое небо, по которому лениво ползло одинокое облачко. По-прежнему не давала покоя песчинка, обжигая резкой болью глазное яблоко. Чиновник налил остатки крепкого чая в ладонь, приложил к воспаленному месту и поморгал. Затем, он обтер ладонь об одеяло и обомлел,– перед его половинчатым взором предстала светящаяся точка, непредсказуемо перемещающаяся с места на место с быстротой крохотной мошки. И как только светоч замигал, в мозгу высокопоставленного узника зазвучал некий голос, с легким акцентом, причем сам он, скованный неведомой силой, не мог и пальцем пошевелить:
– Не открывая рта, слушай меня, о, невежа!..
– Что за бред!– выразился вслух Сусов и огляделся. Его сокамерник, Алберт Лизопяткин, свернувшись калачиком, лежал неподвижно на нарах, лицом к стене, и признаков жизни не подавал.
– Повторяю, о, невежа, замолчи и слушай меня! Я Дух-Мельчайшей-Песчинки!..
–А я принц датский Гамлет!– выискивая взглядом скрытые динамики, обескуражено сострил Сусов. Он совсем не понимал, что происходит, и стал лихорадочно потирать виски, как будто этим мог устранить беспокоящий голос.
– Не суетись и внимательно услыщь меня, о, невежа, когда с тобой разговаривает старший!– продолжила его допекать звуковая галлюцинация.– Это теперь я Дух-Мельчайшей-Песчинки, обретший временный приют в твоем дурацком глазу. А раньше, давным-давно, я звался Девадаттой из Капилавасту, и приходился двоюродным братом шраманы Гаутамы, – сиятельного Будды Джамбудвипы! Однажды прогуливаясь вдоль реки с учениками, он сказал, что поведал нам малую толику того, что покоится во Вселенной, и сравнил свои речи с мельчайшей песчинкой реки Ганга. Я тогда посмеялся над ним, а он сказал мне:– «Девадатта, Девадатта! Ты даже подумать не смеешь, кто ты есть на самом деле! Сейчас, пелена твоего кармического тщеславия застилает твой исконно чистый ум, но придет время, и ты поймешь мои слова!..» Я тогда не придал никакого значения его предупреждению, и впоследствии чинил Пробужденному множество препятствий и не единожды покушался на его благословенную жизнь. Я ревниво завидовал ему, и злоба пожирала мое черное сердце! И, наконец, я внес раздор в его общину и переманил некоторых монахов на свою стезю крайней аскезы. Сам же Будда придерживался золотой середины и осуждал крайности в ту или иную сторону. Вскоре его ученики Шарипутра и Маудгальяна, пришли в мой ашрам, когда я спал, прочли проповедь о Смысле Учения Наставника, и многие отступники вернулись обратно к Пробужденному, кроме двенадцати отшельников, до смерти преданных мне. Девять месяцев проболел я после того, и решил навестить своего родственника и попросить у него прощения, но он видеть меня не захотел, говоря, что грехи мои столь велики, что тысячам Будд не под силу помочь мне. От нахлынувшей тоски и отчаяния, я спрыгнул с носилок, и пламя ада поглотило меня. Там я получил раскаленное тело в 22 йоджаны длиною и испытывал страшные муки за все содеянное против Пробужденного. Как будто вчера это было, а мой необузданный дух, после пребывания во всех кругах ада кармического воздаяния, получил еще один шанс, вселившись в мельчайшую песчинку в одной из земных пустынь. И только после этого, к своему прискорбию и радости одновременно, я постиг ту маленькую толику сказанного тогда у реки. … И я, по своей воле, осмелился взяться за просвещение тиртхиков, по вашему – язычников, поклоняющихся измышленному Творцу, исходя из своей измышлено вечной самости. За долгие столетия, с помощью вашего словарного запаса и противоречивых терминов, мне удалось обратить лицом к Дхарме Будды – 4095 невеж, и ты у меня последний…
