В. Г. Белинский
Стихотворения Полежаева
Порою огнь души унылой
Воспламеняется во мне,
С снедающей меня могилой
Борюсь, как будто бы во сне!
. . . . . . .
Уже рукой ожесточенной,
Берусь за пагубную сталь.
Уже рассудок мой смущенный
Забыл и горе и печаль!..
Готов!.. но цепь порабощенья
Гремит на скованных ногах…
. . . . . . .
Как раб испуганный, бездушный,
Кляну свой жребий я тогда,
И… вновь взираю равнодушно
На жизнь позора и стыда.{19}
«Вечерняя заря», одна из лучших пьес Полежаева, есть та же погребальная песня всей жизни поэта; но в ней отчаяние растворено тихою грустью, которая особенно поразительна при сжатости и могучей энергии выражения – обыкновенных качествах его поэзии:
Я встречаю зарю,
И печально смотрю,
Как кропинки дождя,
По эфиру летя,
Благотворно живят
Попираемый прах,
И кипят и блестят
В серебристых звездах
На увядших листах
Пожелтевших лугов.
Сила горней росы,
Как божественный зов,
Их младые красы
И крепит, и растит.
Что ж, кропинки дождя,
Ваш бальзам не живит
Моего бытия?
Что, в вечерней тиши,
Как приятный обман,
Не исцелит он ран
Охладелой души?
Ах, не цвет полевой
Жжет полдневной порой
Разрушительный зной:
Сокрушает тоска
Молодого певца,
Как в земле мертвеца
Гробовая доска!..
Я увял – и увял
Навсегда, навсегда!
И блаженства не знал
Никогда, никогда!
И я жил – но я жил
На погибель свою,
Буйной жизнью убил
Я надежду мою!..
Не расцвел – и отцвел
В утре пасмурных дней;
Что любил, в том нашел
Гибель жизни моей!
Дух уныл; в сердце кровь
От тоски замерла;
Мир души погребла
К шумной воле любовь…{20}
Не воскреснет она!..
Я надежду имел
На испытных друзей;
Но их рой отлетел
При невзгоде моей.
Всем постылый, чужой,
Никого не любя,
В мире странствую я,
Как вампир гробовой!..
Мне противно смотреть
На блаженство других,
И в мучениях злых,
Не сгораючи тлеть…
Не кропите ж меня
Вы, росинки дождя:
Я не цвет полевой,
Не губительный зной
Пролетел надо мной!
Я увял – и увял
Навсегда, навсегда!
И блаженства не знал
Никогда, никогда!{21}
Но Полежаев знал не одну муку падения: он знал также и торжество восстания, хотя и мгновенного; с энергической и мощной лиры его слетали не одни диссонансы проклятия и воплей, но и гармония благословений…
Я погибал;
Мой злобный гений
Торжествовал!
Злодей созрелый,
В виду смертей,
В когтях чертей,
Всегда злодей.
Порабощенье,
Как зло за зло,
Всегда влекло
Ожесточенье;
Окаменей,
Как хладный камень;
Ожесточен,
Как серный пламень, —
Я погибал
Без сожалений,
Без утешений!
Мой злобный гений
Торжествовал!
Печать проклятий —
Удел моих
Подземных братий,
Тиранов злых
Себя самих,
Уже клеймилась
В моем челе,
Душа ко мгле
Уже стремилась…
Я был готов
Без тайной власти
Сорвать покров
С моих несчастий.
Последний день
Сверкал мне в очи,
Последней ночи
Я видел тень, —
И в думе лютой
Все решено:
Еще минута
И… свершено!..
Но вдруг нежданный
Надежды луч,
Как свет багряный
Блеснул из туч:
Какой-то скрытый,
Но мной забытый
Издавна бог
Из тьмы открытой
Меня извлек!..
Рукою сильной
Остов могильный
Вдруг оживил, —
И Каин новый
В душе суровой
Творца почтил.
Он снова дни
Тоски печальной
Озолотил
И озарил
Зарей прощальной!
Гори ж, сияй,
Заря святая!
И догорай
Не померкая!{22}
В другое время сорвались с его лиры звуки торжества и восстания, но уже слишком позднего, и уже не столь сильные и громкие: посмотрите, какая нескладица в большей половине этой пьесы («Раскаяние»), как хорошие стихи мешаются в ней с плохими до бессмыслицы:
Я согрешил против рассудка,
Его на миг я разлюбил (?!):
Тебе, степная незабудка,
Его я с честью подарил (??)!
Я променял святую совесть
На мщенье буйного глупца,
И отвратительная повесть
Гласит безумие певца.
Я согрешил против условий
Души и славы молодой,
Которых демон празднословий
Теперь освищет с клеветой (?)!
Кинжал коварный сожаленья
Притворной дружбы и любви,
Теперь потонет, без сомненья,
В моей бунтующей крови;
Толпа знакомцев вероломных,
Их шумный смех, и строгий взор
Мужей значительно безмолвных,
И ропот дев неблагосклонных —
Все мне и казнь и приговор!
Как чад неистовый похмелья,
Ты отлетела наконец,
Минута злобного веселья!
Проснись, задумчивый певец!
Где гармоническая лира,
Где барда юного венок?
Ужель повергнул их порок
К стопам ничтожного кумира?
Ужель бездушный идеал
Неотразимого разврата,
Тебя, как жертву каземата,
Рукой поносной оковал?
О, нет! Свершилось – жар мятежный
Остыл на пасмурном челе!
Как сын земли, я дань земле
Принес чредою неизбежной:
Узнал бесславие, позор
Под маской дикого невежды (?!)
И посмотрите – как торжественно окончание этой пьесы; оно может служить образцом того, что называется в эстетике «высоким»:
Но пред лицом кавказских гор
Я рву нечистые одежды!
Подобный гордостью горам,
Заметным в безднах и лазури,
Я воспарю, как фимиам,
И передам моим струнам
И рев, и вой минувшей бури!..
Полежаев никогда бы не был одним из тех поэтов, которых главное достоинство – пластическая художественность и виртуозность форм; которых значение бывает так велико в сфере собственного искусства, и так не велико в сфере общей, объемлющей собою не одно искусство, но и всю область духа; в котором такая бездна поэзии и так мало современных вопросов, так мало общих интересов… Талант Полежаева мог бы сделаться бессмертным, если бы воспитался на плодородной почве исторического миросозерцания. В его поэзии мало содержания; но из нее же видно, что она, по своему духу, должна была бы развиться преимущественно в поэзию содержания. Отселе эта крепость и мощь стиха, сжатость и резкость выражения. Но к этому недостает отделки, точности в словах и выражениях; причиною этого было сколько то, что он небрежно занимался поэзиею и никогда не отделывал окончательно своих стихотворений, заменяя неточные выражения определенными, слабые стихи – сильными, растянутые места – сжатыми; столько и то, что, оставшись при одном непосредственном чувстве, он не развил и не возвысил его, наукою и размышлением, до вкуса. Другой важный недостаток его поэзии, тесно связанный с первым, состоит в неуменьи овладеть собственною мыслию и выразить ее полно и целостно, не примешивая к ней ничего постороннего и лишнего. Причина этого опять в неразвитости и происходящей из нее неясности и неопределенности созерцания. Представляем здесь, в поучительный для молодых поэтов пример подобной невыдержанности, две прекрасные, но испорченные пьесы Полежаева, в совершенно различных родах. Первая называется «Море»:
