Виктория Платова
Stalingrad, станция метро
Полуночные мечты Елизаветы тоже претерпевают изменения: хотя в них она по-прежнему де-факто nummer ein в мировой табели о рангах, добраться до судьбоносной встречи на паперти никак не удается. Елизавета засыпает прежде, чем Женщина-Цунами оказывается в ее гипотетических объятиях. Чтобы объятия все же состоялись до того, как ее сморит сон, будущая княгиня Монако пускается на всякие хитрости: проматывает на ускоренной историю собственного возвышения, исключает пункты с Тарантино, ООН и музеем мадам Тюссо. Из посреднических миссий остаются лишь переговоры с басками, но и это не срабатывает. Елизавета все равно отрубается, так и не дождавшись катарсиса. Да и в конце концов, зачем ей становиться княгиней Монако? Наверняка прав у княгини гораздо меньше, чем обязанностей, а еще ежегодный великосветский бал в Вене и масса благотворительных вечеров по самым разным поводам! Присутствовать на них просто необходимо, невзирая на головную боль, расстройство желудка и – ужас, ужас, ужас! – месячные. Как совместить маленькое и не очень-то просторное коктейльное платье с тампонами и прокладками?..
А папарацци?!
Как она могла забыть об этих гиенах, этих падальщиках? Папарацци не дадут ей и шагу ступить, будут щелкать и щелкать ее без продыха, иногда намеренно выбирая не самые удачные ракурсы. Продажа снимков ведущим мировым издательствам за бешеные деньги – еще полбеды. Хуже, когда снимки появятся в Интернете и всякая шелупонь начнет снабжать их своими подметными комментариями. А еще есть такая программа, где посредством нехитрых комбинаций кнопок на клавиатуре можно до неузнаваемости изменить внешность популярного человека, прилепить ему буратинский нос, вывернуть губы на манер африканских, сделать косым, кривым и лишенным подбородка. Программа так и называется – «Достань звезду!». Достать звезду можно и другим способом, а именно: распространением о ней самых чудовищных слухов, самых грязных сплетен, самых отвратительных небылиц. Бог знает чего не читают о себе несчастные знаменитости! – читают и рыдают рыдмя, читают и впадают в ярость, читают и тут же набирают телефонный номер адвоката. Нет-нет, перспектива быть оболганной ни за чих собачий совсем не прельщает Елизавету Гейнзе. Пусть княгиней Монако становится кто-то другой. Пусть «Роллинг Стоунз» посвятят свое мировое турне не «солнцеподобной Элизабет», а «луноликой сами-придумают-кому» или вообще – 100-летию своей нескончаемой творческой деятельности. А у Тарантино и без того есть Ума Турман, и не стоит отнимать у режиссеров любимые игрушки, это может пагубно отразиться на их пищеварении.
Выход из положения напрашивается сам собой: поменьше мелькать на экранах и журнальных страницах, а лучше вообще никогда на них не попадать. Но как согласовать это с суперпопулярностью, о которой так бредит Елизавета?
Без средств массовой информации ее не достигнешь, без них человек обречен на незавидную и абсолютно непривлекательную роль мелкого обывателя (синонимы: быдло, мясо, инфузория, перегной). Обывательские чувства и мысли, а также победы и поражения можно разглядеть разве что под микроскопом, но и это маловероятно. Микроскоп – вещь благородная, глубоко научная, она открывает новые горизонты и служит продвижению самых передовых идей. Так стоит ли отвлекать столь замечательный оптический прибор на исследование душного обывательского мирка?
Однозначно – нет.
Микроскопу – микроскопово, а обывателю – обывателево. Никаких особенных взлетов, никакой зависти и злобы со стороны прочих двуногих, зато и потрясения сведены к нулю. В том числе потрясение, связанное с возможной материализацией в Елизаветиной жизни Женщины-Цунами. Эта уж точно не клюнет на мясо, инфузорию, перегной. Этой подавай вершины, глубины и звездные врата. И стандартные параметры успеха (90–60–90), а как раз их в телесах Елизаветы Гейнзе не обнаружишь ни с помощью рентгена, ни с помощью миноискателя.
Дилемма, как бы завоевать мир, оставаясь при этом невидимой, неслышимой и не сползшей с дивана, очевидно, не имеет решения. Хорошо Карлуше, у него подобные муки не в состоянии возникнуть в принципе. Просто живет себе человек, играет на своем «WELTMEISTER’е», любит свой кое-как слепленный природой блюмхен, попивает втихаря, совершает массу глупостей – и при этом остается милым и добрым.
Светлым.
Именно так: Карлуша – светлый человек! Елизавете страшно не повезло с матерью, но это невезение полностью компенсируется наличием прекраснейшего из всех отцов.
– …Давайте выпьем за моего папочку! – провозглашает Елизавета, не в силах противостоять внезапно нахлынувшему приступу дочерней любви.
– За кого-кого? За твоего папашу? – синхронно куксятся Пирог и Шалимар.
И их можно понять: как-то раз на дне рождения Елизаветы прямо у них на глазах изрядно перебравший Карлуша влил в себя целый стакан водки. После чего этот самый стакан был с помпой раздавлен в его руке. Кровищи пролилось море, причем ни Шалимар, ни Пирог (как выяснилось) терпеть не могут одного ее вида. Пирога едва не стошнило, а хлопнувшуюся в обморок Шалимар пришлось приводить в чувство с помощью нашатыря. В другой раз Карлуша донимал Елизаветиных подруг дурацкими расспросами о личной жизни дочери, есть ли у нее воздыхатель, тэ-эк сказать, король червей? а то она такая скрытная – клещами ничего из нее не вытащишь, а еще – она слишком доверчивая и любой негодяй легко обведет ее вокруг пальца, вы уж присмотрите за ней, юные барышни, небесные созданья… и… сигнализируйте, если что. Кроме того, Карлуша так задолбал «небесные созданья» аккордеонными наигрышами и бесконечными призывами исполнить всем вместе неаполитанскую песню «Скажите, девушки, подруге вашей…», что они торжественно поклялись никогда больше не переступать порог развеселого дома.
«Пошло оно в пень, галимое шапито», – резюмировала Пирог.
«Гори она огнем, филармония хренова», – резюмировала Шалимар.
И вот теперь неуемная, лишенная критического взгляда на действительность Елизавета на голубом глазу предлагает выпить за директора шапито и главного дирижера филармонии в одном флаконе?..
Милое дело.
– Пить за него как-то не комильфо, ты уж прости… Да и с какой стати мы должны за него пить?
– Ну-у, для этого есть масса поводов. Он добряк, с ним не бывает проблем… И заглядывать в рюмку он стал намного реже… И потом, у него завтра день рождения.
– День рождения – это святое! – скрежещет зубами Пирог.
– За это грех не выпить! – по-змеиному шипит Шалимар. – Только по глотку и быстро!
Елизавета делает не один, а целых пять глотков, даром что день рождения Карлуши совсем не сейчас, зимой, а самым что ни на есть зеленым и радостным летом. Карлуша не только милый и добрый («светлый!») – он еще и летний.
А значит – теплый. За это тоже нужно выпить.
– Что-то ты увлеклась, Лизелотта. – Пирог проявляет совершенно ненужную озабоченность. – Всю банку высосала.
– Купим еще!
– Это вряд ли. – И где только Шалимар научилась такому противному менторскому тону? – Не стоит перебарщивать со спиртным, особенно тебе.
– А вам, значит, можно?
– Нам можно, а тебе нет.
– Интересно, в связи с чем такая дискриминация?
– У тебя дурная наследственность!
