bannerbannerbanner
Империя и воля. Догнать самих себя

Виталий Аверьянов
Империя и воля. Догнать самих себя

Полная версия

Преображение через падение (К 15-летию ГКЧП)

В 91 году в Москве был блестяще отработан подрывной метод «оранжевой революции», как ее стали называть позднее. Наш «майдан» состоялся у Белого дома на Краснопресненской набережной. Но почему это случилось в день Преображения?

События 15-летней давности – трагические дни отечественной истории. На них лежит отсвет какого-то затмения, как будто мрачная тень накрыла Россию, накрыла сердца людей. Смутные предчувствия эпохальных перемен, смутный страх перед силами тех, кого окрестили «противниками перемен», столь же смутное чувство эйфории и странный массовый невроз, чувство какого-то гибельного восторга, в котором большинство нации праздновало, пусть и недолго, начиная с 22 августа 1991 года, события «бескровной революции». Смутное время. С этого момента его ход был уже необратимым.

Кем же явились члены Комитета – «потерявшими стыд и совесть путчистами», «предателями» или последними рыцарями Союза, не почувствовавшими народной поддержки и в силу того не пошедшими на крайние меры? А может быть чем-то четвертым, о чем вообще не принято говорить?

Версия Ельцина: во всем виноват Горбачев

По мысли Ельцина, Горбачев был в сговоре с путчистами, сам организовал эту реакцию, чтобы устранить набирающее силу российское руководство. Этой позицией Ельцина объясняется и его либеральное отношение к узникам Матросской тишины: впоследствии он допустил многих из них в парламент. Однако, этой его позицией не объясняется положение Горбачева, свободно выступающего в ельцинской России, создающего здесь свои фонды и издающего книги. По идее, если версия Ельцина верна и действительно соответствует его убеждениям, в Матросской тишине должен был бы сидеть в первую очередь сам Горбачев.

24 августа 1991 года произошла чудовищная подмена: под предлогом борьбы за законность была разрушена государственная структура СССР, ведь КПСС давно уже была не партией, а становым хребтом державы.

Версия Горбачева: «дурилка картонная» меж волков и предателей

По мысли Горбачева, «организаторы августовского заговора сорвали обозначившуюся возможность сохранить Союз путем его преобразования в Федерацию и КПСС – путем ее реформирования в политическую партию левых сил». Они перечеркнули «надежду на реформирование КПСС, превращение ее в демократическую, современную партию», почему Горбачев и пошел на фактический роспуск партии. Уже в сентябре Горбачев беззаконно, в нарушение всех норм союзного права, отпускает «на волю» республики Прибалтики. Позднее он оправдает свое беззаконие «беловежским сговором», который, дескать, помешал запустить механизм переговоров по формату отделения Балтии. Таким образом, сам Горбачев оказывается кругом чист и невинен – это гэкачеписты предали его, это лидеры союзных республик затем оттерли его от власти и т. д. Из всех участников событий для Горбачева милы и представляются благородными только страны Запада: в отличие от соотечественников они сумели по достоинству оценить «политическое искусство» Gorby.

Версия Валентина Павлова, одного из лидеров ГКЧП: разрушительная провокация

Путч разыграли и использовали одновременно Запад через Горбачева и сепаратисты, крупнейший среди которых – Ельцин. Павлов пишет в своих воспоминаниях: «Горбачев решил использовать нашу преданность делу и своей стране, народу, чтобы расправиться нашими руками с Ельциным, подталкивая нас на кровопролитие». В свою очередь Ельцин «тоже решил использовать нас, откорректировав сценарий Горбачева. Он решил нашими руками убрать Горбачева и затем, также организовав кровопролитие, ликвидировать нас».

Так или иначе, реакция охранителей была использована как предлог для окончательной победы разрушителей государства. Но была ли эта реакция спровоцирована напрямую и непосредственно, и если так, то не было ли среди застрельщиков ГКЧП агентов из враждебного лагеря? Внимательный анализ событий 19–21 августа показывает, что сами «спасители отечества» как будто искали инициативы со стороны – не брали ситуацию в свои руки, выжидали. Глава КГБ Крючков не стал даже посвящать своих сотрудников в дела «переворота» – в стороне от дел ГКЧП остались все спецслужбы, кроме группы «Альфа» (впрочем, фактически также соблюдавшей нейтралитет). При таком поведении немудрено, что «переворотом» воспользуются внешние силы, разыграют его в несколько рук. Так оно и произошло, и, возможно, так оно было задумано. Фиктивный вызов со стороны сил реакции, по замыслу внешних режиссеров, должен был привести к «схлопыванию» суверенитета СССР, параличу союзной государственности.

