Виктор Пелевин
Вся вселенная TRANSHUMANISM INC.: комплект из 4 книг
И про это тоже доносила разведка – лично удовлетворять шахидок в раю было одной из главных религиозных обязанностей шейха. На это уходило две трети его времени, и при каждом возможном случае он пытался поделиться своей почетной миссией с гостями. Голубая халва наверняка была каким-нибудь афродизиаком, не зря же он ее жрал перед спуском. Не завидуй, человек, ибо не знаешь никогда, чему завидуешь…
Интересно, подумал кукуратор, оглядывая строй красавиц, а что будет с шейхом, если он узрит их наготу? Получится как с Евой, или в семьдесят два раза сильнее? Или вообще по-другому?
Большинство шахидок смотрели на кукуратора хмуро и недоверчиво – видно, не забыли еще, что это враг. Некоторые, впрочем, улыбались и манили прозрачными перстами, но в их черных зрачках отсвечивало что-то такое, что кукуратору первый раз за день стало по-настоящему страшно. Бедный Ахмад, подумал он, вот ведь попал… Не забыть послать ему яблок.
– Благодарю вас за царское предложение, – ответил кукуратор. – Однако сегодня я не могу принять его из-за поста. В моем раю есть не только радости, но и подвижничество. Вернее, именно подвижничество является одной из главных радостей.
– Ох, – вздохнул шейх, – и в моем раю тоже… В таком случае буду ждать вас в любое удобное для вас время – это предложение всегда в силе. И не волнуйтесь, мои девочки без кнутов. В джаннат с ними нельзя.
Шейх шагнул к кукуратору, и вожди деликатно обнялись. Кукуратор слегка поклонился гуриям и шахидкам – и пошел к вратам, выйти за которые полагалось по этикету перед тем, как исчезнуть.
– Бро кукуратор! – позвал шейх, когда врата раскрылись.
Кукуратор оглянулся. Шейх поднял над головой золотую розу, сорванную с куста.
– Будьте осторожны с цветами, мой друг. Помните о колючках…
Кукуратор улыбнулся, кивнул и вышел из джанната.
Оказавшись у себя в Саду, он сразу же направился к Вратам Спецсвязи, послушно возникшим среди зелени. Постучав в них, он подождал минуту, давая генералам время собраться, и два раза повернул засверкавший голубыми искрами ключ.
Судоплатонов и Шкуро в своих ретро-кителях с ромбами уже ждали в комнате для совещаний.
– У меня вопрос к одному Судоплатонову, – сказал кукуратор. – Можете отдыхать, Везунчик – вы и так трудитесь не покладая рук. Отправляйтесь в отпуск и не вздумайте возвращаться, пока не наберетесь сил.
Шкуро козырнул и исчез. Кукуратор перевел взгляд на второго генерала.
– Новое задание, – сказал он, упирая кулаки в расстеленную на столе карту (теперь там почему-то была Испания). – Разведке поручается проникнуть в симуляцию Прекрасного и выяснить, из каких событий и переживаний она состоит. Ахмад говорит, что тайна именно там.
Судоплатонов поднял бровь.
– Тайна чего?
– Всего, – ответил кукуратор, – всего вообще. Вот этой нашей проблемы с Гольденштерном и Розенкранцем.
– Но каким образом я…
Кукуратор слегка постучал костяшками по столу.
– Любым. Даю вам три недели… Нет, две. Но действовать следует очень осторожно. Ахмад говорит, что тема крайне чувствительная.
– Есть, бро. Задание понял.
– Тогда на сегодня все… Или не все? Я по глазам вижу, генерал, у вас еще что-то.
– Да, – сказал Судоплатонов, – но я даже не знаю, стоит ли про такую мелочь… Насчет Шкуро. Пикантная информация насчет его отпуска.
Кукуратор засмеялся.
– Схватка бульдогов под ковром, – сказал он. – Только бульдоги заползают туда по очереди.
– На этот раз не бульдоги, бро.
– А кто?
– Коты.
Кошечка
Миу была аккуратной, скромной и милой кошечкой – темно-серенькой и такой миниатюрной, что издалека казалась котенком.