Конечно же, они имеют в виду Карлушу – вот гадины! Распространительницы наветов, клеветницы! Зря Елизавета так быстро согласилась на перемирие, не мешало бы помучить подруженек ледяным презрением и игнором – годок-другой. А-ах, ничего бы из этого не вышло, ровным счетом ничего: можно сколько угодно убеждать себя в том, что Пирог и Шалимар так же одиноки, как она сама, но это – другое одиночество. Эгоистичное. Временное. Одиночество сегодняшнего дня. Стоит только Пирогу с Шалимаром перестать быть эгоистками и начать хоть немного прислушиваться к другим людям, как все у них сразу же образуется. Люди, очарованные их худобой, их красотой, потянутся к ним, подхватят на руки и уволокут в пещеру светлого будущего. С Елизаветой такого удивительного приключения не произойдет, пусть она и не эгоистка, а великодушное, тактичное и внимательное существо, готовое с благодарностью выслушать любой, самый запредельный бред («дэлирум», как называет это знаток пограничных состояний Карлуша). Тактичность и внимательность толстой жабы оставит людей равнодушными, и это – благоприятный сценарий. При неблагоприятном развитии событий ее попытаются отодвинуть на задний план, а то и вовсе убрать из кадра. И ни один мускул ни у кого не дрогнет, ни одна жилочка толстой жабе не посочувствует. Одиночество Елизаветы – не только сегодняшнее, но и завтрашнее, и послезавтрашнее. Оно – ее вечный спутник. И счастье еще, что Пирог с Шалимаром не бросили свою Лизелотту (а могли бы!) – какой уж тут игнор? Елизавете хочется плакать, но и смеяться тоже: роднее Пирога и Шалимара в целом мире нет, хотя их физиономии выглядят такими же надменными, какими были минуту назад. И час назад. И год.
– Девки, я вас люблю! Я по вас скучала… Или – по вам, как правильнее? – Язык у Елизаветы заплетается, вот новости!
– Уже нарезалась? – осуждающе качает головой Пирог.
– С сегодняшнего дня – только минералка, – вторит Пирогу Шалимар. – И вообще, прием жидкостей осуществляется отныне под нашим контролем.
Они заботятся о ее здоровье, опекают ее – милые, милые, милые! А «Отвертка» – самая настоящая гадость, низкопробное пойло, никогда больше Елизавета к нему не прикоснется. Не прикоснется, точно, несмотря на неожиданно всплывший положительный эффект: голова слегка кружится, в ней бродят самые разные мысли – но не деструктивные, как обычно, а умиротворяющие. Не так уж она плоха, Елизавета! И глаза у нее красивые, хоть и круглые, а ресницы – так и вовсе длинные, и пушистые, и загибаются кверху. Это раз. Eins!
Лицо благородной лепки, отшлифованное столетиями великой немецкой истории с Гете, Бетховеном и сборной по бобслею в авангарде – это zwei.
Выразительные губы – это drei, vier и fünf[3]. Вряд ли губы могут полностью компенсировать отсутствие стройной фигуры, но они хороши уже сами по себе.
Они созданы для поцелуев.
Кто это сказал? Неизвестно. Наверняка какой-нибудь живший в дремучей древности классик. Во времена классика выражение смотрелось революционно и даже провокационно, оно было верхом куртуазности. Оно было необычным, оно было свежим. Но потом его взяли на вооружение опытные ловеласы – для того чтобы направо и налево соблазнять молоденьких девушек, смущать их невинные души и некрепкие умы. Вот и случилось то, что частенько случается: свежесть и необычность, если ими злоупотреблять, легко трансформируются в пошлость.
А Елизавета ненавидит пошлость и… она еще ни разу не целовалась.
Имеется в виду настоящий взрослый поцелуй с парнем, а не поцелуйчики с Карлушей и подружками. Говорят – целоваться чертовски приятно. Смотреть на то, как целуются, приятно не всегда. Елизавета терпеть не может слюнявые обжиманцы на эскалаторе в метро и на автобусных остановках. Поцелуи в кинофильмах – совсем другое дело, они горячо приветствуются. Можно сказать, и фильмы Елизавета смотрит исключительно ради сцен с поцелуями. При этом в животе у нее разливается тепло, кровь приливает к лицу, а сердце начинает учащенно биться. Топ тщательно отобранных киношных поцелуев выглядит следующим образом:
• Рутгер Хауэр и Мишель Пфайфер в фильме «Леди-ястреб»;
• Мэг Райан и Кэвин Кляйн в фильме «Французский поцелуй» (!);
• Она же и Том Хэнкс в фильме «Вам письмо»;
• Сандра Баллок и надо-бы-уточнить-имя-актера в фильме «Практическая магия»;
• Софи Марсо и Венсан Перес в фильме «Аромат любви Фанфан».
