bannerbannerbanner
полная версияЗарубки на сердце

Виктор Васильев
Зарубки на сердце

Полная версия

ОТ ЗАРИ ДО ЗАРИ

Хутор Кауп (по имени владельца) включал в себя двести гектаров земли. Были картофельные, пшеничные, овсяные поля, покосы, выпасы для скота, небольшое озеро, участок леса. Большой бревенчатый дом стоял у самой дороги. За ним были яблоневый сад, колодец, высокий ветряк, дающий электрический ток. Чуть в сторонке размещались скотный двор на восемнадцать коров и шесть лошадей, каменный свинарник на пятьдесят поросят, амбар, сарай для сена. Ну и, конечно, навес для сенокосилок, картофелекопалок, телег и разных колясок. В общем, все было предусмотрено для независимой сытной жизни.

А семья-то состояла из хозяина да его жены. С таким хозяйством никак не управиться. Все держалось на труде наемных работников из обедневших безземельных соседей. Наша семья оказалась ему очень кстати. Он всем нашел дело: Оле, крестному и маме – полевые работы, дойка коров три раза в день, уход за свиньями и лошадьми. Мне – выпас коров, Тоне – выпас гусей. Бабушке и тете Симе – лущение гороха, отделение сливок от молока с помощью сепаратора. Нас он считал батраками, которые должны работать от зари до зари только за еду и крышу над головой. Никакой оплаты, одежки, обуви нам не положено. Он сразу же уволил всех наемных работников, чтобы не платить им.

Вскоре после приезда на хутор приветливая хозяйка позвала нас на кухню обедать. Там стоял длинный стол на земляном полу и две скамейки. Девушка Полина, давнишняя батрачка, подала сначала щи со свининой, потом – тушеную картошку с большими кусками мяса. Хлеба ели вволю. На третье дали парного молока – по большой, полулитровой, кружке. Наелись от пуза – за три постных дня в пути.

Хозяйка встала, постучала ложкой, привлекая внимание:

– Ну как, работнички, понравился вам обед?

– Да, да! Спасибо, хозяюшка. Большое спасибо! – почти хором ответили мы.

– Тогда запомните, – продолжала она – будете хорошо и много работать – будем вас хорошо кормить четыре раза в день.

Нам отвели небольшую комнату, метров двенадцать квадратных, с окном во двор. Стол с двумя скамейками, одна железная кровать, навесная полка – вот и вся мебель. Мама расстроилась:

– Как мы все поместимся? Здесь даже на полу места не хватит.

Крестный пошел к хозяйке. Попросил доски, гвозди, ножовку и молоток. Она сказала, где все это взять. Крестный соорудил двухэтажные нары и деревянную раскладушку, которую на день ставили вертикально. Я с мамой спал наверху нар, Тоня с бабушкой – внизу. Оля спала на раскладушке. Кровать предназначалась для крестного и тети Симы. Гена спал в плетенной из прутьев люльке-качалке. Конечно, было очень тесно. А в сырую погоду и пеленки надо было стирать и сушить в этой же комнате. Но после лагерных нар да вагонов-телятников и такая комнатушка была благодатью.

Мама, крестный и Оля жадно набросились на работу. Все горело в их руках. Истосковались по настоящему делу. По четырнадцать-шестнадцать часов работали. Уставали ужасно, зато много ели и крепко спали в короткие ночи. Хозяйке нравилась такая работа – часто хвалила их. А хозяин угрюмо молчал. Никогда не разговаривал с батраками, только указывал кнутовищем, что надо сделать. Была у него любимая лошадь – серая в белых яблоках. Красавица холеная. Использовалась для парадных выездов напоказ. Но однажды она чем-то не угодила хозяину. Так я собственными глазами видел, как обозленный Кауп засунул кнутовище в ноздрю бедной лошади и несколько раз повернул там. Струя крови прыснула на обидчика. Лошадь хотела встать на дыбы, но помешали оглобли. Тогда она вскинула голову – Кауп повис на кнутовище и сломал его. Выругался по-латышски, ушел в дом, оставив любимую лошадь с обломком кнутовища в ноздре. Пришлось крестному успокаивать лошадь, распрягать ее, вести в стойло и там как-то вытаскивать этот обломок.

