Виталий Фоменко
Созерцатель
Воображая
“Одно слово может изменить твоё решение.
Одно чувство может изменить твою жизнь.
Один человек может изменить тебя”.
Конфуций
Однажды проснулся среди ночи. Как иногда бывает: точно вытолкнули из сна. Лежишь и смотришь в темное окно за занавесками в спальне и не совсем понимаешь, что тебя тревожит и не дает снова уснуть.
Почему-то вспомнил нашего философа из университета. Прошло уже много лет, но я его хорошо помню. Оригинальный такой дядька! Нескладный, высокий, сутуловатый и жилистый, с пшеничными патлами вокруг все более обнажающейся лысины. Смешно картавил.
Тогда мы получали второе образование, поэтому странными преподавателями удивить нас было в общем-то сложно. Но философ удивил. В университете, еще до нас, прозвали его Паганелем. Ходил по аудитории с чашечкой кофе и, прихлебывая, говорил о вечном. В каком-то рыжем в клеточку твидовом пиджаке, точно с плеча булгаковского Коровьева.
Позже кто-то из нас вспоминал его за яркую причудливость, лысеющую пшеничность и картавую неформальность облика, а кто-то – по-крайней мере я – за то, что он раздвинул занавески бутафорности сущего, за которые, по молодости, мы и не задумывались заглядывать.
Но что такого особенного он нам открыл? Всем своим смешным видом и картавостью речи. То, что диванный теоретик, укутавшись в старый мамин плед, рассуждает о высших материях? Так он философ – это его работа. То, что вся наша суета в жизни не стоит ломаного гроша? Так об этом вещали еще древние греки. То, что мир наш непознаваем, а наши теории о нем сродни взгляду подслеповатой мартышки, примеряющей не подходящие по диоптриям очки? А что от этого изменится?
Но чем-то он нас остановил. Словно пробегавших мимо, одернул и заставил задуматься.
Сначала к нему привыкали. Но уже на третьем занятии, вдоволь насладившись его (придурковатость зачеркиваю) нетипичностью, мы общались с ним весело и доверительно, как будто благодаря за интригу странного образа, кошачью мягкость и неформальность подхода в преподавании. Да и не было на его лекциях философии как таковой. Он вообще поступил хитро изначально: всю первую лекцию оттарахтел о базисах и надстройках, занудно показывая, какая же это скукотища. Чтобы мы насмотрелись на него, нашушукались и про себя поиздевались. На вторую лекцию он пришел с кофейником и, шваркая, попивал кофеек, расхаживая по аудитории и с видом Сократа вопрошая нас о том, что есть философия и на хрена она нам нужна как наука.
Тогда-то мы и спровоцировали его вопросом: что привело в философию его самого? Паганель словно ждал такого поворота. Начал, казалось, с банального. Что в жизни каждого взрослеющего человека наступает момент, когда в тиши своего сознания, в сени своего эгоизма он спрашивает: почему и зачем? Почему я, здесь и сейчас? Почему эти люди и обстоятельства? В чем смысл всего, что меня окружает? И чего ждать после? На самом деле, это главные вопросы человека в жизни. Как бы мы их ни хотели, как бы от них ни прятались – они всегда в нас. Учеба, карьера, работа, люди вокруг, отношения с ними, завтрашний день, послезавтрашний день, государства, законы, войны, история, науки, идеи, теории и мифы – все это мишура по сравнению с ними. Каждый человек, родившийся и осознавший себя живым, замкнут в клетку, замками которой являются эти вопросы. Все остальное – это то, чем мы себя развлекаем и утешаем, находясь в данной клетке. Все остальное мы себе воображаем в попытке не думать о смерти.
Этому он посвятил целую лекцию.
