Виктория Болле
Путь домой через бездну
Аннотация
В мире, где жизнь человека ничего не стоит перед лицом тоталитарного государства, судьба Иоганна, волга-немца, звучит как гимн человеческому духу. Родившийся в мрачные времена сталинских репрессий, он проходит через круги ада: от насильственного вырывания из родных мест до невыносимых условий трудовых лагерей. Это рассказ о потерях и боли, о крепости духа и о непоколебимой воле к жизни. Иоганн стал свидетелем и непосредственным участником событий, навсегда изменивших ход истории. Его голос проникает сквозь десятилетия, напоминая о тех, кто не может рассказать свою историю. Эта книга – не просто воспоминания о выживании; это памятник несгибаемости духа человека перед лицом нечеловеческих испытаний.
Предисловие
Манифест императрицы Екатерины II, принятый в 1763 году, позволил тысячам немецких крестьян поселиться на равнинах Волги. В последующие годы множество немецких переселенцев последовали за приглашением своей соотечественницы в их новый регион Российской империи, где они основали более сотни колоний. Императрица обещала немецким поселенцам религиозную свободу, освобождение от налогов и земли.
Политический особый статус, который включал право на сохранение немецкого языка в качестве официального и право на самоуправление, был дополнительным стимулом для переселенцев для переезда в степные районы вдоль Волги и их освоения.
В окружении чужих народов немцам удалось сохранить язык, традиции и религию, которые они привезли с собой из родины. Немецкий уклад жизни удалось глубоко укоренить на этой земле. Это проявлялось в названиях жилых поселений, полей, лугов, гор, рек, ручьёв и многом другом. Несколько немецких церквей в степях Поволжья, которые сохранились до наших дней, свидетельствуют о разнообразии немецкой архитектуры.
В конце царской эпохи и после начального периода в Советском Союзе права на самоопределение были ограничены политикой. Во внутренних регионах страны преобладали антинемецкие настроения. В 1924 году была создана Автономная Социалистическая Советская Республика Немцев Поволжья (АССР НП). Эта республика была ликвидирована в 1941 году. После нападения Третьего Рейха на Советский Союз во время Второй мировой войны большинство немцев Поволжья были обвинены в коллективном сотрудничестве с фашисткой Германией и в конечном итоге были сосланы в Сибирь и Центральную Азию, где они в основном жили отдельно от других советских граждан в спецпоселениях.
Депортация немцев Поволжья стала началом трагедии, которая привела к гибели немецкого Поволжья, места уникальной и самобытной культуры.
После Второй мировой войны немцам не позволили вернуться на историческую родину. Общение на немецком оставалось рискованным, увеличивая риск обвинений в фашизме. В 1948 году было объявлено, что изгнание будет вечным. Немцы подчинялись комендатуре со строгим контролем и ограничениями, которые отменили лишь в 1956 году.
Лишение Поволжья культурных лидеров привело к упадку региона: имена мест забыты, культурные святыни уничтожены, а традиционные христианские церкви заброшены. Многие мелкие поселения исчезли, как и крупные немецкие колонии.
Карта
Основано на реальных событиях
перевод с немецкого языка
Оригинал впервые был опубликован в 2015 году под названием: Die Brücke nach Hause.
В память о всех,
кто не выжил в трудовых лагерях и плену.
1
Декабрь 2006, Германия
Холодное утро четверга в дождливом декабре, незадолго до рождественских праздников – люди собрались на кладбище, чтобы проститься с покойной. Из серых облаков просачивался тихий дождь, но зонты оставались закрытыми – в знак протеста против непогоды, не как укрытие.
Я тоже стоял там, смотря с грустью на гроб, который опускали во влажную землю. Мое сердце кровоточило. Понимание смерти моей жены было тяжелым бременем. Я все еще здесь, а ее уже нет. Она ушла первой, оставив меня пережить ее похороны в одиночестве.
