Виктор Михайлович Брусницин
Неизвестная гастроль Владимира Высоцкого
История имела место в шестьдесят девятом году. Стояло отличное, с грозами, продуктивным теплом, лето. В некой глухой уральской деревне – не станем продавать, иные участники событий живы – шла веселая страда. Агафья Макаровна, гражданка за шестьдесят, предкрайняя изба по главной улице, идя к колодцу и привычно окидывая равнодушным взглядом околоток, убедилась в ходко бегущей к селению машине, плохо различимой в клубах пыли. Уже на въезде выявилась копейка – диковина предельная. Поравнявшись, агрегат встал и высунулась рожа в темных, невиданных очках и смоляных усах.
– Бабушка, где дом Вениамина Русских?
Агафья вальяжно, с грохотом свалила с плеча коромысло. Степенно разогнулась, венозной кистью туго сделала изгиб:
– Здравствуйтя, второй переулок направо, третья изба. Толькё нету – в поле.
– Жена, дети?
– В район укатили.
Мужчина поджал губы и почесал подбородок лощеными ногтями.
– А сельсовет где?
Жест рукой:
– Этта беги, ек жо по праву руку хабазина с таблисой. Нарядной дом, не промахнешь. Толькё… – женщина строго посмотрела.
Авто фыркнуло, взъярило пыль и резво покатило.
По обширному крыльцу сельсовета шумно протопали трое мужчин. Марья Ильинична, дородная зрелая баба в обвислой на бюсте блузке и складчатой цветастой юбке, делопроизводитель самого широкого масштаба, поливала цветы.
– Здоровы будем? – поинтересовался, сунув в открытую дверь голову, очки.
Ильинишна предусмотрительно замерла на шаги, круто повернула голову. Вопрос застал врасплох, кивнула головой не без испуга: «Здрасьсте». Все трое вальяжно внедрились в светлую, просторную комнату.
– Понимаете, – с экономной улыбкой продолжил брюнет, – мы… э-э… в общем тут товарищи из столицы (указательный кивок головой). Артисты. Так получилось, летели в Тюмень, да сделали вынужденную посадку на неком запасном аэродроме – ну, не будем конкретизировать, вы можете не знать. Доставили в Заблудово (районный центр), два дня получаются пустыми. У товарища в вашем селе как раз проживает родственник. Вениамин Русских. Оказия.
Товарищ, на которого ладонью указал докладчик – тот вполоборота уныло рассматривал картину, примитивную поделку – молчаливо предоставил фас, шевельнул бровями. Высокий, объемистый, в несколько мятом, но броском костюме. Галстук. Третий, в легкой куртке, как и доводящий до сведения, сравнительно со спутниками невысокий, с правильными чертами лица, аккуратным пробором – ну да широко известно – стоял сзади, привалившись к косяку.
– Ага, ага, очень понятно. Оказия, как жо. – Ильинишна засуетилась. – Дэк… в поле Беньямин-от. Ой, господи… Пошлю буди парнишку. Вы присаживайтеся, это ведь не скоро. Господи!
Заполошно прыснула вон, тут же прибежал ее вопль: «Колькя!!!» Возня, неразборчивая и страстная речь минут пять, цокот копыт. Чернявый, пригнув голову, наблюдал в окно, остальные между тем освоили обшарпанный, покрытый дерматином диван. Громоздко вернулась. Модные очки осведомился:
– Председатель, я понимаю, тоже в поле?
– Как есть… Знаете что, айдате ко мне. Тут три дома. Я и тесто поутре завела. И похлебку каку смастерим. Должно часа полтора ждать, не иначе.
Невысокий подал голос, судя по всему решающий. Мягкий и низкий, отчетливый и близкий:
– Вас как величают?
– Марья Ильинишна. Да Ильинишна, а то не поверят.
– Стало быть, я Володя. – Не поворачиваясь, растопыренными пальцами указал в родственника. – Павел… (Жест в направлении брюнета в очках, явно самого молодого.) Игорь Яковлевич.
– Ага. Ну так что?
– Отчего же… – Володя поднялся. Тронулись (авто, заперев, оставили здесь, укрепленные восклицанием Ильинишны: «Да ково ему сделатся»).
Ветхонькие прикладные постройки в ограде, куры, мощеный двор в помете и проросших, бледных цветочках, кондовая справная изба с голыми стенами внутри из стесанных трещиноватых землистых бревен, домотканые дорожки, отменная прохлада, настоянный запах простой жизни.