Еще крестный рассказывал, как он сам чем-то не понравился хозяину. Так тот схватил длинный нож, которым режут поросят, и бросился на крестного. Он – бежать, а Кауп – за ним. Хорошо, что крестный быстрее бегает. Иначе могла бы случиться трагедия.

***

У меня тоже было свое дело – пасти восемнадцать коров. Вставать приходилось очень рано. Солнышко только-только выкатится из-за леса, а мне уже надо гнать стадо на пастбище. Гнать, правда, недалеко – с полчаса коровьим шагом. Там были просторные клеверные лужайки. Коров я любил, звал всех по имени. Они меня слушались, не разбегались. Если ты к животным без плетки да с ласковым словом, они начинают тебя понимать.

Особенно мне нравилась одна черно-белая корова, по кличке Майка. Она выделялась своей дородностью и спокойствием. Мычала только вполголоса. Неторопливая походка ее казалась мне величавой. Другие коровы чувствовали сдержанную силу и принимали ее верховодство. Майка первая ложилась на траву отдыхать в жаркий день и первая вставала. Шла впереди стада на пастбище и домой. Таким стадом было легко управлять. На обед и на дневную дойку я пригонял коров домой. Полдень определял по самой короткой тени (измерял следочками). А через полтора часа гнал стадо обратно.

Посреди пастбища стоял широкий каштан, усыпанный отцветающими белыми свечками. Под ним я любил прятаться от дождя и жаркого солнца. Там же, видимо, прятался и предыдущий пастух. Потому что я нашел под каштаном забытую книгу, прикрытую лопухом. Это был потрепанный учебник по географии для пятого класса. Я впервые за все военные годы держал в руках книгу, да такую чудесную, что лучше всяких сказок!

Оказывается, на юге есть Черное море глубиной до двух километров! Это же примерно такое расстояние, как отсюда до станции Калвене, если поставить его вертикально! Мало этого, оказывается, что Черное море заполнено мертвой сероводородной водой, где ни единый микроб жить не может. И только самые верхние сто пятьдесят метров имеют живую воду, со всеми рыбами и медузами. Поэтому море и называется Черным.

Оказывается, что наша страна Советский Союз такая большая, что занимает девять часовых поясов из двадцати четырех. Это же почти полсвета! Но живем мы не по солнечному поясному времени, а по декретному. Наше правительство своим декретом в тридцатые годы приказало перевести стрелки всех часов на один час вперед. И получается, что полдень у нас не в двенадцать часов, а в один час дня. Полночь тоже наступает в один час ночи. Оказывается, что в лесу стороны света можно определить не только по компасу, но и по приметам. Так, муравейник всегда расположен с южной стороны дерева, а моховые наросты на коре – с северной стороны живого дерева. Оказывается, что в Каспийском море есть залив, в воде которого содержится так много соли, что высокая плотность ее не позволит человеку утонуть, даже если он захочет.

И так, на каждой странице для меня все новые открытия. Жаль только, что обычный книжный шрифт мне трудно читать – я плохо вижу. Помню, что до войны у меня было хорошее зрение. Видимо, концлагеря и тиф его испортили.

***

На помойке за скотным двором я нашел выброшенный ржавый топор с топорищем. Он был в зазубринах, но мне показался достаточно острым. Я вспомнил, как в 1939 году мой девятилетний друг, финский мальчик Эрик, вслепую забивал молотком гвозди и гордился, что владеет топором. Он сам смастерил двухслойную будку и дверцу на колесиках, чтобы пес мог самостоятельно открыть и закрыть ее.

«А мне сейчас десять лет, скоро будет одиннадцать. Надо и мне попытаться что-нибудь путное сделать», – подумал я.