Четыре американские картины и одна французская, отечественному кинематографу места в пантеоне не нашлось. Доморощенные любовники-аборигены ни капли не впечатляют Елизавету. То ли оттого, что русским вообще не свойственны чувственность и открытая сексуальность, то ли оттого, что они относятся к работе спустя рукава. А играть роль – тоже работа, как и всякая другая. У Елизаветы появился целый список антигероев, прикидывающихся влюбленными. На самом деле они любят только гонорары и еще – светиться в дурацких ток-шоу, пространно рассуждая на тему «какими качествами должна обладать женщина, чтобы понравиться мне». Качества, как правило, одни и те же: душевное тепло, доброта и понимание (оптимальный вес всего вышеперечисленного: нетто – 57 кг, брутто – 59); мудрость, идущая от коренных зубов, и отсутствие силикона в сись… в груди – они, видите ли, сторонники природной естественности. Список антигероев гораздо длиннее, чем зубодробительный топ лучших кинопоцелуев. И ни с одним из мужчин, фигурирующих в списке, Елизавета не стала бы крутить роман. Она даже заготовила несколько убийственных, исполненных презрения фраз – на случай, если эти деятели вдруг решили бы с ней познакомиться, подать ей руку при выходе из автобуса или подсесть к ее столику в кафе. Не важно, что они не ездят на автобусах и посещают вовсе не те места, в которых обычно пасется Елизавета. Важен сам факт наличия таких фраз и такой точки зрения: пусть мерзкие хлыщи не думают, что им все позволено, что им ни в чем не будет отказа.
Пирог и Шалимар вроде бы поддерживают Елизаветину умеренно феминистскую точку зрения. Но это не мешает Пирогу втайне вожделеть self-made пройдоху-миллионера Стивена Джобса (он намного привлекательнее пройдохи-миллиардера Билла Гейтса), – а Шалимару упиваться грезами о глупом, но красивом актере Игоре Вернике. Игорь Верник, конечно, староват для Шалимара, но могущественный Никита Михалков еще старше.
Сама Елизавета мечтает лишь о Женщине-Цунами, да и то с течением времени эти мечты идут на спад. Их место занимают другие, такие же неосуществимые и далекие от реальности, а именно:
– хорошо бы стать верной и единственной подругой прекрасного молодого гея, разговаривать с ним об абстрактных достоинствах мужчин и об их конкретных недостатках. С геем можно тусоваться где ни попадя и эпатировать всех и вся своей продвинутостью, раскованностью и причастностью к субкультуре. Геи, по мнению Елизаветы, так же терпимы к чужим недостаткам и так же уязвимы, как ангелы, как она сама. А двум уязвимым существам всегда проще существовать вместе, чем по отдельности;
– хорошо бы завести игуану и прогуливаться с ней по Каменноостровскому проспекту в летние вечера. Игуана – тоже элемент эпатажа, она выделит Елизавету из толпы и заставит окружающих повернуть голову ей вслед. Заменителями игуаны могут служить сова, змея, обезьяна-капуцин, сокол или ястреб. Хорьки и попугаи ара лет десять как неактуальны, что уж говорить о совершенно приземленных собаках и кошках! Собаками и кошками никого не удивишь, да и игуана – результат Елизаветиного компромисса с самой собой. Лучше всего было бы выгуливать пантеру или уссурийского тигра, но намордники для них еще не придуманы, и вообще… С намордниками они будут смотреться как-то жалко, следовательно, вся затея резко теряет смысл;
– хорошо бы научиться вселяться в тела других людей и управлять ими по своему усмотрению. Первым делом Елизавета вселилась бы в президента США, а также в лидеров европейских стран, ведущих недружественную политику по отношению к России. Безнаказанно вселившись, Елизавета напринимала бы уйму решений в пользу отчизны (коей, несомненно, является Россия, а не Германия, что бы ни вещал по этому поводу Карлуша). От имени всех этих влиятельных людей она заключила бы договора о самом-пресамом стратегическом партнерстве, официально признала РФ родиной слонов, упразднила визы в Европу и Америку, навсегда закрыла вопрос о Северных территориях и разогнала к чертовой матери Гаагский трибунал как воплощение омерзительных двойных стандартов. И наконец, добилась отмены поправки Джексона – Вэника (в чем ее суть – неясно, но достаточно того, что хре́нова поправка все еще существует);
– хорошо бы разжиться последней моделью культового мотоцикла «Харлей Дэвидсон» (эксклюзивная сборка, цена – 500 000 долларов) и рассекать на нем по Каменноостровскому с заездом на Невский и Дворцовую площадь. Бандана, напульсники, кожаные ботинки и куртка с вышивкой ручной работы идут в комплекте с мотоциклом;
– хорошо бы стать провидицей, новой Вангой или новым Нострадамусом, предсказать все войны и землетрясения, спасти миллиарды жизней и прославиться в веках как человек, оказавший решающее влияние на развитие цивилизации.