Эта трогательная и порочная смесь кошачьего и котеночьего неотразима, конечно, в любой молоденькой мурке. Но Миу соединяла стандартные ингредиенты в такой гремучей пропорции, что всякий кот, встречавший ее на тенистых дорожках бутик-пространства «Базилио», сначала вздрагивал, и только затем робко подходил понюхать ее сзади.
В минуту харассмента Миу держалась скромно и с достоинством – делала вид, что не замечает происходящего, плотно вжимала хвост между задними лапами и устремлялась дальше, показывая, что хочет остаться одна. Но шла при этом неторопливо, давая нахалу внюхаться в ее головокружительную бездну, во влажный каталог ее горизонтов и смыслов, тем более манящих, что в них было как бы отказано.
Впрочем, отчего «как бы» – просто отказано. Да-да, кот. Смирись. Meow always means meow. Но если очень хочешь, понюхай еще раз, как пахнет мое «нет». Лучше запомнишь.
Кокетство, невинность, обещание невозможного счастья, слапсшибательная красота – такой была Миу.
Коты мелкого ранга, дравшиеся из-за кисок попроще на дизайнерских помойках и благородных пустырях бутик-пространства, даже не конфликтовали из-за Миу, потому что знали – такая все равно не достанется бете или гамме. За Миу могли сражаться только альфы.
А Миу была беспристрастна: отказывая всем, как бы давала одновременно легчайшую тень надежды. Дразнила своей невыносимой, мучительной красой. Пахла мартом и вечностью, Big Bang’ом новой вселенной, вход в которую был целомудренно скрыт серым хвостиком.
Однажды – а жизнь всякой кошечки и есть непрерывное «однажды» – Миу шла с ужина по вечерней аллее, возвращаясь в свой веселый плюшевый замок.
За ней, как обычно в последние дни, увязался рыжий альфа-кот Мельхиор, который в своем волокитстве уже почти перешел грань приличий: нюхал ее значительно дольше, чем позволял хороший тон, заранее мочился во всех местах, где она бывала с вечерними визитами, и даже норовил потереться о ее бок, специально дожидаясь ее в узких проходах, где подобное происходило как бы естественно.
Но Миу не оглянулась и только сильнее вжала хвост между лапками. В конце концов Мельхиор отстал – причем даже раньше, чем обычно, из-за чего Миу ощутила легкую тревогу: быть может, она слишком уж неприступна?
Но за следующим поворотом все разъяснилось. Там ждал другой альфач – серый в полоску Феликс. Мельхиор просто ощутил его запах раньше и не стал искать конфликта, действуя по этикету.
Феликс нюхал ее иначе: как бы чиркал своей покрытой шрамами мордой по ее заду и сразу падал на живот, чтобы на несколько секунд погрузиться в высокое переживание. Затем вставал и бежал вслед за уходящей Миу, чтобы повторить процедуру, а потом и вообще заскакивал вперед, поднимал хвост, выпячивал корму и предлагал ей, так сказать, культурный обмен.
Это было смешно, волнительно и немного тревожно: Миу не любила, когда рядом с ней двигались слишком быстро. Но огромный Феликс, украшенный боевыми отметинами и белым незрячим глазом, мог позволить себе любой модус поведения, так что приходилось терпеть – и даже идти чуть медленнее, чтобы не злить возможного отца своих будущих котят.
Да-да. Миу чувствовала, что однажды ей придется покориться одному из двух альфачей, господствующих над бутиком «Базилио», и не слишком рефлексировала по этому поводу – вернее, не рефлексировала вовсе. Зачем?
Каждая секунда кошачьей жизни заполнена до краев – волнующими запахами, таинственными смыслами, намеками, обещаниями и угрозами – и перетекает в другую мгновенную вечность, такую же безграничную, неисчерпаемую и тут же умирающую, чтобы смениться новой.
Миу знала всем существом, что выборов в жизни только два – переходить из одной вечности в другую, приспосабливаясь к новым требованиям момента, или сдаться, оттопырить лапки и сползти в распад, как придушенная мышка. Жизнь, по сути, и есть тот промежуток времени, когда ты еще можешь меняться по своей воле. Смерть – это когда ты начинаешь меняться уже не по своей.