Каштан на пастбище плохо защищал меня от дождя. Крупные капли обильно просачивались сквозь листву. А у меня ни плаща, ни накидки нет. Вдобавок в найденной книге я вычитал, что опасно прятаться под одиноко стоящим деревом. В него может ударить молния. Вот и задумал я устроить себе надежное и безопасное убежище от дождя и ветра. «У меня есть топор, хороший перочинный нож и большой моток шпагата, найденный еще в Нарве в заброшенной квартире. Что можно сделать с таким набором? – рассуждал я. – Обычный шалаш из конусом поставленных жердей меня не может устроить: тесно и коров только через вход можно видеть. А мне еще надо похвастаться хотя бы перед сестрой, какой я умелый. Надо сделать домик-комнату: с окнами на все стороны, с лежанкой, столом и табуреткой для гостя. В деревнях встречается плетень. Почему бы и мне не сделать плетеные стенки?!» В голове сложилась картина – я реально увидел свой будущий домик.

Вырезал мерку длиною в мой шаг (примерно в полметра). Пошел в заросли молодняка. Из стройных березок вырубил четыре угловые стойки длиною в четыре шага. Заострил нижние концы, сделал канавки на верхних. Забил их в землю на один шаг. Как подставку под ноги при забивании использовал дырявое ведро, принесенное с той же помойки. Затем вырубил тридцать промежуточных стоек потоньше, расставил и тоже забил в землю. Для стола и лежанки забил короткие колышки. Угловые стойки поверху связал четырьмя горизонтальными жердинами. Сделал настил для лежанки из плотно уложенных жердинок. Покатую крышу выполнил из стропил и привязанных к ним наклонно еловых лап. Столом стала фанерка, привязанная за углы к вбитым колышкам. Стены сплетал из толстых ракитовых прутьев и тонких рябиновых стволиков.

Это перечислить легко и быстро, что сделал. На самом деле работа была очень кропотливая, утомительная. Растянулась на несколько недель. Но меня радовало, что она все-таки продвигалась. Понемногу задуманное становилось реальностью. Спасибо коровам, спасибо Майке. Они знали свое дело, не разбегались и мне не мешали.

Но однажды, когда я сидел на лежанке за столом и доедал принесенный с собой завтрак, в дверной проем пролезла рогатая Майкина голова. Ее круглые глаза с явным любопытством разглядывали мое убежище. Я перепугался: сделай Майка еще один шаг вперед – и домик мой тут же развалится. Но у моей любимицы хватило коровьего ума не лезть напролом. Я схватил лежавший на столе бутерброд с маслом и солью, ладошкой левой руки легонько надавил на ее белый лоб, чтобы она попятилась от проема, и поднес к ее губам угощение. Майка благодарно промычала вполголоса, отошла от проема.

 

Я срочно сплел дверь, подвесил ее за верхние углы к жердине. При входе дверь приходилось приподнимать, зато она всегда оставалась закрытой для коров.

***

Только через три недели я решил пригласить сестру посмотреть на свое творение. Она была в восторге, даже пыталась попрыгать на моей лежанке. Как раз набежала туча, пошел сильный дождь. И мы убедились, что ни одна капля не попала внутрь домика.

Вечером за ужином Тоня восторженно говорила маме:

– Ой, мамочка, какой у нас Витя умный! Он дом на поляне построил!

– Какой еще дом? Шалашик, наверно? – засмеялся крестный.

– И никакой не шалашик, а настоящий дом! Четыре стенки, три окна и дверь.

– Может быть, и мебель имеется? – продолжал насмехаться крестный.

– Имеется! Кровать и стол есть. Я даже попрыгала на кровати.

– А крыша, конечно же, черепичная?

– Крыша покатая, еловыми лапами закрыта. Была гроза, но к нам ни капли не попало, вот!

– Что-то вы завираетесь, уважаемая Антонина Николаевна, – уже серьезно заявил крестный. – Где же он пилу и топор взял? И гвозди где раздобыл? Ведь мой инструмент под замком.

– Мама, почему он мне не верит? – рассердилась Тоня.

– Наверно, он очень устал. И хозяин сегодня ругался, – успокоила мама.

– У меня были только перочинный нож и ржавый топор, найденный на помойке. А вместо гвоздей я использовал моток бечевки для связывания жердей, – пояснил я.

– Чудеса какие-то. Или враки безбожные, – задумался крестный. – Выберу свободную минуту и забегу посмотреть на ваш чудо-дом. Если он завтра же не развалится.

– Мама и Оля, вы тоже приходите взглянуть на Витину работу, – сказала сестренка.