Кроме того, мечту проснуться Кэтрин Зэтой-Джонс (какой она была в возрасте семнадцати лет) тоже никто не отменял.
То-то бы удивился Карлуша, узнав, что за дикие фантазии свили гнездо в голове его дочери. Но и сам Карлуша не лучше – прожрал Елизавете плешь россказнями о зимнем луна-парке и о том, как они прекрасно провели в нем вечер – однажды в декабре. Карлуша мастак по части придумывания историй, вот и история с парком обросла самыми невероятными деталями. Ко взятым напрокат ковбойской и тирольской шляпам и призу «лучший стрелок» в виде плюшевого белого медвежонка прибавились подробные перечни аттракционов и десертных блюд из меню в кафетерии при парке, экскурс в метеорологию и гадание на картах Таро.
Оказывается, в тот вечер шел снег (первый в сезоне). И по прогнозам синоптиков, он должен был идти еще две недели кряду, вплоть до Нового года, но прогнозы не оправдались. Уже на следующий день на смену снегу пришел дождь. Новый год тоже получился дождливым, а вся зима в целом – слякотной и бесснежной. Так что единственное светлое воспоминание о ней… Да-да, парк аттракционов, genau![4]
Гадание на картах Таро – вообще отдельная история.
Карлуша утверждает, что первым заметил небольшой павильончик с плакатом, написанным от руки: «Хочешь узнать грядущее? Заходи!»
Карлуша утверждает, что встреча с демонической цыганкой (кто же еще должен гадать на картах, как не цыганка!) произвела на него сильное впечатление. Во-первых, цыганка оказалась кривой на один глаз, и глаз этот был закрыт повязкой на манер пиратской. Во-вторых, по акценту он сразу же признал в ней иностранку, но отнюдь не уроженку Германии, как ему хотелось бы. На прямой вопрос цыганка (осклабившись и продемонстрировав целый ряд золотых зубов) ответила, что она родом из Трансильвании, хотя и не является при этом ни вампиром, ни возлюбленной вампира, ее зубы тому порукой. Ценное и вовремя брошенное замечание, ведь Карлуша, по правде сказать, слегка струхнул. В-третьих, она сразу же выложила Карлуше некоторые подробности его жизни, дабы продемонстрировать: она – не шарлатанка какая-нибудь, а настоящий мастер своего дела. К подробностям относились происхождение Карлуши («вижу, голубь, ты нездешний, совсем в другой земле рожденный»), его родственные связи («вижу, ты не одинок, есть близкий человек, дочка»), его увлечения («вижу, ты не простой работяга, а человек возвышенной профессии… погоди-погоди, ты – музыкант!»).
Огорошив таким образом клиента, цыганка перешла непосредственно к гаданию. Так, за небольшую мзду в пятьсот рублей, Карлуша прикоснулся к своему будущему.
– И какое же оно, это будущее? – всякий раз спрашивает Елизавета.
– Ausgezeichnet! Превосходное! Лучшего и желать нельзя, – всякий раз отвечает Карлуша, не вдаваясь, впрочем, в конкретизацию.