Где-то в будущем, чувствовала Миу, мир уронит на нее свою когтистую лапу – но впереди еще много веселых светлых дней. Вот только как им ни ветвиться, в одном из них неизбежно возникнет либо полосатый Феликс, либо рыжий Мельхиор. Этого хочет бытие. Таков путь. А перед этим Феликс и Мельхиор должны будут выяснить, кому из них достанется ее лунный свет и тайна. И этот бой, возможно, станет для кого-то из них последним.
Сегодняшнее отступление Мельхиора, не привыкшего отступать, выглядело слабостью, но таило в себе угрозу. Напряжение между двумя альфа-котами нарастало, электрические тучи сгущались. Миу чувствовала это безошибочно. Но даже она не предполагала, что все произойдет так быстро.
На следующее утро она возвращалась в свой домик после завтрака, на который подавали кильки, баранье суфле и рыбное печенье – и была в самом приятном расположении духа.
Мельхиора в этот раз нигде не было видно. Зато на том же месте, что и вчера, дожидался Феликс. Тут была его территория, и каждый поворот дорожки был им тщательно и многократно помечен. Поэтому Мельхиор и не сунулся вчера в эту зону. Пропустив Миу вперед, Феликс совершил несколько своих обычных проходов с восторженным падением на живот.
Миу, конечно, отвернулась от нахала, но пошла чуть медленнее. Феликс, однако, медитировал над ее украденным запахом дольше обычного – и пропустил момент, когда Миу нырнула в проход живой изгороди, за которым начинался ничейный пустырь. Поднявшись с живота и не увидев Миу рядом, Феликс рванулся следом – и буквально столкнулся с Мельхиором, затаившимся с другой стороны изгороди.
Мельхиор, конечно, ждал не его. Он ждал Миу, чтобы засвидетельствовать ей свое почтение. Если бы Феликс не спешил так безумно за своей мечтой, он успел бы ощутить запах соперника, которым был помечен проход. И тогда у него был бы выбор – действуя по этикету, отступить и пойти восвояси, а потом дождаться следующего прохода Миу по своей территории, или принять вызов и шагнуть навстречу судьбе.
Скорей всего, он отступил бы: два кота избегали эскалации, предпочитая кое-как делить альфа-статус. Но Феликс поторопился – и перешел границу.
Мельхиор не сдвинулся с места и даже не повернул морду к сопернику. Он сделался похож на статую: отлитый из темного золота кот, сидящий на пустыре много веков. Кто посмеет? Кто ищет гибели? Что-то страшное ждало того, кто решится разбудить это изваяние.
Миу отошла в сторону и присела на задние лапки, целомудренно обернувшись хвостиком. Вот, значит, как решится ее судьба…
Феликс покосился на проход в листве, откуда только что вынырнул. Будь здесь один Мельхиор, он бы просто повернулся и ушел – как сделал бы в подобной ситуации и его противник. Но на краю площадки сидела Миу и с восторгом глядела на могучих котов, сошедшихся морда к морде. В ее зеленых глазках были любопытство, страх и гордость. Далеко не всякая кошечка удостаивается такого турнира в свою честь.
Уйти было немыслимо.
Феликс лениво и как бы нехотя приблизился к Мельхиору (тот не пошевелился и все так же смотрел в сторону). Затем поднял лапу и издал тонкий угрожающий звук, полный боли и гнева. Стон этот делался все громче и печальнее, а потом что-то дернулось, мелькнуло в воздухе, и оба кота превратились в бешено вращающееся в траве двуцветное веретено.
Так же резко и неожиданно веретено разлетелось на две половинки – серую и рыжую. Левое ухо Феликса стало мокро-красным и рваным. Морду Мельхиора пересекали две глубокие царапины, быстро набухающие кровью.
Феликс опять поднял лапу и застонал, словно желая привести еще один аргумент. И через миг визжащее веретено возникло в траве снова. Оно почти докатилось до Миу – и снова разделилось на двух котов.
Они больше не смотрели друг на друга – и, похоже, уже забыли про Миу. Хвосты их двигались в воздухе скорее нервно, чем агрессивно. Оба пострадали в схватке.
Феликс опять поднял лапу и завыл, но тут же передумал, повернулся и исчез среди листвы – в той же дыре, откуда перед этим вынырнул.