В ходе изложения кровоточащего покаяния, Сусов все больше и больше недоумевал, пытаясь понять к чему все эти нагромождения слов, не имеющих к нему никакого отношения. В его атеистической семье никто не увлекался религией и, тем более, буддизмом, таким далеким и непонятным для населения необъятной страны с патриархальным и утилитарным укладом жизни. Никто, кроме Эллочки Скрябиной, импозантной бабушки, которая почитывала, в своё время, эзотерические книжки Блаватской, Успенского, посещала несколько занятий суфийского мистика Гурджиева и даже осилила один трактат академика Щербатского "Философское учение буддизма". Сначала часто, а потом иногда, из неё уст срывались к месту и к недоумению окружающих, специфические определения и бесполезная информация практического самопознания, но это был формальный набор заумных слов женщины-дилетанта, выуживающей из памяти крупицы сакральных знаний, и желающей блеснуть умом и эрудицией в знакомой компании. Со временем, под тяжким спудом забот и от жестоких ударов судьбы, она многое позабыла, и редко высказывала мудрые мысли из своего интеллектуального багажа. Но Илья ещё застал чопорную старушку в относительно бодром состоянии ума, и частенько выслушал её сбивчивые воспоминания из далекого прошлого. Кое-что в нем осело и, видимо, ожидало своего часа взойти и дать всходы новому мировоззрению на питательном навозе старого мышления…
– А почему так мало и число не круглое?..– иронично спросил Сусов, убаюканный автобиографией мятежного духа и прочищая мизинцем свое ухо.
– У нас иной числовой отсчет, и сейчас не буду вдаваться в подробности. А что касается малого числа за долгие столетия, скажу, – слишком непоколебимо порочная карма у вас на Западе, – одержима чувственными страстями, полаганием на высшую волю и концептуальным мышлением. Особенно, в эпоху технического преобразования. Кроме своего сомнительно обустроенного интеллекта, иного инструментального метода вы не воспринимаете. Очень трудно достучаться до сердцевины ума, сквозь твердую скорлупу учености и профанического самомнения, вдвойне укрепленных образом мнимого Творца и Творения, как такового…
– Значит мы твердолобые?..– сильно обиделся честолюбивый Сусов за весь прогрессивный Запад.
– Как хочешь, так и понимай, а я продолжу с того места, на котором ты оборвал меня. И так, ты у меня последний. И при благом условии, когда ты придёшь сам к осознанию необходимой потребности в Учении и готовности к дальнейшему практикованию ее основы – Четвертичной Истины, только тогда я освобожусь от песчаной оболочки и устремлюсь к новому рождению в человеческом теле…
– И зачем тебе это нужно?– мрачно спросил чиновник, уже постепенно привыкая к внутреннему голосу инородного тела в своём левом глазе.
– Дабы окончательно самому усвоить в созерцательной практике, через четыре ступени дхьяны, неохватную двойственным умом, Дхарму Непревзойденного, и безвозвратно уйти в Нирвану…
– А как ты узнаешь, что ты преуспел со мной?– спросил Сусов, не особенно горя желанием поддаваться духовной пропаганде, и все время неприятно ощущая, как его тело, продолжает что-то сковывать, будто крепким, невидимым объятием.
– Узнаю по настрою твоего рассудочного ума…
– Тяжело тебе будет…– усмехнулся Илья, увлеченный дерзким и желчным препирательством с напористым духом.
– А я не утверждаю, что легко. Ты сам сказал, что мало обратил… Не ведаю, каким ветром занесло меня в твой глаз, но это случилось неспроста…
– А что мне-то делать?– искренне поразился парализованный Сусов, удивляясь тому, что продолжает вести диалог неизвестно с чем.– Неужели трудно оставить меня в покое?