Да и какая может быть конкретизация, ведь этого никогда и нигде не случалось. Не существует парка аттракционов, золотозубой гадалки на картах Таро, а ковбойская и тирольская шляпы украшают совсем другие головы, не их.
Достоверен только снег.
Все остальное – полуразрушенная раковина вымысла, в которую они с Карлушей норовят втиснуть свои жалкие студенистые тела. Спрятаться. Укрыться от самих себя и от правды, состоящей в том, что они – парочка никому не нужных неудачников. Стоит им исчезнуть с поверхности Земли – никто не забеспокоится. Пребывание же на Земле маленького семейства Гейнзе тем более никого не взволнует. Когда Елизавета начинает думать об этом – ей становится страшно. По-настоящему страшно. Уж лучше глупые Карлушины байки, чем эта пустота. И слова обличения, вот-вот готовые сорваться с ее губ, застревают в горле. Она ограничивается лишь вполне невинной фразой:
– А где же была я, когда ты отирался у гадалки?
– Помнится, идти к ней ты отказалась.
– Точно. Это в моем стиле. Не люблю предсказаний. Предпочитаю узнавать о событиях в режиме реального времени. Но где же я все-таки была?..
Иногда, когда Карлуша не в настроении, он бросает что-то типа: «тебе лучше знать». Но чаще он придумывает все новые и новые места дислокации Елизаветы. «Ты отправилась на аттракцион «Пирамида майя», «ты стояла в очереди к силомеру» и – верх остроумия и изобретательности: «ты покупала сливочные тянучки».
Сливочные тянучки, о!
Елизавета обожает сливочные тянучки, от одного упоминания о них во рту должен бы возникнуть сладкий, ни с чем не сравнимый привкус. Привкус действительно возникает, но совсем не тот, который ожидала Елизавета. В нем есть нечто металлическое, хотя и органика присутствует. Этот привкус легко идентифицировать, если ты когда-нибудь, скрючившись в три погибели, слизывал кровь с содранной коленки или просто вытирал разбитый нос. Или резал палец, а потом, прижав его к губам, скакал по дому в поисках ватного тампона. Но Елизавета и в детстве отличалась степенностью, рассудительностью и неторопливостью движений, ни малейшего повода содрать коленку и уж тем более разбить нос у нее не было. Обошлось и без членовредительства, ведь Карлуша бдительно следил за тем, чтобы колющие и режущие предметы не попадали в руки его малолетнего блюмхена. Так что близкое с ними знакомство Елизавета свела в довольно почтенном возрасте одиннадцати лет, – а в нем просто так, по неосторожности, не режутся.
Если исключить личный опыт, остается чужой. Пересказанный, позаимствованный из книг и кинофильмов. Количество прочитанной и просмотренной Елизаветой макулатуры не поддается исчислению, и в каждом втором образчике речь обязательно заходит о комбинированном привкусе металла и крови во рту. Ничего хорошего он не предвещает и связан с экстраординарными событиями. Убийства и поножовщина – самые невинные из них. Куда неприятнее детальные описания мучений главных героев и смертей второстепенных. Как правило, это женщины до тридцати, привлекательные внешне, не шибко умные, но способные поддержать беседу о видах на урожай хлопчатника в испанской провинции Эстремадура и без запинки произнести слово «коллаборационизм». Их главное предназначение – перемещаться из пункта А в пункт Б без спутников и под покровом ночи. Причем выбираются самые безлюдные и непрезентабельные маршруты, где кишмя кишат маньяки с кухонными ножами, сумасшедшие с карманными Библиями и предсказатели судеб без определенного места жительства. Последние нужны как раз для того, чтобы воздеть к небу заскорузлый палец и произнести зловещим шепотом: «Ты умрешь, ты умрешь, ты умрешь!» Вот тогда-то у потенциальной жертвы и возникает привкус металла во рту. Привкус крови появляется позже, во время незабываемо-сердечной встречи с серийным убийцей, он-то и означает: все, приплыли, сказочке конец.