Моя жена ушла мирно, после пяти лет болезни, так же неприметно, как жила все свои восемьдесят лет. Месяц назад мы отметили её 80-летие, после которого её состояние ухудшилось. Через две недели она впала в кому, и наши дочери не отходили от её кровати. Мы все знали, что это её последние дни.
Вечером Ольга, моя младшая невестка, укрыла её и села рядом, внимая неровному дыханию и сопротивляясь сонливости. В комнате горел только тусклый свет от настольной лампы, царила тишина.
На следующий день, к обеду, дыхание прекратилось. Моя жена, спутница жизни на протяжении шестидесяти лет, ушла в тот декабрьский день.
Весть о её смерти распространилась быстро. Наши дети и внуки собрались в маленькой двухкомнатной квартире и с красными от слёз глазами смотрели на спокойно лежащее тело. В квартире царила тишина, почти никто не шевелился.
Позже мои дочери начали суетливо звонить и листать телефонный справочник, пока наконец не пришел агент похоронного бюро и забрал тело моей жены. Похороны были назначены на следующий четверг.
Теперь все собрались, чтобы проститься с усопшей навеки. Я первым медленно подхожу к могиле моей жены, опираясь на трость в мои восемьдесят четыре года. Мои дети не поддерживают меня, уважая мое желание идти самостоятельно, ведь я все еще могу передвигаться сам.
Перед тем как согнуться за пригоршней земли, я смотрю на собравшихся: наших детей, внуков, правнуков, их семьи, друзей, родственников… Они заполнили тропинки и пространства меж могил. Их много, и это глубоко меня волнует. Легкий дождь стекает по лицам, смешиваясь со слезами скорби.
В передних рядах, сквозь слёзы, скорбит моя младшая дочь. Она много времени провела рядом с мамой, заботясь о ней в последние годы. Это тяжёлое испытание для неё и для каждого из наших десяти детей, которые без исключения пришли проститься.
Большинство тихо плачет про себя. Похороны, казалось, принадлежали священнику, пока мой вид – старика с опущенной головой у могилы супруги, не вызвал общую боль. На их лицах – глубокая скорбь и сочувствие, охватывающие каждого.
Присутствующие следят, как я достаю маленькую лопату из кучи земли. Наполнив её доверху, я на мгновение задумываюсь перед могилой, затем наклоняю лопату и медленно сыплю землю. Звук земли, падающей на дерево гроба, проникает прямо в душу.
Я повторяю всё это трижды. Очень медленно отхожу в сторону и молча стою рядом с одним из сыновей, глядя на пустое место рядом с могилой моей жены. Я сдерживаю слёзы, наблюдая, как все гости прощания следуют моему примеру. Мужчины подходят к могиле и бросают горсть земли на крышку гроба, женщины опускают розы в гробницу.
Это семейная могила, которую я приобрел для моей жены, а позже и для себя. Когда я умру, через два, три или даже десять лет, мы оба вновь соединимся здесь на вечность. Ужасное чувство охватывает меня при мысли, что я смотрю на собственную могилу.
Надо мной шумно кружат вороны, их крики сливаются с приглушённым стоном моей младшей дочери. Я смотрю на своих детей, на моих сыновей и дочерей, их детей, внуков, и вся моя жизнь проносится перед глазами.
Я вижу маленького мальчика, который всегда был в беде, боролся за жизнь каждый день и прошёл через много радости и боли, чтобы стать тем стариком, что стоит здесь сегодня.
Мои мысли летят в далекий край, туда, где находится моя утраченная родина, в Мангейм. Не в процветающий город в Баден-Вюртемберге, город на немецкой земле. Нет, на российской земле Автономной Социалистической Советской Республики Немцев Поволжья АССРНП. Это густонаселённый большой колхоз кантона Гнаденфлур на реке Караман. Здесь смешанные леса сменяются южными травянистыми степями. На северо-западе Волга образует естественную границу. На юге граница проходит по Сталинградскому району, на востоке и северо-востоке – по Самарской и Саратовской областям с их многочисленными русскими поселениями. Церковь возвышается посреди колхоза, её колокол звенит несколько раз в день, как будто предупреждая об опаснисти. Здесь моя родина, здесь я родился!