Расположились в горнице, за обширным столом, куда споро улеглась вспорхнувшая свежая скатерть. С одной стороны приспособилась хорошо знакомая с тылами скамья, с другой были организованы два стула. «Вот, пока полистайтё», – хозяйка гордо хлопнула журнал «Советский экран» двухгодичной давности. Далее хлопотливо скрылась. Володя курил в угодливо предоставленную массивную пепельницу, он с Павлом освоили скамью, Игорь Яковлевич расположился напротив, рассуждал:
– Погодка. Не помешает окунуться, я заметил прудок.
– А-то и рыбалку организуем, – согласился Игорь Яковлевич.
– Нда, порой думаешь – вот она, истинная благодать.
Неподвижно сидя, скосился Павел:
– Кто-то, помнится, благодать в предназначении разглядел. Дескать, благо не пользование, а воздаяние.
– Так оно, только тут и рабское сквозит.
– Сказал свободный человек, – вкрапил Игорь Яковлевич.
– Слушайте, на рыбалку здесь тянет, на словоблудие – нет, – посетовал Володя.
– Ищи во слове вдохновенье, во славе лишь отдохновенье, – пафосно изрек Игорь Яковлевич.
– Ага, Ильинишна! Вы насчет помочь не молчите.
Женщина самодовольно несла через полотенце чугунок, сверху лежала дощечка и на ней каравай, ложки.
– Еще чего, вы – гости.
Возникли тарелки, прочее. Игорь Яковлевич с осторожностью нагнулся к чугунку. Павел взгляду не доверился, работал носом, подтвердил:
– Шти, – и, помотав, спустил галстук.
Снова вошла Ильинишна, на обширной сковороде еще шкворчала населенная яичница.
– Покамест, пирог через полчаса подойдет.
Далее кринка с молоком, сметана, литые малосольные огурцы, лук – стол приятно глазу терял размеры. Теперь только, собственно, по инициативе гостей, Ильинишна собрала куртки и пиджаки – у Володи под ней оказался пуловер-безрукавка – и отнесла в прихожую, что переходила в кухню. Оттуда прибежал скрип двери, мелкий разговор, затем появилась Ильинишна с настороженным выражением лица и строго вертикальной бутылкой водки, которую она держала двумя руками, прижимая к груди. Из-за ее плеча, вытянув шею, лупил шаренки парнишка лет десяти.
– Того самого, – поведала Ильинишна, – как повелось, не обессудьтя.
Гости удовлетворительно обозревали натюрморт. Павел отвернулся и вздохнул:
– Какой же обед без того самого.
Граненые стопочки. Вмиг образовалась суетня с половником – похлебка аппетитно дымилась – Игорь Яковлевич разливал родимую, по половинке. Реплики. Ильинишна супом себя не наградила, отпластала один из холмиков яичницы. Подняла сосуд:
– Даже не знаю, так особенно, такие товарищи…
– Будем, – лаконично согласился Володя.
Смачно трапезничали – «М-м, огурчики на диво…» – Ильинишна ревниво наблюдала за производством. В двери, высунув из-за косяка полгруди и прильнув к нему щекой, аналогично поступал сынишка. Павел поинтересовался:
– А чего парня голодом морим?
– Ай-да… нахватался уже. Неча с взрослыми вертеться. Брысь.
Парнишка скрылся, несомненно, оставаясь на месте. И впрямь, его лукавая улыбочка вскоре восстановилась. Тем временем Ильинишна, как человек сугубо государственный, деликатно соблюдала допрос:
– По какой части выступам?
– По широкой, – докладывал Павел, – как говорится, от и до. Вы какую предпочитаете?
– А песню. У нас хор невозможной, на смотр ездит кажон год. Две сольные партии веду. – Ильинишна поправила прическу.
– В самое яблоко, Владимир Семенович у нас большой специалист, – охотно разоблачил Павел.
Володя хмуро сжал ложку в кулаке.
– Вы, Ильинишна, его не слушайте, большущий проказник товарищ Павел. В смысле, по песне-то мы шляемся, но списфически, а коль скоро в оказии, предмет отложен.
Павел явно с поддевкой пропел:
– Ах, не тщитесь, Володя, укротить вашу широкую натуру.