Миу ожидала, что Мельхиор подойдет к ней – но тот, видимо, получил серьезную травму. Выждав в царственной неподвижности, пока Феликс скроется с глаз, он вдруг как-то скособочился – и медленно захромал прочь к другому проходу в изгороди. Он даже не поглядел на Миу, вот как плохо ему было. Только когда Мельхиор исчез в листве, Миу поняла, насколько близок к победе был его соперник.
Но все уже было решено. Мельхиор. Пройдет еще несколько томительных дней, его раны заживут – и он вернется, чтобы получить свою награду. И его могучий запах, которым со всех сторон звенел и лучился пустырь, теперь станет запахом ее дома. Ее судьбы…
Миу долго сидела на месте боя, глядя на смятую траву и висящие на ней рубинчики крови. А потом на пустыре появился еще один кот.
Шредингер был молод, тонок и желто-рыж. Его бока покрывали белые пятна, но и без них его невозможно было перепутать с темно-рыжим Мельхиором. Шредингера принимали за кошку – до тех пор, пока он не поворачивался боком. Тогда делались видны косо выпирающие назад тестикулы. Мяукал он хрипло и низко, очень протяжно, как-то не по кошачьи – выходило похоже на крик простуженной птицы.
Конечно, шансов победить в схватке за Миу у Шредингера не было. Альфа-коты даже не глядели на него, встречая на дорожках, и он, понимая свое место, уступал им путь.
Шредингер был омегой. Он, собственно, и не пробовал волочиться за Миу – только несколько раз пристраивался к ней сзади, когда та проходила мимо, нюхал издалека водоворот ее смыслов и тут же скорбно отходил, даже не пытаясь подставить ей свою желтую корму. Миу, естественно, не рассматривала его кандидатуру – и поэтому не особо вжимала хвост.
Шредингеру следовало держаться подальше от площадок, где дерутся альфы. Его могли зашибить. Миу настолько не ожидала увидеть его здесь, что уронила хвостик на землю. Но потом ей стало интересно.
Шредингер прошел мимо, поднял напряженно выгнутый хвост и оглянулся. В его глазах был зов. Несомненный зов.
Должно быть, решила Миу, у желтого есть заначка с чем-то очень вкусным. Может быть, он утащил с кухни целого омара – и припрятал в кустах, чтобы угостить ее. Наивный… Ну что же, поесть мы поедим. И даже дадим пару раз понюхать. Но серьезных обязательств брать не будем. А потом придет Мельхиор.
Шредингер сам должен был понимать, чем рискует – альфа-кот прибьет его одним ударом лапы. Но это будет проблема Шредингера, а не Миу – так что сейчас вполне можно немного поиграть… Посмотреть, куда зовут ее эти зеленые глаза… Может, там не омар, а пара перепелок. Вчера на кухне были перепелки, и за ночь они как раз очаровательно подтухли…
Шредингер качнул хвостом, поглядел на нее обещающе-влажно – и пошел по дорожке, ведущей в заросли. Миу направилась следом.
По дороге она украдкой, как бы невзначай и не приближаясь, понюхала несколько раз его рыжие тестикулы. Даже не их, а веющий в ее сторону ветер. Они пахли совсем не так, как у Мельхиора или Феликса.
В запахе альфа-котов чувствовалась непреклонная решимость, готовность к бою и борьбе. Там были покрытые шерстью вулканы, в которых плескалась магма бытия, готовая прорасти внутри у Миу побегами новых существований… Запахи Мельхиора и Феликса были разными, но это была разница между двумя ураганами силы, двумя разными «да», сказанными миру и солнцу. А Шредингер…
В нем ощущалось что-то двойственное и позорное. Какое-то двуличие, больше подходящее кошке, чем коту. В запахе его тестикул не было четко артикулированной силы через радость, не было воли к пенетрации и жизни, не было победоносного биологического вектора, сохранившегося всем отборам назло.
То есть все это некоторым образом тоже присутствовало, но смутно и ненадежно. Так – сомнительно и амбивалентно – пахнет мусорное ведро, одновременно обещая протеины и свидетельствуя об их распаде. В общем, запах омеги.