Люди здесь, переселенные немцы, дружат с соседями и торгуют с ними. Они успешно ведут сельское хозяйство, ухаживают за скотом и землёй, получая богатый урожай и быстро строят заводы для обработки продукции.
Они адаптируются к местному климату, где короткие весны требуют засева полей в течение нескольких дней, чтобы семена проросли, сохранив влагу для роста зерна. Пропустив это время, урожая не будет.
Решения принимаются собранием поселенцев и обязательны для всех, их исполняет избранный старейшина. Это уникально для аутократической Российской империи, где крестьяне были правами ограничены.
Каждая немецкая колония имеет семилетнюю школу, где обучение до четвертого класса ведется исключительно на немецком языке. Начиная с пятого класса, также преподают русский.
Особое уважение уделяется религии. Колонисты часто ходят с семьями в церковь, обучают детей Божьему слову и остаются верными своему христианскому вероисповеданию. У них есть свои обычаи, которые они привезли из своей далекой родины в чужую страну. Народ живет в мире и согласии по божественным законам, не только между собой, но и с соседями.
Начало Первой мировой войны ознаменовало трудности для поволжских немцев, а Октябрьская революция дала старт тяжелым временам и политике уничтожения немцев в стране.
2
1925, немецкое поселение на Волге, Советский Союз
Моя жизнь полна судьбоносных встреч и событий, и я помню каждое из них, как будто они произошли вчера.
Начну с самого начала, с 1925 года.
Я родился в тяжелое время массового голода и серьезных политических событий. Мое рождение принесло моей матери бесчисленные проблемы. Не только она скептически отнеслась к моему появлению на свет, но и вся моя родня. Они не любили меня, потому что я появился на свет при роковых обстоятельствах. Я был нежеланным ребенком, случайностью, как говорят сегодня, незаконнорожденным. Мое рождение принесло позор моей матери.
Она, как и мой отец, была поволжской немкой и носила прекрасное имя – Маргарита. Молодая и влюблённая, она тайно встречалась с парнем. Обычная история, которую можно встретить в тысячах романов: богатый Он и бедная Она. К сожалению, конец был не таким, как во всех этих книгах.
Мать работала служанкой в доме богатой семьи моего отца. Он, избалованный молодой человек, проявил интерес к наивной молодой прислуге, вскружил ей голову, обещал звёзды с неба и затащил её в постель.
Они так и не поженились. Отец не был настроен серьёзно по отношению к моей матери, а его родственники не одобрили бы этот брак. Вскоре его призвали в армию, и он ушёл. Девять месяцев спустя родился я.
Моего отца я не знал. Он покинул нас навсегда, когда ушел. Единственное, что осталось мне на память о нем, – это одна фотография, которую имела моя мать, и имя, больше ничего.
Мать крестила меня в лютеранской деревенской церкви и дала мне имя Иоганнес в честь моего отца, который носил то же имя. Я получил свидетельство о рождении, почетное, составленное на немецком языке, согласно которому я был немцем.
Мы жили вдвоем. Я и мать. Это была жалкая жизнь в голоде и нужде, бедности и полном нищенстве. Днем, когда мать шла работать, она отводила меня к своему старшему брату, моему дяде Фёдору. У него было трое собственных детей и достаточно ртов, которые нужно было кормить. Я был для него дополнительной обузой.
У дяди Фёдора имелась собака. Её звали Карл. Обычная дворовая собака, не особенно большая, до костей худая. Её тёмная шерсть не блестела на солнце, а глаза смотрели грустно. Карл был дружелюбным животным. Каждый день он ждал меня у ворот дома, и когда я приходил, собака прыгала на меня и лаяла. Длинная металлическая цепь позволяла ей свободно передвигаться по двору. Она бегала и радостно махала хвостом, когда её гладили по спине. Я любил играть с Карлом. Ни одно другое животное не запомнилось мне так, как эта собака.