Володя мелькнул взглядом и тут же потупился, похоже, укоренный скрытым смыслом. Впрочем, голос его оставался ровен:
– Вообще говоря, мы по драматической отрасли профессионалы. А, скажем, Игорь Яковлевич, безбожный шахматист.
– Да подьте, – не скрыла ликование Ильинишна, – у меня муж шахматы люто обожает.
– В поле, как водится?
– Не-е, в больнисэ. Апендесыт.
– Таким образом за здоровье?
Не получилось, дверь шумнула и в окладе образовались две особы. Одна несла на себе короткую плиссированную юбочку и белую блузку, к груди сердито льнула тугая коса, являла девушку лет шестнадцати; другая хорошо старше, остриженная под горшок, была полна, что подчеркивало и вместе скрывало прямое плотное платье без талии, конечно, взятое не по промежуточному случаю, не говоря о нитке бус – женщина интересная. Обоюдная характеристика – неистощимое здоровье и в глазах смесь испуга и ядреного любопытства.
– Ой, у те гости, – опасливо молвила старшая, – а мы по бухгалтерскому делу. Здравствуйтё. (Синхронный поклон.) Тожно после зайдем.
Павел, отклонившись от стола, строго измерил взглядом:
– Мы вас приветствуем. Отчего же непременно потом, бухгалтерское дело категорически не терпит проволочек.
В лице Ильинишны читалась некоторая растерянность, но заявление Павла подвигло к решительности. Она встала, обратилась к гостям:
– Наш передовик производства, Дарья (что в нитке), на все руки труженик: и в поле, и по счетному делу. Ее сестра сродная, Нина… из городу.
Между тем вывернула из угла пару табуретов, кратко посвятив женщин в обстоятельство. Вновь прибывшие поместились ближе к концу стола, старшая в торце. Приборы – впрочем, молодка сразу отказала жестом относительно стопки.
– Вот мы и спроворим тост у очаровательных гражданок, – не меняя выражение лица, запустил Павел.
– А чего, – живо откликнулась Дарья, отведя в сторону поднятую емкость, – не избегнём… Сталоть, за посещение. Такие граждане – ух! Очень нам отрадно, что коренной сельчанин имеет сродство. Мы на культуру сильно рассчитываем и смотрим всякого рода искусство с полным пониманием момента. Кланяемся, уважаемые представители! – Ахнула пайку весьма виртуозно.
Тост, прямо скажем, вызвал душевный отклик, что следовало из бодрого поглощения жидкости остальными. Дарья выявилась словоохотливой, отсюда пошел перечень общих достижений:
– А сосед наш, Василий Присыпкин – звеньевой и первой статьи умелец лобзика. Не опойка, ни-ни. Конечно, быват – обыкновенно – но умеренность впереди. У него и брат не хлебенит, как Иван Ведерников. У того что ни будень – праздник. Раз нахалкался, потерял, конечно, сознание, до дому на телеге не доехав, в проулке. Вовка Ерчихин, тот шельмец, лошадь распряг, завел за прясло, телегу пихнул да запряг обратно. Ну, Иван проснулся, но-о – ни туды, ни сюды, как в песне. Перепугался – мол, бес посетил, утек. Неделю не пил, было дело…
Возник одобрительный смех. Дальше было поведано, что зоотехник Сальников жмет для случки с частными буренками коренных быков – и что это за жадность к даровому семени. А агроном Захар Антоныч от хора отлынивает, – хоть и не поддает вкрутую, но к Машке Спиридоновой, как у нее мужик сугубо вахтовый трудящийся, нередко сворачивает. «Палец в книге защемит и будто цитату каку норовит довести до сведения. Очень мы понимаем – цитаты. Наизусть».
Наклонившись за закуской, Павел искоса пустил взгляд:
– Вы, простите, замужем?
– Как же, бывший капитан войск – изобретатель неимоверный, людей смешить у нас куда с добром. Но не зюзя – факт… Гостям, впрочем, рады всегда, активно и в самом передовом ракурсе живем, – сделала резюме Дарья, озорно метнув взор на Павла.
Речь всесторонне симпатичной Дарьи обнаружила самое благостное расположение духа у мужчин. Павел оживился особенно, что разоблачил словесно:
– Замечательная похлебка. Я уже молчу за огурчики. Собственно, и прочее – самого уместного накала.
– Ой, – последовало восклицание Ильинишны, она живо, гремя табуретом, вскочила, – пирог! Хот же кулема!