Рассмотрим ход событий, некоторые узловые точки, в которых раскрываются реальные пружины происходящего в этот роковой год. Отметим три предпосылки того «розыгрыша», который состоялся 19–21 августа под видом введения чрезвычайного положения (введения, надо сказать, вполне законного, юридически выверенного и осуществленного высшими должностными лицами государства – почему называть его «путчем» или «переворотом» было бы совершенно несправедливо).

1) Провозглашение российского суверенитета 12 июня 1990 года на I Съезде народных депутатов РСФСР. Акт абсурдный, о чем не имеет смысла долго распространяться. Как объяснить это помрачение? Даже Валентин Распутин, один из тех, кто может претендовать на звание совести патриотической общественности, не удержался от того, чтобы годом раньше на Союзном Съезде народных депутатов заявить, обращаясь к национальным республикам: «Вы, разумеется, согласно закону совести распорядитесь сами своей судьбой. Но, по русской привычке бросаться на помощь, я размышляю: а, может быть, России выйти из состава Союза, если во всех бедах вы обвиняете ее?» В словах этих – нечто вроде русского юродства, попытка усовестить окраины. Но это какое-то дурное юродство, с долей настоящей придури. Ведь Россию федеративную противопоставили не какому-то абстрактному Союзу, а России исторической. При всем уважении к Распутину, в его словах, так же как и в тогдашних работах Солженицына, сказывалось не начало преображения исторической России, а начало ее падения.

2) Однако же 17 марта 1991 года Референдум о сохранении Союза, казалось бы, перечеркивал усилия сепаратистов и разрушителей. Правда, Референдум не проводился в Грузии, Армении, Молдавии, Литве, Латвии и Эстонии – то был своеобразный бунт национальных окраин. Однако результаты его были совершенно недвусмысленными и они явились прямым юридическим основанием для введения ЧП 19 августа. Известно, что за два дня до референдума руководство США в лице Бейкера советовало Горбачеву «выйти после референдума к народу и сказать: „Республики, вы свободны. Я вас отпускаю». Такая воля, по мнению американцев, способствовала бы созданию нового Союза на более справедливых, ясных, приемлемых для всех условиях. Горбачев, хотя и не пошел на это после референдума, однако же, фактически повел именно такой курс – на переучреждение СССР – позже. Тем не менее, буквально через неделю после Референдума, в Москве начал работу внеочередной Съезд народных депутатов РСФСР. Было понятно, что, вдохновленные западной поддержкой, российские власти будут нагнетать сепаратистскую истерию и выступать за ускорение «мирного развода» союзных республик. Фактически Горбачев и Ельцин шли по одному и тому же пути, хотя и несколько разными темпами. Для Ельцина это означало – расцвет его карьеры, для Горбачева – скорее ее закат. Никто тогда всерьез не рассматривал политическую интригу как путь к распаду страны: говорили все только о борьбе за власть, об освобождении от диктата коммунистов, о демократизации.

Так или иначе, в эти дни в Москве решено было провести массовую манифестацию сторонников Ельцина с требованием отставки Горбачева и союзного правительства (фактически готовился московский «майдан»). И вот ночью 28 марта по распоряжению Горбачева в город были введены танки, бронетранспортеры, воинские подразделения. Подходы к Кремлю блокировали. Это была своего рода репетиция путча, показавшая, в конечном счете, атрофию властных инстинктов у политической элиты СССР. Под совместным давлением Запада, Ельцина и других национальных лидеров Горбачев был вынужден отступить и вывести войска. Однако ж и «майдан» тогда не состоялся.