У мены и матери не было ничего действительно ценного. Ни скота, ни украшений, ни дорогих тканей, ни имущества, даже домашнего животного. Но у моего дяди Фёдора было две коровы, два красивых жеребца и несколько отборных предметов. Он не был богатым или зажиточным, совсем нет. Он был крестьянином, как и любой другой житель деревни, который пытался заработать на жизнь честным трудом.
Мне было четыре года, когда Сталин приказал провести принудительную коллективизацию. Коллективизация была направлена как против крупных землевладельцев, так и против крестьян. Не только зажиточные люди, которых называли кулаками, но и бедные люди были вынуждены добровольно отдавать своё имущество правительству, чтобы вступить в колхоз.
Вооружённые государственные деятели, обычно в сопровождении военного, врывались в дома людей, обыскивали каждый угол и забирали всё, что считали нужным. Люди боялись полицейской силы и дрожали от страха, когда вооружённые государственные отряды приближались к их домам.
Многие кулаки из Мангейма не соглашались с конфискацией и сопротивлялись радикальным мерам правительства. В конце концов, они были полностью лишены своего имущества, всех средств и сосланы. Многие были убиты …
***
В 1928 году
В один обычный день, когда мать работала, я остался у своего дяди Федора. Я был слишком мал, чтобы понять, что происходило, но быстро заметил, что с нами случится что-то плохое.
Жена моего дяди кричала страшно, когда трое вооруженных мужчин в элегантных униформах насильно ворвались в дом. Они вошли во двор, оглядываясь с недоверием, как будто знали, что здесь нечего взять.
Собака дяди Фёдора побежала навстречу государственным деятелям. Он всегда так делал, когда кто-то приходил в гости. Но на этот раз он не вилял радостно хвостом. Он чувствовал, что эти мужчины были захватчиками. От них исходил злой запах. Карл лаял на офицеров.
Один из них схватился за оружие, направил его на Карла и, не колеблясь ни секунды, нажал на курок. Карл взвизгнул, упал на землю и в следующий момент был мёртв.
– Зачем ты это сделал? – спросил мой дядя, с ужасом глядя на труп собаки.
– У нас недостаточно мыла, – бездушно ответил убийца Карла. – Отдайте скот. Из него сварят мыло.
Судьба Карла сильно меня потрясла. Я сидел в углу и плакал, боясь высунуться. Я боялся, что эти жестокие люди направят на меня оружие и застрелят так же, как собаку.
Они ходили по двору, что-то записывали на бумаге. Один из жеребцов дяди Фёдора был конфискован, также забрали корову. Они обыскали дом и нашли старый сундук, в котором жена моего дяди хранила одежду. Там они обнаружили пару изношенных старых занавесок и взяли один экземпляр для колхоза.
Они конфисковали всё, что могли найти: посуду, одежду, книги, просто всё. А потом они ушли, оставив за собой большую печаль, которую я видел в глазах моего дяди и тёти в тот день. Мой дядя много лет работал и откладывал каждую копейку, чтобы купить эти немногие вещи. Забота о своей семье всегда была для него на первом месте. А теперь государственные служащие забрали у него почти всё. Они практически лишили его семью средств к существованию.
Так деревня Мангейм превратилась в колхоз, к которому мы официально присоединились после раскулачивания. С тех пор всё стало только хуже. Колхоз не успел вовремя посеять, и земля превратилась в выжженные, пустые степи. Поля больше не обрабатывались. В результате пришёл великий голод.
После принудительной коллективизации жизнь у нас с матерью стала ещё тяжелее. Нам нечего было есть, и мы почти умирали от голода. В этой ситуации мать решила покинуть Мангейм. Мы отправились в Среднюю Азию, в Ташкент, в город хлеба, как его называли. В совхоз, где жила старшая сестра моей матери, Мари-Лизбет, со своей семьёй. В суматохе столицы Узбекистана мы надеялись найти для нас лучшую жизнь.
Но вскоре возникла первая проблема. Ни мать, ни я не знали русского языка. С нашим родным немецким языком в Узбекистане у нас не получалось. Тем не менее, мать с помощью своей сестры нашла работу. На свою первую зарплату она купила мне небольшую шалмейку.
