Виктор Михайлович Брусницин
Петька счастлив
– Ха, Ефимыч! – радуется тот. – Садись, дернем.
– Оно конечно понятно, такой гость… есть резон… но не прими за обиду, – рассуждает управдом и… пьет. Превежливо откусив огурчик, канючит: – Войди в положение, Миша. Народ хочет повстанца уважить, давай что ли митинг спроворим.
– Окстись, Ефимыч, он по-нашему ни бельмеса.
– Да будет! А вы как общаетесь?
Васильев значительно вздыхает:
– Это, брат, наука.
– Нет уж, Миша, как хочешь, а у меня претензия – подавай негра! – Делает хитрое лицо. – Ты ж вникай, мы под это дело деньги на окраску забора вышибем.
– Ох жу-ук! – щурится Васильев. – А вспомни, стекло завозили – я просил. А?.. Не дам.
– Попритчилось тебе, не завозили! – пылает, дерзко трухнув перхотью, Степа. – И причем тут стекло? Государственный случай имеем!
Васильев смеется:
– Ладно, пусть потешит. Верно, всем поглядеть охота.
Козырек пальчиком призывает Васильева нагнуть ухо, и нашептывает что-то сокровенное. Лицо того расползается в улыбке, хлопает Ефимыча душевно:
– Вот тут ты лихой.
Кличет Александра, парень неровно бредет.
– Слышь, Сашок! Ты Диеге поясни, что народ любопытствует. Пусть что ли мировую обстановку начертит.
Сашок кивает и, в несколько приемов развернувшись, подступает к Диего. За ним семенит Козырек. Студент невразумительно объясняет задачу, Ефимыч после каждой фразы транслирует:
– Народ на улице… ждут и просят… как-никак не всякий день… уж сделайте расположение.
Кубинец улыбается, глядит то на Сашу, то на управдома, и, кажется, не понимает. Враз сообразив, машет руками и воспаляется:
– Да-да! Говорит! Я ест…
Народ уже гуртуется у скамеек перед небольшой открытой сценой, где происходят общественные мероприятия. Когда избранники подходят, жители дружно хлопают в ладоши… Диего на эстраде приветствует всех, маша руками, как боксер на ринге. Управдом, стоя рядом, в последней помпезности открывает митинг:
– Уважаемые сожители нашего городка! Знаменательный в Свердловск прибыл случай в лице геройского Фиделя Кастро. Многие имели радость лицезреть его, так сказать, собственноручно. Вчера это было. Сегодня мы имеем на лицо представителя от геройского друга, не ошибусь, живьем. Вот он – смотрите на него и аплодируйте руками… (Народ послушно аплодирует.) И поскольку товарищ представитель деликатно согласился выступить, предоставим ему слово. Попросим, товарищи, усердными овациями!
Диего радостно глядит на публику. Ударяет кулаком в воздух и иерихоном провозглашает:
– Буэнос ночес, камарадос! – Без передышки начинает шпарить по-испански.
Выпалив продолжительную тираду, Диего останавливается, переводит дух. Саша, во время речи оторопело вперившись в него, сжимается, а когда тот замолкает, испуганно поворачивается к публике и нерешительно молвит:
– Родина или смерть… – хотя «патриа о муэрте» еще не прозвучало.
Диего с гордостью смотрит на Сашу и тот, переступив с ноги на ногу, добавляет:
– Тяжело было, товарищи, что там говорить. – Виновато поворачивается к Диего. Герой продолжает торжественно смотреть. Александр расстраивается и совсем потерянно лепечет: – Хлеба не было, патронов… бритвенных принадлежностей… – Спохватывается и, сильно краснея, замолкает.
Кубинец маша кулаком, воодушевленно разоряется. Говорит долго и заканчивает словами о «либертад» и «барбудос». Снова смотрит на Сашу. Парень окончательно конфузится и мучается. Теперь сочинений не делает и с натугой мямлит:
– Либертад – это свобода, барбудос – повстанцы… В общем победили они… Черт его знает, товарищи, я испанский не изучал.
Все смеются и отчаянно наяривают в ладоши. Петька с пацанами яростней всех – они сидят в первом ряду. Некоторые, в основном молодые, взлетают на сцену и норовят пожать Диего руку. Восторг дикий. Из толпы томная тетя Зина пищит насчет «степи кругом». Ее не поддерживают и, сев на скамейку, особа кручинится. Марина стреляет домой сооружать проигрыватель на улицу. Старики ведут азартное обсуждение. Дед Бондаренко, бывший моряк, доказывает:
– Вот в Африке – там негр принципиальный, что вар. На термометре, веришь ли, пятьдесят, а к нему подойдешь, потрогаешь – кожа холодная, как сейчас из морга. Потому что чернота настоящая, без примесей. А тут с синевой – подкачал…
Старики вглядываются в Диего и соглашаются. Бондаренко умствует:
– Хотя понятно, Куба – она широтой выше Африки. Стало быть, у них прохладней. Оттого и синева.
Марья Даниловна стоит рядом с матерью Пети, увлеченно и с достоинством доказывает что-то относительно консервирования компотов. Васильев расположился в группе зрелых мужчин и молчит, но по позе видно, кто сегодня номер один. Вокруг Пети толпятся ребята, он форсит открыткой с надписью. Оборзевший Колька Малахов тоже тянется, цапает открытку:
– Дай позырить.
– Не хапэ-э, не казенная! – клокочет Петя, вырывая вещь.