3) Далее Горбачев открывает так называемый новоогаревский процесс в целях создать «обновленный Союз ССР» фактически на конфедеративной основе. По выражению Анатолия Лукьянова, президент СССР на консультациях с руководителями республик «петлял» между разными модели федерализма, разогревая сепаратистов. Ново-огаревский процесс мог привести даже не к конфедеративному устройству, а вообще к союзу суверенных государств (что и произошло впоследствии при создании СНГ, уже без участия Горбачева). На этом фоне весьма убедительно звучат слова из Обращения ГКЧП: «Мы обещаем провести широкое всенародное обсуждение проекта нового Союзного договора. Каждый будет иметь право и возможность в спокойной обстановке осмыслить этот важнейший акт и определиться по нему. Ибо от того, каким станет Союз, будет зависеть судьба многочисленных народов нашей великой Родины». Как бы мы ни относились к членам Комитета, надо признать, что их обличение происходивших политических процессов было разумным и адекватным.

Однако подлинный механизм августовского «розыгрыша» становится понятен по его плодам. Интересно отметить некоторые детали, которые уже забыты обществом, но проливают свет на реальные мотивы тех или иных действий.

Среди последствий ГКЧП бросается в глаза то, что происходило по горячим следам (ведь Беловежский сговор, при всей его важности, состоялся не сразу – его тщательно готовили, для него создавались благоприятные условия). По точному определению И. Фроянова, «меры, осуществленные между 23 августа и 6 сентября 1991 г., не являлись непосредственным результатом так называемого путча, т. е. не находились в прямой причинно-следственной связи с событиями 19–21 августа».

 

 24 августа Горбачев сделал заявление о сложении с себя обязанностей Генерального секретаря и «самороспуске» ЦК КПСС. Горбачев обвинил партию в том, что она изменила своему генсеку и не противодействовала перевороту. Единоличное решение о капитуляции генсек подкрепил тем, что дал санкцию опечатать здание ЦК КПСС. В те же дни Ельцин издает Указ «О приостановлении деятельности Коммунистической партии РСФСР». Любой, кто стал бы активно сопротивляться этим действиям верховной власти, рассматривался бы как проходящий по «делу ГКЧП», то есть по делу об «антиконституционном перевороте». Так произошла чудовищная подмена: под предлогом борьбы за законность разрушалась государственная структура СССР, ведь КПСС давно уже была не партией, а становым хребтом державы.

 23 августа принималось решение о новом руководителе КГБ и юрисдикции этой структуры. Если бы юрисдикция КГБ СССР перешла к российскому Комитету госбезопасности, можно было бы говорить о сохранении централизованной структуры. Однако, в течение этого дня, по свидетельству многих очевидцев, шла чехарда политических решений, в результате которых КГБ СССР временно сохранил свое верховенство над республиканскими комитетами. Это на первый взгляд нелогичное решение объясняется просто: КГБ необходимо было децентрализовать и расчленить, чтобы он, хотя бы и на уровне России, не превратился в фактор восстановления пошатнувшейся государственности, раскрытия небывалого кризиса национальной безопасности, тем более что и во главе российских спецслужб стояли люди достаточно самостоятельные. КГБ таил в себе возможность не фиктивной, как ГКЧП, а настоящей реакции против разрушения страны. Роль расчленителя КГБ была отведена В. Бакатину, лично преданному Горбачеву и пришлому в системе КГБ. Как пишет в своей книге «Борис Ельцин – от рассвета до заката» А. Коржаков, «искали человека, способного развалить зловещего ‘‘монстра’’». И это не наговор. Сам Ельцин в своих «Записках президента» подтверждает: «стояла задача разрушить эту страшную систему подавления».

Завершающим условием, необходимым для гладкого роспуска СССР стал сговор республиканских лидеров и Горбачева против оставшихся ослабленных после ГКЧП сил имперских, союзных. В начале сентября 1991 года на Съезде народных депутатов СССР, где было немало сторонников сохранения государства, Президент Горбачев вместе с главами 10 союзных республик принял заявление, в котором предлагал депутатам распустить основные союзные органы власти, а на их месте учредить органы консультативные, переговорные. Уже на следующий день после принятия соответствующих решений Государственный Совет СССР предоставляет независимость Латвии, Литве и Эстонии. Дальнейшая работа органов союзной власти показала – это был стремительный распад системы, дезинтеграция всех ее частей. Через самороспуск прежних органов устранились последние препятствия на пути разрушителей.