Я отчетливо помню, как она подарила мне дудочку. Я был безмерно рад и не расставался с ней. Однако однажды по неосторожности уронил шалмейку в большой бак с водой, стоявший в нашей комнате. Я плакал, потому что думал, что игрушка потеряна навсегда. Будучи маленьким мальчиком, я не мог достать шалмейку со дна бака.
Мать вернулась с работы только вечером.
– Чего ты плачешь, Ваня? – заботливо спросила она меня.
Сквозь слезы я объяснил ей, что произошло, хотя боялся, что она накричит на меня и больше никогда не купит мне игрушку. Но к моему удивлению она сняла обувь, забралась в водяной бак и выловила свисток. Это вызвало радостную улыбку на моём грустном детском лице.
***
В 1932 году
После всего нескольких лет в Ташкенте у матери началась тоска по дому. Мы вернулись в Мангейм на Поволжье. Здесь ничего не изменилось к лучшему. 1932 год был тяжелым для всех переселенцев. Урожай не удался. Работы в колхозе было много, но за неё не платили.
Люди умирали от голода на улицах, в своих домах и квартирах. Трупы накапливались в каждом жилище, в каждом общественном заведении. Никто не убирал их. Это походило на апокалипсис.
Её смерть уже не была событием для кого-либо. Каждый был занят собственным выживанием. Люди стали холодными и равнодушными к судьбам других. Никакого сострадания, никакого участия и никакой заботы, как это было раньше. В результате вспыхнули болезни, унесшие жизни ещё большего числа людей.
Место моего рождения превратилось в убогое убежище, наполненное страхом, ужасом и смертью. Ничто не внушало даже капли оптимизма.
Когда я вспоминаю об этом, мне кажется, что в те годы оно было как болото, однообразное, усеянное буграми, опасное, всегда угрожающее затянуть меня в свои глубины, утянуть на дно и полностью, до последнего вздоха, высосать. Мой родной город – болото – заросшее тощими, дрожащими осинами, средними елями и заблудшими среди этих рваных ран земли белыми берёзами. Они росли очень медленно и быстро умирали в рыхлой, мёртвой земле, падали и гнили, как трупы рядом с ними. Этот образ часто встаёт перед моими глазами, и мне становится невыносимо больно.
Часто я вижу перед собой маленького мальчика. На его лице упрямое, но также испуганное выражение. Он пробирается сквозь мокрые снежинки, одинокий, покинутый, измученный. Тягостные и запутанные мысли нависают над ним, как тёмное облако, и болезненно вгрызаются в его переполненное маленькое детское сердце.
Случилось самое страшное, надежда покинула нас. Как новоприбывшие, мы не имели права ни на жилье, ни на работу. Это почти стало нашим концом.
Вернувшись в Мангейм, мать познакомилась с мужчиной. Хотя они жили вместе лишь недолгое время и у них даже родился ребёнок, я не помню его имени. Как быстро он появился в нашей жизни, так же быстро он и исчез, вскоре после того, как мать забеременела. Он умер от голода, как почти каждый человек, умерший в то время.
Мама осталась одна с двумя детьми, которых ей нужно было содержать. Она была вынуждена работать, а я, маленький мальчик, которым я тогда был, должен был присматривать за младенцем в её отсутствие.
Младенец ужасно плакал, и я качал его колыбель, простой предмет мебели, сколоченный из досок. Я хотел, чтобы ребёнок перестал плакать. Но он не переставал. Он кричал без остановки, и я не понимал, что ему нужно.
В какой-то момент младенец перестал плакать. Я занялся своими делами и был рад, наконец, иметь немного времени для себя.
Вечером мама вернулась домой. Она хотела узнать, как дела у моего братишки.
– Он постоянно плакал, потом уснул и до сих пор спит.
Мама подошла к колыбели, чтобы посмотреть на малыша. Вдруг она застыла. Она посмотрела на него и разрыдалась.