– Не могу, о, тщеславный человек! Пока я, песчинка ветром гонимая, не развею заблуждение твоего омраченного ума,– не отстану от тебя! Это моя единственная возможность вернуться в человеческом обличии в земной круг существования и начать все сначала, чтобы уяснить глубокий смысл Учения Пробужденного и обрести окончательную Нирвану…
– Ты уже говорил это! – отчаянно возмутился чиновник, негодуя от скованности по рукам и ногам неведомой силой.– Боже, если ты есть, помоги мне избавиться от дьявольского наваждения !!!
– Увы, глупец! Кроме твоего невежественного ума, здесь никого нет! Сам Брахма приходил внимать слова Будды, а с ним – сонмище богов! Ведь небожители, пусть и пребывают в сфере наслаждений, тоже страстолюбцы, и они не совершенны в своих словесных проявлениях и деяниях…
И Сусов, будучи деловым человеком, решил сдаться, но для видимости и с одной целью: из минимального проигрыша сделать максимальный выигрыш, точно следуя трактовке китайской стратегемы выжидания – «отступление – лучший прием». Надо было потянуть время, выяснить, что к чему, а потом навязать свою волю докучливому духу.
– Я согласен на твои условия…– покорно пробормотал чиновник. И сразу, тело его расслабилось, а рука потянулась к больному глазу. Почесав слегка веки, он поморгал и не почувствовал прежней рези, разве, что в слезнице чуть щекотало, а в голове стало ясно и чисто, словно ее основательно почистили. Дух-Мельчайшей-Песчинки уже ему не досаждал своими проповедями, видать решил выдержать паузу.
2
К слову сказать, и без его нравоучений, подследственный прекрасно понимал свое горькое положение и особенно причину, приведшую его сюда. И это заставляло его страдать не только по себе.
Угнетенное состояние усугубилось после визита Иннокентия с Ксенией и тревожного звонка Обмылка. Сусов крепко огорчился. Еще бы! Случилось то, что он меньше всего ожидал – его самого ударили по слабому месту. В сложившихся обстоятельствах, он терял главную черту успешного бизнесмена, – хваткий нрав. С каждой минутой отсидки на нарах становился задумчивым, глубоко погруженным в запутанный лабиринт своего ума, где потерянно обозревал свою порочную жизнь, как средневековый поэт Данте – девять кругов ада.
Все его амурные похождения и деловые махинации, открывались с такой ошеломляющей откровенностью и ясностью, что ему, как бы со стороны, увидевшему весь этот отвратительный, кошмарный балаган, стало мучительно стыдно и больно за свои гадкие поступки, если не сказать преступления, принесшие ему баснословные прибыли. В какой-то момент, он реально почувствовал, как от них дурно запахло, как из зловонного деревенского толчка, и его стошнило прямо в тюремную парашу, до которой он едва добежал.
Отторжение его тёмного прошлого происходило всеми фибрами души, из самого нутра человеческой сущности, – стяжающего ума, ранее охваченного меркантильным, собственническим интересом. А теперь он, как будто, пробуждался от этого страшного наваждения и желал по возможности все исправить, искупив вину спасением дочери из хищных лап Обмылка, и в дальнейшем, как сказал один русский классик, "сеять разумное, доброе, вечное".
Кто-то зовёт это совестью, а кто-то – внезапным постижением истинного смысла существования и осознанным нежеланием участвовать в повальной увлеченности беспринципным обогащением и тщеславным властолюбием…
Спустя какое-то время, черная завеса рассеялась и Сусову предстали иные, печальные картины, которые он, казалось, стер последующей фантасмагорией самостного утверждения, да видно, не до конца. Из мрака забвения проявились зыбкие образы людей со сломленными судьбами от ударов его целесообразных действий, прямых и косвенных.
И чем дальше он проматывал свою жизнь назад, словно кинопленку, тем нагляднее виделась его сущность, сотканная из жестоких проделок и афер. Но все же, где-то в глубине мятущейся души, наметился едва заметный просвет. Казалось, в нем проявлялся новый человек, с новым взглядом на действительность этого суетного мира во взаимозависимом существовании таких же вздорных существ, как и он…
На протяжении душевного преображения, Сусов интуитивно ощущал скрытое присутствие Духа-мельчайшей-песчинки, тихо наблюдавшегося за его нравственной трансформацией, как тюремный надзиратель сквозь дверной глазок. Но Илье было все равно…
3
Железная створка двери распахнулась и голос надзирателя, прервав созерцание особо опасного узника, строгим и начальственным голосом оповестил:
– Гражданин Сусов! На выход! К вам пришел адвокат!