Все участливо проследили. От открытого зева изумительно потянуло теплом пышного теста, на пояске печи нервно ожидала прокопченная кружка под топленое масло с кокетливым пером. Очень симпатично. Приятный шум печных приспособлений, вступил в зрение пирог на противне. Следом за маман торжественно и самодовольно влачил свежие полбанки белой парнишка – организмы мужчин обмякли. Пацан, имя ему нашлось Сережка, поощряемый Павлом, пристроился тут же и демонстрировал счастье. Последовало обустройство актуального чревоугодия, вся женская составляющая собрания активно участвовала.
– За урожай, – сделал заявление Владимир, когда процедуры улеглись, – да что там – за пахаря. Зрелища зрелищами, коим служит наше сословие – чтимое, да, изрядно – однако хлебушко впереди. Не станем забывать.
Дружный взлет рук. Жевание, мычание – утробный гимн хлеборобу.
Дарья нашла, что обстоятельству недостает политического флера. Такие слова обнаружили подобное:
– А что – уделают наши америкашек на очередной международной сессии?
Женщина, понятная вещь, взглядом назначила адресатом Павла. Тот ответственно расправил плечи, однако поползновение снял явственный скрип ворот, затем крыльца и безусловно мужской топот по дому. Их образовалось трое. Рослый мужчина в косоворотке, русый, кучерявый, живой; второй, дядя гораздо поплоше в замурзанной механизаторской куртке, за которой красовалась изрядно пользованная тельняшка. Этот горячо улыбался, сверкая металлический фиксой. Последним скромненько мелькал парнишка лет тринадцати, по-видимому, Колька, гонец.
– Ну и хто здесь интересуется за Веню Русских! Ха, я так и знал, Павел Николаич! – шумел русый, ткнув пальцем в направлении Павла. Выкатил глаза на тельняшку. – А я что говорил! Пашка, итишкин кот, двоюродный братуха. (Павлу) Ну иди сюда, столица, тисну.
Павел уже встал, улыбался. Последовали крепкие объятия, радостные рукопожатия с присутствующими, оформленные горячими церемониальными звуками.
– И даже забудьте, всем кагалом ко мне! Что за фокусы? Ни-ни! – шумел Вениамин, при этом добротно усаживаясь, и с должной сосредоточенностью наливая в расторопно предоставленные емкости. Уважительно, двумя пальцами поднял сосуд, остальные веером отставив. – Бог на рюмку, я на край, стукни, Веня, не хворай.
Пошло борзо…
Наконец стронулись к Вениамину. Ну да, вывалились вольно, однако в нескольких ребятишках – присутствовала и бабка Агафья на правах первого свидетеля – неукоснительных зрителях, содержался быстрей испуг, нежели радость феномену. Собственно, страда. Длились свободно, равномерно. Веня доказывал Павлу относительно родственников – почивших, разошедшихся и так далее. Периодически счастливо и крепко притеснял объятием брата.
Солнце поднялось и пекло, небо было спелым, отеческим, обольстительно горланили птицы, весело шумела роскошная листва в раскидистых тополях. Колеистые и бугристые пути, чарующие бурым, настырная зелень имели задиристость. Плетни и тыны, ухоженная поросль за ними ублажали глаз. Сытый хмель шел пространству необыкновенно.
Надо признать, дом Вениамина был обширен и ухожен. Соответственно сразу за оградой была организована экскурсия по амбарам и прочим пристройкам, уже далее весь гурт добросовестно отирая о металлический скребок обувь, степенно подымался на крыльцо и в сени. Стол уже был накрыт, хозяйка, полная румяная баба, с достоинством клала небольшие поклоны: «Проходите, проходите, гостеньки. Рады, и не сказать». С Павлом свойски обнялась. Володя озорно приложился к ручке и Татьяна – имя сразу было озвучено – зарделась и приятно звенела смехом. К ней жалась девчушка с русой косой до крестца и нахальненько осматривала посетителей. Четырнадцатилетний сын, вихрастый Ванька, держался стеснительно и молчаливо. Впрочем, когда Павел его потрепал – «а ты, брат, вытянулся за пять лет» – тоже покраснел и стал неумолимо похож на мать.
Гамливо усаживались, особенно шумел Вениамин, руководил.
– Тереха, крои! – обращался к тельняшке, свою уделанную куртку тот оставил, должно быть, в предыдущем пристанище. – А как же! Ну, братуха, уважил. И не бывал ведь – очень славно!