– Ребенок мертв, – сказала она дрожащим голосом. Он умер от голода.
После его смерти не было утешения и ничего, что могло бы облегчить мамину боль. Вскоре она заболела от горя и постоянного голода. Ей было тяжело ходить на работу. У нас почти не было еды. Все чаще я ложился спать голодным и все чаще думал о том, доживу ли я до следующего дня.
3
Новый год 1933 года.
Говорят, чудеса случаются, если в них крепко верить, и в эту праздничную ночь произошло настоящее чудо.
С черного неба падали густые снежинки, когда я бежал к своей тете Анне. Она была самой младшей из всех сестер моей матери, незамужней, бездетной и жила одна.
Я хотел непременно пожелать ей счастливого праздника и надеялся получить от неё небольшой подарок.
– Моё дорогое дитя, – сказала она мне. – С радостью бы я тебе что-нибудь дала, но у меня ничего нет, даже щепотки муки. Зато у меня есть кое-что гораздо лучшее для тебя.
Я был очень заинтригован, чтобы узнать, что это такое, что должно быть гораздо лучше, чем кусочек хлеба.
– Беги к своему дяде Карлу. Твой отец там.
Я не поверил своим ушам. Мой отец должен быть там!? Мой родной отец, которого я никогда раньше не видел? Смешанные чувства захлестнули меня. Замешательство, гнев и раздражение, но сильное чувство радости одержало верх. Сердце колотилось так сильно, что казалось, оно вот-вот разорвёт грудь. Как часто я мечтал однажды встретить своего отца? Каждый вечер перед сном я смотрел на его фотографию, а ночью мечтал о нём.
В моих снах он всегда появлялся как высокий мужчина. Стройный, с коротко подстриженными густыми волосами и в военной форме, как на фотографии. Мы никогда не разговаривали в моих снах. Я всегда смотрел на него издалека.
– Что ты стоишь как вкопанный? – вырвала меня из раздумий тётя Анна. – Беги, беги к своему отцу, – подгоняла она меня.
В тот же миг я выбежал из дома, не поблагодарив тетю за передачу радостной новости.
Дядя Карл был братом моего отца. Он был зажиточным, владел прекрасным большим домом и жил с семьей в той же деревне, где жили мы с матерью. Мы не поддерживали связь с этой семьей, но я знал о них все.
Я знал, какой дом принадлежит ему, бежал через глубокий снег, и мне было все равно, что я едва мог дышать. По дороге я представлял себе, каким может быть мой отец. Обрадуется ли он, увидев меня?
В мыслях я рисовал нашу встречу. Мой отец сразу бы узнал меня, обнял бы крепко и расспросил о моей жизни. У него наверняка была причина, почему он никогда не навещал меня. Он, конечно же, высокий и сильный, привлекательныи и мог рассказать много интересного. О местах, где он был, о людях, которых он встречал. И наверняка он привез мне много подарков.
Меня мучил вопрос, почему он вернулся сейчас, через столько лет. Я надеялся, что ради меня и что он наконец-то хочет участвовать в моей жизни. Конечно же, он скучал по мне так же сильно, как я скучал по нему.
Наконец я оказался у дома моего дяди. Бежал по ступеням веранды, задыхаясь и с диким биением в груди. Я стоял перед дверью прекрасного трехэтажного здания, позвонил. Мои руки дрожали, когда мне открыли массивную дверь, и я вошел в дом. Навстречу мне вышел дядя Карл.
Внутри пахло вкусной едой. Мой желудок, не получавший еды уже несколько дней, громко заурчал.
Я был так взволнован, когда дядя Карл привел меня в гостиную и я впервые в жизни встретился лицом к лицу с моим отцом. Он сидел за столом, прямо напротив меня. Вот он, во плоти и крови, живой и на расстоянии вытянутой руки. Именно таким, каким я всегда его себе представлял. Высокий, привлекательный и особенно статный. Одет он был в форму, которая делала его мужественным, точно как на фотографии.