О том, как это бывает в реальной жизни, Елизавета никогда не задумывалась. Конечно, она допускает, что страшные трагедии случаются, об этом изредка упоминают в пятнадцатиминутках криминальной хроники, идущей на всех каналах, кроме музыкальных. А есть еще получасовые и часовые тематические передачи, и целые документальные циклы – они отличаются особой кровожадностью, они норовят ударить по нервам побольнее, а также лишить покоя и сна. Наткнувшись на подобный опус, Елизавета тотчас щелкает пультом, переходя в другое, более щадящее, удобоваримое телепространство. Так что все ее шапочное знакомство с темными сторонами бытия сводится исключительно к малохудожественным беллетристическим изыскам и сериальному нон-стопу в прайм-тайм.
Следовательно…
Следовательно, то и дело возникающий привкус металла и крови во рту можно не замечать, отнести его к игре воображения, перегруженного информацией из фильмов и книг, – ведь на самом деле Елизавете ничто не угрожает. Карлушины байки уж точно не способны повлиять на ее психику! Кроме того, она счастливо избавлена от опасных связей (безопасных, впрочем, тоже). Она интуитивно избегает путешествий из пункта А в пункт Б в темное время суток. Но даже если это и случается – представить, что ее далекая от совершенства фигура способна хотя бы на миг заинтересовать серийного убийцу, и вовсе невозможно. Серийные убийцы, конечно, извращенные типы, но не до такой же степени!..
* * *
К окончанию школы Елизавета подходит с посредственными оценками по большинству предметов и обширными, невесть откуда выловленными и ни к чему не применимыми познаниями, а именно:
вампиры не отражаются в зеркалах;
в Париже есть станция метро под названием «Сталинград», вот бы посмотреть на нее хотя бы одним глазком;
если дотронуться до кончика носа скрещенными пальцами, то возникнет ощущение, что носов – не один, а целых два;
до середины XX века в школу Пекинской оперы принимали исключительно мальчиков;
пингвины – моногамные существа;
средневековое название Сербского княжества (а затем и королевства) – Рашка, стоило Елизавете упомянуть об этом в разговоре с подругами, как Шалимара тотчас же пробило на хи-хи. А более развитая интеллектуально Пирог заметила: вот и объяснение инфернальной, почти космической связи «Русие – Сербие», у них одинаковое имя!
Пирог и Шалимар вовсе не собираются эмигрировать из страны, но при этом упорно называют ее Рашкой. Елизавета же никогда не позволяла себе такого неуважительного отношения к России, хотя перманентно пакует чемоданы, готовая умотать в Германию по первому зову немецкого Botschaft[5].
Есть и иные разногласия глобального свойства. Елизавета не верит в то, что американцы когда-либо были на Луне – Пирогу с Шалимаром американцы в контексте Луны глубоко безразличны: другое дело, как ловко они обштопывают свои делишки на грешной земле, как заставили весь мир работать на себя!.. Елизавете не нравится звериный оскал не в меру раздувшегося НАТО – Пирог с Шалимаром готовы вступить в него хоть сейчас, при условии, что будет открыт широкий безвизовый доступ к стажировкам в Лондоне и сезонным распродажам в Милане. Конечно же, о стажировках мечтает карьеристка Пирог, втиснувшаяся в ЛЭТИ, на суперпопулярный факультет по связям с общественностью. Ходят слухи, что после его окончания выпускники получают не только российский диплом стандартного образца, но и сертифицированный американский – некоего загадочного Таусонского университета, находящегося в штате Мэриленд (зачем он нужен в России – не совсем понятно, но два диплома всяко лучше, чем один).
Шопоголичку и тряпичницу Шалимара, несмотря на такой же плачевный, как у Елизаветы, уровень знаний, удалось пристроить в институт культуры, на расплывчатую специальность «режиссура массовых праздников».
И лишь Елизавета осталась не у дел.