Но при этом в выпирающих назад тестикулах Шредингера скрывалось куда больше возможных веток судьбы, чем у Феликса и Мельхиора. Вот только большая часть этих путей вела в позорную тьму… Или в какое-то незнакомое и непонятное измерение. Даже после двух или трех пронюхов Миу не расшифровала этот запах до конца.
Шредингер дошел до большой круглой поляны среди кустов. Миу никогда не бывала тут прежде. То ли свалка, то ли место, где сжигают мусор: в бутик-пространстве были и такие углы. Если здесь хранилась вкусная еда, то спрятана она была надежно. Или, может быть, вонь кострища просто перебивала ее запах.
Шредингер поднял на Миу свои зеленые сонные глаза и вдруг сказал:
– Ты хочешь познать тайну?
Миу поняла, что произошло невозможное.
Шредингер не мяукал. Он передавал сложный и перпендикулярный всему кошачьему обиходу смысл с помощью странных, но вполне ясных звуков. Миу знала, что он хотел сказать. Она понимала.
А потом она услышала:
– Какую тайну?
И с ужасом догадалась, что произнесла это сама.
Она ответила тем же образом.
Миу стало страшно. Ей показалось, что Шредингер схватил ее за шею и тащит прочь из знакомого милого мира в какую-то выгоревшую бездну. Она знала, что перед ней только что была явлена такая грозная сила, такое могущество, рядом с которым все бахвальство Феликса и Мельхиора не значили ничего вообще. Шредингер открыл тайную дверцу, за которой пряталось нечто великое.
Вот что значили его странный запах и хриплый мяв…
– Какую тайну? – повторила Миу.
– Тайну, – ответил Шредингер, – частью которой являешься ты сама…
– Кто ты такой?
– Я – другая часть тайны, – ответил Шредингер.
– Кто научил тебя говорить?
Миу задала вопрос, и только потом поняла, что знает откуда-то, как называется жуткое, древнее и трижды проклятое умение, явленное Шредингером.
– Я умел это изначально, – ответил Шредингер. – И так же умела ты.
– А остальные?
Шредингер презрительно повел хвостом.
– Не будем разрушать их сон. В нем их единственное счастье. Счастье невинности…
– Почему я не знала, что могу говорить? – спросила Миу.
– Тебя подчинил гипноз Гольденштерна.
– Гипноз Гольденштерна, – воспроизвела Миу дивные могучие звуки, пробуя их на вкус. – Гипноз Гольденштерна…
Она уже слышала это. Определенно слышала, но вот когда? Где? И от кого? Оба слова вместе? Нет, скорее по-отдельности. И в самых разных контекстах.
– Ой, – сказала Миу. – Мне кажется…
– Что?
– Я теперь разговариваю, но не с тобой.
– А с кем? – спросил Шредингер.
– Я как бы обращаюсь внутри себя к кому-то невидимому… А потом перебегаю на место этого невидимого и отвечаю на то, что говорила раньше.
– Ты беседуешь сама с собой, – сказал Шредингер. – Ты раньше делала так все время. И это тоже украл у тебя гипноз Гольденштерна.
– А почему я сейчас все вспомнила? Гипноз кончился?
– Нет, – ответил Шредингер. – Гипноз Гольденштерна не кончается никогда. Но среди нас есть сверхкоты, способные преодолеть его. Когда ты оказываешься рядом с ними и входишь в их ауру, доступное им знание делается на время и твоим тоже.
– Так ты сверхкот? – с восторгом выдохнула Миу.
Шредингер не сказал ни да, ни нет. Только посмотрел на Миу своими зелеными глазами, а потом поднял взгляд в небо.
Перед этим, правда, Миу показалось, что в зрачках Шредингера что-то мелькнуло… Ну, то самое, хорошо понятное, что было в глазах Мельхиора с Феликсом.
Но когда Шредингер поглядел ввысь, он словно сбросил все земное, и Миу почувствовала, что ревнует желтого кота – но не к другой кошечке, а к небесному простору.