Больше всего мне хотелось бы сразу подбежать к нему и крепко прижаться к его груди. Мне хотелось сказать ему, как сильно я по нему скучал и как сильно он мне нужен. Я бы умолял его остаться, никогда больше не уходить и не оставлять меня. Но я молчал. Я ничего не сказал. Вместо этого я вежливо поприветствовал присутствующих и пожелал им счастливого праздника. Я даже прочитал маленькое стихотворение на немецком языке.
Присутствующие захлопали в ладоши и улыбнулись мне. Затем дядя Карл сказал моему отцу:
– Это твой сын.
Он слегка подтолкнул меня вперед.
Отец медленно поднялся со стула и внимательно оглядел меня со строгим видом. Смотря на меня так, мне казалось, что я перестал дышать. Осмотрев меня с головы до ног, он обратился к моему дяде:
– Карлушка, пойди в кладовку и принеси мой мешок.
Дядя Карл сделал то, что от него потребовал отец. Он принёс мешок и передал его моему отцу. Когда отец его открыл, я увидел внутри два хлебных каравая. Я уже совсем забыл, как вкусно пахнет хлеб. Отец протянул мне один каравай, и я с благодарностью взял его. Мы не ели хлеба уже целую вечность.
– Это твой подарок, – сказал мне отец. Затем он достал тридцать рублей из мешка и дал их мне. Я взял красные банкноты и быстро сунул их в карман.
Потом он попросил меня сесть и сам сел рядом со мной.
– Ты уже ходишь в школу? – спросил он меня.
Я покачал головой. – Нет, ещё нет.
– Сколько тебе лет?
– Восемь. На самом деле мне не было ещё восьми, но через месяц мне должно было исполниться восемь.
Мы разговаривали четверть часа, и я наслаждался этим коротким временем в обществе моего отца.
– Тебе нравится жить у мамы? – спросил он. Я сразу начал болтать, не задумываясь о том, что говорю.
– У нас часто почти нечего есть, и игрушек у меня тоже нет.
Отец нахмурился, промолчал какое-то время, прежде чем вдруг задал самый важный вопрос:
– Хочешь пойти со мной?
Сначала я подумал, что он шутит. Но по выражению его лица я понял, что это не так.
– У тебя будет ещё один брат.
– А как же моя мама? – спросил я испуганно.
– У тебя будет другая мать. Моя жена. Она учительница, она научит тебя многим замечательным вещам. Со мной тебе будет хорошо. Прежде всего, у тебя всегда будет что поесть. Ну что, хочешь?
Его слова звучали очень заманчиво.
– Хочу, – тихо ответил я. Я хотел этого всем сердцем. Больше всего на свете я хотел именно этого.
Отец удовлетворённо улыбнулся.
– Ну тогда, беги домой и отнеси всё, что я тебе дал, своей матери. Только ничего ей не говори. Если скажешь, она не отпустит тебя со мной. Понимаешь?
Я кивнул.
– Ну ладно, а теперь иди. Я уезжаю через час. Только не опаздывай.
С буханкой хлеба в руках и тридцатью рублями в кармане я пошёл на кухню, чтобы покинуть дом через задний выход. Тётя Мила, жена моего дяди, готовила клёцки с квашеной капустой. Аромат, наполнявший кухню, был неописуемо вкусным.
Тетя Мила завернула мне клёцку с немного капустой в бумагу. Это была огромная клёцка, почти такая же большая, как буханка хлеба, которую я держал в руках.
– Возьми это, Ваня, – сказала она. – Я сделала это из последней муки.
Я никогда в жизни не ожидал столько подарков сразу. Счастливый и благодарный, я побежал домой, где моя мать ждала моего возвращения. Её ноги были так сильно опухшими, что она едва могла ходить.
Я вошёл в комнату, положил принесённое на стол и объявил:
– Вот, мама, ешь, мне срочно нужно уходить.
– Куда это так срочно? – удивилась она.
– Ребята хотят поехать в Саловку, чтобы поздравить людей там с праздником. Может быть, они дадут нам подарки, – солгал я.