Шло борзо.
Тем временем звуки на улице наполнились мычанием, блеянием и иными тонами хозяйственных признаков: с пастбища прибыло частное стадо, пацаны и бабы руководили препровождением собственности в хлева. Вместе со скотиной налетел разномастный гнус, зажужжал слепень, увеличился и гомон оседлых пернатых, гуси ревниво хлопали крыльями. Мужики как раз расселись на завалинке, смолили и с удовольствием осматривали актуальную деятельность, Вениамин, окруженный дымом и кривясь от едкости, сурово и молчаливо наблюдал за хлопотами второго эшелона семьи. Володя, провожая глазами солидного борова, что недовольно повизгивал под пинками дочери Вениамина, и неохотно направлялся в хлев, хрипло и блаженно рассуждал:
– Был случай в деревне, лет мне этак семь. Пацанва местная имела обыкновение гонять на хряках. Громоздилась на борова, тот совался дичать и носиться. Я, представьте, насквозь городской и к занятию не приспособленный категорически. Однако позвольте, кураж. В общем, приобщили: оседлал зверя, схватился за уши, ну и понесло. Ору, хряк блажит еще пуще. Ох и ристалище. Сковырнулся, поломал ключицу. Замечательно.
Из проулка вывернули новые лица, мужчина и две дамы. То были председатель с супругой и дочерью, миловидной особой лет восемнадцати.
– Аркадий Иваныч, – радостно прикладывал Вениамин руку к спине начальства. Супругу обозначил, аккуратно тронув локоток: – Надежда Артемьевна. Оленька.
Аркадий Иваныч осторожно кхекал и вытирал углы губ большим и указательным пальцами. Жена кисла от счастья, Оленька безбожно конфузилась, впоследствии неотступно прилипла к городской Нине и страстно пытала о чем-то. В доме председатель молчаливо и категорически стукнул о столешницу бутылку коньяка, извлеченную из внутреннего кармана пиджака. Уже после второй рюмки впервые подал голос:
– Значит, так. Завтре элеватор первым делом посетим. Не думайте, на всю округу сооружение. А механическую доильню осваиваем!? Не пуп колупать, семнадцать литров надой вынь да положь… По идее можно и концерт сообразить. У нас реквизит внутренний, мы и в поле другой раз развернемся так, что ага.
Володя умильно глядел:
– Нет, ну… элеватор – а как же!
Павел улыбнулся:
– Утро вечера мудренее. Это я как специалист обещаю.
Игорь Яковлевич изящно взмахнул стопкой:
– А я предлагаю за социализм. Миру-мир тем самым.
Теперь же раздался мелодичный и вместе настырный голос:
– Я что-то не поняла! Без меня мероприятие. Просто даже и уму не совсем постижимо!
В горнице образовалась фигуристая, смазливая молодая женщина с редким платком на плечах, укрепленном перекрещенными руками, что особенно подчеркивало высокую грудь. Она павой и вместе хозяйски плыла к столу. Тотчас ей угодливо подоткнули табурет. Разумеется, все взгляды оканчивались теперь гражданкой.
Однако впрямь, веселые синие глаза, которых уже хватало бы всякой привлекательной женщине, еще и осанка, смелость и умелость речи глубокого, емкого голоса. Игорь Яковлевич, например, о миру-мир запамятовал и тенькал тост о стопочку чаровницы:
– Вот мы и порадуемся, и пригладим обстоятельство доморощенным манером.
Уж и тот факт, что случилась собственной персоной Маша Спиридонова – у которой муж вахтовый и к которой так и норовят граждане с цитатами наведаться – навяливать излишне. Как на распоряжение Терентий скрылся и вскоре образовался с инструментом. Он радостно бухнулся в сторонку на стул, метко расположил гармонь на правой половине груди, душевно склонил голову и завел несколько дурным тенорком:
– Получил по голове, и рубашка вся в крове!..
Дальше то ли содержания не знал, либо считал, что весь смак истории пройден и остальное не стоит словесных затрат, стало быть, молча тянул меха, извлекая бравые звуки. Впрочем, зная манеру, Ильинишна затянула свою песню, грамотно присоединились бабы, гармонист красочно и прилично оформлял процесс… Следующий прилив самодеятельности, сразу отметим, начался примерно так же, было сообщено: «Эх, подруга в бигудях, знать, оформлена в б…х».