Колька понуро отходит в сторону, потому что Чипа, король двора, держит на плече Пети свою руку. Чипа, оказывается, давно большой друг, просто раньше как-то не нашлось случая убедиться. Они степенно фланируют, гурьба ребят послушно плетется сзади.
– А чо к вам кучерявый приперся?
– Да ерунда! В сеструху влюбился и прилетел с Фиделем.
– Коронно!
Петя небрежно тычет в Марью Даниловну:
– Учиха моя. Я ее с Диегой познакомил.
Чипа критически обозревает учительницу и резюмирует, предварительно классически сплюнув меж зубов:
– Ништяк шмара, с пивом потянет.
Приспособили проигрыватель и Муслим застрадал о Марине. Молодежь ринулась на площадку, мужики тянутся домой – выпить за политику и дружбу. Впереди идет Васильев, рядом семенит Козырек, размахивая руками и доказывая, что забор красить в настоящий момент – первейшее дело, ибо «налицо ситуация, когда зачастили иностранцы и городку не к лицу из-за несуразного вида ударять в грязь лицом». У подъезда взрослые застают двух незнакомцев. Один быстро подходит к Васильеву и мягко предлагает:
– Можно вас на минутку?
Тот отходит, остальные идут в квартиру. Вскоре Васильев появляется донельзя важный и сообщает приглушенно:
– Из органов ребята. Охраняют.
Козырек пугается и, вытаращив глаза, перехваченным голосом спрашивает:
– И что теперь?
– Ничего, – улыбается Васильев. – Просили в гостиницу проводить не позже двенадцати. Порядок вроде такой.
Управдом обмякает и упрятывает в себя рюмку зелья, остальные догоняют. Далее наблюдают за танцплощадкой. Там праздник: пляшут, причем, выкаблучиваются нещадно. Диего выделывает невообразимое… Через полчаса Козырек вдохновенно постановляет:
– Пора…
Здесь следует снизить тон и поправить воротничок, так как выясняется следующее. Пока все угощались, управдом спроворил дело… Баня! А как же – регламент!
Упоминалось, что зачинался городок, как обыкновенный военный гарнизон. Жил здесь генерал, страшенный любитель бани и водных процедур. Воевал генерал, похоже, еще до рождения, прошел все доступные войны и привез с одной крупную любовь к сауне, о которой тогда обыватель помина не знал. Соорудил в гарнизоне капитальную баню с сопутствующими штуками, вплоть до бассейна, не сказать небольшого озерца. Теперь озеро и баня поместились на территории некоего заводика и доступ туда имели только избранные. Именно Козырек в дислокацию был вхож, и нынче укатал заводское начальство под всемирное мероприятие… Баня, словом, поспела.
Зовут комсомольца. Вместе с ним в комнату вваливается орава молодежи. В комнате невообразимый гам. Козырек гордо и витиевато излагает сообщение:
– Диего Родригес, дорогой и уважаемый – баня!.. Если хотите – кондёр, так сказать, русского свойства души. Для вас – насколько позволяет ресурс, а уж с нашей стороны – всеполномочно. Словом, ассортимент, уж вы не извольте… – Козырек окончательно вытягивается и строго глядит на толмача.
Однако Сашок не требуется: Диего возмущается:
– Баня? О, иес!!. Парить тэля и мозгоу!
Козырек от уважения сразу обмякает и впадает в окончательную сокровенность. Протискивает руку под локоть Диего и дышит:
– Достопримечательность. Собственно, лучшая баня в городе! А кто знает, может и в ином масштабе… Понимаешь, дорогой, начальник какой приедет и моментально сюда. – Козырек впирает палец в небо. – Сауна!
Оазис являет прямое очарование. Сам бассейн, продолговатая рытвина в полфутбольного поля, занятая мраморной, тяжело мерцающей водой, обнесен густо и декоративно растением притязательным, от ивы и шиповника, до ели и вереска, и сочными всегда свежеокрашенными скамьями. Наивно и симпатично смотрится тэобразный мостик с ограничивающими перилами и скамеечками для одежды в конце его, и проемом в перилах для спуска в воду по лесенке. Отчаянно и лукаво устроился в центре озерка дикий на быстрый взгляд островок. И довершает ансамбль баня – аккуратное, умелое сооружение западной архитектуры, стоящее метрах в тридцати от озера и сопряженное с ним песчаной, ухоженной дорожкой.
Заняты все, что-то происходит в бане, в домик и из него шныряют люди, кипит Козырек. Молодые задействуют патефон от строения. На светопреставление прибегает заводской представитель и управдом утрясает ситуацию, детвора шастает по берегу, пожилые блюдут степенство, прогуливаются вдоль озерка – городок весь перекочевал сюда.
А смена диспозиции предложила новые мероприятия, кто-то из молодых отчаянных лезет в воду. Сентябрь, уж в листве охра съела хлорофилл, да и сам лист поник или слез на землю, озерцо основательно укрыто корочкой листопада. Тяжелая глыба воды даже на вид дышит ознобом. Нет, крякнула, захлебнулась влага от упавшего тела, заколыхалась аляповатая листва. Вон второй сиганул – герои. И пошло дело, мелькают черные трусы на голых телах. А это что за чудо? Никак Диего, океанский человек, решил проявить удаль. Ну верно, обнажился мускулистый торс, очки аккуратненько сворачивает, кладет на скамеечку. Бултых, нет Диего… Тетя Зина, ритмично переступая ногами, раскачивая обширную грудь в такт музыке, таинственно смотрит на воду. Марья Даниловна поваживает плечами.