Саловка – колхоз, недалеко от нашей деревни, где жили только русскоговорящие поселенцы. Колхоз был довольно зажиточным. Оба села вели дела друг с другом и обменивались различными вещами. Жаль только, что жители обоих сел совсем не могли понять друг друга.
Поскольку я некоторое время жил с матерью в Ташкенте, я был единственным в деревне, кто знал русский язык, и меня часто просили поехать в качестве переводчика.
Мать знала об этом. Она часто отправляла меня в Саловку, но сегодня, по какой-то причине, запретила мне ехать.
– Ты никуда не пойдёшь. Раздевайся. Ты остаёшься дома.
Мать уже догадывалась, что я задумал. Она, наверное, уже слышала от тёти Анны, что мой отец в деревне. Она схватила меня за пальто.
– Нет, – возразил я. – Мне нужно идти. Ребята ждут меня снаружи.
Я вырвался из объятий матери и побежал прочь. Она последовала за мной, пытаясь остановить меня. Я не обращал на неё внимания и бежал долгий путь до дома моего дяди, где меня ждал отец. Я прибежал как раз вовремя. Дядя Карл уже открывал ворота. Тройка лошадей была уже запряжена. Отец, завернутый в мех, восседал в санях.
Я побежал во двор. Мама, которая едва поспевала, не догнала меня.
– Ты всё-таки пришёл! – обрадовался мой отец и предложил мне место рядом с ним в санях. – Давай, садись уже.
Я быстро сел в сани, и мне на плечи накинули кусочек меха. Он был неописуемо мягким и тёплым.
– Поехали, Карлушка, – крикнул мой отец и погнал лошадей. В этот момент я был самым счастливым ребёнком на свете. Я наконец-то познакомился с отцом и даже уезжал с ним. Далеко от голода и нищеты этой деревни. Моя самая большая мечта сбылась. Я останусь с отцом и буду участвовать в его жизни.
Но когда мы достигли ворот, нам навстречу вышла мать.
– Как ты можешь так поступать? – обратилась она к отцу. – Тебе совсем не стыдно? С такими усилиями я растила этого ребёнка, а ты просто пришёл и хочешь его у меня забрать. Он – всё, что у меня есть, и ты готов лишить меня последней радости в этой жизни.
– Он умрёт с тобой, – сказал мой отец.
– Отдай его мне, верни мне моего сына, – умоляла его мать. – Пока я жива, он не умрёт. Я об этом позабочусь. Если я умру, тогда забирай его с собой.
Отец не сопротивлялся, когда мать вытащила меня из саней. Я извивался и пытался вырваться, но она держала меня крепко. Я видел боль в глазах моего отца и понимал, что ему было не менее тяжело отпускать меня, как и мне.
– Прощай, – сказал он мне. – Прощай, мой сын, – и слегка помахал мне правой рукой. Этот его жест до сих пор в моей памяти. То, как он умчался в снег и навсегда исчез.
Мама взяла меня за руку и повела домой. Я был очень несчастен, что он ничего не предпринял, а просто так меня бросил.
Это был первый и последний раз, когда я видел своего отца. Он работал в НКВД в качестве начальника ГПУ в политическом управлении – очень уважаемая должность, которая позволяла ему вести обеспеченную жизнь.
Много лет спустя я узнал, что он чуть позже покинул армию. Некоторое время он жил в Карл-Маркс-Штадте, втором по значимости центре поволжских немцев, после города Энгельс. У него была семья, жена и еще один сын, Юрий.
Я никогда не получал от него известия, даже письма. Я ничего больше о нем не знал. Он ушел, и у меня остались только воспоминания о нашей единственной встрече. Будучи маленьким мальчиком, я часто чувствовал себя виноватым за его поведение, пытаясь найти хоть какое-то объяснение. Но что может сделать ребенок, если его бросил собственный отец?
Возможно, все сложилось бы иначе, если бы он прожил дольше. Отец стал жертвой чистки и умер очень рано. В 1937 году его арестовали, осудили и расстреляли по причинам, которые мне до сих пор неизвестны.