Заключенный депутат Лизопяткин вздрогнул и разочарованно застонал, повернувшись заплаканными глазами к стене, исписанной вопиющими протестами в адрес продажных властей, судей и ментов.
А чиновник легко вспорхнул с нар и полетел на встречу с беспринципным стряпчим – пройдохой Наплевако, которому было все равно кого защищать, лишь бы пополнили счет на круглую сумму. Геннадий Сигизмундович находился в приподнятом настроении. От него несло женскими духами и французским коньяком.
В комнате для встреч, возбужденный подзащитный плавно подсел за стол к престижному юристу. Не переставая улыбаться, Илья подпер кулачком небритый подбородок и внимательно уставился на дамского угодника. Тот стал говорить о заметном продвижении дела в пользу Сусова и, что, по счастью, появились ранее не учтенные обстоятельства, снимающие с него вмененную вину.
– Если мы не договоримся с прокурором, то в суде разобьем в пух и прах все их, так называемые, обвинения! Из криминальных кругов мне пришла малява, что ниточки ведут к одному заинтересованному лицу, бывшему братку, а ныне успешному предпринимателю Владимиру Афанасьевичу Едренкину!.. Илья, ты меня слышишь? Что ты сидишь и сияешь, словно масленый блин? Я стараюсь, верчусь, как белка в колесе, а он улыбается!..
– Все хорошо, Геннадий! Не обижайся, но я решил пойти на полное откровение с прокурором!..
– Ты с ума сошел, кретин!– подскочил на стуле ошарашенный Наплевако.– Я много лет практикую, и заметь, с успехом, безнадежные процессы и тяжбы, но такую глупость с твоих уст слышу впервые! Ты не понимаешь, во что ввязываешься! От твоей безрассудной исповеди полетят многие головы важных персон!..
– А мне начхать на них! Я должен освободить свою душу от всего, что напортачил за всю свою паскудную жизнь! Чтобы, уже сейчас, не стыдно было смотреть в глаза дочери…
– Чистеньким хочешь быть, Илья? Наш общий знакомый Петр… э-э-э… будет очень недоволен!..
– Прощай, Геннадий!– ответил с улыбкой Сусов и ушел с конвоиром в камеру. На его сердце было легко и покойно, будто он заново родился, и впереди предстояла, как бы это не звучало банально и выспренно, жизнь честного человека. Соседа по нарам, Лизопяткина, уже не было. Пользуясь депутатской неприкосновенностью, государственного мужа выпустили под залог и по подписку о не выезде, до дальнейшего разбирательства его пустякового дела.
4
В тишине камеры, само собой, возникли воспоминания о детстве, да такие подробные, что Илья даже удивился. В эту ночь Сусов пробудил в себе многое, о чем давно позабыл. Раньше, буднично наслаивая в своей жизни на предыдущий маловажный миг последующие моменты, он скрывал их от себя и в то же время состоял ими одновременно, не сознавая этого в полной мере. Теперь же, эти утаенные крупицы подсознания с калейдоскопической легкостью и яркостью представали перед глазами, а сам он терял себя,– устоявшегося в мировосприятии, то есть, он был этими крупицами и нисколько не противился этому. Полуденный стрекот кузнечика в высокой траве у набережной, смешанный аромат дыма папирос «Казбек» и кислого харчо на кухне бабушки Эллы, прогорклый вкус рыбьего жира, щекотная шершавость приоконных батарей с выпуклым тиснением и многое другое отчетливо проявились сквозь заслоны, сложившегося в привычках, обусловленного ума…