Не то чтобы она совсем не была заинтересована в высшем образовании, нет. Она просто не знает, к чему себя приспособить. Да и возможное абитуриентство и – не дай бог! – студенчество пугают ее до обморока, всё это – новые люди, не всегда лояльные и дружелюбно настроенные. Позитивная Елизавета не исключает: большинство из них – славные, милые, сердечные. Но нет никаких гарантий, что среди буйно цветущего людского великолепия не окажется подонка, который злобно бросит ей вслед – толстая жаба! И зачем, спрашивается, подвергать себя ненужным стрессам, когда можно их избежать?..
Елизавета ни за что не расскажет о своих опасениях подругам, даже под страхом смерти. Вот и приходится отделываться общими фразами насчет я еще не решила, к чему у меня лежит душа. Тем более что это правда. Хотя и не вся.
Елизавете хотелось бы сочинять сапоги, разные фасоны сапог. Именно сочинять, как сочиняют музыку или стихи, и не испытывать при этом мук творчества, – потому что их просто-напросто нет! А есть ощущение всемогущества и полета. И абсолютного внутреннего покоя, идущего от уверенности: то, что могу сделать я, не сделает никто. Со времен первого эскиза, воплощенного на салфетке, Елизавета перевела еще с три десятка подобных салфеток, несколько использованных билетов в кино, карманный блокнот с футболистом Бекхэмом на обложке и реликтовый, пожелтевший от времени ежедневник «Тяжпромэкспорт». На серьезные разработки это не тянет. Для серьезных разработок нужны: а) другая бумага; б) другие средства исполнения – акварель, к примеру; или мягкие оттеночные карандаши «Koh-i-noor», или перо с тушью.
Перо с тушью особенно вдохновляют Елизавету. Обладая ими, легко представить себя японкой, выплывшей из глубин Средневековья, несчастной подругой самурая, чьи широкие рукава мокры от слез. Почему она несчастна? – возлюбленный оставил ее ради бесконечных междоусобных войн. Он обещал вернуться, но стоит ли верить обещаниям почти что мертвеца? – ведь процент смертности среди самураев необычайно велик. Словом, ей ничего не остается, как коротать время за написанием изящных трехстиший (хокку) и пятистиший (танка) – для этого и нужны перо с тушью. Музыкальное сопровождение действа тоже приветствуется. Тут подошли бы сугубо национальные цитра или сямисэн, но вместо них в черепной коробке Елизаветы звучит полуистлевшая и единственная в своем роде японская попсятина – сестры Пинац. «Каникулы любви».
В русском варианте эта песня известна как «Дельфины». Карлуша на своем аккордеоне исполняет ее редко, считая тему недостаточно изощренной, хотя и привязчивой. А строка из припева («ра-асскажите, как сча-астлива я-а-а-а-а!») так же слабо соотносится с мокрыми от слез рукавами, как сама Елизавета с образом средневековой миниатюрной японки.
Миниатюрными были сестры Пинац. И все другие японки (грузных, толстошеих и толстозадых японок Елизавета не видала – ни на гравюрах, ни на ширмах, ни в кино). И все другие не-японки – поп-дивы, рок-дивы, старлетки и кинозвезды, ведущие прогноза погоды, виолончелистки, первые скрипки, мастера спорта по акробатическому рок-н-роллу, певица Бьорк. И все другие – универсальное словосочетание.
Всех других Елизавета обнаружила в окрестностях художественно-промышленной академии, в просторечии именуемой Мухой. В Муху она отправилась после детального изучения справочника «Высшие учебные заведения Санкт-Петербурга». Несмотря на прозаическое название, справочник тянул на «Книгу перемен», никак не меньше: в нем содержались наиполнейшие сведения о факультетах дизайна! Дизайн – вот что нужно Елизавете с ее рисованными сапогами, вот что может изменить ее жизнь и дать в руки гарантированный кусок хлеба! К высшей математике сапоги не приставишь, отрабатывать на них основополагающие принципы когнитивной психологии никому и в голову не придет, не говоря уже о том, чтобы тыкать в них пинцетом, изучая рефлекторную деятельность мышц. Дизайн – совсем другое дело. В узком смысле он трактуется любой энциклопедией как «художественное конструирование». О боги, хвала вам – ведь рисунки Елизаветы не что иное, как художественное конструирование!