В следующие лекции он рассказывал о книгах. О чтении как о сакральном акте скрадывать время, пробуждать воображение и познавать жизнь. Точнее себя в жизни. Воображать, что ты не одинок, наслаждаясь одиночеством. Книги, как люди, разные – старые и новые, с картинками и без, умные и не очень, пропитанные идеологией, как пылью, и духом путешествий, как морской солью. Книги наивные и книги, потрясающие воображение. Ты живешь их образами, запахами, впечатлениями. Встречаешь, влюбляешься, прощаешь, прощаешься, ненавидишь и веришь. Косые паруса, раздуваемые ветрами, черепа на мачтах. Баталии пиратских фрегатов, пахнущие дымом пороха. Плеск океанической волны у лунных берегов, усеянных плакучими пальмами, какого-нибудь Барбадоса… Скрещение шпаг, скрежет ботфортов, смертельный азарт, истовый и благородный, мушкетеров, срывающихся на горячих рысаках в ночь из пропахших ромом таверн ради улыбок прекрасных маркиз, кокетливо играющих перьями вееров с обвитых орхидеями балконов… Феодальные замки в закатном солнце, упирающиеся шпилями в облака, рыцари и лошади, облаченные в латы, стук копий и лязг мечей, улей толпы, взирающей за схваткой, и благоухающая девичья шаль, плывущая над ристалищем как признание и награда победителю… Армия Александра Македонского, тонкой нитью меж вершин Гиндукуша петляющая по пути в загадочную Индию, или римские легионы, бряцающие щитами в ожидании нападения бородатых варваров, таящихся тревожным гулом в призрачном предутреннем лесу с обнаженными топорами… Тигр и Евфрат, Месопотамия, шумеры, аккадцы, вавилоняне, пирамиды Хеопса, Аменхотеп, Эхнатон, Зевс, Ахиллес, Гектор, Одиссей и Пенелопа, Диоген в бочке, Сократ, Пифагор, Александр Великий, Птолемей, Гай Юлий Цезарь, несравненная Клеопатра, безумные Калигула и Нерон, Авиценна, вандалы, Хлодвиг и меровинги, Карл Великий, Юстиниан и Византия, князья Олег, Игорь, битвы за Константинополь, княгиня Ольга и ее птицы, Владимиры Большое гнездо, Ясно Солнышко, Мономах, Святославы, Ростиславы, Изяславы, Мстиславы, Афанасий Никитин и Индия, Фридрих Барбаросса, Ричард Львиное сердце, Робин Гуд, король Артур и рыцарский стол, Святая земля, Гроб Господень, крестовые походы, копье Лонгина, священный кубок Грааля, плащаница Господня, бедуины, османы, Великая китайская стена, Великий шелковый путь, тибетские монахи, Чингис-хан, Тимурлен, Бартоломеу Диаш, Марко Поло, мыс Доброй Надежды, Христофор Колумб, Америго Веспуччи, ацтеки, Рафаэль Сабаттини и капитан Блад, копи царя Соломона и царица Савская, адмирал Нельсон, леди Гамильтон и «великая Армада», Дон Кихот, Гулливер и лапутяне, Робинзон Крузо и Пятница, Иван Грозный, опричнина, Борис Годунов, Айвенго, Д`Артаньян и мушкетеры, королева Марго, граф Монте-Кристо, Бурбоны, Медичи, Петр Великий, Полтава, «бироновщина», бессчетные короли Генрихи, Людовики, Мария-Антуанетта, Робеспьер, якобинцы, гильотина, Бородино и пылающая Москва, декабристы, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Обломов, Достоевский, Толстой, сны Веры Павловны, Жюль Верн и Паганель, Стивенсон и капитан Флинт, доктор Джекил и мистер Хайд, Ницше и Фрейд, Шерлок Холмс, «Титаник», дом Ипатова, говорящая голова профессора Доуэля, Ариэль, Ассоль и Грэй, Остап Бендер, Павка Корчагин, Тимур и его команда, Воланд и его команда, Полиграф Полиграфович, профессор Преображенский, Кафка, Джеймс Джойс и Марсель Пруст с их во многом непонятными, но чрезвычайно загадочными «Улиссом» и «Под сенью девушек в цвету», Алиса и миелофон… Кто что только ни воображает! Некоторые воображают, что могут изменить мир.
За три лекции он так или иначе озвучил все эти события и имена. Так вкусно и ароматно, что в своей тетради по философии, за неимением иного, я задался целью фиксировать эти вехи его воображения.
Все наши фантазии только ради одного: чтобы не задавать себе тех самых вопросов.
На самом деле вся история человечества и все персонажи – суть какого-то улья, охваченного страстями, никоим образом не связанного с тем, что за ним, за этим ульем. Мы копошимся, тремся боками, деремся, расталкиваем, подталкиваем друг друга, тратим всю энергию, чтобы добраться до великой матки в центре улья, почитаемую за некую исходную истину, к которой нужно стремиться. Во всей этой суете производим мед, сладкий и липкий. Обжираемся им, завидуем тем сородичам, у кого меда больше или кто ближе всех дополз до матки. В сладости и липкости кутаемся в обыденности дней, в течении жизни, как в коконы. Вылетаем из улья, вьемся, радуемся солнцу, цветам, воображая счастье, набиваем полные мошны пыльцой и снова воспроизводим мед. Ради того, чтобы жить и кормить матку нектаром. Зачем? Потому что нужно жить, так устроен мир: если ты родился в нем, нужно что-то делать, нужно стремиться если не доползти до матки, то помочь другим сделать это, не оставив зачастую о себе даже памяти. Воображая, что тем самым выстилаешь медом путь к истине, к праведному устройству и смыслу жизни. А потом матка умирает и рождается новая. И новые пчелы облепляют ее.
Столько событий и героев, столько великого и ничтожного. А зачем? Ради чего все эти страсти? Если матки умирают?
Человеческая жизнь – паноптикум. Паноптикум людей, обстоятельств и событий. Которые также только лишь отражение нашего воображения о них. Во многом всё – обман зрения. Какое всё на самом деле – нам не ведомо. Потому что на это всё мы смотрим человеческими глазами. Глазами как отражающие зеркала. И пытаемся убедить себя, что все увиденное, услышанное и воспринятое нами и есть то, чем оно является. Небо голубое, снег белый, космос черный. Такими явления видим мы. Но это не так.
И, конечно же, мы воображаем себе Бога. Не желая задавать себе неприятных вопросов и не находить на них ответы в выдуманном мире. Так легче оправдываться перед непознаваемым.
На следующей лекции он разговорился о сотворении мира из ничего. Право, я не знаю, как иначе назвать тему нашего тогдашнего разговора. О понятии “ничего”. Не было ничего, и вдруг возникло всё. Сначала возникло слово, и слово это было “ничего”. Он говорил о рождении Бога из “ничего”. Сложно говорил, но нам казалось, что мы понимали, о чем это он. Я зафиксировал и сохранил его мысли в тетради. Даже понятия Бога, Высших сил, непознанного мы учимся измерять логикой. Это его слова. Оказывается, в космологии есть целое направление идей, согласно которым что-то возможно создать из ничего. Точнее – из квантовых флуктуаций. Из энергии взаимодействия чего-то с чем-то, порождающего вещество… И есть даже формулы расчетов. Я видел некоторые из них – Паганель написал их на доске. Как из бесконечного гравитационного резервуара получить 1055 граммов вещества. Что-то подобное. Написал обычным мелом по обычной доске в аудитории.
Бог родился из “ничего”… Елки-палки, подумать только!
При этом не верить в Бога также неразумно, как верить в него, руководствуясь разве только что Библией. Так у меня записано в последовательности его рассуждений.
Понимание Бога он распределял на:
а) осознание божественного в части создания всего сущего;
б) осознание божественного в части создания жизни на Земле;
в) осознание божественного в части создания человека разумного.
С первым пунктом вроде бы понятно. В идеалистическом человеческом представлении понимание Бога основывается на осознании того, что мир в его духовном и материальном началах является творением высших сил, достигнуть первопричины и замысла которых неподвластно человеческому естеству. Эти высшие силы назывались им Протобогом.
Со вторым пунктом было сложнее, но осознание пришло: жизнь на Земле – это воздействие высших сил (Протобога), положивших в своем начале возможность гармонии мира в той или иной подходящей части Вселенной. Как я понял – некий математический расчет Бога, позволяющий зародиться гармонии живого из взаимодействия материальных частиц.
А вот третий пункт Паганель поделил еще на две параллельные в своей вероятности ступени:
человек на Земле – творение сложившейся гармонии изначального мира, положенного Протобогом (закономерное, предрасположенное, запрограммированное);
человек на Земле – творение сложившейся гармонии изначального мира, положенного Протобогом (случайное именно на Земле, но допустимое в целом).
И самое примечательное:
Бог, создавший человека на Земле, был частью творения Протобога!
Тогда нам казалось, что мы его действительно понимаем. Сейчас мне кажется – не совсем. На что намекал ученый муж? Что человечество на Земле, возможно, зародилось от внеземной цивилизации, продвинутый разум которой мог позволить себе воспроизвести человека разумного по близкому образу и подобию себе. При этом Паганель ссылался на текст Ветхого завета, в котором, быть может, именно инопланетный разум назван Богом для человека. Богом, в свою очередь, созданным когда-то Протобогом!
Сейчас это кажется странным. Но тогда, наоборот, шум города, автострады за окном аудитории казался нездешним. Полтора десятка взрослых уже мужчин и женщин слушали, сдерживая воображение, затаив привычное в себе, что, оказывается, можно математически рассчитать процессы колыбели мироздания и так просто – мелом по доске – ответить на вопросы, которые мучили человечество на протяжении тысячелетий.
Ну, хорошо – если не ответить, то предположить, что такие ответы существуют. Эту фразу я так и записал, как его авторскую ремарку.
Он не был до конца чокнутым. Верю ли я сам в то, что говорю? – вопрошал, словно самого себя. Не верю… Хотел бы верить, но, скажем так, не доверяю. В то же время не доверяю безверию. Наш мозг устроен настолько специфически, что даже в данных, мало доступных для понимания областях мы пытаемся применять логические обоснования. А ведь кому-то, черт побери, необходимо, чтобы мы мыслили именно таким образом!
Такое ощущение, что человек в высших вопросах слеп разумом. Ему дано прозревать мир чувствами, духовным наитием.
Или подлинный высший мир основан на чувствах, а все материальное – некие декорации, видимые только человеком. Но для чего?
Этими вопросами и живем. Изучая космос, океаны, подземные сферы, обнажая ДНК и распознавая «частицы Бога», мы считаем, что продвинулись во всем этом в каком-то огромном цивилизационном прыжке. Но ведь, по сути, чем глубже мы открываем для себя материальный мир, тем более мы осознаем, как далеки от понимания главного. Так как осмыслить, что Вселенная создана путем случайных сочетаний хаоса энергии и материи, еще сложнее, чем предполагать присутствие в ее созидании разумного замысла. Ведь согласно нашей логике, в соответствии с расчетами, произведенными как умами ученых, так и с помощью компьютерных систем, вероятность случайного образования Вселенной в наблюдаемом нами виде практически равна нулю. И мы снова и снова говорим о Боге. Как думали и рассуждали о нем люди со времен Античности!
Человек искал и ищет точку опору в непознаваемости сущего, задумываясь над смыслом существования. И более-менее устойчивое поле в зыбучих песках смыслов он до сих пор обретает только в вере. И пусть наш разум ставит под сомнение, к примеру, слова из Ветхого завета: «Умоляю тебя, дитя мое, посмотри на небо и землю и, видя все, что на них, познай, что все сотворил Бог из ничего, и что так произошел и род человеческий» – иного для него все равно нет. Лучше верить в хрустальный свет обманчивых светил, чем прозревать мир сквозь черноту безысходности, на что, в сущности, обрекает нас безверие: не верить и жить страхом смерти, страхом перед небытием. Или – как делают убежденные атеисты – смеяться в глаза этому страху, убеждая себя в том, что их убеждения сильнее отчаяния…
Так было, так есть. Человеческая общность – это миллиарды отдельных ячеек разумного и духовного восприятия, облаченных в материальную плоть. Но сколько бы мы ни твердили о нашем человеческом родстве, о расах, народах и народностях, семьях и друзьях, о любви и ненависти – на самом деле, каждый из нас, заточённый в плоть, одинок в своей жизни, судьбе, грядущей смерти и в том осмыслении, что нас ждет после смерти. Каждый из нас – как отдельный портал некоего энергетического пространства, скрытого в материальном мире, но распознающегося чувствами, предчувствиями, наитиями, поветриями психики, ассоциативными и реминисцентными образами и вдохновенными прозрениями, часто не имеющими логических объяснений. Ни в областях нейрофизики, психологии и психиатрии, ни – тем более – в философских представлениях. И в этой непознаваемости – тоже гармония жизни, какой-то заложенный смысл, породивший эту недоказуемую, но осознаваемую гармонию.
Складывается впечатление, что кто-то для чего-то скрывает от нас истинное положение вещей, обрекает нас на поиск пути, заведомо поставив преграду в понимании бытия. Причем, задумываясь на эту тему, и здесь мы чувствуем какую-то фантомность рассуждений. А возвращаясь в мир привычных вещей, снова, раз за разом, пытаемся – через науку, искусство или сферу духовных поисков – напрягая разум и интуицию, заложенные в деятельность мозга, осознать мир и наше в нем присутствие.
Как будто человечество для того только и создано, чтобы из поколения в поколение, от условных Эмпедокла, Аристотеля, Бэкона до современного и последующего научного совершенствования, от наскальной живописи до нынешних вычурных форм интуитивизма в искусстве, искать ответ на вечные, набившие оскомину вопросы: «Что было первопричиной: курица или яйцо?» и «Какого дьявола все это создано?»! При этом как-то заведомо понимая, что рассчитать ответ на данные вопросы формулами, теоретическими предположениями и духовными исканиями не представляется возможным.
И тут остается только верить. В Господа-батюшку, в инопланетян, в высший разум. И тешить себя надеждой. Надеждой, что наша жизнь и смерть имеет хоть какое-то предназначение, а не является случайной глупостью мироздания. Верить, что в мире все устроено не просто так, что в видимом материальном свете, а также в «темных материи и энергии» есть какая-то изначальная идея, и кто-то или что-то за всем этим стоит. И вот эти – допустимые в воображении – силы, на поиск которых, как самые большие земные телескопы, настроены наши вера и надежда, зовутся в человечестве Богом.
Но наша логика не оставляет в покое и смеется над нами даже здесь. Если Бог создал мир, то кто создал из ничего… Бога? И вообще, кажется, мир устроен не совсем так, каким мы его представляем. И в это тоже хочется верить… в тяготении вечного человеческого вопроса:
Когда умрем мы в истеченье лет,
Бесстрастно склеив взор иль встав душой за аналой,
Увидим новый непривычный свет
Или смешаемся бесхитростно с землей?
Стихотворение он тоже написал на доске. Мы сидели, слушали его и вчитывались в эти строки всю лекцию. Так и запечатлелись они в моей тетради. Как и его фраза: “Не верить в Бога неразумно. Я чувствую, что все в нашем мире не так однозначно, как в этом пытались нас убедить дядюшка Дарвин или прочие материалисты. Я склонен больше верить Федору Достоевскому и Льву Толстому, Альберту Эйнштейну, Стивену Хокингу и Наталье Бехтеревой, нежели им. Ибо не верить гениям, не рассуждающим, как служители веры, а строящим свою философию, отталкиваясь от мучительных пыток безверия, приведших в итоге их к вере, полагаясь на практику изучения атомов, физического и химического взаимодействий, препарирования растительного мира, живой и мертвой плоти, мозговой и нервной деятельности, ДНК, не верить им – неблагодарное и неблагородное дело. Они явно умнее меня – и в сомнениях, и в вере. Поэтому я хочу воображать, что верю их воображению, нежели чьему-то еще».
Так, по его словам, он и стал философом. Одержимый с юности вопросами бытия. Другой кочки, чтобы наблюдать за людьми, не нашел.
На шестую лекцию Паганель не пришел. Его сменила занудная тетя, не отрывавшаяся от своих программных записей об истории философской мысли. Выяснилось, что общение с нами было лебединой песней Паганеля в стенах данного университета: он увольнялся. Наверное, мысли о том, что Бог произошел из ничего, кому-то на кафедре или в ректорате не особо понравились.
Спустя несколько дней мы встретились с ним случайно. Там, где меньше всего можно было предположить такую встречу. В пабе неподалеку от университета. По студенческой традиции мы зашли туда в пятницу потрындеть и расслабиться. Пили текилу, травили анекдоты, поминали нынешний муравейник в жизни каждого из нас. Потом вдруг пришел Паганель – уж не знаю, как прохожий или завсегдатай. Высокий, сутулый, в расстегнутом длинном сером пальто, похожем на шинель, и в широкополой шляпе, из-под которой на плечи ниспадали пшеничные пряди. Увидел нас, поприветствовал и собирался было сесть в одиночку в янтарную тень дальнего стола. Но мы пригласили его за свой стол. Он, к нашему удивлению, не отказался, был раскрепощен и заказал сначала рюмку коньяка, а потом пил текилу безо всяких обиняков наряду с нами. Помню, он рассказал, что, оказывается, из текилы производят алмазы: нагревают при высокой температуре до разрушения молекулярной структуры, после чего происходит кристаллизация напитка. Синтезированные таким образом, искусственные алмазы имеют высокую степень чистоты… Потом – рюмка за рюмкой – разговорились о Солярисе. Так получилось. С философом о философском. Он, как обычно, был увлекателен.
Фантомы как жизнь. Вся наша жизнь – фантом. Думающий океан, думающая планета… Форма разумной жизни, такая, какой мы себе и представить не могли. Бог-океан, множество Богопланет, раскиданных по Вселенной, рождающих силы мироздания…
Почему мы ждем от космоса, от жизненных открытий чего-то такого, что укладывалось бы в наши сложившиеся лекала, основанные на математических расчетах и логике представлений? «Не ищем мы никого, кроме людей. Не нужно нам других миров. Нам нужно зеркало…”1. В этом Бог обидел человечество, одарив его гордыней. И даже атеизм – порождение этой гордыни.
Но почему человек в нашем понимании должен выступать мерилом всего сущего? Почему мы говорим, что мы изучаем океан Соляриса, а не он изучает нас? Ведь даже наша человеческая психика, наш духовный мир не поддаются измерениям и во многом не подвержены логическому обоснованию! И почему Солярис так легко сламывает нас, лишь касаясь глубоких человеческих духовных струн, во многом непонятных нам самим, а мы ищем с ним контакты, обстреливая рентгеновским излучением, измеряя его электрические и магнитные поля, гравитационные составляющие, прочие физические и химические константы, удивляясь, что даже катастрофа земного космолета над Солярисом, уничтожившего в мощном ядерном взрыве большой кусок плазмы океана, не вызвала у планеты никакой реакции?.. Либо он благороднее нас и прощает нам наши глупости, либо он относится к нам как к ничтожным тварям, не считая даже нужным обращать на нас внимание… либо океан Соляриса – это совсем не то, что нам кажется, и мы видим и задумываемся о нем лишь потому, что он этого хочет?!
Отгадку всем этим вопросам следует искать не где-то в космосе, а в нас самих, внутри человека. Потому что не пространство и время определяют истину, а какие-то более потаенные стихии, понимания о которых у нас нет. Это некие духовные порталы, которые мощнее «черных дыр» и на энергии которых выстраивается истинная изнанка видимого мира. Мира, который представляется таким, быть может, только нам, а другой разум выстраивает миры по-иному.
Мы – зеркала самих себя, своего одиночества, своего бессилия понять большее, нежели дано. Отражаясь в самих себе, мы внешнему миру придаем те качества, которые способны воспроизводить и воспринимать сами. Ища и находя в этом осознаваемом нами мире лишь свое отражение.
Быть может, все, что мы видим, все, что представляем, – это только наше воображение. Чувство нашей вины за свое несовершенство. За которое мы мстим, прежде всего, самим себе.
Вы спросите меня: а что есть тогда? Есть энергия, одна сплошная энергия, рождающая фантомы и миражи. Мы все – каждый из нас – часть этой энергии. Наша жизнь – это мираж, наши страсти – это фантомы. И каждый из нас, изливаясь и сливаясь, только лишь волнует этот вселенский энергетический океан, тем самым – в великом множестве фантомов и миражей – придавая ему импульсы, энергетическую подзарядку. Положительную или отрицательную. В равной степени. Для вселенской гармонии.
Посему каждый человек – это частичка Вселенной. А Вселенная – в каждом из нас. Такая вот оговоренная кем-то история.
Зачем так все устроено? Я не знаю. Наверное, есть какой-то смысл. Который можно предположить, опять-таки воображая.
Надеюсь только, что о чем-то мы узнаем после смерти. Прикоснувшись к матке, которая не умирает. Хочется надеяться. А при жизни приходится довольствоваться миражами и зеркалами.
И не отключать воображение.