За провалом ГКЧП последовала серия ударов по исторической России, по державе, едва ли не самых болезненных за многие столетия. В этом свете становятся буквально пророческими слова из Обращения к советскому народу от 19 августа, которое зачитывали дикторы Гостелерадио: «Мы зовем всех истинных патриотов, людей доброй воли положить конец нынешнему смутному времени». Между тем, смутное время только разгоралось – ему способствовали и безволие верховной власти, вялость и нехаризматичность самих участников ГКЧП, их боязнь кровопролития и вообще жестких действий, лукавая позиция уходящего правителя, желающего остаться в стороне от любой ответственности. Уверенный и точный текст обращения вступил в вопиющее противоречие с неуверенными и непоследовательными действиями членов ГКЧП, с каким-то нетрезвым карнавалом и опереттой, в которые выродилась попытка спасения страны. Не нашлось героя, который взял бы на себя ответственность. На таком безрыбье героем оказался один Ельцин, забравшийся на танк.

Кто видел киевский майдан, не может не отметить сходства – толпа была разыграна в две руки, в совсем нехитрой комбинации. И не потому, что народ недалекий, а потому, что в некоторых ситуациях он превращается в массу, в толпу. Толпа не бывает мудрой. 19 августа, день Преображения Господня, в 91 году стал началом грандиозной подмены. Тогда в Москве был блестяще отработан подрывной метод «оранжевой революции», как ее стали называть позднее. Наш «майдан» состоялся у Белого дома на Краснопресненской набережной. Но почему это случилось в день Преображения? Может быть, потому, что через Смутное время и его невероятные падения Россия призвана все-таки преобразиться – из безбожной стать духоносной, из угрожающей миру вновь стать собирающей страны и народы.

От юбилея революции к исцелению от Смуты

Обесценивание революционного мифа

Анализируя историческую трагедию России 90-летней давности, не лишним будет вновь вернуться к тематике Смуты, к тому, как соотносятся два понятия: Смутное время и Революция. Вне аналогического ряда, вне продления категорий в «историческую вечность» смысл их употребления размывается. Если «Смутным временем» мы называли бы единичное событие, – то это наименование звучало бы как имя собственное, и не стоило бы рассуждать, насколько такое наименование соответствует описываемому феномену. Но если Смутные времена повторяются, если это явление не исключительное, а закономерное и имеющее свой генезис в жизни народов и государств – то разговор становится гораздо серьезнее, и затрагивает, в том числе, и текущие политические и мировоззренческие интересы. В таком случае мы соприкасаемся со злобой дня, даже если говорим о том, что произошло 300 или 100 лет тому назад.

За последние 10 лет понятие «Смутное время» в России отвоевало большой участок смыслового пространства. Оно говорит людям гораздо больше, чем в первой половине 1990-х годов. Надо сказать, что расхожая тогда среди либеральных демократов версия еще горячих событий, гласившая, что в 1991-ом году произошла очередная «революция» в России, сейчас стала совсем непопулярна и о ней как-то забыли. События 1991-го, так же как 1993-го года, не только консерваторы, но и либеральные демократы стараются не называть революцией. И это не случайно.

Постановка вопроса вкратце такова: в XIX–XX веках миф революции был настолько популярен, а затем и принудительно-каноничен, что его как объяснительную схему стремились накладывать практически на любые значимые социальные перемены, использовать как модель любой мутации цивилизационных, политических, экономических порядков.

Понятие «революция» стало затычкой в каждой бочке. К снижению его эвристического потенциала привело именно такое неумеренное и по существу схоластическое использование данной концепции, которую в наиболее развернутом виде мы встречаем у Маркса, предложившего видеть в социальной революции переход от одной исторической формации к другой. В советское время концепция революции приобрела ритуальный характер. Великую Октябрьскую Революцию рассматривали как сакральный акт, положивший начало новой эре. Другие революции – как некую семью исторических событий, группирующуюся вокруг Октябрьской Революции, «святое семейство» прогресса и продвижения человечества к своему счастью. В международной политике понятие «революции» использовалось как заклинание теми, кто хотел идентифицировать себя в качестве противника капиталистической системы, либо в качестве сторонника ее перекройки, кто стремился к ассоциации с освободительными ценностями и «прогрессивностью».

Во многом та пропагандистская и ритуальная ценность понятия, которая в нем усматривалась изначально, постепенно деградировала. А значимость революции как научной (или социально-философской) концепции девальвировалась. С падением СССР, с крахом доминировавшей в нем марксистской философии те скрепы, на которых этот миф держался, во многом распались.