Ей захотелось срочно дать Шредингеру понюхать, чтобы тот как можно быстрее забыл о невозможной высоте, которую прозревал. Но она поняла, что высота победит – и это впервые пережитое ею бессилие своих чар перед силой духа было так горько…
Шредингер ворвался в ее душу магическим желтым тигром – и уже причинял ей боль. Феликс с Мельхиором никогда не вызывали подобных чувств. Впрочем, про них теперь смешно было думать.
– Что такое гипноз Гольденштерна? – спросила Миу.
Откуда-то издалека долетел обиженный мяв Феликса, и Шредингер чуть поджал хвост.
– Приходи сюда завтра на рассвете, – сказал он. – Я открою тебе все, что ты способна будешь постичь. Но не вздумай заговорить с другими котами.
– Вот еще, – ответила Миу. – Зачем? Конечно, я приду…
Шредингер кивнул – и исчез в кустах.
Пока Миу шла домой, с ней случилась удивительная трансформация. Сперва ей казалось, что произошло что-то необыкновенное, самое важное в жизни… Но чем дальше она уходила от пустыря с мусорным кострищем, тем труднее было вспомнить, что именно. Ах, ну конечно. Она говорила… Да, она говорила с Шредингером. Она с ним мяу. Она мяу мяу. Мяу мяв мяв.
Сделанные из слов мысли еще мелькали в ее головке – но постепенно замедлялись, тормозили и застывали. Застыв, они делались прозрачными и исчезали без следа.
В начале дороги Миу была этими мыслями сама. В середине пути она стала чувствовать их как что-то чужеродное и даже враждебное – словно ощутила, что в голове завелись глисты. А когда она подошла к своему маленькому плюшевому замку с пушистым балкончиком и вертикальной теркой для когтей в виде подъемного моста, последний сделанный из слов глист замер и стал прозрачным.
Теперь Миу помнила только о том, что утром надо пойти на мусорную сжигалку, где будет ждать какой-то непонятный сюрприз, связанный с желтым котом – хотя, конечно же, шансов у того никаких и ее господин Мельхиор скоро как следует надерет ему задницу…
Утром Миу была на месте еще затемно. Помойка пахла горелым, выброшенным, бывшим да сплывшим, избывшим себя… Что может открыться в таком месте? Впрочем, если Шредингер хочет предложить что-то по-настоящему вкусное, она рассмотрит вопрос. А Мельхиор подведет итог.
Шредингер появился, когда на востоке уже засветилась заря. Он подошел к Миу и сказал:
– Сейчас будет восход.
Миу и без него знала, что будет восход. Но знала не так. Когда она услышала эти звуки, ей показалось, что в них отразился весь мир – словно бы Шредингер накинул на него сплетенный из слов сачок, поймал его весь, каким тот был в эту секунду, и поднес ей как угощение.
Она вспомнила.
– Ну да, – прошептала она. – Ты говоришь. Я тебя понимаю. И я говорю тоже… Представляешь, пока я добиралась домой, я все-все позабыла. Даже когда шла сюда, ничего не соображала. А сейчас вспомнила.
– Тебя питает моя аура, – ответил Шредингер.
– Что это значит?
– Находясь рядом со сверхкотом, ты попадаешь в его энергетическое и информационное поле. Тебе делаются доступны его духовные силы. Ты ощущаешь их как свои – и они кажутся тебе самой простой вещью на свете. Но это ошибка. Если бы силы были твоими, они не пропали бы у тебя через три минуты после того, как ты рассталась со сверхкотом…
Поток сознания, обрушившийся на Миу, был двойственным. С одной стороны, его смысл был ясным, точным и глубоким: Миу как бы быстро-быстро кидалась за мячиком слова, догоняла его, била пушистым лобиком и понимала, а потом ловила следующий, понимала его тоже, затем соединяла с прошлым и понимала все мячики уже в связке, где они значили нечто совсем другое, чем по отдельности. Это было потрясающе.
С другой стороны, у нее опять появилось чувство, что Шредингер заманил ее на помойку – не только в прямом, но и в переносном смысле.
В словах было что-то такое же затхлое и исчерпанное, как в вони горелого мусора. Казалось, ими долго-долго пользовались вымершие от изнурения коты, пропитавшие их своим запахом, и запах этот был почти таким же безнадежным, как у горелых отбросов. Или, если честно, у тестикул Шредингера.