Но прошел месяц, другой. Домик не развалился. Только хвойные лапы на крыше я поменял на свежие. Никто из взрослых так и не собрался забежать на пастбище. Конечно, забот у них значительно больше, чем у меня. И все же было обидно, что это первое мое серьезное творение осталось только в моей и Тониной памяти.

ЛИШНИЕ

Пришла дождливая осень. В начале октября появились первые заморозки. Хозяйка сказала, что больше не надо пасти коров. Полевые работы тоже закончились. Остались только доение и уход за скотом. За это хозяин решил кормить Полину, Олю, маму и крестного только обедом, один раз в сутки. Тоню, бабушку, тетю Симу и меня кормить совсем отказался. Найти поденную работу у других хозяев было невозможно. Перед нами встала угроза новой голодной зимы.

Я сам вызвался на убранном картофельном поле искать остатки картошки, как было в Реполке в 1941 году. Ко мне присоединилась Тоня. Мы собирали каждый в свое ведерко, выносили на край поля, там высыпали в мешок. За светлое время короткого дня нам иногда удавалось набрать полмешка картошки. Конечно, там было много порченых клубней (разрезанных лопатой, позеленевших на свету и даже подгнивших картошин), но в голодное время все могло пригодиться. В сумерках приходил крестный, уносил мешок и прятал на скотном дворе. Еще мы собирали колоски на пшеничном и овсяном полях. Изредка нам помогала Оля, прибегая в поле на полчаса. Бабушка и тетя Сима сушили колоски, перетирали в руках, сдували мусор.

Постоянная батрачка Полина каждую неделю отвозила немцам в город Айзпуте четыре бидона сметаны и сливок. То ли налог, то ли плата за наши души. А в конце октября с нею поехал сам хозяин. К вечеру я вернулся с пшеничного поля. Через открытую дверь в комнату услышал, как Полина рассказывала маме и крестному о поездке. Подслушивать, конечно, нехорошо. Но уж очень интересно!

– К нам вышел латышский бургомистр, старый приятель Каупа, – говорила Полина. – Они поздоровались. Говорили по-латышски, но я все понимала. Хозяин спросил: «Комендант немецкий у себя?» – «Сегодня его не будет. Может, я отвечу на твои вопросы?» – сказал бургомистр. Хозяин пояснил: «В июне я взял у немцев временных батраков. Сейчас поля опустели, батраки стали мне не нужны. Даром их кормить не хочу. Пусть комендант забирает их у меня и отправляет в Германию». «Ты придуриваешься или вправду не понимаешь?! – возмутился бургомистр. – В котле мы сидим, в курляндском котле. От Европы отрезаны. А пароходы топят русские подлодки. Немцам надо миллион солдат и уйму техники отправить на помощь Берлину. Не до русских тифозников им теперь. Коменданту лучше не заикайся, а то заставит кормить батраков».

– Хозяин настолько был зол, – продолжала Полина, – что сам, один снял бидоны с телеги, взял подпись бургомистра на расписке, не попрощался с ним и погнал кобылу домой. Так что сегодня старайтесь обходить его стороной.

***

После поездки в Айзпуте хозяин совсем одичал. На улицу выходил очень редко. Только ясными вечерами он выходил в сад, смотрел с тревогой на восток, слушал отдаленную канонаду. Тяжело вздыхал, прикладывал ладони к вискам, раскачивал головой. Чувствовал приближение расплаты за стрельбу в спину отступающим русским солдатам в 1941 году (как поговаривали некоторые обедневшие соседи Каупа). Я несколько раз видел его таким. Но не было к нему ни сочувствия, ни злорадства. Была глубокая обида, что перестал нас кормить. Ведь за лето мы так много поработали на него бесплатно, что заслужили себе пропитание на год вперед.

На него свалилась еще одна напасть. От какой-то болезни за короткий срок передохли все пятьдесят поросят. Свинарник опустел – не стало участка самой грязной работы. Мама с досадой сказала:

– Лучше бы нам отдал парочку больных поросят. Михаил прирезал бы их, и сытной была бы зима.

Все распоряжения по хозяйству давала хозяйка. Особенно строго она следила, чтобы Оля, мама и крестный за обедом не прятали хлеб по карманам для нас. А при доении коров следила, чтобы молоко не прятали, не уносили домой своим детям. «Вот гады, жадюги! – думал я. – Ведь хорошо понимали, что все богатство скоро для них пойдет прахом. Но не хотели этому верить».

Все равно родители воровали хлеб со стола и молоко, особенно после вечерней дойки в десять часов. Обычно мы с Тоней и бабушка с тетей Симой уже спали. Мама и Оля приносили молоко в большом чайнике. Будили нас, велели сразу все выпить, чтобы не оставалось следов. Первый и второй стаканы теплого пенистого молока мы пили охотно, а третьи стаканы шли через силу. Опасались, что хозяйка вздумает обыскать нашу комнату.

***

Наступила зима. Белая скатерть покрыла землю. Маму, Олю и крестного немцы направили в лес заготавливать полуметровые колышки для минных ограждений. Вместе с ними увязались и мы с Тоней. Через двадцать минут мы пришли на опушку соснового бора, где росли молодые сосенки. Крестный спиливал сосенку и макушку с ветками, мама с Олей сдирали кору, а я взялся затесывать колышки. Тоня подбирала кору, складывала в отдельную кучку. Нам выдали задание: по сто колышков на взрослого человека. На свежем воздухе, при небольшом морозце так хорошо работалось, что мы через три часа сделали больше половины задания. Кроме нас были еще люди. Видимо, такие же временные батраки – пересыльные узники. Два немца следили за порядком. Один – с автоматом, другой – с журналом учета.

В полдень приехала немецкая полевая кухня. Привезли горячий гороховый суп с кусочками мяса, кашу перловую со сливочным маслом и сладкий чай. Немецкий хлеб был очень вкусный. После обеда мы еще посидели на лежащей березе, пока учетчик не скомандовал: «Апштейн!» (то есть «Подъем!»). Мы дружно взялись за работу. Часа через два наша норма в триста колышков была выполнена. Показали немцу. Он отметил в журнале и досрочно отпустил нас домой.

В лесу мы работали две недели. Потом немцы решили, что колышков им на две войны хватит, всех распустили. Опять для нас потекли скучные полуголодные будни.

Но после Рождества многое изменилось в худшую сторону. На постой к хозяину встало танковое отделение. Громадный «тигр» встал почти у крыльца, две приземистые «пантеры» – у сенного сарая. Офицерам в черной форме нашлось место в доме хозяев, рядовых поселили на сеновале. А собственный портной с помощником выбрали нашу комнату. Нас же вместе с грудным ребенком под зад коленкой прогнали в свинарник при морозах выше двадцати градусов. Да, да! В каменный пустой свинарник, где только что передохли свиньи!

Крестный отгородил досками ячейку с узким горизонтальным окошком под потолком. Дали нам жестяную печку-буржуйку, дрова, лампу-коптилку без стекла. Кухней служил предбанник с плитой и котлом для приготовления еды поросятам. Спали на каменном полу на матрасах, набитых сеном. Спали вповалку, тесно прижимаясь друг к другу, чтоб не замерзнуть. Гену тетя Сима брала к себе, под общее одеяло. С вечера натопим, раскалим буржуйку докрасна – жарко станет, а под утро волосы и подушки покрываются инеем. Надо снова топить. И так всю зиму прожили. Просто удивительно, что никто не простудился, не заболел. Кроме мокрого носа да легкого кашля, ничто к нам не липло.

На кухне мы регулярно устраивали баню. Нагревали целый котел воды. Отдельно, в ведре разводили золу – получали щелочную воду. Использовали ее вместо мыла. Пол был покатый, вода не задерживалась. Только воздух в кухне оставался холодным – его не удавалось нагреть. Зато приятно быть чистеньким, словно душа отдыхает!

Я иногда задумывался: где же мылись хозяева? Почему такие богатые латыши не построили баню себе? И пожадничали на доски для земляного пола в летней кухне, где кормят батраков? И рабочую обувь для батраков не закупают, а все деревянными колодками потчуют? Обходятся без радио и телефона? Неужели им для счастья достаточно пятидесяти свиней и восемнадцати коров на двоих? Достаточно сытого брюха?!

Рейтинг@Mail.ru