Два ракурса – формационный и цивилизационный

В отношении советского периода важно отметить и еще одно обстоятельство. В штудиях тогдашних историков и теоретиков обсуждалась не научная догматика, а другие вопросы: например, почему внутри «пятичленки» переходы от одной формации к другой не всегда протекают в ярко выраженных «революционных» формах. Ответы на такие вопросы не были и не могли быть вразумительными. Но это никого не смущало. Дискуссия велась строго в рамках ортодоксальной парадигмы, в которой как максимально еретические рассматривались предположения о ревизии «пятичленки», введении взамен ей «четырехчленки» или углубленном исследовании так называемого «азиатского способа производства» как побочного пути исторического становления. Скользкие вопросы, на которых запнулись Маркс и Энгельс, старались не трогать или трогать крайне осторожно.

Между тем как в вопросе об исторических формациях, так и в вопросе об альтернативных способах производства обозначались не просто трудные места марксизма, но и его границы. Как минимум, речь следовало бы вести о двух основных ракурсах взгляда на социальные мутации, на государственные и общественные перевороты. Один из этих ракурсов связан с доктриной истории человечества как становления общей цивилизации, в которой все разнообразие сводится, в конечном счете, к нескольким ступеням развития (формациям). Следует признать, что полновесная концепция революции, и ее главный миф вызрели именно в рамках этой формационной доктрины – доктрины единой общечеловеческой цивилизации.

Однако другой ракурс, правду которого фактически вынуждены были признать марксисты в связи с самой постановкой вопроса об «азиатском способе производства», состоит в том, что единой цивилизации никогда не существовало и не существует. И даже если когда-нибудь человечество сойдется в единый цивилизационный формат, тем не менее, вся его история до этого суть история не сливающегося воедино потока, а потоков раздельных. Не было, и нет единого цивилизационного мира, но параллельно существуют многочисленные цивилизационные миры. В контексте этого подхода, по существу неопровержимого, Россия, так же как и Западная Европа, Индия, Китай, целый ряд древних цивилизаций, которых уже нет, развивались по собственным законам. Каждой цивилизации подобает писать особое обществоведение, а не предписывать нормы и термины, придуманные для описания и объяснения других цивилизаций.

Глобализация может уничтожить или фальсифицировать старые летописи, но она не в силах заставить летописцев воскреснуть и переписать эти летописи.

Глобализация, допустим, наступает повсюду, но ее победное шествие, во-первых, не предопределено, а во-вторых и в-главных, оно не вольно изменить прошлое, переиначить что-то в уже ушедших исторических мирах, в уже состоявшихся культурах. Глобализация может уничтожить или фальсифицировать старые летописи, но она не в силах заставить летописцев воскреснуть и переписать эти летописи.

В этом состоит коренное отличие – у общечеловеческой цивилизации (глобализации) нет отцов-родоначальников, оживающих в сынах. Отцы есть у конкретной традиции-цивилизации, они постоянно «воскресают» в своих потомках, оглашают свою волю спустя века и даже тысячелетия. Миф о смене исторических формаций есть в этом смысле отречение от прежних поколений. А где формационная логика не работает или работает лишь опосредованно, там и понятие революции утрачивает свой потенциал.

Революционно-формационная логика истории сегодня способна предложить России два пути:

1) стандартизацию – то есть приведение России к тому же знаменателю «нации-государства», как и страны Срединной Европы, и самоопределившиеся постсоветские республики, вхождение в стандарт другой цивилизации – западноевропейской (подмена цивилизации «нацией»);

2) растворение – то есть тезис о неминуемом исчезновении наций как таковых в процессе глобализации, размывание и смывание своеобразия в едином потоке истории (подмена конкретной цивилизации «общечеловеческой цивилизацией»).

Цивилизационная логика также предполагает как минимум два сценария будущего:

1) абсорбцию – то есть прекращения существования России как нежизнеспособного политического образования, с последующей интеграцией ее элементов в другие государства, культуры и зоны экономического влияния в рамках «утилизации» имперского наследства (подмена цивилизационных интересов России партикулярными интересами ее частиц, индивидуумов);

2) активное восстановление собственной идентичности, построение многополярного мира с ведущими функциями, лидерскими прерогативами нашей цивилизации.

Для патриотического сознания в России из четырех вариантов приемлем лишь один.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28 
Рейтинг@Mail.ru