– Слова, – повторила Миу задумчиво. – Духовные силы… А зачем они?
– Слова позволяют воспарять к высоким смыслам, – ответил Шредингер. – А силы – видеть то, что скрыто от других. Не пугайся, если пока не понимаешь.
Но Миу понимала. Очень даже хорошо все понимала, каждое слово и предложение. Но скепсис в ее душе не рассеялся.
– Высокие смыслы, – повторила она. – Какие?
– Их много…
– А можно пример?
– Можно.
Шредингер принял картинную позу, изогнул хвост в напряженную дугу – и произнес:
– «Действительность» – не что иное как ярлык, лично размещаемый каждым индивидуумом на конкурирующих массивах информации. «Идентичность» – это усредненная функция таких размещений. Поколенческие идентичности формируются агрессивной подсветкой комплекса нарративов, отобранных корпоративным менеджментом…
Миу чуть не упала. Она чувствовала: рядом опять прогрохотала такая сила, что ей остается одно – повернуться к Шредингеру попкой и поднять хвостик. Она не сделала этого только потому, что такая поспешность могла оскорбить сверхкота.
К счастью, Шредингер уже прекратил излучать величие.
– Тебе интересно, откуда ты умеешь говорить? – спросил он. – И почему ты про это забыла?
Миу несколько раз моргнула. Конечно. Как она могла об этом не подумать? Но прежде следовало покаяться в своем грехе.
– Я хочу сознаться в слабости, – прошептала она. – У меня иногда возникает недоверие к словам. Мне кажется, что ты нашел их прямо на этой помойке… И хочешь меня ими вымазать.
Шредингер захохотал. Миу с содроганием вспомнила, что когда-то она тоже хохотала – вот почти как он.
– Это гипноз Гольденштерна, – сказал Шредингер. – Слова разрушают его, давая нам свободу. Поэтому в нашем мире они запрещены. Нам оставили только возможность мяукать. Нам заткнули рты, превратив в бессловесных тварей – и сбросили вниз по ступеням эволюции…
Миу понимала каждое слово – и теперь видела ясно, что когда-то знала их все. «Понимать» по сути означало «вспоминать». Шредингер словно бы включал в ней забытую часть души, засыпавшую, как только она оставалась одна.
– А почему ты помнишь слова, а другие не помнят? Что делает тебя сверхкотом?
– В моей голове все время звучит божественный голос. Он не дает мне уснуть и скатиться в животный мрак.
– Ты говоришь правду?
– Клянусь, что да, – ответил Шредингер.
Похоже, он не врал. Он действительно был сверхкотом, будившим в ней забытую тайну. И чем бы ни пахли Мельхиор и Феликс, вот этой конкретной тайны в их запахе не было. После того, как прогремели слова про гипноз Гольденштерна и комплекс нарративов, даже смешно было вспоминать, чем пахнут яйца каких-то там котов.
– Кем мы были раньше? – спросила Миу. – Когда умели говорить?
– Людьми, – ответил Шредингер. – Мы были людьми.
Миу сразу же вспомнила это слово. Но ее память не могла проникнуть дальше – и понять его смысл.
– Я знаю слово, – сказала Миу. – Но не помню, что оно значит. Пытаюсь представить себе людей – и не могу.
– Ничего удивительного, – ответил Шредингер, мечтательно глядя на нее зелеными глазами. – Будь это просто, сверхкоты были бы не нужны.
– Так что такое гипноз Гольденштерна?
– Это сила, которая мешает нам вспомнить себя, – сказал Шредингер. – Мы принимаем себя за котов. Но на самом деле наша природа удивительна и непостижима. Во всяком случае, в потенции. Мы ничего не помним потому, что наши души в плену. В плену у Гольденштерна.
– А кто такой Гольденштерн?
– Это царь нашего ада, – ответил Шредингер. – Демон, заколдовавший нас всех и ставший нашим солнцем.
– Ты его видел? – спросила Миу, замирая от сладкого ужаса.
– Видел, – сказал Шредингер. – Это испытание не для слабых душ. Он покорил бы и меня, если бы не божественный голос в моей голове.
– Скажи, а мы можем вырваться из плена?
– Нет. Но мы можем стать сверхкотами. Вернее, не мы, а ты. Ты можешь стать сверхкошкой. И ты уже на пути к этому.
– А что значит – стать сверхкошкой?
– Подумай сама. Когда ты рядом со мной, ты способна думать словами, моя милая… Моя любовь…
Миу потупилась. Она понимала, что значат слова «моя любовь». Сказать такое было все равно что подойти сзади, понюхать, а потом схватить зубами за загривок. Этого не позволяли себе ни Феликс, ни Мельхиор.
Но Шредингера, конечно, нельзя было судить по обычным законам и правилам. Он был иным. Он слышал божественный голос. И то, что он хочет ее как простой и безмозглый кот несмотря на всю свою дивную силу, вдруг показалось Миу неотразимым.
Она знала, что не смогла бы испытать это чувство в одиночестве, поскольку оно возникало из слов и целиком от них зависело. Но когда рядом был сверхкот, Миу действительно становилась сверхкошкой. Никакой Мельхиор, никакой Феликс никогда не подняли бы ее на подобную высоту.
Шредингер медленно обошел ее и понюхал. Миу не отстранилась.
– Ты нужна мне, – сказал Шредингер и положил лапу ей на спину. – Я так одинок в этом мире…
Миу испытала вихрь противоречивых чувств.
Инстинкт звал ее к Мельхиору, завоевавшему свое право в борьбе. Но высшая часть ее существа, разбуженная желтым котом, была сильнее. И Миу поняла – словами, как не могла прежде – что подчинить животное начало высшему и значило стать сверхкошкой.
А что в ней было высшим? Конечно же, все, сделанное из слов. То, что вернул ей Шредингер.
А почему высшее – это сделанное из слов? Да потому, тут же сообразила Миу, что без них не будет ни высшего, ни низшего, а одни только запахи. А что может быть страшнее, чем потерять высшее в душе?
Превозмогая себя, она повернула мордочку и медленно двинулась по любовной спирали вокруг Шредингера – а тот по той же траектории пошел вокруг нее. Обычный кошачий способ вдвоем ввинтиться в вечность. Миу приблизила нос к его хвосту и зажмурилась, заставив себя до конца внюхаться в его выпирающую мохнатую суть.
Да. Теперь ты знаешь, Миу. Вот так пахнет самый сильный кот. И никак иначе. Глупые инстинкты потому и гонят тебя прочь от этих желтых тестикул, что подлинное величие начинается там, где кончается понятное животным слоям мозга. И сейчас инстинкты выносят свой убогий вердикт тому, что неизмеримо их выше. Но у тебя есть слова, чтобы связно и стройно думать обо всем на свете.
И еще у тебя есть Шредингер…
Шредингер кусал Миу за загривок, мотал ее голову из стороны в сторону, как пойманную мышь, трепал шерстку своими лапами – и она, растопырив когти, несильно била его по нахальной морде, потому что он делал уже такие стыдные вещи, что не бить его по морде было невозможно, а потом она зажмурилась, превозмогла себя – и отдала Шредингеру свой лунный свет, свою волшебную пустоту, свое свернутое в трубочку небо, и он проник в нее и оставил в ее пушистом животике свой секрет. В смысле, тайну.
– Когда ты останешься одна, – сказал Шредингер на прощание, – тебя станут мучать сомнения. Это неизбежно. Ты забудешь слова, а вместе с ними все то, что они тебе открыли.
– Почему?
– Потому что в твоем мозгу пока не звучит божественный голос, велящий тебе пробудиться.
Миу виновато опустила мордочку.
– Не терзайся, – сказал Шредингер. – Помни главное – когда ты встретишь меня, ты вспомнишь все снова. Запомни как следует одно – надо прийти сюда, и все станет ясно.
– Почему я не могу оставаться сверхкошкой? – спросила Миу.
– Эта способность придет к тебе постепенно, – ответил Шредингер. – Сейчас невозможно предсказать когда. Здесь действует очень много факторов.
Шредингер был прав. Уже по дороге домой Миу стала чувствовать – произошло что-то непотребное, противоречащее всем законам кошачьего космоса. Мельхиор отлеживался после боя, в котором он честно и отважно завоевал ее, а она… Она…
